Краткая коллекция англтекстов
Чарльз Теккерей
The History of Henry Esmond, Esq./История Генри Эсмонда, эсквайра
Часть II
CHAPTER III. I TAKE THE QUEEN'S PAY IN QUIN'S REGIMENT./Глава III Я становлюсь под знамена королевы и вступаю в полк Квина
| English | Русский |
| The fellow in the orange-tawny livery with blue lace and facings was in waiting when Esmond came out of prison, and, taking the young gentleman's slender baggage, led the way out of that odious Newgate, and by Fleet Conduit, down to the Thames, where a pair of oars was called, and they went up the river to Chelsey. Esmond thought the sun had never shone so bright; nor the air felt so fresh and exhilarating. Temple Garden, as they rowed by, looked like the garden of Eden to him, and the aspect of the quays, wharves, and buildings by the river, Somerset House, and Westminster (where the splendid new bridge was just beginning), Lambeth tower and palace, and that busy shining scene of the Thames swarming with boats and barges, filled his heart with pleasure and cheerfulness--as well such a beautiful scene might to one who had been a prisoner so long, and with so many dark thoughts deepening the gloom of his captivity. They rowed up at length to the pretty village of Chelsey, where the nobility have many handsome country- houses; and so came to my Lady Viscountess's house, a cheerful new house in the row facing the river, with a handsome garden behind it, and a pleasant look-out both towards Surrey and Kensington, where stands the noble ancient palace of the Lord Warwick, Harry's reconciled adversary. | Слуга в оранжевой ливрее с синим галуном и выпушкой дожидался Эсмонда у ворот тюрьмы и, подхватив тощий багаж молодого человека, повел его из постылого Ньюгета ж берегу Темзы, где они окликнули лодочника и по реке отправились в Челси. Никогда еще, казалось Эсмонду, солнце не светило так ярко, никогда еще воздух не был так опьяняюще свеж. Сады Темпла, когда они проезжали мимо, показались ему похожими на сады Эдема, и все вокруг - набережные, верфи, береговые строения, Сомерсет-Хаус, Вестминстер (где только еще начинали строить новый мост), сверкающая гладь Темзы, по которой деловито сновали лодки и баржи, - наполнило его сердце радостью и ликованием; да и мог ли при виде столь прекрасного зрелища почувствовать иное недавний узник, для которого черные мысли еще сгущали мрак заключения. Наконец они приблизились к хорошенькой деревушке Челси, где было много красивых загородных домов, принадлежавших знати, и вскоре завидели впереди дом миледи виконтессы - веселый, вновь отстроенный дом в ряду, выходившем на набережную, с тенистым садом позади и отличным видом на Сэррей и Кенсингтон, где находился благородный старинный замок лорда Уорика, былого противника Гарри. |
| Here in her ladyship's saloon, the young man saw again some of those pictures which had been at Castlewood, and which she had removed thence on the death of her lord, Harry's father. Specially, and in the place of honor, was Sir Peter Lely's picture of the honorable Mistress Isabella Esmond as Diana, in yellow satin, with a bow in her hand and a crescent in her forehead; and dogs frisking about her. 'Twas painted about the time when royal Endymions were said to find favor with this virgin huntress; and, as goddesses have youth perpetual, this one believed to the day of her death that she never grew older: and always persisted in supposing the picture was still like her. | Здесь, в гостиной миледи, Гарри вновь увидел некоторые картины, прежде висевшие в Каслвуде и увезенные виконтессой после смерти ее супруга, отца Гарри. Особо, на почетном месте, красовался писанный сэром Питером Лели портрет досточтимой госпожи Изабеллы Эсмонд в виде Дианы, в желтом атласе, с луком в руках и полумесяцем во лбу, окруженной резвящимися псами. Он был писан в те времена, когда, если верить молве, венценосные Эндимионы пользовались милостями девственной охотницы; а так как богини вечно юны, то и эта до дня своей смерти была уверена, что ничуть не постарела и что сходство ее с портретом остается неизменным. |
| After he had been shown to her room by the groom of the chamber, who filled many offices besides in her ladyship's modest household, and after a proper interval, his elderly goddess Diana vouchsafed to appear to the young man. A blackamoor in a Turkish habit, with red boots and a silver collar, on which the Viscountess's arms were engraven, preceded her and bore her cushion; then came her gentlewoman; a little pack of spaniels barking and frisking about preceded the austere huntress--then, behold, the Viscountess herself "dropping odors." Esmond recollected from his childhood that rich aroma of musk which his mother-in-law (for she may be called so) exhaled. As the sky grows redder and redder towards sunset, so, in the decline of her years, the cheeks of my Lady Dowager blushed more deeply. Her face was illuminated with vermilion, which appeared the brighter from the white paint employed to set it off. She wore the ringlets which had been in fashion in King Charles's time; whereas the ladies of King William's had head-dresses like the towers of Cybele. Her eyes gleamed out from the midst of this queer structure of paint, dyes, and pomatums. Such was my Lady Viscountess, Mr. Esmond's father's widow. | Камердинер, совмещавший немало других обязанностей в скромном домашнем обиходе ее милости, провел Эсмонда в комнату миледи, и после подобающей паузы пожилая богиня Диана соизволила предстать перед молодым человеком. Арапчонок, одетый турком, в красных башмаках и серебряном ошейнике, на котором был выгравирован герб Эсмондов, открывал шествие, неся подушку миледи; за ним следовала камеристка, небольшая свора спаниелей с веселым лаем вприпрыжку бежала впереди высокородной охотницы; и вот, наконец, она сама, "источая благоуханье". Эсмонду с детства запомнился этот пряный запах мускуса, исходивший всегда от его мачехи (он был вправе называть ее так), Подобно тому, как небо все ярче и ярче алеет перед закаток солнца, так и щеки миледи виконтессы на склоне лет рдели все более живым румянцем. На лице ее лежал густой слой киновари, которая казалась еще краснее от соседства оттенявших ее белил. Она носила локоны по моде времен короля Карла (в царствование Вильгельма прически дам напоминали башни Кибелы). В глубине этого удивительного сооружения из красок, притираний и помад поблескивали ее глаза. Такова была миледи виконтесса, вдова Эсмондова отца. |
| He made her such a profound bow as her dignity and relationship merited, and advanced with the greatest gravity, and once more kissed that hand, upon the trembling knuckles of which glittered a score of rings--remembering old times when that trembling hand made him tremble. "Marchioness," says he, bowing, and on one knee, "is it only the hand I may have the honor of saluting?" For, accompanying that inward laughter, which the sight of such an astonishing old figure might well produce in the young man, there was good will too, and the kindness of consanguinity. She had been his father's wife, and was his grandfather's daughter. She had suffered him in old days, and was kind to him now after her fashion. And now that bar-sinister was removed from Esmond's thought, and that secret opprobrium no longer cast upon his mind, he was pleased to feel family ties and own them--perhaps secretly vain of the sacrifice he had made, and to think that he, Esmond, was really the chief of his house, and only prevented by his own magnanimity from advancing his claim. | Он приветствовал ее глубоким поклоном, какого требовали ее достоинства и родственная близость, затем с величайшей торжественностью шагнул вперед и поцеловал руку, на трясущихся пальцах которой сверкала дюжина колец, вспомнив, как он сам трясся, бывало, при виде этой трясущейся руки. "Маркиза! - произнес он, опускаясь на одно колено. - Смею ли я коснуться не только руки вашей?" Ибо хотя причудливое зрелище, которое являла собой старуха, невольно вызывало в молодом человеке желание расхохотаться, он все же испытывал к ней искреннее родственное расположение. Она была вдовой его отца и дочерью его деда. Она терпела его в былое время, а ныне была по-своему добра к нему. И теперь, когда темная полоса в гербе более не смущала мыслей Эсмонда и тайное чувство позора перестало тяготить его, ему приятно было чувствовать и признавать семейные узы и, гордясь, быть может, втайне своею жертвой, лелеять мысль о том, что истинный глава дома - он, Эсмонд, и лишь собственное великодушие мешает ему открыто заявить о своих правах. |
| At least, ever since he had learned that secret from his poor patron on his dying bed, actually as he was standing beside it, he had felt an independency which he had never known before, and which since did not desert him. So he called his old aunt Marchioness, but with an air as if he was the Marquis of Esmond who so addressed her. | Во всяком случае, в ту минуту, когда, склонившись над смертным одром своего злополучного покровителя, он услышал из его уст эту тайну, у него явилось ощущение независимости, которого он никогда не испытывал ранее и которое с тех пор не покидало его. И теперь он назвал свою старуху тетку маркизой, но сделал это с величественным видом, с каким только сам маркиз Эсмонд мог так обратиться к ней. |
| Did she read in the young gentleman's eyes, which had now no fear of hers or their superannuated authority, that he knew or suspected the truth about his birth? She gave a start of surprise at his altered manner: indeed, it was quite a different bearing to that of the Cambridge student who had paid her a visit two years since, and whom she had dismissed with five pieces sent by the groom of the chamber. She eyed him, then trembled a little more than was her wont, perhaps, and said, | Прочла ли она в глазах молодого человека, - теперь уже не опускавшихся перед ее взглядом, давно утратившим былую властность, - что он узнал или заподозрил тайну своего рождения? Перемена в его обращении заставила ее вздрогнуть; и в самом деле, он теперь очень мало походил на кембриджского студента, который посетил ее два года назад и которому она выслала на прощание пять гиней через камердинера. Она внимательно оглядела его, потом затряслась, быть может, несколько сильнее обычного, и испуганным голосом сказала: |
| "Welcome, cousin," in a frightened voice. | - Здравствуйте, кузен. |
| His resolution, as has been said before, had been quite different, namely, so to bear himself through life as if the secret of his birth was not known to him; but he suddenly and rightly determined on a different course. He asked that her ladyship's attendants should be dismissed, and when they were private | У него было, как мы уже говорили, совсем другое решение, именно - всю жизнь прожить так, словно тайна его рождения ему неизвестна, но тут он внезапно и вполне законно передумал. Он попросил миледи отпустить своих приближенных и, как только они остались наедине, сказал ей: |
| --"Welcome, nephew, at least, madam, it should be," he said. "A great wrong has been done to me and to you, and to my poor mother, who is no more." | - Уж если на то пошло, сударыня, то хотя бы "здравствуйте, племянник". Великое зло было причинено мне, и вам, и бедной моей матери, которой ныне нет в живых. |
| "I declare before heaven that I was guiltless of it," she cried out, giving up her cause at once. "It was your wicked father who--" | - Бог свидетель, я в этом неповинна! - воскликнула она, сразу выдавая себя. - Всему виною ваш распутный отец, это он... |
| "Who brought this dishonor on our family," says Mr. Esmond. "I know it full well. I want to disturb no one. Those who are in present possession have been my dearest benefactors, and are quite innocent of intentional wrong to me. The late lord, my dear patron, knew not the truth until a few months before his death, when Father Holt brought the news to him." | - Это он навлек позор на нашу семью, - сказал мистер Эсмонд. - Я все это знаю. Я никого не хочу тревожить. Те, кто сейчас носят титул, - мои благодетели, нежно мною любимые и никогда не думавшие причинить мне зло. Покойный лорд, мой дорогой покровитель, узнал истину лишь за несколько месяцев до своей смерти, когда патер Холт открыл ему ее. |
| "The wretch! he had it in confession! he had it in confession!" cried out the Dowager Lady. | - Негодяй! Он нарушил тайну исповеди! Он нарушил тайну исповеди! - вскричала вдовствующая виконтесса. |
| "Not so. He learned it elsewhere as well as in confession," Mr. Esmond answered. "My father, when wounded at the Boyne, told the truth to a French priest, who was in hiding after the battle, as well as to the priest there, at whose house he died. This gentleman did not think fit to divulge the story till he met with Mr. Holt at Saint Omer's. And the latter kept it back for his own purpose, and until he had learned whether my mother was alive or no. She is dead years since, my poor patron told me with his dying breath, and I doubt him not. I do not know even whether I could prove a marriage. I would not if I could. I do not care to bring shame on our name, or grief upon those whom I love, however hardly they may use me. My father's son, madam, won't aggravate the wrong my father did you. Continue to be his widow, and give me your kindness. 'Tis all I ask from you; and I shall never speak of this matter again." | - Это неверно. Он знал об этом и помимо исповеди, - отвечал мистер Эсмонд. - Мой отец, будучи ранен на войне, обо всем рассказал священнику-французу, скрывавшемуся после битвы, и еще другому священнику, в доме которого он умер. Этот джентльмен не помышлял о том, чтобы разгласить тайну, покуда не встретился в Сент-Омере с патером Холтом. Последний же молчал о ней, имея в виду собственные цели, а кроме того, желая прежде удостовериться, жива ли моя бедная мать. Она умерла много лет назад; так сказал мне в свой смертный час мой бедный покровитель; и я не сомневаюсь в истине его слов. Не знаю даже, мог ли бы я доказать законность брака. Но если бы и мог, я не стал бы этого делать. Я не намерен обесславить наше имя и сделать несчастными тех, кого люблю по-прежнему, как бы жестоко они со мной ни обошлись! Верьте мне, сударыня, сын не усугубит зла, которое вам причинил отец. Оставайтесь его вдовою и не отказывайте мне в своем расположении. Вот все, о чем я прошу вас; и больше никогда не будем касаться этого предмета. |
| "Mais vous etes un noble jeune homme!" breaks out my lady, speaking, as usual with her when she was agitated, in the French language. | - Mais vous etes un noble jeune homme! {Но вы благородный молодой человек! (франц.).} - воскликнула миледи, переходя, как всегда в минуты волнения, на французский язык. |
| "Noblesse oblige," says Mr. Esmond, making her a low bow. "There are those alive to whom, in return for their love to me, I often fondly said I would give my life away. Shall I be their enemy now, and quarrel about a title? What matters who has it? 'Tis with the family still." | - Noblesse oblige {Благородство обязывает (франц.).}, - ответил мистер Эсмонд, отвешивая ей низкий поклон. - Еще живы те, кому за их любовь и ласку я не раз охотно обещал отдать жизнь свою. Неужели же мне теперь сделаться им врагом и затеять с ними тяжбу из-за титула? Не все ли равно, кто носит его? Так или иначе он остается в семье. |
| "What can there be in that little prude of a woman that makes men so raffoler about her?" cries out my Lady Dowager. "She was here for a month petitioning the King. She is pretty, and well conserved; but she has not the bel air. In his late Majesty's Court all the men pretended to admire her, and she was no better than a little wax doll. She is better now, and looks the sister of her daughter; but what mean you all by bepraising her? Mr. Steele, who was in waiting on Prince George, seeing her with her two children going to Kensington, writ a poem about her, and says he shall wear her colors, and dress in black for the future. Mr. Congreve says he will write a 'Mourning Widow,' that shall be better than his 'Mourning Bride.' Though their husbands quarrelled and fought when that wretch Churchill deserted the King (for which he deserved to be hung), Lady Marlborough has again gone wild about the little widow; insulted me in my own drawing-room, by saying 'twas not the OLD widow, but the young Viscountess, she had come to see. | - Что в ней есть такого, в этой маленькой недотроге, что заставляет мужчин так raffoler d'elle! {Быть без ума от нее (франц.).} - вскричала вдовствующая виконтесса. - Целый месяц она жила здесь, осаждая жалобами короля. Она миловидна и хорошо сохранилась, но у нее нет того, что называется bel air {Осанка (франц.).}. При дворе его величества короля все мужчины восхищались ею, а меж тем это была тогда просто восковая куколка. Сейчас она лучше и кажется сестрою своей дочери; но заслуживает ли она столь неумеренных похвал? Мистер Стиль, будучи на дежурстве при особе принца Георга, увидел ее, когда она с обоими детьми направлялась в Кенсингтон, и посвятил ей стихи, в которых обещает носить ее цвета и отныне одеваться только в черное. Мистер Конгрив говорит, что напишет "Скорбящую вдову", которая затмит его "Скорбящую невесту". Леди Мальборо, - хотя мужья их враждовали и даже дрались, когда этот негодяй Черчилль изменил королю (за что его следовало повесить), - тоже влюбилась в нашу вдовушку и оскорбила меня в моем собственном доме, заявив, что приехала не к старой вдове, а к молодой виконтессе. |
| Little Castlewood and little Lord Churchill are to be sworn friends, and have boxed each other twice or thrice like brothers already. 'Twas that wicked young Mohun who, coming back from the provinces last year, where he had disinterred her, raved about her all the winter; said she was a pearl set before swine; and killed poor stupid Frank. The quarrel was all about his wife. I know 'twas all about her. Was there anything between her and Mohun, nephew? Tell me now--was there anything? About yourself, I do not ask you to answer questions." | Маленького Каслвуда с маленьким лордом Черчиллем водой не разольешь, и они уже несколько раз по-братски оттузили друг друга. А распутник Мохэн, вернувшись в прошлом году из деревни, где он раскопал это сокровище, бредил ею целую зиму, сравнивая ее с бисером, который мечут перед свиньями, и в конце концов убил бедного дуралея Фрэнка. Ведь это из-за нее они поссорились. Я отлично знаю, что из-за нее. Признайтесь-ка, племянник, было между нею и Мохэном что-нибудь? Ну, скажите же: было или нет? Уж про вас самого я и не спрашиваю. |
| Mr. Esmond blushed up. | Мистер Эсмонд весь вспыхнул. |
| "My lady's virtue is like that of a saint in heaven, madam," he cried out. | - Миледи чиста, как святые на небесах, сударыня! - вскричал он. |
| "Eh!--mon neveu. Many saints get to heaven after having a deal to repent of. I believe you are like all the rest of the fools, and madly in love with her." | - Э, mon neveu! {Племянник (франц.).} Многие святые оттого и попали на небеса, что им было что замаливать там. Вижу, вы не умнее других и без памяти влюблены в нее. |
| "Indeed, I loved and honored her before all the world," Esmond answered. "I take no shame in that." | - Поистине, я всегда любил и почитал ее превыше всего на свете, - отвечал Эсмонд. - И я не стыжусь этого. |
| "And she has shut her door on you--given the living to that horrid young cub, son of that horrid old bear, Tusher, and says she will never see you more. Monsieur mon neveu--we are all like that. When I was a young woman, I'm positive that a thousand duels were fought about me. And when poor Monsieur de Souchy drowned himself in the canal at Bruges because I danced with Count Springbock, I couldn't squeeze out a single tear, but danced till five o'clock the next morning. 'Twas the Count--no, 'twas my Lord Ormond that played the fiddles, and his Majesty did me the honor of dancing all night with me.--How you are grown! You have got the bel air. You are a black man. Our Esmonds are all black. The little prude's son is fair; so was his father--fair and stupid. You were an ugly little wretch when you came to Castlewood--you were all eyes, like a young crow. We intended you should be a priest. That awful Father Holt--how he used to frighten me when I was ill! I have a comfortable director now--the Abbe Douillette--a dear man. We make meagre on Fridays always. My cook is a devout pious man. You, of course, are of the right way of thinking. They say the Prince of Orange is very ill indeed." | - А между тем она выставила вас за дверь - отдала приход этому отвратительному поросенку, сыну старой свиньи Тэшера, и говорит, что больше не пустит вас к себе на глаза. Все вы таковы, monsieur mon neveu. Когда я была молода, из-за меня состоялось, наверно, не менее тысячи дуэлей. А когда бедный мсье де Суши бросился в канал в Брюгге из-за того, что я отдала танец графу Спрингбоку, - я не могла выжать из себя ни слезинки и танцевала до пяти часов утра. Это было на балу у графа, нет, что я говорю, у лорда Ормонда, а его величество оказал мне честь тем, что всю ночь напролет танцевал только со мной. Но как же вы выросли! Вот у вас есть bel air. Вы брюнет. Все наши Эсмонды брюнеты. А у маленькой недотроги сын блондин; вылитый отец, тот тоже был блондин - и дурак. Вы были порядочным уродцем, когда вас привезли в Каслвуд, - одни глаза на лице, ни дать ни взять, вороненок. Мы хотели сделать из вас священника. Этот ужасный Холт - как он, бывало, пугал меня, когда мне случалось захворать! То ли дело мой новый духовник abbe {Аббат (франц.).} Дульет - премилый человек. По пятницам мы соблюдаем пост. Мой повар - человек весьма благочестивый и набожный. Вы ведь тоже наш, не так ли? А верно ли, что принц Оранский очень болен? |
| In this way the old Dowager rattled on remorselessly to Mr. Esmond, who was quite astounded with her present volubility, contrasting it with her former haughty behavior to him. But she had taken him into favor for the moment, and chose not only to like him, as far as her nature permitted, but to be afraid of him; and he found himself to be as familiar with her now as a young man, as, when a boy, he had been timorous and silent. She was as good as her word respecting him. She introduced him to her company, of which she entertained a good deal--of the adherents of King James of course-- and a great deal of loud intriguing took place over her card- tables. | Такою беспечной болтовней занимала старая виконтесса мистера Эсмонда, которого совсем сбила с толку подобная словоохотливость, сменившая былое высокомерие. Но она вдруг прониклась к нему расположением - в той мере, в какой была способна на это, - да к тому же, пожалуй, несколько побаивалась его; и теперь, молодым человеком, он чувствовал себя с нею настолько же непринужденно, насколько мальчиком был робок и молчалив. Она сдержала данное обещание. Она ввела его в свое общество, довольно многочисленное, которое, разумеется, состояло из приверженцев короля Иакова, так что за ее карточными столами плелось немало интриг. |
| She presented Mr. Esmond as her kinsman to many persons of honor; she supplied him not illiberally with money, which he had no scruple in accepting from her, considering the relationship which he bore to her, and the sacrifices which he himself was making in behalf of the family. But he had made up his mind to continue at no woman's apron-strings longer; and perhaps had cast about how he should distinguish himself, and make himself a name, which his singular fortune had denied him. A discontent with his former bookish life and quietude,--a bitter feeling of revolt at that slavery in which he had chosen to confine himself for the sake of those whose hardness towards him make his heart bleed,--a restless wish to see men and the world,--led him to think of the military profession: at any rate, to desire to see a few campaigns, and accordingly he pressed his new patroness to get him a pair of colors; and one day had the honor of finding himself appointed an ensign in Colonel Quin's regiment of Fusileers on the Irish establishment. | Она представила мистера Эсмонда, как своего родственника, многим выдающимся особам; она довольно щедро снабжала его деньгами, которые совесть не запрещала ему принимать ввиду связывавших их родственных отношений и тех жертв, которые он принес ради блага семьи. Но он твердо решил, что никакой женщине более не удастся удержать его у своих юбок, и, быть может, лелеял уже втайне планы, как ему отличиться и самому составить себе имя взамен отнятого у него по прихоти судьбы. Недовольство жизнью школяра с ее мирным однообразием, горький внутренний протест против рабской зависимости, на которую он обрек себя ради тех, чья непреклонная суровость заставляла сердце его истекать кровью, беспокойное желание повидать свет, людей - все это привело его к мысли о военной карьере или хотя бы об участии в двух-трех походах. Он стал добиваться от своей новой покровительницы, чтобы она похлопотала о нем, и в один прекрасный день имел честь быть назначенным в чине прапорщика в стрелковый полк ирландской армии под командой полковника Квина. |
| Mr. Esmond's commission was scarce three weeks old when that accident befell King William which ended the life of the greatest, the wisest, the bravest, and most clement sovereign whom England ever knew. 'Twas the fashion of the hostile party to assail this great prince's reputation during his life; but the joy which they and all his enemies in Europe showed at his death, is a proof of the terror in which they held him. Young as Esmond was, he was wise enough (and generous enough too, let it be said) to scorn that indecency of gratulation which broke out amongst the followers of King James in London, upon the death of this illustrious prince, this invincible warrior, this wise and moderate statesman. | Не прошло и трех недель после назначения мистера Эсмонда, как несчастный случай прервал жизнь короля Вильгельма, лишив Англию величайшего, мудрейшего, отважнейшего и самого милосердного государя, какого она когда-либо знала. Если еще при жизни этого великого монарха у противной партии в обычае было порочить его славу, то радость, проявленная его врагами в Англии и в Европе при известии о его кончине, свидетельствуют о том страхе, который он всем им внушал. Как ни молод был Эсмонд, у него хватило ума (да и великодушия тоже) возмутиться нескромным ликованием лондонских сторонников короля Иакова после смерти этого славного монарха, этого непобедимого полководца, этого мудрого и умеренного правителя. |
| Loyalty to the exiled king's family was traditional, as has been said, in that house to which Mr. Esmond belonged. His father's widow had all her hopes, sympathies, recollections, prejudices, engaged on King James's side; and was certainly as noisy a conspirator as ever asserted the King's rights, or abused his opponent's, over a quadrille table or a dish of bohea. Her ladyship's house swarmed with ecclesiastics, in disguise and out; with tale-bearers from St. Germains; and quidnuncs that knew the last news from Versailles; nay, the exact force and number of the next expedition which the French king was to send from Dunkirk, and which was to swallow up the Prince of Orange, his army and his court. She had received the Duke of Berwick when he landed here in '96. She kept the glass he drank from, vowing she never would use it till she drank King James the Third's health in it on his Majesty's return; she had tokens from the Queen, and relics of the saint who, if the story was true, had not always been a saint as far as she and many others were concerned. She believed in the miracles wrought at his tomb, and had a hundred authentic stories of wondrous cures effected by the blessed king's rosaries, the medals which he wore, the locks of his hair, or what not. Esmond remembered a score of marvellous tales which the credulous old woman told him. | Как уже говорилось выше, верность изгнанному королю и его дому была традицией в семействе, к которому принадлежал мистер Эсмонд. Все надежды, склонности, воспоминания и предрассудки вдовы его отца были связаны с королем Иаковом, и едва ли нашелся бы другой заговорщик, который столь же шумно защищал бы права короля и поносил его противников за карточным столом или чашкою чая. Дом ее милости кишел церковниками, переодетыми и непереодетыми, сплетниками из Сен-Жермена и поставщиками последних версальских новостей - вплоть до точных сведений о составе и численности ближайшей экспедиции, снаряжаемой французским королем из Дюнкерка на погибель принцу Оранскому, его армии и его двору. В этом доме она принимала герцога Бервика, когда он был в Лондоне в девяносто шестом году. Она сохранила бокал, из которого он пил тогда, и поклялась не употреблять его до того счастливого дня, когда можно будет выпить из него за здоровье короля Иакова Третьего в честь его возвращения на родину; у нее хранились также разные сувениры королевы и реликвии короля-праведника, который, если верить слухам, не всегда был праведником, поскольку дело касалось ее, а также и многих других. Она верила в чудеса, свершавшиеся у его могилы, и могла рассказать сотню доподлинных случаев чудесного исцеления с помощью четок благословенного короля, амулетов, которые он носил, локонов его волос и всякой всячины. Эсмонду запомнились десятки удивительнейших историй, слышанных им от легковерной старухи. |
| There was the Bishop of Autun, that was healed of a malady he had for forty years, and which left him after he said mass for the repose of the king's soul. There was M. Marais, a surgeon in Auvergne, who had a palsy in both his legs, which was cured through the king's intercession. There was Philip Pitet, of the Benedictines, who had a suffocating cough, which wellnigh killed him, but he besought relief of heaven through the merits and intercession of the blessed king, and he straightway felt a profuse sweat breaking out all over him, and was recovered perfectly. And there was the wife of Mons. Lepervier, dancing-master to the Duke of Saxe-Gotha, who was entirely eased of a rheumatism by the king's intercession, of which miracle there could be no doubt, for her surgeon and his apprentice had given their testimony, under oath, that they did not in any way contribute to the cure. Of these tales, and a thousand like them, Mr. Esmond believed as much as he chose. His kinswoman's greater faith had swallow for them all. | Тут был и епископ Отэнский, излечившийся от болезни, которая мучила его сорок лет и сразу прошла, как только он отслужил мессу за упокой души короля. Тут были и мсье Марэ, хирург из Оверни, разбитый параличом на обе ноги и исцеленный по молитве короля. Тут был и Филипп Питет, бенедиктинский монах, страдавший приступами кашля, от которого он так бы и погиб, если б не обратился к помощи неба, призывая в заступники благословенного короля, после чего его тут же прошиб обильный пот и он совершенно выздоровел. И была тут жена мсье Лепервье, учителя танцев при дворе герцога Саксен-Готского, полностью исцелившаяся от ревматизма благодаря предстательству короля, - чудо, в котором не должно сомневаться, так как пользовавший ее врач и его помощник под присягой подтвердили, что не были ни в какой мере причастны к ее излечению. Всем этим россказням и сотням им подобных мистер Эсмонд волен был верить или не верить. Его престарелая родственница проглатывала их все без разбора. |
| The English High Church party did not adopt these legends. But truth and honor, as they thought, bound them to the exiled king's side; nor had the banished family any warmer supporter than that kind lady of Castlewood, in whose house Esmond was brought up. She influenced her husband, very much more perhaps than my lord knew, who admired his wife prodigiously though he might be inconstant to her, and who, adverse to the trouble of thinking himself, gladly enough adopted the opinions which she chose for him. | У сторонников Высокой церкви не в почете были эти легенды. Но они считали, что честь и справедливость обязывают их сохранять верность низложенному королю; и едва ли у царственных изгнанников нашелся бы более горячий приверженец, нежели добросердечная госпожа, в доме которой вырос Эсмонд. Она пользовалась влиянием на мужа, быть может, большим, нежели подозревал сам милорд, который хоть и нарушал подчас супружескую верность, но, тем не менее, весьма высоко ставил свою жену и, не будучи склонен утруждать себя размышлениями, охотно принимал те взгляды, которые она внушала ему. |
| To one of her simple and faithful heart, allegiance to any sovereign but the one was impossible. To serve King William for interest's sake would have been a monstrous hypocrisy and treason. Her pure conscience could no more have consented to it than to a theft, a forgery, or any other base action. Lord Castlewood might have been won over, no doubt, but his wife never could: and he submitted his conscience to hers in this case as he did in most others, when he was not tempted too sorely. And it was from his affection and gratitude most likely, and from that eager devotion for his mistress, which characterized all Esmond's youth, that the young man subscribed to this, and other articles of faith, which his fond benefactress set him. Had she been a Whig, he had been one; had she followed Mr. Fox, and turned Quaker, no doubt he would have abjured ruffles and a periwig, and have forsworn swords, lace-coats, and clocked stockings. In the scholars' boyish disputes at the University, where parties ran very high, Esmond was noted as a Jacobite, and very likely from vanity as much as affection took the side of his family. | Для женщины с таким простым и верным сердцем служение иному государю, кроме одного, законного, было немыслимым делом. Переход на сторону короля Вильгельма в корыстных целях показался бы ей чудовищным лицемерием и вероломством. Ее взыскательная совесть так же мало могла примириться с этим, как с воровством, подлогом или иным низким поступком. Лорда Каслвуда без особого труда можно было бы перетянуть на противную сторону, но жену его - никогда, и он препоручил ей свою совесть в этом случае, как и во многих других, если только соблазн был не слишком велик. Что же до Эсмонда, то именно в чувстве любви и благодарности к миледи, в той беззаветной преданности ей, которая красной нитью прошла через его юные годы, следует искать причину, заставившую молодого человека принять и этот и многие другие символы веры, преподанные ему его благодетельницей. Будь она вигом, он стал бы вигом тоже; последуй она учению мистера Фокса и сделайся квакершей, он, без сомнения, отказался бы от парика и кружевных манжет и предал проклятию шпагу, узорный камзол и чулки с золотым шитьем. В повседневных университетских спорах, где весьма сказывались партийные распри, Эсмонд сразу прослыл якобитом, и столько же из тщеславия, сколько из искреннего чувства отдал свои симпатии тому, чью сторону держало его семейство. |
| Almost the whole of the clergy of the country and more than a half of the nation were on this side. Ours is the most loyal people in the world surely; we admire our kings, and are faithful to them long after they have ceased to be true to us. 'Tis a wonder to any one who looks back at the history of the Stuart family to think how they kicked their crowns away from them; how they flung away chances after chances; what treasures of loyalty they dissipated, and how fatally they were bent on consummating their own ruin. If ever men had fidelity, 'twas they; if ever men squandered opportunity, 'twas they; and, of all the enemies they had, they themselves were the most fatal. | Почти все духовенство страны и более половины прочего ее населения держало эту сторону. Нет в мире народа, у которого верноподданнические чувства были бы развиты сильнее, чем у нас; мы чтим своих королей и сохраняем верность им даже после того, как они давно уже нас предали. Всякий, кто проследит историю Стюартов, диву дастся, видя, как они сами швырялись короной, как упускали случай за случаем, какие сокровища преданности растрачивали попусту и с каким роковым упорством добивались собственной гибели. Никто не имел более верных слуг, чем они; никто менее их не умел пользоваться благоприятной минутой и не было у них врагов опаснее, нежели они сами. |
| When the Princess Anne succeeded, the wearied nation was glad enough to cry a truce from all these wars, controversies, and conspiracies, and to accept in the person of a Princess of the blood royal a compromise between the parties into which the country was divided. The Tories could serve under her with easy consciences; though a Tory herself, she represented the triumph of the Whig opinion. The people of England, always liking that their Princes should be attached to their own families, were pleased to think the Princess was faithful to hers; and up to the very last day and hour of her reign, and but for that fatality which he inherited from his fathers along with their claims to the English crown, King James the Third might have worn it. But he neither knew how to wait an opportunity, nor to use it when he had it; he was venturesome when he ought to have been cautious, and cautious when he ought to have dared everything. 'Tis with a sort of rage at his inaptitude that one thinks of his melancholy story. Do the Fates deal more specially with kings than with common men? One is apt to imagine so, in considering the history of that royal race, in whose behalf so much fidelity, so much valor, so much blood were desperately and bootlessly expended. | Когда на престол взошла принцесса Анна, усталый народ облегченно вздохнул, радуясь передышке после всех войн, распрей и заговоров и возможности в лице принцессы королевской крови примирить интересы партий, между которыми была поделена страна. Тори могли служить ей с чистой совестью; и в то же время, сама принадлежа к тори, она представляла торжество стремлений вигов. Английскому народу, требовавшему от своих государей привязанности к родному семейству, приятно было думать, что принцесса верна своему; и вплоть до последнего дня и часа ее царствования можно было надеяться, что британская корона перейдет к королю Иакову Третьему, как оно и было бы, если б не роковая незадачливость, унаследованная им от предков вместе с притязаниями на эту корону. Но он никогда не умел ни выждать благоприятного случая, ни воспользоваться им, если он представлялся. Он шел напролом, когда нужно было соблюдать осторожность, и был осторожен, когда следовало рискнуть всем. Его бездарность хоть кого может привести в бешенство даже и теперь, при воспоминании о его печальной истории. Не распоряжается ли судьба участью королей по-иному, нежели участью простых смертных? Похоже, что так, если судить по истории этого королевского рода, ради которого так беззаветно и так бесплодно пролито было столько крови, выказано столько верности и отваги. |
| The King dead then, the Princess Anne (ugly Anne Hyde's daughter, our Dowager at Chelsey called her) was proclaimed by trumpeting heralds all over the town from Westminster to Ludgate Hill, amidst immense jubilations of the people. | Итак, тотчас же после смерти короля по всему городу, от Вестминстера до Лэдгет-Хилла затрубили герольды, среди всенародного ликования провозглашая восшествие на престол Анны (дочки уродины Анны Хайд - так называла ее вдовствующая виконтесса). |
| Next week my Lord Marlborough was promoted to the Garter, and to be Captain-General of her Majesty's forces at home and abroad. This appointment only inflamed the Dowager's rage, or, as she thought it, her fidelity to her rightful sovereign. "The Princess is but a puppet in the hands of that fury of a woman, who comes into my drawing-room and insults me to my face. What can come to a country that is given over to such a woman?" says the Dowager: "As for that double-faced traitor, my Lord Marlborough, he has betrayed every man and every woman with whom he has had to deal, except his horrid wife, who makes him tremble. 'Tis all over with the country when it has got into the clutches of such wretches as these." | На следующей неделе лорд Мальборо получил орден Подвязки и чин главнокомандующего всеми военными силами ее величества королевы английской. Это назначение крайне взбесило вдову или, выражаясь ее словами, оскорбило ее верноподданнические чувства к законному государю. "Принцесса - игрушка в руках этой отвратительной фурии, которая у меня же в доме осыпала меня оскорблениями. Что станется со страной, отданной во власть подобной женщины? - восклицала виконтесса. - А уж этот прожженный плут и изменник милорд Мальборо кого хочешь продаст, кроме разве своей ведьмы-жены, которой до смерти боится. Да, когда страна попала в лапы к подобным тварям, хорошего ждать не приходится". |
| Esmond's old kinswoman saluted the new powers in this way; but some good fortune at last occurred to a family which stood in great need of it, by the advancement of these famous personages who benefited humbler people that had the luck of being in their favor. Before Mr. Esmond left England in the month of August, and being then at Portsmouth, where he had joined his regiment, and was busy at drill, learning the practice and mysteries of the musket and pike, he heard that a pension on the Stamp Office had been got for his late beloved mistress, and that the young Mistress Beatrix was also to be taken into court. So much good, at least, had come of the poor widow's visit to London, not revenge upon her husband's enemies, but reconcilement to old friends, who pitied, and seemed inclined to serve her. | Такими приветствиями встретила перемену власти Эсмондова родственница, однако с возвышением упомянутых знаменитых особ, всегда покровительствовавших людям более скромным, если те имели счастье снискать их расположение, настали лучшие дни и для одного известного нам семейства, давно уже в том нуждавшегося. Еще в августе месяце, когда мистер Эсмонд находился со своим полком в Портсмуте, перед тем как покинуть Англию, и занят был военными учениями, постигая тайны владения мушкетом и копьем, он узнал, что для той, кого он некогда называл своей любимой госпожой, исхлопотали пенсион по ведомству гербовых сборов, а для юной госпожи Беатрисы - обещание взять ее ко двору. Вот те плоды, которые принесло наконец пребывание бедной вдовы в Лондоне, - не отмщение врагам ее покойного мужа, но примирение со старыми друзьями, которые сочувствовали и, по-видимому, склонны были помочь ей. |
| As for the comrades in prison and the late misfortune, Colonel Westbury was with the Captain-General gone to Holland; Captain Macartney was now at Portsmouth, with his regiment of Fusileers and the force under command of his Grace the Duke of Ormond, bound for Spain it was said; my Lord Warwick was returned home; and Lord Mohun, so far from being punished for the homicide which had brought so much grief and change into the Esmond family, was gone in company of my Lord Macclesfield's splendid embassy to the Elector of Hanover, carrying the Garter to his Highness, and a complimentary letter from the Queen. | Что же до товарищей по недавнему несчастью и тюремному заключению Эсмонда, то полковник Уэстбери находился с главнокомандующим в Голландии; капитан Макартни отбыл недавно в Портсмут, где стоял его стрелковый полк в числе других войск, по слухам, готовившихся к отправке в Испанию под командой его светлости герцога Ормонда; милорд Уорик воротился домой; а лорд Мохэн, вместо того чтобы понести наказание за убийство, столько горестей и перемен вызвавшее в семействе Эсмонд, отправился с блистательным посольством лорда Мэнсфильда ко двору курфюрста Ганноверского, чтобы передать его высочеству орден Подвязки и любезное письмо от королевы. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая