Краткая коллекция англтекстов
Чарльз Теккерей
The History of Henry Esmond, Esq./История Генри Эсмонда, эсквайра
Часть III
CHAPTER IX. THE ORIGINAL OF THE PORTRAIT COMES TO ENGLAND./Глава IX Оригинал портрета прибывает в Англию
| English | Русский |
| 'Twas announced in the family that my Lord Castlewood would arrive, having a confidential French gentleman in his suite, who acted as secretary to his lordship, and who, being a Papist, and a foreigner of a good family, though now in rather a menial place, would have his meals served in his chamber, and not with the domestics of the house. The Viscountess gave up her bedchamber contiguous to her daughter's, and having a large convenient closet attached to it, in which a bed was put up, ostensibly for Monsieur Baptiste, the Frenchman; though, 'tis needless to say, when the doors of the apartments were locked, and the two guests retired within it, the young viscount became the servant of the illustrious Prince whom he entertained, and gave up gladly the more convenient and airy chamber and bed to his master. Madam Beatrix also retired to the upper region, her chamber being converted into a sitting-room for my lord. The better to carry the deceit, Beatrix affected to grumble before the servants, and to be jealous that she was turned out of her chamber to make way for my lord. | Всем в доме было сказано, что вместе с милордом Каслвудом приедет некий французский дворянин, состоящий при особе его милости в качестве секретаря и доверенного лица, и что, так как он папист, иностранец и притом хорошего рода, хоть и занимает сейчас столь скромнее положение, ему будет предоставлено право обедать и ужинать у себя в комнате, а не со слугами за общим столом. Виконтесса уступила сыну собственную спальню, смежную с комнатой Беатрисы; а в небольшом кабинетике, примыкавшем к спальне, поставлена была кровать для француза, мсье Батиста. Впрочем, нет надобности говорить, что, как только дверь спальни запиралась, господин и слуга менялись ролями, и молодой виконт с радостью уступал своему августейшему гостю более просторную комнату и лучшую постель. Госпожа Беатриса также перебралась наверх, а в ее комнате устроена была гостиная для молодого лорда. Для пущей убедительности Беатриса притворилась обиженной и не раз при слуге ворчала на то, что для удобства молодого лорда ее выселили из собственной комнаты. |
| No small preparations were made, you may be sure, and no slight tremor of expectation caused the hearts of the gentle ladies of Castlewood to flutter, before the arrival of the personages who were about to honor their house. The chamber was ornamented with flowers; the bed covered with the very finest of linen; the two ladies insisting on making it themselves, and kneeling down at the bedside and kissing the sheets out of respect for the web that was to hold the sacred person of a King. The toilet was of silver and crystal; there was a copy of "Eikon Basilike" laid on the writing- table; a portrait of the martyred King hung always over the mantel, having a sword of my poor Lord Castlewood underneath it, and a little picture or emblem which the widow loved always to have before her eyes on waking, and in which the hair of her lord and her two children was worked together. Her books of private devotions, as they were all of the English Church, she carried away with her to the upper apartment, which she destined for herself. The ladies showed Mr. Esmond, when they were completed, the fond preparations they had made. 'Twas then Beatrix knelt down and kissed the linen sheets. As for her mother, Lady Castlewood made a curtsy at the door, as she would have done to the altar on entering a church, and owned that she considered the chamber in a manner sacred. | Нетрудно вообразить, какие делались приготовления и как трепетали сердца благородных каслвудских леди в ожидании высоких особ, которым предстояло почтить их дом своим присутствием. Комната была убрана цветами, на кровати постлано самое тонкое белье; мать и дочь пожелали самолично заняться этим и, преклонив колени перед кроватью, благоговейно поцеловали край простыни, на которой предстояло покоиться священной особе короля. Туалетный прибор был из серебра и хрусталя; на письменном столе лежала копия "Eikon Basilike"; над камином висел, как всегда, портрет короля-мученика, а пониже портрета - шпага покойного лорда Каслвуда и рядом небольшая искусной работы вышивка, на которую вдова всегда любила смотреть, просыпаясь, так как в ее эмблематический узор вплетены были волосы милорда и обоих детей. Свои книги религиозного содержания виконтесса перенесла к себе наверх, так как все они были написаны в духе учения англиканской церкви. Закончив эти приготовления, в которые было вложено столько любви и заботливости, обе леди показали все Эсмонду. Тогда-то Беатриса и поцеловала край простыни на постели. Что же до леди Каслвуд, то она, едва переступив порог, склонилась в реверансе столь глубоком и почтительном, как будто находилась перед алтарем в церкви: комната, по ее признанию, уже сейчас стала для нее священной. |
| The company in the servants' hall never for a moment supposed that these preparations were made for any other person than the young viscount, the lord of the house, whom his fond mother had been for so many years without seeing. Both ladies were perfect housewives, having the greatest skill in the making of confections, scented waters, &c., and keeping a notable superintendence over the kitchen. Calves enough were killed to feed an army of prodigal sons, Esmond thought, and laughed when he came to wait on the ladies, on the day when the guests were to arrive, to find two pairs of the finest and roundest arms to be seen in England (my Lady Castlewood was remarkable for this beauty of her person), covered with flour up above the elbows, and preparing paste, and turning rolling-pins in the housekeeper's closet. The guest would not arrive till supper-time, and my lord would prefer having that meal in his own chamber. You may be sure the brightest plate of the house was laid out there, and can understand why it was that the ladies insisted that they alone would wait upon the young chief of the family. | В людской никому и в голову не могло прийти, что все эти приготовления делались для кого-либо иного, кроме молодого виконта, главы и хозяина дома, которого любящая мать столько лет не видала. Обе леди были превосходнейшими хозяйками, искусными в изготовлении разных сластей, ароматических вод и тому подобного и всегда имели тщательный надзор над кухней. Тельцов заколото было столько, что, по уверению Эсмонда, хватило бы на целую армию блудных сыновей; а в день, когда должны были прибыть гости, полковник, явившись на Кенсингтонсквер, к немалому своему удовольствию увидел, как две пары самых округлых и нежных ручек в Англии (миледи Каслвуд славилась красотой своих рук), в муке по локоть, Орудуют на кухне скалкой. Гостей ожидали только к вечеру, и предполагалось, что милорд предпочтет отужинать у себя в комнате. Зато приготовленный там стол был накрыт со всею роскошью, какую только позволяла имевшаяся в доме серебряная посуда, и миледи и ее дочь - нетрудно догадаться, по какой причине, - пожелали непременно сами услуживать за столом молодому главе семейства. |
| Taking horse, Colonel Esmond rode rapidly to Rochester, and there awaited the King in that very town where his father had last set his foot on the English shore. A room had been provided at an inn there for my Lord Castlewood and his servant; and Colonel Esmond timed his ride so well that he had scarce been half an hour in the place, and was looking over the balcony into the yard of the inn, when two travellers rode in at the inn gate, and the Colonel running down, the next moment embraced his dear young lord. | Сев на коня, полковник Эсмонд поскакал в Рочестер, чтобы там ожидать короля - в том самом городе, где нога его державного отца в последний раз ступила на английскую почву. В местной гостинице уже заказано было помещение для милорда Каслвуда и его слуги. Полковник Эсмонд точно рассчитал время; не прошло и получаса, как с балкона, выходившего во двор гостиницы, он увидел, как у ворот остановились два всадника, и, торопливо сбежав вниз, через минуту уже обнимал своего милого молодого друга. |
| My lord's companion, acting the part of a domestic, dismounted, and was for holding the viscount's stirrup; but Colonel Esmond, calling to his own man, who was in the court, bade him take the horses and settle with the lad who had ridden the post along with the two travellers, crying out in a cavalier tone in the French language to my lord's companion, and affecting to grumble that my lord's fellow was a Frenchman, and did not know the money or habits of the country: | Спутник милорда, выполняя свою роль подчиненного, спешился первым и хотел подержать виконту стремя, но полковник Эсмонд поспешил подозвать своего слугу, бывшего тут же во дворе, и приказал ему взять лошадей и расплатиться с почтальоном, который сопровождал путешественников, а затем повелительным тоном обратился по-французски к спутнику милорда, прикидываясь недовольным, что тот, как иностранец, не знает английских порядков и не разбирается в английских деньгах. |
| --"My man will see to the horses, Baptiste," says Colonel Esmond: "do you understand English?" | - Мой слуга позаботится о лошадях, Батист, - сказал полковник Эсмонд. - Вы что, совсем не понимаете по-английски? |
| "Very leetle!" | - Ошень мало. |
| "So, follow my lord and wait upon him at dinner in his own room." | - Хорошо, ступайте за милордом в его комнату; будете ему прислуживать за обедом. |
| The landlord and his people came up presently bearing the dishes; 'twas well they made a noise and stir in the gallery, or they might have found Colonel Esmond on his knee before Lord Castlewood's servant, welcoming his Majesty to his kingdom, and kissing the hand of the King. We told the landlord that the Frenchman would wait on his master; and Esmond's man was ordered to keep sentry in the gallery without the door. The Prince dined with a good appetite, laughing and talking very gayly, and condescendingly bidding his two companions to sit with him at table. He was in better spirits than poor Frank Castlewood, who Esmond thought might be woe-begone on account of parting with his divine Clotilda; but the Prince wishing to take a short siesta after dinner, and retiring to an inner chamber where there was a bed, the cause of poor Frank's discomfiture came out; and bursting into tears, with many expressions of fondness, friendship, and humiliation, the faithful lad gave his kinsman to understand that he now knew all the truth, and the sacrifices which Colonel Esmond had made for him. | Не успели все трое подняться в отведенное для милорда помещение, как туда же явились трактирщик и двое слуг с обедом; хорошо еще, что они подняли изрядный шум и грохот, проходя по коридору, так как иначе могли бы застать полковника Эсмонда на коленях перед слугою лорда Каслвуда, почтительно целующим его руку в знак приветствия королю, вернувшемуся в свое королевство. Мы сказали трактирщику, что милорд обойдется услугами своего француза; а Эсмондову слуге приказано было на всякий случай караулить у дверей в коридоре. Принц пообедал с отменным аппетитом, милостиво пригласив своих спутников сесть за стол вместе с ним, и все время превесело шутил и смеялся. Он находился в гораздо лучшем расположении духа, нежели бедный Фрэнк Каслвуд, удрученный вид которого Эсмонд приписал было разлуке с божественной Клотильдой; однако же когда принц, пожелав слегка отдохнуть после обеда, удалился в другую комнату, где стояла кровать, причина уныния Фрэнка не замедлила обнаружиться; бедный юноша залился слезами и после многословных изъявлений своей дружбы, любви и уважения дал понять, что знает теперь всю истину о тех жертвах, которые принес ради него полковник Эсмонд. |
| Seeing no good in acquainting poor Frank with that secret, Mr. Esmond had entreated his mistress also not to reveal it to her son. The Prince had told the poor lad all as they were riding from Dover: | Полагая, что Фрэнку вовсе незачем знать эту тайну, Эсмонд настойчиво просил свою госпожу не открывать ее сыну. Но принц по дороге из Дувра рассказал бедняге все. |
| "I had as lief he had shot me, cousin," Frank said: "I knew you were the best, and the bravest, and the kindest of all men" (so the enthusiastic young fellow went on); "but I never thought I owed you what I do, and can scarce bear the weight of the obligation." | - Лучше бы он попросту убил меня, кузен, - говорил Фрэнк, - я всегда знал, что ты - самый лучший, самый отважный и самый добрый из всех людей на свете (так говорил восторженный мальчик), но мне и в голову не могло прийти, чем я тебе на самом деле обязан, и я положительно не в силах вынести всю тяжесть этой мысли. |
| "I stand in the place of your father," says Mr. Esmond, kindly, "and sure a father may dispossess himself in favor of his son. I abdicate the twopenny crown, and invest you with the kingdom of Brentford; don't be a fool and cry; you make a much taller and handsomer viscount than ever I could." But the fond boy, with oaths and protestations, laughter and incoherent outbreaks of passionate emotion, could not be got, for some little time, to put up with Esmond's raillery; wanted to kneel down to him, and kissed his hand; asked him and implored him to order something, to bid Castlewood give his own life or take somebody else's; anything, so that he might show his gratitude for the generosity Esmond showed him. | - Я заменяю тебе отца, - ласково сказал мистер Эсмонд, - а разве отец не властен отказаться от своих прав в пользу сына? Охотно отрекаюсь от грошовой короны и уступаю тебе Брентфордское королевство. Полно, брось плакать; я против тебя ни ростом, ни лицом не вышел, и, уж конечно, из нас двоих ты куда больше годишься в виконты. - Но Эсмонду своими шутками нескоро удалось успокоить юношу; волнение, им владевшее, находило себе выход то в клятвах и заверениях, то в горьком смехе, то в бессвязных и пылких речах; он непременно захотел встать на колени перед Эсмондом и поцеловать ему руку, просил и умолял потребовать от него чего-нибудь необычайного - чтобы он пожертвовал своей жизнью или убил кого-нибудь, одним словом, чего-нибудь такого, что неоспоримо доказало бы его благодарность за проявленное Эсмондом великодушие. |
| "The K---, HE laughed," Frank said, pointing to the door where the sleeper was, and speaking in a low tone. "I don't think he should have laughed as he told me the story. As we rode along from Dover, talking in French, he spoke about you, and your coming to him at Bar; he called you 'le grand serieux,' Don Bellianis of Greece, and I don't know what names; mimicking your manner" (here Castlewood laughed himself)--"and he did it very well. He seems to sneer at everything. He is not like a king: somehow Harry, I fancy you are like a king. He does not seem to think what a stake we are all playing. He would have stopped at Canterbury to run after a barmaid there, had I not implored him to come on. He hath a house at Chaillot, where he used to go and bury himself for weeks away from the Queen, and with all sorts of bad company," says Frank, with a demure look; "you may smile, but I am not the wild fellow I was; no, no, I have been taught better," says Castlewood devoutly, making a sign on his breast. | - Кор... _он_ смеялся, когда рассказывал мне это, - сказал Фрэнк, указывая на дверь, за которой спал его спутник, и понижая голос: - А по-моему, не следовало ему смеяться. По дороге из Дувра он все говорил о тебе - по-французски, конечно, - о том, как ты приезжал к нему в Бар, называл тебя le grand serieux {Великий серьезник (франц.).}, Дон Беллианис Греческий и еще придумывал разные прозвища; передразнивал тебя (вспомнив это, Каслвуд невольно рассмеялся), и, надо сказать, довольно удачно. Ему все смешно. Непохож он на короля, Гарри; вот в тебе, по-моему, куда больше королевского. Он словно совсем не думает о том, какую игру мы затеяли. Он ни за что не хотел уезжать из Кентербери, потому что ему там приглянулась служанка в: трактире, и я с трудом уговорил его ехать дальше. У него в Шайо есть домик, где он прячется от глаз королевы и живет по целым неделям, притом в самом дурном обществе, - продолжал Фрэнк строго и неодобрительно. - Нечего смеяться, я теперь уже не тот легкомысленный юноша, каким ты меня знал; да, да, меня наставили на путь истинный, - и Каслвуд набожно осенил себя крестным знамением. |
| "Thou art my dear brave boy," says Colonel Esmond, touched at the young fellow's simplicity, "and there will be a noble gentleman at Castlewood so long as my Frank is there." | - Ты мой милый, хороший мальчик, - сказал полковник Эсмонд, тронутый простодушием молодого человека,и Каслвуд всегда будет домом настоящего джентльмена, покуда там живет мой Фрэнк. |
| The impetuous young lad was for going down on his knees again, with another explosion of gratitude, but that we heard the voice from the next chamber of the august sleeper, just waking, calling out: | Впечатлительный юноша совсем было собрался еще раз броситься на колени в приступе благодарности, но в это время из комнаты, где почивал наш августейший спутник, послышался сонный голос, взывавший: |
| -- "Eh, La-Fleur, un verre d'eau!" His Majesty came out yawning:--"A pest," says he, "upon your English ale, 'tis so strong that, ma foi, it hath turned my head." | - Eh, La-Fleur, un verre d'eau {Эй, Ла-Флер, стакан воды (франц.).}, - и вслед за тем его величество, зевая, показался на пороге. - Черт бы побрал ваш английский эль, - сказал он, - такая крепкая штука, ma foi {Честное слово (франц.).}, что у меня от него голова закружилась. |
| The effect of the ale was like a spur upon our horses, and we rode very quickly to London, reaching Kensington at nightfall. Mr. Esmond's servant was left behind at Rochester, to take care of the tired horses, whilst we had fresh beasts provided along the road. And galloping by the Prince's side the Colonel explained to the Prince of Wales what his movements had been; who the friends were that knew of the expedition; whom, as Esmond conceived, the Prince should trust; entreating him, above all, to maintain the very closest secrecy until the time should come when his Royal Highness should appear. The town swarmed with friends of the Prince's cause; there were scores of correspondents with St. Germains; Jacobites known and secret; great in station and humble; about the Court and the Queen; in the Parliament, Church, and among the merchants in the City. | Эль действовал на наших лошадей лучше шпор, и мы так быстро проскакали весь оставшийся путь до Лондона, что с наступлением сумерек были уже в Кенсингтоне. Слуга мистера Эсмонда остался в Рочестере, чтобы позаботиться об уставших лошадях, нам же были поданы свежие. Дорогою полковник, едучи рядом с принцем Уэльским, подробно рассказал ему обо всех своих действиях, назвал имена друзей, которые посвящены были в тайну, и тех, кому принц вполне мог довериться, а также всячески умолял его королевское высочество соблюдать величайшую осторожность, ничем не выдать себя прежде, чем наступит пора открыто явиться перед своим народом. В Лондоне, по словам Эсмонда, полно сторонников принца; десятки людей состоят в деятельной переписке с Сен-Жерменом; якобиты, тайные и явные, имеются повсюду: высокопоставленные особы и безвестные горожане, придворные и члены парламента, священники и купцы из Сити. |
| The Prince had friends numberless in the army, in the Privy Council, and the Officers of State. The great object, as it seemed, to the small band of persons who had concerted that bold stroke, who had brought the Queen's brother into his native country, was, that his visit should remain unknown till the proper time came, when his presence should surprise friends and enemies alike; and the latter should be found so unprepared and disunited, that they should not find time to attack him. We feared more from his friends than from his enemies. The lies and tittle-tattle sent over to St. Germains by the Jacobite agents about London, had done an incalculable mischief to his cause, and wofully misguided him, and it was from these especially, that the persons engaged in the present venture were anxious to defend the chief actor in it.* | У принца есть множество друзей в армии, в Тайном совете и среди государственных чиновников. Но небольшая кучка людей, задумавшая смелый шаг, для осуществления которого и решено было привезти брата королевы на родину, считает особенно важным сохранить его пребытие в тайне до тех пор, пока не наступит подходящий момент; нужно, чтобы его появление одинаково ошеломило и друзей и врагов; тогда враги, застигнутые врасплох, не успеют сплотиться и приготовиться к отпору. Что же до друзей, то их мы опасались едва ли не более, чем врагов. Всяческие сплетни и небылицы, которые передавались из Лондона в Сен-Жермен якобитскими агентами, уже нанесли неисчислимый вред делу принца и не раз вводили его самого в досаднейшее заблуждение, и от этой-то опасности участники настоящего предприятия и хотят предостеречь того, кто должен явиться в нем главным действующим лицом. |
| * The managers were the Bishop, who cannot be hurt by having his name mentioned, a very active and loyal Nonconformist Divine, a lady in the highest favor at Court, with whom Beatrix Esmond had communication, and two noblemen of the greatest rank, and a member of the House of Commons, who was implicated in more transactions than one in behalf of the Stuart family. | {Среди них главными были: тот самый епископ, чье имя ныне может быть названо без опасения, некое весьма деятельное и преданное делу духовное лицо из числа нонконформистов, некая дама, пользовавшаяся особым расположением при дворе, связь с которою поддерживалась через Беатрису Эсмонд, двое весьма высокопоставленных вельмож и один член палаты общин, не раз уже принимавший участие в различных заговорах в пользу дома Стюартов.} |
| The party reached London by nightfall, leaving their horses at the Posting-House over against Westminster, and being ferried over the water, where Lady Esmond's coach was already in waiting. In another hour we were all landed at Kensington, and the mistress of the house had that satisfaction which her heart had yearned after for many years, once more to embrace her son, who, on his side, with all his waywardness, ever retained a most tender affection for his parent. | Под вечер путники достигли Лондона и, оставив лошадей на почтовом дворе против Вестминстера, переправились на пароме через Темзу, туда где их уже дожидалась карета леди Эсмонд. Спустя еще час мы прибыли в Кенсингтон, и хозяйка дома обрела наконец долгожданную радость - после стольких лет разлуки вновь прижать к сердцу сына, который, со своей стороны, при всем свойственном ему легкомыслии, всегда хранил самую нежную привязанность к матери. |
| She did not refrain from this expression of her feeling, though the domestics were by, and my Lord Castlewood's attendant stood in the hall. Esmond had to whisper to him in French to take his hat off. Monsieur Baptiste was constantly neglecting his part with an inconceivable levity: more than once on the ride to London, little observations of the stranger, light remarks, and words betokening the greatest ignorance of the country the Prince came to govern, had hurt the susceptibility of the two gentlemen forming his escort; nor could either help owning in his secret mind that they would have had his behavior otherwise, and that the laughter and the lightness, not to say license, which characterized his talk, scarce befitted such a great Prince, and such a solemn occasion. Not but that he could act at proper times with spirit and dignity. He had behaved, as we all knew, in a very courageous manner on the field. Esmond had seen a copy of the letter the Prince had writ with his own hand when urged by his friends in England to abjure his religion, and admired that manly and magnanimous reply by which he refused to yield to the temptation. | От этого непосредственного выражения своих чувств ее не удержало ни присутствие слуг, ни то обстоятельство, что спутник лорда Каслвуда также вступил уже в дом. Эсмонду пришлось по-французски напомнить ему о необходимости снять шляпу; Батист, с поистине непостижимым легкомыслием то и дело забывал свою роль; еще по дороге в Лондон отдельные слова и фразы чужеземца, замечания, оброненные вскользь и обнаружившие полнейшее незнание страны, которою он, явился управлять, не раз болезненно задевали чувства джентльменов, составлявших его эскорт; и каждый из них не мог не признаться себе, что, пожалуй, принцу следовало бы вести себя иначе; что и веселый смех и легкое - чтобы не сказать непристойное - содержание его беседы едва; ли приличествовали такой высокой особе и в столь торжественных обстоятельствах. И вместе с тем мы знали, что в нужный час он умеет явить и достоинство и величие. Все мы были свидетелями его отважного поведения на поле боя. Эсмонду довелось однажды прочесть копию собственноручного письма принца, писанного, когда английские друзья стали уговаривать его отречься от своей религии, и мужественный и исполненный достоинства тон его отказа произвел неизгладимое впечатление на полковника. |
| Monsieur Baptiste took off his hat, blushing at the hint Colonel Esmond ventured to give him, and said: | Замечание, сделанное мистером Эсмондом, заставило мсье Батиста слегка покраснеть, но он тотчас же снял шляпу и сказал: |
| -"Tenez, elle est jolie, la petite mere. Foi de Chevalier! elle est charmante; mais l'autre, qui est cette nymphe, cet astre qui brille, cette Diane qui descend sur nous?" And he started back, and pushed forward, as Beatrix was descending the stair. She was in colors for the first time at her own house; she wore the diamonds Esmond gave her; it had been agreed between them, that she should wear these brilliants on the day when the King should enter the house, and a Queen she looked, radiant in charms, and magnificent and imperial in beauty. | - Tenez, elle est jolie, la petite mere; Foi de Chevalier! elle est charmante, mais l'autre, qui est cette nymphe, cet astre, qui brille, cette Diane, qui descend sur nous? {Послушайте, да она прехорошенькая, маленькая мамаша. Она просто очаровательна, слово шевалье! Но кто же эта, другая, кто эта нимфа, эта сверкающая звезда, эта Диана, что нисходит сюда, к нам? (франц.).} - И, сперва отступив на шаг, он тотчас же бросился вперед, навстречу Беатрисе, которая в эту минуту спускалась с лестницы. Она, впервые за этот год, сняла дома траур; на шее у нее сверкали бриллианты, подаренные полковником, - согласно уговору, она должна была надеть их в день приезда короля; и сама она походила на королеву в лучезарном блеске и поистине царственном великолепии своей красоты. |
| Castlewood himself was startled by that beauty and splendor; he stepped back and gazed at his sister as though he had not been aware before (nor was he very likely) how perfectly lovely she was, and I thought blushed as he embraced her. The Prince could not keep his eyes off her; he quite forgot his menial part, though he had been schooled to it, and a little light portmanteau prepared expressly that he should carry it. He pressed forward before my Lord Viscount. 'Twas lucky the servants' eyes were busy in other directions, or they must have seen that this was no servant, or at least a very insolent and rude one. | Даже Каслвуд был поражен этой красотой; он попятился назад и такими глазами смотрел на сестру, точно никогда прежде не знал (да так это, верно, и было), как чудно хороша она; и мне показалось, что он покраснел, целуя ее. Принц не мог отвести от нее восхищенного взора; все наставления вылетели у него из головы, он думать забыл про свою роль подчиненного и про маленький, почти невесомый баул, который должен был нести в руках. Он устремился вперед, едва ли не оттеснив милорда виконта. По счастью, внимание слуг отвлечено было в другую сторону, иначе они тотчас подумали бы, что это не слуга иди, во всяком случае, весьма дерзкий нахальный слуга. |
| Again Colonel Esmond was obliged to cry out, "Baptiste," in a loud imperious voice, | Пришлось полковнику Эсмонду снова окликнуть нарочито громким и повелительным тоном: |
| "have a care to the valise;" at which hint the wilful young man ground his teeth together with something very like a curse between them, and then gave a brief look of anything but pleasure to his Mentor. Being reminded, however, he shouldered the little portmanteau, and carried it up the stair, Esmond preceding him, and a servant with lighted tapers. He flung down his burden sulkily in the bedchamber: | - Батист! Займитесь вещами вашего господина! - в ответ на что непокорный юноша заскрежетал зубами, пробормотав при этом нечто весьма похожее на ругательство, и бросил на своего ментора быстрый и не слишком дружелюбный взгляд. Однако он все же внял намеку, вскинул баул на плечо и понес его вверх по лестнице, предшествуемый Эсмондом и слугою с зажженной свечой в руках. Войдя в опочивальню, он сердито сбросил свою ношу на пол. |
| --"A Prince that will wear a crown must wear a mask," says Mr. Esmond in French. | - Принц, который желает носить корону, должен уметь носить маску, - сказал ему мистер Эсмонд по-французски. |
| "Ah peste! I see how it is," says Monsieur Baptiste, continuing the talk in French. | - Ah, peste! {Проклятье! (франц.).} Я уже вижу, к чему идет дело, - сказал мсье Батист также по-французски. |
| "The Great Serious is seriously"--"alarmed for Monsieur Baptiste," broke in the Colonel. Esmond neither liked the tone with which the Prince spoke of the ladies, nor the eyes with which he regarded them. | - Великий Серьезник намерен всерьез... охранять интересы мсье Батиста, - перебил его полковник. Эсмонду весьма не понравились как те выражения, в которых принц говорил о хозяйках дома, так и взгляды, которые он на них бросал. |
| The bedchamber and the two rooms adjoining it, the closet and the apartment which was to be called my lord's parlor, were already lighted and awaiting their occupier; and the collation laid for my lord's supper. Lord Castlewood and his mother and sister came up the stair a minute afterwards, and, so soon as the domestics had quitted the apartment, Castlewood and Esmond uncovered, and the two ladies went down on their knees before the Prince, who graciously gave a hand to each. He looked his part of Prince much more naturally than that of servant, which he had just been trying, and raised them both with a great deal of nobility, as well as kindness in his air. | В опочивальне и обоих смежных с ней помещениях, кабинете и той комнате, которая должна была называться гостиной милорда виконта, уже горел свет, и все было готово к приему гостей; стол был накрыт для ужина. Минуту спустя в комнаты вошел сам лорд Каслвуд, его мать и сестра; и как только слуги скрылись за дверью, обе леди опустились на колени перед принцем, который милостиво протянул каждой из них руку. Роль государя, удавалась ему куда лучше, нежели роль слуги, которую он только что пытался разыграть, и когда он наклонился, чтобы помочь дамам встать, движение его было исполнено и благородства и любезности. |
| "Madam," says he, "my mother will thank your ladyship for your hospitality to her son; for you, madam," turning to Beatrix, "I cannot bear to see so much beauty in such a posture. You will betray Monsieur Baptiste if you kneel to him; sure 'tis his place rather to kneel to you." | - Сударыня, - сказал он, - матушка моя всегда будет благодарна вашей милости за гостеприимство, оказанное ее сыну; что же до вас, сударыня, - продолжал он, повернувшись к Беатрисе, - мне просто невыносимо видеть подобную красоту в столь смиренной позе. Вы этим сразу выдадите мсье Батиста; не вам перед ним, а ему перед вами надлежит преклонять колени. |
| A light shone out of her eyes; a gleam bright enough to kindle passion in any breast. There were times when this creature was so handsome, that she seemed, as it were, like Venus revealing herself a goddess in a flash of brightness. She appeared so now; radiant, and with eyes bright with a wonderful lustre. A pang, as of rage and jealousy, shot through Esmond's heart, as he caught the look she gave the Prince; and he clenched his hand involuntarily and looked across to Castlewood, whose eyes answered his alarm-signal, and were also on the alert. | В ее глазах сверкнул огонь, достаточно яркий, чтобы любое сердце воспламенить страстью. Бывали в жизни этой женщины минуты, когда, казалось, она, подобно Венере, являлась вдруг перед всеми богиней в ослепительных вспышках света. Такой была она сейчас - вся словно сияла, и в глазах ее был особенный, неизъяснимый блеск. Эсмонд перехватил взгляд, которым она подарила принца, и острая боль ревности и негодования пронзила ему сердце; рука невольно сжалась в кулак, он оглянулся на Каслвуда, чьи глаза словно сказали ему: "Сигнал принят, я буду настороже". |
| The Prince gave his subjects an audience of a few minutes, and then the two ladies and Colonel Esmond quitted the chamber. Lady Castlewood pressed his hand as they descended the stair, and the three went down to the lower rooms, where they waited awhile till the travellers above should be refreshed and ready for their meal. | Аудиенция, которою принц удостоил своих подданных, длилась несколько минут, и по окончании ее обе леди и полковник Эсмонд скромно удалились. Они сошли вниз, - спускаясь с лестницы, леди Каслвуд пожала руку полковника, на которую опиралась, - чтобы там подождать, пока путешественники отдохнут и переоденутся к ужину. |
| Esmond looked at Beatrix, blazing with her jewels on her beautiful neck. | Эсмонд взглянул на Беатрису, на драгоценное ожерелье, сверкавшее на ее прекрасной шее. |
| "I have kept my word," says he: | - Я сдержал свое слово, - сказал он. |
| "And I mine," says Beatrix, looking down on the diamonds. | - А я - свое, - отвечала Беатриса, глядя на бриллианты. |
| "Were I the Mogul Emperor," says the Colonel, "you should have all that were dug out of Golconda." | - Будь я Великий Могол, - сказал полковник, - все сокровища Голконды принадлежали бы вам. |
| "These are a great deal too good for me," says Beatrix, dropping her head on her beautiful breast,--"so are you all, all!" And when she looked up again, as she did in a moment, and after a sigh, her eyes, as they gazed at her cousin, wore that melancholy and inscrutable look which 'twas always impossible to sound. | - Для меня и эти слишком хороши, - возразила Беатриса, уронив головку на грудь, - и вы, все вы тоже слишком хороши для меня. - И когда мгновение спустя она, вздохнув, снова подняла голову, во взгляде ее, обращенном на Эсмонда, была та едва уловимая печаль, тайну которой он никогда не мог разгадать. |
| When the time came for the supper, of which we were advertised by a knocking overhead, Colonel Esmond and the two ladies went to the upper apartment, where the Prince already was, and by his side the young Viscount, of exactly the same age, shape, and with features not dissimilar, though Frank's were the handsomer of the two. The Prince sat down and bade the ladies sit. The gentlemen remained standing: there was, indeed, but one more cover laid at the table: | Вскоре стук в потолок возвестил нам, что пришло время ужина, и обе леди в сопровождении полковника поднялись в верхние апартаменты, где принц ожидал их, стоя рядом с виконтом; оба были одного возраста, одинакового сложения и даже черты их не лишены были сходства, хотя Фрэнк бесспорно отличался большею красотой. Принц сел за стол и пригласил дам последовать его примеру. Оба джентльмена продолжали стоять; на столе, кстати сказать, оставался еще всего один прибор. |
| -- "Which of you will take it?" says he. | - Кто из вас займет это место? - спросил король, |
| "The head of our house," says Lady Castlewood, taking her son's hand, and looking towards Colonel Esmond with a bow and a great tremor of the voice; "the Marquis of Esmond will have the honor of serving the King." | - Глава нашего дома, - сказала леди Каслвуд, взяв за руку сына, и, поклонившись полковнику, добавила голосом, дрожащим от волнения: - Маркиз Эсмонд будет иметь честь прислуживать королю за столом. |
| "I shall have the honor of waiting on his Royal Highness," says Colonel Esmond, filling a cup of wine, and, as the fashion of that day was, he presented it to the King on his knee. | - Я надеюсь, что ваше величество не откажет мне в этой чести, - сказал полковник Эсмонд и, налив бокал вина, поднес его королю, опустившись на одно колено, как требовал обычай той поры. |
| "I drink to my hostess and her family," says the Prince, with no very well-pleased air; but the cloud passed immediately off his face, and he talked to the ladies in a lively, rattling strain, quite undisturbed by poor Mr. Esmond's yellow countenance, that, I dare say, looked very glum. | - За хозяйку дома и ее семью, - провозгласил король, видимо, не совсем довольный; но тень досады быстро сбежала с его лица, и он завел с дамами веселый, оживленный разговор, не обращая внимания на желтую физиономию мистера Эсмонда, казавшуюся, надо сказать, еще угрюмее обычного. |
| When the time came to take leave, Esmond marched homewards to his lodgings, and met Mr. Addison on the road that night, walking to a cottage he had at Fulham, the moon shining on his handsome serene face: | Возвращаясь домой, Эсмонд по дороге встретил мистера Аддисона, направлявшегося в Фулем, где у него был небольшой домик. Свет луны озарял красивое, сосредоточенно спокойное лицо. |
| --"What cheer, brother?" says Addison, laughing: "I thought it was a footpad advancing in the dark, and behold 'tis an old friend. We may shake hands, Colonel, in the dark, 'tis better than fighting by daylight. Why should we quarrel, because I am a Whig and thou art a Tory? Turn thy steps and walk with me to Fulham, where there is a nightingale still singing in the garden, and a cool bottle in a cave I know of; you shall drink to the Pretender if you like, and I will drink my liquor my own way: I have had enough of good liquor?--no, never! There is no such word as enough as a stopper for good wine. Thou wilt not come? Come any day, come soon. You know I remember Simois and the Sigeia tellus, and the praelia mixta mero, mixta mero," he repeated, with ever so slight a touch of merum in his voice, and walked back a little way on the road with Esmond, bidding the other remember he was always his friend, and indebted to him for his aid in the "Campaign" poem. And very likely Mr. Under-Secretary would have stepped in and taken t'other bottle at the Colonel's lodging, had the latter invited him, but Esmond's mood was none of the gayest, and he bade his friend an inhospitable good-night at the door. | - Вот так так! - воскликнул Аддисон, смеясь. - Я уж было думал, не разбойник ли подбирается ко мне в ночной тиши, а это, оказывается, старинный друг. Пожмем, полковник, друг другу руку в темноте, это лучше, нежели драться при дневном свете. Стоит ли ссориться лишь из-за того, что ты тори, а я виг? Повороти, братец, назад, пойдем ко мне в Фулем, там еще поют соловьи в саду, а в погребе я знаю местечко, где припрятана бутылка студеного вина; можешь пить за здоровье своего претендента, если тебе угодно, а уж я найду, за что мне выпить. Что такое? Я уже довольно пил? Что за вздор! Где льется доброе вино, там нет такого слова "довольно". Не хочешь? Ну, приходи в другой раз, только не откладывай. Поверишь ли, я все еще помню Simois, и Sigeia tellus, и proelia mixta mero, mixta mero, - произнес он с едва заметными следами meri {Вина (лат.).} в голосе; и, свернув со своего пути, отправился провожать Эсмонда, повторяя, что считает себя его неизменным другом и признателен за ту помощь, которую тот оказал ему при написании "Похода". Помощник государственного секретаря был явно не прочь завернуть на квартиру к полковнику, чтобы достойным образом закончить вечер, но Эсмонду было не до веселья, и потому, дойдя до своего дома, он самым негостеприимным образом пожелал другу спокойной ночи. |
| "I have done the deed," thought he, sleepless, and looking out into the night; "he is here, and I have brought him; he and Beatrix are sleeping under the same roof now. Whom did I mean to serve in bringing him? Was it the Prince? was it Henry Esmond? Had I not best have joined the manly creed of Addison yonder, that scouts the old doctrine of right divine, that boldly declares that Parliament and people consecrate the Sovereign, not bishops, nor genealogies, nor oils, nor coronations." The eager gaze of the young Prince, watching every movement of Beatrix, haunted Esmond and pursued him. The Prince's figure appeared before him in his feverish dreams many times that night. He wished the deed undone for which he had labored so. He was not the first that has regretted his own act, or brought about his own undoing. Undoing? Should he write that word in his late years? No, on his knees before heaven, rather be thankful for what then he deemed his misfortune, and which hath caused the whole subsequent happiness of his life. | "Что ж, дело сделано, - думал он позднее, сидя у окна и вглядываясь в темноту ночи. - Он в Англии, и это я привез его сюда; он здесь и спит сейчас под одной кровлею с Беатрисой. О чьей же пользе радел я, затевая все это? О пользе принца или, может быть, Генри Эсмонда? Не лучше ли было присоединить свой голос к мужественным голосам тех, кто, подобно вот этому самому Аддисону, отметает с презрением обветшалую догму божественного права и утверждает смело, что не словом епископа, не миропомазанием или коронациею силен и свят государь, но лишь волею парламента и народа?" Образ принца, жадно следящего за каждым движением Беатрисы, неотступно преследовал Эсмонда, не давая ему покоя. Не раз в ту ночь образ этот являлся ему в лихорадочных сновидениях. Он дорого дал бы, чтобы расстроить то, ради чего потратил столько сил и стараний. Ему ли первому среди людей пришлось пожалеть о сделанном, он ли первый убедился в том, что сам навлек на себя погибель? Погибель? Неужели и сейчас, на склоне дней, он вновь напишет это слово? О нет, теперь он на коленях готов благодарить небо за то, что некогда казалось ему несчастьем и что сделало его счастливым на всю жизнь. |
| Esmond's man, honest John Lockwood, had served his master and the family all his life, and the Colonel knew that he could answer for John's fidelity as for his own. John returned with the horses from Rochester betimes the next morning, and the Colonel gave him to understand that on going to Kensington, where he was free of the servants' hall, and indeed courting Miss Beatrix's maid, he was to ask no questions, and betray no surprise, but to vouch stoutly that the young gentleman he should see in a red coat there was my Lord Viscount Castlewood, and that his attendant in gray was Monsieur Baptiste the Frenchman. He was to tell his friends in the kitchen such stories as he remembered of my Lord Viscount's youth at Castlewood; what a wild boy he was; how he used to drill Jack and cane him, before ever he was a soldier; everything, in fine, he knew respecting my Lord Viscount's early days. | Эсмондов слуга, честный Джон Локвуд, служил своему господину и семье его с малолетства, и полковник знал, что может положиться на Джона, как на самого себя. Наутро Джон воротился из Рочестера с лошадьми, и полковник дал ему понять, что в людской кенсингтонского дома, куда добрый малый часто заглядывал, питая сердечную склонность к горничной мисс Беатрисы, он не должен ни о чем спрашивать и ничему удивляться, и более того - должен твердо стоять на том, что молодой джентльмен в красном мундире, которого он увидит в доме, есть не кто иной, как милорд виконт Каслвуд, а его спутник, одетый в серое, - француз, мсье Батист. В беседах за кухонным столом не мешает пуститься в воспоминания о детстве милорда виконта; о том, каким озорником он был, как, бывало, муштровал Джека и за всякую провинность наказывая палками еще задолго до того, как тому пришлось надеть солдатский мундир; одним словом, обо всем, что только он мог припомнить из ранних каслвудских дней. |
| Jack's ideas of painting had not been much cultivated during his residence in Flanders with his master; and, before my young lord's return, he had been easily got to believe that the picture brought over from Paris, and now hanging in Lady Castlewood's drawing-room, was a perfect likeness of her son, the young lord. And the domestics having all seen the picture many times, and catching but a momentary imperfect glimpse of the two strangers on the night of their arrival, never had a reason to doubt the fidelity of the portrait; and next day, when they saw the original of the piece habited exactly as he was represented in the painting, with the same periwig, ribbons, and uniform of the Guard, quite naturally addressed the gentleman as my Lord Castlewood, my Lady Viscountess's son. | В отличие от своего господина, Джек не сумел воспользоваться долгим пребыванием во Фландрии, чтобы усовершенствовать свои познания в живописи, и Эсмонду не составило большого труда убедить его, еще до возвращения виконта, что портрет, привезенный из Парижа и ныне красующийся в гостиной миледи, удивительно похож на ее сына, молодого лорда Каслвуда. Что же до новых слуг, много раз видевших этот портрет, то никто из них не успел хорошенько рассмотреть гостей в день их прибытия в Кенсингтон, и потому мысль о несходстве портрета с оригиналом никому не пришла в голову; назавтра же, увидя перед собой оригинал точно таким, как он был изображен на портрете, в том же парике, лентах и гвардейском мундире, они, не раздумывая, признали его за сына своей госпожи, милорда виконта Каслвуда. |
| The secretary of the night previous was now the viscount; the viscount wore the secretary's gray frock; and John Lockwood was instructed to hint to the world below stairs that my lord being a Papist, and very devout in that religion, his attendant might be no other than his chaplain from Bruxelles; hence, if he took his meals in my lord's company there was little reason for surprise. Frank was further cautioned to speak English with a foreign accent, which task he performed indifferently well, and this caution was the more necessary because the Prince himself scarce spoke our language like a native of the island: and John Lockwood laughed with the folks below stairs at the manner in which my lord, after five years abroad, sometimes forgot his own tongue, and spoke it like a Frenchman. "I warrant," says he, "that, with the English beef and beer, his lordship will soon get back the proper use of his mouth;" and, to do his new lordship justice, he took to beer and beef very kindly. | Вчерашний секретарь теперь стал виконтом, а виконт нарядился в серое платье секретаря, и Джону Локвуду велено было намекнуть в людской, что так как милорд теперь сделался папистом, и притом весьма ревностным, то не удивительно, если под видом приближенного слуги с ним прибыл не кто иной, как его брюссельский капеллан, и вполне понятно, что он обедает за одним столом с милордом. Фрэнк получил указание выговаривать английские слова на иностранный лад, что ему с грехом пополам удавалось; эта предосторожность была необходима еще и потому, что сам принц говорил по-английски далеко не так, как говорят уроженцы британских островов; и Джон Локвуд первый смеялся на кухне над тем, что милорд пять лет провел в чужих краях, позабыл родной язык и так говорит по-английски, что французу впору. "Ну, да ладно, - говорил он, - английские бифштексы и английский эль скоро научат милорда работать языком по-английски". И надо признать, что новоиспеченный виконт умел отдать должное и бифштексам и элю. |
| The Prince drank so much, and was so loud and imprudent in his talk after his drink, that Esmond often trembled for him. His meals were served as much as possible in his own chamber, though frequently he made his appearance in Lady Castlewood's parlor and drawing-room, calling Beatrix "sister," and her ladyship "mother," or "madam" before the servants. And, choosing to act entirely up to the part of brother and son, the Prince sometimes saluted Mrs. Beatrix and Lady Castlewood with a freedom which his secretary did not like, and which, for his part, set Colonel Esmond tearing with rage. | Принц пил так много и так был невоздержан в речах после выпивки, что Эсмонду нередко приходилось дрожать за него. Старались по возможности устраивать так, чтобы он закусывал у себя в комнате, однако же он охотно заглядывал и в залу и в гостиную леди Каслвуд и в присутствии слуг именовал Беатрису "сестрицей", а ее милость "матушкой" или "сударыней". Усердие его величества в роли брата и сына простиралось так далеко, что он иногда приветствовал миледи и госпожу Беатрису с чисто родственной вольностью, которая не слишком нравилась его секретарю, а полковника Эсмонда приводила положительно в ярость. |
| The guests had not been three days in the house when poor Jack Lockwood came with a rueful countenance to his master, and said: "My Lord--that is the gentleman--has been tampering with Mrs. Lucy (Jack's sweetheart), and given her guineas and a kiss." I fear that Colonel Esmond's mind was rather relieved than otherwise when he found that the ancillary beauty was the one whom the Prince had selected. His royal tastes were known to lie that way, and continued so in after life. The heir of one of the greatest names, of the greatest kingdoms, and of the greatest misfortunes in Europe, was often content to lay the dignity of his birth and grief at the wooden shoes of a French chambermaid, and to repent afterwards (for he was very devout) in ashes taken from the dust- pan. 'Tis for mortals such as these that nations suffer, that parties struggle, that warriors fight and bleed. A year afterwards gallant heads were falling, and Nithsdale in escape, and Derwentwater on the scaffold; whilst the heedless ingrate, for whom they risked and lost all, was tippling with his seraglio of mistresses in his petite maison of Chaillot. | Трех дней не пробыли гости в доме, как однажды бедный Джон Локвуд явился к своему господину мрачнее тучи и пожаловался, что "милорд - то есть приезжий джентльмен - заигрывает с мисс Люси (так звали любезную Джека), дарит ей деньги и все норовит поцеловать". Сознаюсь, однако, что у полковника Эсмонда несколько отлегло от сердца, когда он узнал, что принц почтил своим выбором кухонную красотку. Впрочем, выбор этот находился в полном соответствии с истинно королевскими вкусами принца, которым он оставался верен до конца. Наследник самого славного имени, самой могущественной короны и самой горькой судьбы во всей Европе всегда рад был сложить свой титул и свои печали к деревянным башмакам французской трактирной служанки, а затем, как набожный католик, в знак раскаяния посыпать главу пеплом из мусорного ведра. И за подобных смертных страдают народы, борются партии, льется в бою благородная кровь! Год спустя много славных голов скатилось с плеч, Нитсдайл бежал в чужие края, и Дервентуотер взошел на эшафот, а в это время неблагодарный вертопрах, ради которого они рискнули всем и все проиграли, бражничал с целым гаремом у себя в petite maison {Домик (франц.).} в Шайо. |
| Blushing to be forced to bear such an errand, Esmond had to go to the Prince and warn him that the girl whom his Highness was bribing was John Lockwood's sweetheart, an honest resolute man, who had served in six campaigns, and feared nothing, and who knew that the person calling himself Lord Castlewood was not his young master: and the Colonel besought the Prince to consider what the effect of a single man's jealousy might be, and to think of other designs he had in hand, more important than the seduction of a waiting-maid, and the humiliation of a brave man. | Краснея от стыда за навязанную ему миссию, Эсмонд вынужден был отправиться к принцу и предупредить, что девушка, которую пытается соблазнить его светлость, невеста Джона Локвуда, честного и храброго солдата, который проделал шесть кампаний и закален в боях и которому известно, что особа, выдающая себя за лорда Каслвуда, на самом деле вовсе не молодой виконт. Принимая во внимание все это, полковник почтительнейше просил принца подумать о тех роковых последствиях, к каким могла бы привести ревность обманутого жениха, и о том, что его величество ожидают дела более важные, нежели обольщение горничной и позор простого, но честного человека. |
| Ten times, perhaps, in the course of as many days, Mr. Esmond had to warn the royal young adventurer of some imprudence or some freedom. He received these remonstrances very testily, save perhaps in this affair of poor Lockwood's, when he deigned to burst out a-laughing, and said, | Не проходило дня, чтобы Эсмонду не пришлось указать августейшему искателю приключений на какую-либо неосторожность или чрезмерную вольность с его стороны. Принц выслушивал эти замечания с довольно пасмурным видом, и только когда речь зашла о бедном Локвуде, он соблаговолил весело расхохотаться и воскликнул: |
| "What! the soubrette has peached to the amoureux, and Crispin is angry, and Crispin has served, and Crispin has been a corporal, has he? Tell him we will reward his valor with a pair of colors, and recompense his fidelity." | - Вот как! La soubrette {Горничная (франц.).} пожаловалась своему amoureux {Возлюбленному (франц.).}, и теперь Криспен сердится, а Криспен - старый служака, Криспен был капралом, не так ли? Передайте ему, что мы наградим его отвагу парою нашивок, а верность тоже не оставим без оплаты. |
| Colonel Esmond ventured to utter some other words of entreaty, but the Prince, stamping imperiously, cried out, | Полковник Эсмонд попытался продолжить свои увещания, но принц, повелительно топнув ногою, вскричал: |
| "Assez, milord: je m'ennuye a la preche; I am not come to London to go to the sermon." And he complained afterwards to Castlewood, that "le petit jaune, le noir Colonel, le Marquis Misanthrope" (by which facetious names his Royal Highness was pleased to designate Colonel Esmond), "fatigued him with his grand airs and virtuous homilies." | - Assez, milord; je m'ennuye a la preche; {Довольно, милорд, проповеди мне скучны (франц.).} я не за тем приехал в Лондон, чтобы выслушивать проповеди. - И он потом говорил Каслвуду, что "le petit jaune, le noir Colonel, le Marquis Misantrope {Желтолицый малыш, черный полковник, маркиз Мизантроп (франц.).} (каковыми насмешливыми прозвищами его королевскому высочеству угодно было наделить полковника Эсмонда) просто уморил его своим важным видом и своими добродетельными поучениями". |
| The Bishop of Rochester, and other gentlemen engaged in the transaction which had brought the Prince over, waited upon his Royal Highness, constantly asking for my Lord Castlewood on their arrival at Kensington, and being openly conducted to his Royal Highness in that character, who received them either in my lady's drawing-room below, or above in his own apartment; and all implored him to quit the house as little as possible, and to wait there till the signal should be given for him to appear. The ladies entertained him at cards, over which amusement he spent many hours in each day and night. He passed many hours more in drinking, during which time he would rattle and talk very agreeably, and especially if the Colonel was absent, whose presence always seemed to frighten him; and the poor "Colonel Noir" took that hint as a command accordingly, and seldom intruded his black face upon the convivial hours of this august young prisoner. Except for those few persons of whom the porter had the list, Lord Castlewood was denied to all friends of the house who waited on his lordship. The wound he had received had broke out again from his journey on horseback, so the world and the domestics were informed. And Doctor A----,* his physician (I shall not mention his name, but he was physician to the Queen, of the Scots nation, and a man remarkable for his benevolence as well as his wit), gave orders that he should be kept perfectly quiet until the wound should heal. | Принца часто навещали епископ Рочестерский и другие джентльмены, причастные к тому предприятию, ради которого его королевское высочество прибыл в Англию. Явившись в Кенсингтон, они спрашивали лорда Каслвуда, и их тотчас же провожали в гостиную миледи либо в его собственные апартаменты, где его королевское высочество вполне открыто принимал их под видом сына хозяйки дома. Каждый из этих посетителей умолял принца как можно реже выходить из дому и терпеливо дожидаться условленного знака. Дамы старались развлечь его игрою в карты, за каковым занятием он проводил каждодневно немало времени. Еще больше времени он уделял выпивке и, будучи навеселе, болтал и смеялся без умолку, особенно если при этом не было полковника, чье присутствие словно пугало его, и бедный Colonel noir, приняв намек как приказание, лишь изредка в эти часы осмеливался нарушить своим сумрачным видом благодушие августейшего узника. Из друзей дома, явившихся навестить лорда Каслвуда, допускались к его милости лишь те немногие, чьи имена значились в особом списке, врученном привратнику. Продолжительное путешествие верхом растревожило старую рану виконта, - так было сказано слугам и знакомым. И доктор А***, пользовавший его милость {Можно считать почти достоверным, что доктор, упомянутый здесь моим дорогим отцом, не кто иной, как знаменитый доктор Арбетнот. - Р. Э.-У.} (я не хочу называть его имени, но замечу, что он был шотландец, состоял лейб-медиком королевы и славился своим добросердечием и остротой ума), предписал ему полный покой, покуда рана не затянется снова. |
| With this gentleman, who was one of the most active and influential of our party, and the others before spoken of, the whole secret lay; and it was kept with so much faithfulness, and the story we told so simple and natural, that there was no likelihood of a discovery except from the imprudence of the Prince himself, and an adventurous levity that we had the greatest difficulty to control. As for Lady Castlewood, although she scarce spoke a word, 'twas easy to gather from her demeanor, and one or two hints she dropped, how deep her mortification was at finding the hero whom she had chosen to worship all her life (and whose restoration had formed almost the most sacred part of her prayers), no more than a man, and not a good one. She thought misfortune might have chastened him; but that instructress had rather rendered him callous than humble. His devotion, which was quite real, kept him from no sin he had a mind to. His talk showed good-humor, gayety, even wit enough; but there was a levity in his acts and words that he had brought from among those libertine devotees with whom he had been bred, and that shocked the simplicity and purity of the English lady, whose guest he was. | Этот джентльмен, бывший одним из наиболее деятельных и влиятельных членов нашей партии, и те немногие лица, которые упоминались выше, составляли весь круг посвященных в тайну; и тайна эта хранилась ими столь тщательно, а вымышленный нами предлог был столь прост и правдоподобен, что если и можно было опасаться разоблачения, то лишь через какую-либо неосторожную выходку самого принца, чье легкомыслие и безрассудную удаль нам величайшего труда стоило обуздывать. Что до леди Каслвуд, то хоть она едва ли обмолвилась об этом единым словом, но по ее поведению и по двум-трем оброненным вскользь намекам можно было догадаться, как сильно уязвлена ее гордость тем, что герой, перед которым она благоговела всю свою жизнь (и о восстановлении прав которого молилась столь горячо и усердно), оказался всего лишь человеком, и притом не из лучших. Можно было думать, что перенесенные несчастья облагородят его душу, однако на самом деле они воспитали в нем не смирение, но равнодушие. Он был искренне набожен, однако это никогда не удерживало его от греха, если ему угодно было согрешить. Беседа его отличалась любезностью, живостью и даже остроумием, но и словам и поступкам присуще было легкомыслие, заимствованное от тех богомольных распутников, среди которых он вырос; и это легкомыслие оскорбляло скромность и чистоту английской леди, чьим гостем он был теперь. |
| Esmond spoke his mind to Beatrix pretty freely about the Prince, getting her brother to put in a word of warning. Beatrix was entirely of their opinion; she thought he was very light, very light and reckless; she could not even see the good looks Colonel Esmond had spoken of. The Prince had bad teeth, and a decided squint. How could we say he did not squint? His eyes were fine, but there was certainly a cast in them. She rallied him at table with wonderful wit; she spoke of him invariably as of a mere boy; she was more fond of Esmond than ever, praised him to her brother, praised him to the Prince, when his Royal Highness was pleased to sneer at the Colonel, and warmly espoused his cause: | Беатрисе полковник Эсмонд довольно открыто выразил то, что думал о принце, и настоял на том, чтобы и брат сказал ей слово-другое предостережения. Беатриса вполне согласилась с обоими. Она также находила принца чересчур беспечным и ветреным и отказывалась даже признать, что он так хорош собой, как ей рассказывал Эсмонд. У его высочества дурные зубы, к тому же он косит на один глаз. Как толь ко мы могли не заметить этого? Глаза красивы, но эта косина решительно портит все дело. За столом она постоянно подтрунивала над принцем со свойственным ей язвительным остроумием; говорила о нем так, как будто он всего лишь мальчишка; с Эсмондом же была ласковее, чем когда-либо, всячески превозносила его достоинства в разговорах с братом и в разговорах с принцем и горячо вступалась за него, когда его королевскому высочеству угодно было высмеивать полковника. |
| "And if your Majesty does not give him the Garter his father had, when the Marquis of Esmond comes to your Majesty's court, I will hang myself in my own garters, or will cry my eyes out." "Rather than lose those," says the Prince, "he shall be made Archbishop and Colonel of the Guard" (it was Frank Castlewood who told me of this conversation over their supper). | - Смотрите же, ваше величество, когда маркиз Эсмонд будет представляться ко двору вашего величества, не забудьте пожаловать ему орден Подвязки, который носил его отец, не то я повешусь на своих подвязках или выплачу себе глаза. |
| * There can be very little doubt that the Doctor mentioned by my dear father was the famous Dr. Arbuthnot.--R. E. W. | - Чтобы предотвратить такую опасность, я готов сделать его архиепископом и гвардии полковником, - отвечал принц (разговор этот, ведшийся за ужином, передал мне впоследствии Фрэнк Каслвуд). |
| "Yes," cries she, with one of her laughs--I fancy I hear it now. Thirty years afterwards I hear that delightful music. "Yes, he shall be Archbishop of Esmond and Marquis of Canterbury." | - Да, да, - воскликнула она, смеясь своим серебристым смехом (мне кажется, я и сейчас его слышу. Тридцать лет миновало, а переливы этого смеха еще живы в моих ушах). - Да, да, пусть он будет архиепископом Эсмондским и маркизом Кентерберийским. |
| "And what will your ladyship be?" says the Prince; "you have but to choose your place." | - А чем угодно быть вашей милости? - спросил принц. - Вам стоит лишь пожелать - выбирайте. |
| "I," says Beatrix, "will be mother of the maids to the Queen of his Majesty King James the Third--Vive le Roy!" and she made him a great curtsy, and drank a part of a glass of wine in his honor. | - Я, - сказала Беатриса, - буду гофмейстериной супруги его величества короля Иакова Третьего - Vive le Roy! - и, низко присев перед принцем, она пригубила вина в его честь. |
| "The Prince seized hold of the glass and drank the last drop of it," Castlewood said, "and my mother, looking very anxious, rose up and asked leave to retire. But that Trix is my mother's daughter, Harry," Frank continued, "I don't know what a horrid fear I should have of her. I wish--I wish this business were over. You are older than I am, and wiser, and better, and I owe you everything, and would die for you--before George I would; but I wish the end of this were come." | - Принц тотчас же схватил ее бокал и осушил до дна, - рассказывал Каслвуд, - а матушка нахмурилась, встала и попросила разрешения удалиться. Знаешь ли, Гарри, - продолжал Фрэнк, - даром что Трикс дочь моей матери - она внушает мне какой-то непонятный страх. Как бы я хотел, чтобы все это уже кончилось! Ты старше меня, и умнее, и лучше, я всем тебе обязан и готов умереть за тебя, клянусь всоми святыми, это так, но - лучше бы все уже было позади. |
| Neither of us very likely passed a tranquil night; horrible doubts and torments racked Esmond's soul: 'twas a scheme of personal ambition, a daring stroke for a selfish end--he knew it. What cared he, in his heart, who was King? Were not his very sympathies and secret convictions on the other side--on the side of People, Parliament, Freedom? And here was he, engaged for a Prince that had scarce heard the word liberty; that priests and women, tyrants by nature, both made a tool of. The misanthrope was in no better humor after hearing that story, and his grim face more black and yellow than ever. | Никто из нас, должно быть, не спал спокойно в эту ночь; страшные сомнения терзали душу Эсмонда; ведь то, что он затеял, было лишь делом личного его честолюбия, смелым ходом, рассчитанным на то, чтоб выиграть игру для себя. Что ему до того, кто воссядет на трон Англии? Душою он давно на противной стороне - на стороне Народа, Парламента и Свободы. И тем не менее он неустанно хлопочет ради принца, который едва ли слыхал когда-нибудь слово "свобода", которого женщины и попы, тираны от природы, сделали послушным орудием в своих руках. Рассказ Фрэнка не прибавил веселья маркизу Мизантропу, и лицо его наутро было еще желтее и сумрачнее обычного. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая