Краткая коллекция англтекстов
Чарльз Теккерей
The History of Henry Esmond, Esq./История Генри Эсмонда, эсквайра
Часть III
CHAPTER XIII. AUGUST 1ST, 1714./Глава XIII 1 августа 1714 года
| English | Русский |
| "Does my mistress know of this?" Esmond asked of Frank, as they walked along. | - Госпоже моей известно об этом? - спросил дорогой Эсмонд у Фрэнка. |
| "My mother found the letter in the book, on the toilet-table. She had writ it ere she had left home," Frank said. "Mother met her on the stairs, with her hand upon the door, trying to enter, and never left her after that till she went away. He did not think of looking at it there, nor had Martin the chance of telling him. I believe the poor devil meant no harm, though I half killed him; he thought 'twas to Beatrix's brother he was bringing the letter." | - Матушка сама нашла письмо в книге, на туалетном столе. Беатриса написала его еще здесь, - сказал Фрэнк. - Матушка, спускаясь с лестницы, увидела ее у двери принца, которую она пыталась отворить, и с той минуты более не оставляла ее одну до самого отъезда. Ему не пришло в голову искать письмо в книге, а у Мартина не было случая сказать ему. Я чуть не убил Mapтина, хотя, в сущности, бедняга ни в чем не виноват: ведь он думал, что привез письмо от Беатрисы к брату. |
| Frank never said a word of reproach to me for having brought the villain amongst us. As we knocked at the door I said, "When will the horses be ready?" Frank pointed with his cane, they were turning the street that moment. | Ни единым словом Фрэнк не попрекнул меня, хоть это я был виною, что злодей очутился у нас в доме. Когда мы стучались в ворота, я спросил: "Скоро ли будут готовы лошади?" - Фрэнк молча указал тростью за угол, откуда в эту минуту выводили уже оседланных лошадей. |
| We went up and bade adieu to our mistress; she was in a dreadful state of agitation by this time, and that Bishop was with her whose company she was so fond of. | Мы поднялись наверх, чтобы проститься с миледи; она вся дрожала от волнения, и даже бывший с нею епископ, общество которого она всегда находила столь приятным, не мог ее успокоить. |
| "Did you tell him, my lord," says Esmond, "that Beatrix was at Castlewood?" The Bishop blushed and stammered: | - Вы говорили ему о том, что Беатриса в Каслвуде, милорд? - спросил Эсмонд. Епископ покраснел и замялся. |
| "Well," says he, "I . . ." | - Я... - начал он, - я... |
| "You served the villain right," broke out Mr. Esmond, "and he has lost a crown by what you told him." | - Вы по заслугам наградили злодея, - прервал его Эсмонд. - Ваше признание стоило ему короны. Госпожа моя побледнела. |
| My mistress turned quite white, "Henry, Henry," says she, "do not kill him." | - Генри, Генри, - сказала она, - не убивайте его. |
| "It may not be too late," says Esmond; "he may not have gone to Castlewood; pray God, it is not too late." The Bishop was breaking out with some banale phrases about loyalty, and the sacredness of the Sovereign's person; but Esmond sternly bade him hold his tongue, burn all papers, and take care of Lady Castlewood; and in five minutes he and Frank were in the saddle, John Lockwood behind them, riding towards Castlewood at a rapid pace. | - Может быть, еще не поздно, - сказал Эсмонд, - может быть, он не в Каслвуд поехал. Дай бог, чтобы еще было не поздно. - Епископ начал было говорить избитые слова о верноподданническом долге и священной особе государя, но Эсмонд сурово оборвал его, посоветовал сжечь все бумаги и позаботиться о леди Каслвуд и пять минут спустя вместе с Фрэнком и верным Джоном Локвудом уже скакал по дороге в Каслвуд. |
| We were just got to Alton, when who should meet us but old Lockwood, the porter from Castlewood, John's father, walking by the side of the Hexton flying-coach, who slept the night at Alton. Lockwood said his young mistress had arrived at home on Wednesday night, and this morning, Friday, had despatched him with a packet for my lady at Kensington, saying the letter was of great importance. | Мы только что въехали в Олтон, когда навстречу нам попался не кто иной, как старый Локвуд, отец Джона, каслвудский привратник, шагавший за хекстонским дилижансом, который в Олтоне останавливался на ночь. Старик рассказал нам, что его молодая госпожа прибыла в Каслвуд в среду вечером, нынче же утром, то есть в пятницу, послала его в Кенсингтон с письмом для миледи, причем сказала, что письмо очень важное. |
| We took the freedom to break it, while Lockwood stared with wonder, and cried out his "Lord bless me's," and "Who'd a thought it's," at the sight of his young lord, whom he had not seen these seven years. | Мы взяли на себя смелость распечатать его и прочесть, покуда Локвуд, ахая и охая, таращил глаза на молодого лорда, которого не видал целых семь лет. |
| The packet from Beatrix contained no news of importance at all. It was written in a jocular strain, affecting to make light of her captivity. She asked whether she might have leave to visit Mrs. Tusher, or to walk beyond the court and the garden wall. She gave news of the peacocks, and a fawn she had there. She bade her mother send her certain gowns and smocks by old Lockwood; she sent her duty to a certain Person, if certain other persons permitted her to take such a freedom; how that, as she was not able to play cards with him, she hoped he would read good books, such as Doctor Atterbury's sermons and "Eikon Basilike:" she was going to read good books; she thought her pretty mamma would like to know she was not crying her eyes out. | Никаких важных известий в письме Беатрисы не содержалось. Оно было написано в шутливом тоне; Беатриса как бы не склонна была всерьез принимать свое заточение. Она спрашивала, дозволено ли ей навещать миссис Тэшер, да и вообще выходить за ограду дома, сообщала о здоровье своих павлинов и ручной лани, просила матушку прислать ей со стариком Локвудом кое-какие платья. Далее она просила кланяться от нее известной особе, если другие особы не усмотрят в том ничего непозволительного, и выражала надежду, что так как в карты теперь играть не с кем, то означенная особа займется чтением душеспасительных книг, как, например, проповедей доктора Эттербери или "Eikon Basilike"; сама она также намерена обратиться к душеспасительному чтению; милой маменьке, верно, приятно будет узнать, что она вовсе не думает выплакать тут глаза. |
| "Who is in the house besides you, Lockwood?" says the Colonel. | - Кто теперь живет в замке, кроме вас, Локвуд? - спросил полковник. |
| "There be the laundry-maid, and the kitchen-maid, Madam Beatrix's maid, the man from London, and that be all; and he sleepeth in my lodge away from the maids," says old Lockwood. | - Прачка да стряпуха, сэр; а сейчас вот еще горничная госпожи Беатрисы и лакей из Лондона, а больше никого. Лакея я поместил в своей сторожке, подальше от девушек, - сказал старый Локвуд. |
| Esmond scribbled a line with a pencil on the note, giving it to the old man, and bidding him go on to his lady. We knew why Beatrix had been so dutiful on a sudden, and why she spoke of "Eikon Basilike." She writ this letter to put the Prince on the scent, and the porter out of the way. | Эсмонд карандашом приписал несколько слов к письму Беатрисы, после чего отдал письмо старику и велел ему продолжать свой путь. Мы уже знали, чем объяснить внезапное благонравие Беатрисы и для чего она упомянула в своем послании про "Eikon Basilike". Письмо для того только было написано, чтобы навести принца на след первой записки, а заодно и услать из замка старого привратника. |
| "We have a fine moonlight night for riding on," says Esmond; "Frank, we may reach Castlewood in time yet." All the way along they made inquiries at the post-houses, when a tall young gentleman in a gray suit, with a light brown periwig, just the color of my lord's, had been seen to pass. He had set off at six that morning, and we at three in the afternoon. He rode almost as quickly as we had done; he was seven hours a-head of us still when we reached the last stage. | - Ночь лунная, ехать будет легко, - сказал Эсмонд, - ободрись, Фрэнк, быть может, мы еще вовремя поспеем в Каслвуд. - И всю дорогу они на каждом почтовом дворе расспрашивали, не проезжал ли нынче высокий молодой джентльмен, одетый в серое и в таком же, как у милорда, светло-каштановом парике; а если проезжал, то когда именно. Из Лондона он выехал в шесть утра, а мы в три пополудни. Он ехал почти с такой же скоростью, как и мы, и к концу пути все еще оставался на семь часов в выигрыше против нас. |
| We rode over Castlewood Downs before the breaking of dawn. We passed the very spot where the car was upset fourteen years since, and Mohun lay. The village was not up yet, nor the forge lighted, as we rode through it, passing by the elms, where the rooks were still roosting, and by the church, and over the bridge. We got off our horses at the bridge and walked up to the gate. | Заря еще не занялась, когда мы выехали на каслвудскую равнину. Путь наш лежал мимо того самого места, где четырнадцать лет назад опрокинулась карета и лорд Мохэн упал на землю без признаков жизни. Деревня еще не просыпалась; в кузнице не горел огонь, пуста была улица, по которой мы ехали - мимо старого вяза, где в ветвях дремали еще грачи, мимо церкви и через мост. За мостом мы спешились и, привязав лошадей, подошли к воротам замка. |
| "If she is safe," says Frank, trembling, and his honest eyes filling with tears, "a silver statue to Our Lady!" He was going to rattle at the great iron knocker on the oak gate; but Esmond stopped his kinsman's hand. He had his own fears, his own hopes, his own despairs and griefs, too; but he spoke not a word of these to his companion, or showed any signs of emotion. | - Если с нею ничего не случилось, - дрожа всем телом, сказал Фрэнк, и на глазах у него выступили слезы, - я поставлю серебряную статую богоматери! - Он протянул руку и хотел уже стукнуть в дубовые ворота тяжелым железным молотком, но Эсмонд остановил его. У него были свои тревоги, свои надежды, своя мука и отчаяние, но об этом он ни словом не обмолвился своему спутнику и ничем не выдал владевших им чувств. |
| He went and tapped at the little window at the porter's lodge, gently, but repeatedly, until the man came to the bars. | Он подошел к сторожке привратника и негромко, но настойчиво стал стучать в решетчатое оконце, покуда в нем не показался какой-то человек. |
| "Who's there?" says he, looking out; it was the servant from Kensington. | - Кто здесь? - окликнул он нас, выглянув наружу; то был лакей, приехавший из Кенсингтона. |
| "My Lord Castlewood and Colonel Esmond," we said, from below. "Open the gate and let us in without any noise." | - Лорд Каслвуд и полковник Эсмонд, - отозвались мы снизу. - Открой нам ворота и впусти нас, только не поднимай шуму. |
| "My Lord Castlewood?" says the other; "my lord's here, and in bed." | - Лорд Каслвуд? - переспросил тот. - Милорд давно здесь и спит в своей постели. |
| "Open, d--n you," says Castlewood, with a curse. | - Отворяй сейчас же, черт тебя возьми! - закричал Каслвуд, разражаясь проклятиями. |
| "I shall open to no one," says the man, shutting the glass window as Frank drew a pistol. He would have fired at the porter, but Esmond again held his hand. | - Никому я отворять не буду, - сказал тот и захлопнул окно. Фрэнк выхватил пистолет; он выстрелил бы в привратника, если б Эсмонд не удержал вновь его руку. |
| "There are more ways than one," says he, "of entering such a great house as this." Frank grumbled that the west gate was half a mile round. "But I know of a way that's not a hundred yards off," says Mr. Esmond; and leading his kinsman close along the wall, and by the shrubs which had now grown thick on what had been an old moat about the house, they came to the buttress, at the side of which the little window was, which was Father Holt's private door. Esmond climbed up to this easily, broke a pane that had been mended, and touched the spring inside, and the two gentlemen passed in that way, treading as lightly as they could; and so going through the passage into the court, over which the dawn was now reddening, and where the fountain plashed in the silence. | - В такой большой замок, - сказал он, - всегда можно проникнуть несколькими путями. - Фрэнк проворчал, что до западных ворот в обход не менее полумили. - Я знаю другой вход, не дальше ста ярдов отсюда, - возразил мистер Эсмонд; и, ведя молодого виконта за руку, он стал пробираться вдоль самой стены, сквозь гущу кустарника, буйно разросшегося по краю полузасыпанного рва, некогда окружавшего замок, пока наконец дошел до маленького окошка в стене за контрфорсом, служившего патеру Холту потайным ходом. Эсмонд проворно вскарабкался на выступ стены, выбил стекло, которое уже успели вставить за это время, и нажал известную ему пружину; рама опустилась, оба джентльмена влезли в окно и, стараясь ступать как можно бесшумнее, прошли на двор, над которым уже алела заря и в тишине журчали струи фонтана. |
| They sped instantly to the porter's lodge, where the fellow had not fastened his door that led into the court; and pistol in hand came upon the terrified wretch, and bade him be silent. Then they asked him (Esmond's head reeled, and he almost fell as he spoke) when Lord Castlewood had arrived? He said on the previous evening, about eight of the clock.--"And what then?"--His lordship supped with his sister.--"Did the man wait?" Yes, he and my lady's maid both waited: the other servants made the supper; and there was no wine, and they could give his lordship but milk, at which he grumbled; and--and Madam Beatrix kept Miss Lucy always in the room with her. And there being a bed across the court in the Chaplain's room, she had arranged my lord was to sleep there. Madam Beatrix had come down stairs laughing with the maids, and had locked herself in, and my lord had stood for a while talking to her through the door, and she laughing at him. And then he paced the court awhile, and she came again to the upper window; and my lord implored her to come down and walk in the room; but she would not, and laughed at him again, and shut the window; and so my lord, uttering what seemed curses, but in a foreign language, went to the Chaplain's room to bed. | Первым делом они поспешили к сторожке привратника, дверь которого нашли незапертой; с пистолетами в руках они предстали перед насмерть перепуганным лакеем и приказали ему молчать. Затем они спросили его, когда лорд Каслвуд прибыл в замок. (У Эсмонда кружилась голова и ноги отнимались, когда он задавал этот вопрос.) "Вчера вечером, часов около восьми", - был ответ. "И что же он стал делать?" - "Его милость отужинали вместе с сестрицею". - "Кто прислуживал за столом? Ты?" - Да, он и горничная миледи, они вдвоем подавали ужин, тогда как прочие слуги хлопотали на кухне; в замке не нашлось вина, и его милости пришлось запивать еду молоком, чем он весьма был недоволен; и... и госпожа Беатриса ни на шаг не отпускала от себя мисс Люси. Постель милорду ведено было приготовить в комнатке капеллана, что по ту сторону двора. Госпожа Беатриса спустилась вниз и шутила и смеялась со служанками, а потом заперлась у себя; а милорд еще долго стоял и переговаривался с нею через дверь, и она все смеялась над ним. Потом он вышел во двор и стал ходить взад и вперед, а она выглянула из верхнего окна; и милорд стал умолять ее, чтобы она сошла вниз и посидела бы с ним немного; но она не захотела и только все смеялась над ним, а потом захлопнула окно; тогда милорд что-то проговорил на чужом языке, что звучало похоже на брань, и ушел в отведенную ему комнату спать. |
| "Was this all!" | - И это все? |
| --"All," the man swore upon his honor; all as he hoped to be saved. | - Все, - отвечал лакей, призывая честь свою в свидетели; не видать ему райского блаженства, коли он лжет. |
| --"Stop, there was one thing more. My lord, on arriving, and once or twice during supper, did kiss his sister, as was natural, and she kissed him." | - Нет, было вот еще что. По приезде, а потом еще раз или два за ужином милорд, как водится, поцеловал свою сестрицу, и она его тоже. |
| At this Esmond ground his teeth with rage, and wellnigh throttled the amazed miscreant who was speaking, whereas Castlewood, seizing hold of his cousin's hand, burst into a great fit of laughter. | Услышав это, Эсмонд заскрежетал зубами от ярости и, верно, задушил бы растерявшегося беднягу лакея, если бы Каслвуд, покатываясь со смеху, не схватил его за руку. |
| "If it amuses thee," says Esmond in French, "that your sister should be exchanging of kisses with a stranger, I fear poor Beatrix will give thee plenty of sport."--Esmond darkly thought, how Hamilton, Ashburnham, had before been masters of those roses that the young Prince's lips were now feeding on. He sickened at that notion. Her cheek was desecrated, her beauty tarnished; shame and honor stood between it and him. The love was dead within him; had she a crown to bring him with her love, he felt that both would degrade him. | - Если тебе весело оттого, что твоя сестра целуется с посторонними мужчинами, - сказал Эсмонд по-французски, - боюсь, Беатриса не раз еще доставит тебе случай позабавиться. - С горечью подумал Эсмонд о Гамильтоне, Эшбернхэме, обо всех, кто прежде срывал те розы, аромат которых вдыхал теперь молодой принц! Сердце сжалось в нем при этой мысли. Уста Беатрисы показались ему оскверненными, ее красота потускнела, стыд и гордость встали стеною между ним и ею. Любовь умерла в его сердце; если бы теперь Беатриса предложила ему свою любовь и корону в придачу, он с содроганием отверг бы и то и другое. |
| But this wrath against Beatrix did not lessen the angry feelings of the Colonel against the man who had been the occasion if not the cause of the evil. Frank sat down on a stone bench in the court- yard, and fairly fell asleep, while Esmond paced up and down the court, debating what should ensue. What mattered how much or how little had passed between the Prince and the poor faithless girl? They were arrived in time perhaps to rescue her person, but not her mind; had she not instigated the young Prince to come to her; suborned servants, dismissed others, so that she might communicate with him? The treacherous heart within her had surrendered, though the place was safe; and it was to win this that he had given a life's struggle and devotion; this, that she was ready to give away for the bribe of a coronet or a wink of the Prince's eye. | Но презрение к Беатрисе не умерило гнева полковника против человека, послужившего поводом, если не причиною зла. Фрэнк задремал, прикорнув на каменной скамье у стены. Эсмонд же расхаживал по двору взад и вперед, думая о том, как быть дальше. Не все ли равно, что произошло или чего не произошло между принцем и этим жалким вероломным созданием. Быть может, мы поспели вовремя, чтобы спасти от позора тело ее, но не душу; не она ли сама надоумила принца приехать сюда, лаской и хитростью постаралась избавиться от прислуги, которая могла помешать им. Сердцем она уже пала, если даже телом еще оставалась чиста; а ведь он целую жизнь посвятил тому, чтобы борьбой и преданностью расположить к себе это сердце, которое она готова была продать за герб с короною или мановение августейшего ока. |
| When he had thought his thoughts out he shook up poor Frank from his sleep, who rose yawning, and said he had been dreaming of Clotilda. | Передумав все свои горькие думы, он растолкал бедного Фрэнка, который поднялся, зевая во весь рот, и объявил, что видел во сне Клотильду. |
| "You must back me," says Esmond, in what I am going to do. I have been thinking that yonder scoundrel may have been instructed to tell that story, and that the whole of it may be a lie; if it be, we shall find it out from the gentleman who is asleep yonder. See if the door leading to my lady's rooms," (so we called the rooms at the north-west angle of the house,) "see if the door is barred as he saith." We tried; it was indeed as the lackey had said, closed within. | - Ты должен поддержать меня в том, что я намерен предпринять, - сказал ему Эсмонд. - Мне пришло на ум, что, быть может, этот негодяй лишь повторял затверженный урок, и все, что он нам наговорил, - ложь; но если так, то мы узнаем истину от джентльмена, который почивает в комнате капеллана. Только сперва попробуем дверь, ведущую в покои миледи (так называли у нас комнаты, расположенные в северо-западном крыле), точно ли она заперта изнутри, как он говорил. - Мы дернули дверь, но она не поддалась; лакей был прав. |
| "It may have been opened and shut afterwards," says poor Esmond; "the foundress of our family let our ancestor in in that way." | - Можно было отворить ее и потом запереть снова, - сказал несчастный Эсмонд. - Сколько раз основательница нашего рода впускала нашего предка таким путем! |
| "What will you do, Harry, if--if what that fellow saith should turn out untrue?" The young man looked scared and frightened into his kinsman's face; I dare say it wore no very pleasant expression. | - Что ты думаешь делать, Гарри, если... если мы узнаем, что лакей обманул нас? - Молодой человек с тревогой и страхом заглянул в глаза своему родственнику; должно быть, выражение этих глаз не предвещало ничего хорошего. |
| "Let us first go see whether the two stories agree," says Esmond; and went in at the passage and opened the door into what had been his own chamber now for wellnigh five-and-twenty years. A candle was still burning, and the Prince asleep dressed on the bed--Esmond did not care for making a noise. The Prince started up in his bed, seeing two men in his chamber. | - Прежде всего послушаем, что нам скажут здесь, и совпадает ли это с рассказом лакея, - сказал Эсмонд и, войдя в пристройку, отворил дверь в комнату, о которой вот уже двадцать пять лет привык думать, как о своей. На столе горела свеча, принц лежал на постели одетый и спал, но Эсмонд не слишком заботился о том, чтобы не нарушить его покой. Принц проснулся и, увидя перед собой две мужские фигуры, поспешно выхватил из-под подушки пистолет. |
| "Qui est la" says he, and took a pistol from under his pillow. | - Qui est la? {Кто там? (франц.).} - окликнул он. |
| "It is the Marquis of Esmond," says the Colonel, "come to welcome his Majesty to his house of Castlewood, and to report of what hath happened in London. Pursuant to the King's orders, I passed the night before last, after leaving his Majesty, in waiting upon the friends of the King. It is a pity that his Majesty's desire to see the country and to visit our poor house should have caused the King to quit London without notice yesterday, when the opportunity happened which in all human probability may not occur again; and had the King not chosen to ride to Castlewood, the Prince of Wales might have slept at St. James's." | - Маркиз Эсмонд, ваше величество, - отвечал ему полковник. - Маркиз Эсмонд, который прибыл, чтобы приветствовать ваше величество в своем Каслвудском замке и доложить о событиях, происшедших в Лондоне. Следуя королевскому приказу, я всю последнюю ночь, после того как мы расстались с вашим величеством, провел в переговорах с друзьями короля. Весьма досадно, что желание вашего величества совершить загородную прогулку и посетить наш скромный дом побудило короля без предупреждения покинуть вчера Лондон, так как именно вчера представился случай, который едва ли повторится, и если бы королю не заблагорассудилось проехаться в Каслвуд, быть может, принц Уэльский почивал бы сейчас в Сент-Джеймском дворце. |
| "'Sdeath! gentlemen," says the Prince, starting off his bed, whereon he was lying in his clothes, "the Doctor was with me yesterday morning, and after watching by my sister all night, told me I might not hope to see the Queen." | - Проклятие! Джентльмены, - вскричал принц, вскакивая с постели, на которой лежал одетым, - доктор заезжал ко мне вчера утром после того, как целую ночь провел у постели моей сестры, и сказал, что в этот день для меня нет никакой надежды увидеться с королевой. |
| "It would have been otherwise," says Esmond with another bow; "as, by this time, the Queen may be dead in spite of the Doctor. The Council was met, a new Treasurer was appointed, the troops were devoted to the King's cause; and fifty loyal gentlemen of the greatest names of this kingdom were assembled to accompany the Prince of Wales, who might have been the acknowledged heir of the throne, or the possessor of it by this time, had your Majesty not chosen to take the air. We were ready; there was only one person that failed us, your Majesty's gracious--" | - Но обстоятельства сложились иначе, - сказал Эсмонд, снова низко кланяясь принцу, - ибо в настоящее время королева, несмотря на все старания доктора, вероятно, уже скончалась. Состоялось заседание Совета, назначен новый лорд-казначей; войска были подготовлены к тому, чтобы встать на защиту прав вашего величества, и пятьдесят преданных джентльменов, принадлежащих к цвету британского дворянства, собрались, чтобы сопровождать во дворец принца Уэльского, который в настоящее время был бы уже признанным наследником престола, а может быть, и королем... если б вашему величеству не пришла охота подышать деревенским воздухом. Мы были готовы, лишь одной особы не оказалось на месте - всемилостивейшей особы вашего величества, которая... |
| "Morbleu, Monsieur, you give me too much Majesty," said the Prince, who had now risen up and seemed to be looking to one of us to help him to his coat. But neither stirred. | - Morbleu, monsieur {Черт возьми, сударь (франц.).}, вы слишком часто употребляете этот титул! - вскричал принц; он стоял у постели и явно ждал, чтобы кто-нибудь подал ему кафтан. Но ни один из нас не тронулся с места. |
| "We shall take care," says Esmond, "not much oftener to offend in that particular." | - Постараемся в будущем пореже досаждать вам этим, - ответил Эсмонд. |
| "What mean you, my lord?" says the Prince, and muttered something about a guet-a-pens, which Esmond caught up. | - Что означают ваши слова, милорд? - спросил принц и что-то пробормотал сквозь зубы; Эсмонд уловил выражение guet-apens {Ловушка (франц.).}. |
| "The snare, Sir," said he, "was not of our laying; it is not we that invited you. We came to avenge, and not to compass, the dishonor of our family." | - Если кто-нибудь и ставил вам ловушку, сэр, - сказал он, - то не мы. Не по нашему приглашению вы находитесь здесь. Мы же явились для того, чтобы отомстить за бесчестие нашего рода, а не довершить его. |
| "Dishonor! Morbleu, there has been no dishonor," says the Prince, turning scarlet, "only a little harmless playing." | - Бесчестье! Morbleu, никакого бесчестья не было, - сказал принц, густо покраснев, - все это лишь невинная забава. |
| "That was meant to end seriously." | - Которую предполагалось закончить всерьез. |
| "I swear," the Prince broke out impetuously, "upon the honor of a gentleman, my lords--" | - Клянусь честью дворянина, милорды, - порывисто вскричал принц, - что... |
| "That we arrived in time. No wrong hath been done, Frank," says Colonel Esmond, turning round to young Castlewood, who stood at the door as the talk was going on. "See! here is a paper whereon his Majesty has deigned to commence some verses in honor, or dishonor, of Beatrix. Here is 'Madame' and 'Flamme,' 'Cruelle' and 'Rebelle,' and 'Amour' and 'Jour' in the Royal writing and spelling. Had the Gracious lover been happy, he had not passed his time in sighing." In fact, and actually as he was speaking, Esmond cast his eyes down towards the table, and saw a paper on which my young Prince had been scrawling a madrigal, that was to finish his charmer on the morrow. | - Что мы поспели вовремя. Непоправимое еще не совершилось, Фрэнк, - сказал полковник Эсмонд, повернувшись к молодому Каслвуду, который в продолжение этого разговора оставался у дверей. - Взгляни на этот листок бумаги: его величество соизволил сочинять стихи в честь - или на бесчестие - Беатрисы. Узнаю почерк и орфографию его величества: "Madame" и "Flamme", "Cruelle" и "Rebelle", "Amour" и "Jour". Если бы искания августейшего поклонника увенчались победой, он не стал бы тратить время на рифмы и вздохи. - И точно, во время разговора Эсмонд нечаянно взглянул на стол и заметил листок, на котором рукою молодого принца нацарапано было начало мадригала, предназначенного довершить наутро покорение его красавицы. |
| "Sir," says the Prince, burning with rage (he had assumed his Royal coat unassisted by this time), "did I come here to receive insults?" | - Сэр, - сказал принц, пылая от гнева (он уже натянул на себя без помощи свой королевский кафтан), - я здесь не для того, чтобы выслушивать оскорбления. |
| "To confer them, may it please your Majesty," says the Colonel, with a very low bow, "and the gentlemen of our family are come to thank you." | - А для того, чтобы наносить их, ваше величество, - сказал полковник, отвешивая глубокий поклон, - и мы явились поблагодарить за честь, оказанную нашему семейству. |
| "Malediction!" says the young man, tears starting into his eyes with helpless rage and mortification. "What will you with me, gentlemen?" | - Malediction! {Проклятье! (франц.).} - воскликнул молодой человек, и слезы обиды и бессильного гнева выступили у него на глазах. - Чего же вы от меня хотите, джентльмены? |
| "If your Majesty will please to enter the next apartment," says Esmond, preserving his grave tone, "I have some papers there which I would gladly submit to you, and by your permission I will lead the way;" and, taking the taper up, and backing before the Prince with very great ceremony, Mr. Esmond passed into the little Chaplain's room, through which we had just entered into the house:-- "Please to set a chair for his Majesty, Frank," says the Colonel to his companion, who wondered almost as much at this scene, and was as much puzzled by it, as the other actor in it. Then going to the crypt over the mantel-piece, the Colonel opened it, and drew thence the papers which so long had lain there. | - Может быть, вашему величеству угодно будет проследовать в соседнее помещение, - сказал Эсмонд, не оставляя своего торжественного тона, - там хранятся некоторые бумаги, которые я был бы счастлив представить вам для обозрения; позвольте, я покажу вам дорогу. - И, взяв со стола свечу, мистер Эсмонд, пятясь перед принцем в полном согласии с этикетом, перешел в комнату капеллана, через которую мы недавно проникли в замок. - Фрэнк, кресло его величеству, - сказал Эсмонд своему спутнику, который был удивлен и озадачен всей этой сценой, пожалуй, не меньше, чем главное действующее лицо. Полковник между тем подошел к стенному тайнику над камином, открыл его и вынул бумаги, столько лет пролежавшие там. |
| "Here, may it please your Majesty," says he, "is the Patent of Marquis sent over by your Royal Father at St. Germains to Viscount Castlewood, my father: here is the witnessed certificate of my father's marriage to my mother, and of my birth and christening; I was christened of that religion of which your sainted sire gave all through life so shining example. These are my titles, dear Frank, and this what I do with them: here go Baptism and Marriage, and here the Marquisate and the August Sign-Manual, with which your predecessor was pleased to honor our race." And as Esmond spoke he set the papers burning in the brazier. | - Не угодно ли вашему величеству взглянуть, - сказал он, - вот патент на титул маркиза, присланный вашим августейшим отцом из Сен-Жермена виконту Каслвуду, моему отцу; вот брачное свидетельство моей матери, а также свидетельство о моем рождении и крещении; я был крещен по обряду той религии, превосходство которой ваш святой родитель так блистательно доказал примером всей своей жизни. Вот доказательства моих прав, дорогой Фрэнк, и вот что я делаю с ними: в огонь брачное свидетельство, в огонь рождение и крещение, в огонь титул маркиза и собственноручный королевский рескрипт, которым ваш предшественник соизволил почтить нашу фамилию! - И с этими словами Эсмонд одну за другой бросил бумаги в камин. |
| "You will please, sir, to remember," he continued, "that our family hath ruined itself by fidelity to yours: that my grandfather spent his estate, and gave his blood and his son to die for your service; that my dear lord's grandfather (for lord you are now, Frank, by right and title too) died for the same cause; that my poor kinswoman, my father's second wife, after giving away her honor to your wicked perjured race, sent all her wealth to the King; and got in return, that precious title that lies in ashes, and this inestimable yard of blue ribbon. I lay this at your feet and stamp upon it: I draw this sword, and break it and deny you; and, had you completed the wrong you designed us, by heaven I would have driven it through your heart, and no more pardoned you than your father pardoned Monmouth. Frank will do the same, won't you, cousin?" | - А теперь, сэр, позвольте напомнить вам, - продолжал он, - что наш род пришел в упадок из-за своей преданности вашему; что дед мой разорился, проливая свою кровь, и не пощадил жизни родного сына ради дела Стюартов; что за это же дело погиб дед нынешнего лорда Каслвуда (теперь уж ты законный и настоящий лорд, милый Фрэнк); что бедная моя тетка, вторая жена моего отца, сперва пожертвовав своей честью вашему распутному и вероломному семейству, отдала потом все состояние королю, в обмен же получила высокий титул, от которого осталась теперь кучка пепла и вот этот ярд бесценной голубой ленты. Вот она, я бросаю ее на землю и топчу ногами; вот моя шпага, я ломаю ее и отрекаюсь от вас, а если бы вам удалось свершить то злое дело, которое вы замышляли, клянусь небом, я пронзил бы ею ваше сердце, я не простил бы вас, как отец ваш не простил Монмаута. Фрэнк последует моему примеру, не правда ли, Фрэнк? |
| Frank, who had been looking on with a stupid air at the papers, as they flamed in the old brazier, took out his sword and broke it, holding his head down: | Фрэнк все это время растерянно созерцал бумаги, пылавшие в камине; услышав последние слова Эсмонда, он обнажил шпагу и переломил ее, не поднимая головы. |
| --"I go with my cousin," says he, giving Esmond a grasp of the hand. "Marquis or not, by ---, I stand by him any day. I beg your Majesty's pardon for swearing; that is-- that is--I'm for the Elector of Hanover. It's all your Majesty's own fault. The Queen's dead most likely by this time. And you might have been King if you hadn't come dangling after Trix." | - Куда мой кузен, туда и я, - сказал он, пожав руку Эсмонду. - Маркиз он или нет, я от него никогда не отступлюсь, черт меня побери! (Прошу прощения вашего величества!) И значит... значит, я теперь стою за курфюрста Ганноверского. Вы сами во всем виноваты, ваше величество. Королева, должно быть, уже умерла. И не увяжись вы за Трикс сюда, в Каслвуд, вы сегодня уже были бы королем. |
| "Thus to lose a crown," says the young Prince, starting up, and speaking French in his eager way; "to lose the loveliest woman in the world; to lose the loyalty of such hearts as yours, is not this, my lords, enough of humiliation?--Marquis, if I go on my knees will you pardon me?--No, I can't do that, but I can offer you reparation, that of honor, that of gentlemen. Favor me by crossing the sword with mine: yours is broke--see, yonder in the armoire are two;" and the Prince took them out as eager as a boy, and held them towards Esmond:--"Ah! you will? Merci, monsieur, merci!" | - Итак, я лишился короны, - заговорил молодой принц по-французски, порывисто и торопливо, как всегда, - потерял прелестнейшую женщину в мире, утратил верность двух таких преданных сердец - скажите, милорды, можно ли пасть ниже? Маркиз, если я встану на колени перед вами, простите ли вы меня? Нет, этого я не могу сделать, но я могу предложить вам иное удовлетворение, какое подобает джентльменам. Надеюсь, вы не откажетесь скрестить со мною шпагу: ваша сломана, правда, но вон там есть две другие. - И принц с мальчишеской стремительностью бросился к тайнику в стене, достал обе шпаги и протянул их Эсмонду: - А! так вы согласны! Merci, monsieur, merci! |
| Extremely touched by this immense mark of condescension and repentance for wrong done, Colonel Esmond bowed down so low as almost to kiss the gracious young hand that conferred on him such an honor, and took his guard in silence. The swords were no sooner met, than Castlewood knocked up Esmond's with the blade of his own, which he had broke off short at the shell; and the Colonel falling back a step dropped his point with another very low bow, and declared himself perfectly satisfied. | Тронутый до чрезвычайности подобным знаком великодушия и раскаяния в причиненном зле, полковник Эсмонд поклонился так низко, что едва не коснулся августейшей руки, оказавшей ему такую честь, и затем молча встал в позицию. Клинки скрестились, но тотчас же Каслвуд обломком своей шпаги оттолкнул шпагу Эсмонда в сторону; и полковник, отступя на шаг, опустил оружие острием вниз и, снова отвесив глубокий поклон, объявил, что признает себя вполне удовлетворенным. |
| "Eh bien, Vicomte!" says the young Prince, who was a boy, and a French boy, "il ne nous reste qu'une chose a faire:" he placed his sword upon the table, and the fingers of his two hands upon his breast:--"We have one more thing to do," says he; "you do not divine it?" He stretched out his arms:--"Embrassons nous!" | - Eh bien, vicomte! - сказал молодой принц, который во многом еще был мальчиком, и притом мальчиком-французом. - Il ne nous reste qu'une chose a faire! {Нам осталось сделать только одно! (франц.).} - Он положил свою шпагу на стол и прижал обе руки к груди. - Нам осталось сделать только одно, - повторил он, - вы не догадываетесь, что именно? Embrassons nous! {Обнимемся! (франц.).} - И он широко раскрыл объятия. |
| The talk was scarce over when Beatrix entered the room:--What came she to seek there? She started and turned pale at the sight of her brother and kinsman, drawn swords, broken sword-blades, and papers yet smouldering in the brazier. | Беседа их только что пришла к концу, как дверь отворилась и на пороге показалась Беатриса. Что привело ее сюда? Она вздрогнула и сильно побледнела, увидя брата и кузена, обнаженные шпаги, сломанные клинки и обрывки бумаг, еще тлевшие в камине. |
| "Charming Beatrix," says the Prince, with a blush which became him very well, "these lords have come a-horseback from London, where my sister lies in a despaired state, and where her successor makes himself desired. Pardon me for my escapade of last evening. I had been so long a prisoner, that I seized the occasion of a promenade on horseback, and my horse naturally bore me towards you. I found you a Queen in your little court, where you deigned to entertain me. Present my homages to your maids of honor. I sighed as you slept, under the window of your chamber, and then retired to seek rest in my own. It was there that these gentlemen agreeably roused me. Yes, milords, for that is a happy day that makes a Prince acquainted, at whatever cost to his vanity, with such a noble heart as that of the Marquis of Esmond. Mademoiselle, may we take your coach to town? I saw it in the hangar, and this poor Marquis must be dropping with sleep." | - Прелестнейшая Беатриса, - сказал принц, покраснев, что ему было очень к лицу, - эти джентльмены пожаловали сюда из Лондона с известием о том, что моя сестра при смерти и что ее преемнику крайне необходимо быть на месте. Простите мне мою вчерашнюю эскападу. Я так долго сидел взаперти, что ухватился за случай прокатиться верхом, и не удивительно, если моя лошадь примчала меня к вам. Вы приняли меня со всем величием королевы, окруженной своим маленьким двором. Прошу вас засвидетельствовать мое почтение вашим фрейлинам. Я долго вздыхал под окном комнаты, где вы мирно почивали, но в конце концов и сам отправился на покой и лишь под утро был разбужен вашими родственниками. Но это было приятное пробуждение, джентльмены, ибо каждый принц должен считать счастливым тот день в своей жизни, когда он узнал, хотя бы ценою собственного посрамления, столь благородное сердце, как сердце маркиза Эсмонда. Mademoiselle, не разрешите ли вы нам воспользоваться вашей каретой? Бедному маркизу, должно быть, смертельно хочется спать. |
| "Will it please the King to breakfast before he goes?" was all Beatrix could say. The roses had shuddered out of her cheeks; her eyes were glaring; she looked quite old. She came up to Esmond and hissed out a word or two:--"If I did not love you before, cousin," says she, "think how I love you now." If words could stab, no doubt she would have killed Esmond; she looked at him as if she could. | - Может быть, король позавтракает перед отъездом? - было все, что нашлась сказать Беатриса. Розы на щеках ее увяли; глаза горели, она как будто сразу постарела. Она подошла к Эсмонду и заглянула ему в лицо. - Я вас и прежде не любила, кузен, - прошипела она, - судите же сами, как вы мне милы теперь. - Если бы словами можно было разить насмерть, она убила бы Эсмонда, не задумываясь; об этом говорил ее взгляд. |
| But her keen words gave no wound to Mr. Esmond; his heart was too hard. As he looked at her, he wondered that he could ever have loved her. His love of ten years was over; it fell down dead on the spot, at the Kensington Tavern, where Frank brought him the note out of "Eikon Basilike." | Но ее злые слова даже не ранили мистера Эсмонда; сердце его окаменело. Он глядел на нее и удивлялся тому, что мог любить ее целых десять лет. Любви этой не было более; она пала замертво в тот миг, когда Фрэнк, вбежав в кенсингтонскую таверну, подал ему письмо, найденное в "Eikon Basilike". |
| The Prince blushed and bowed low, as she gazed at him, and quitted the chamber. I have never seen her from that day. | Принц, покраснев еще сильнее, поклонился Беатрисе; она бросила на него долгий, пристальный взгляд и вышла из комнаты. Больше я ее никогда не видал. |
| Horses were fetched and put to the chariot presently. My lord rode outside, and as for Esmond he was so tired that he was no sooner in the carriage than he fell asleep, and never woke till night, as the coach came into Alton. | Немедля была заложена карета, и мы тронулись в путь. Милорд ехал верхом; что же до Эсмонда, то усталость его была так велика, что не успел он сесть в карету, как тут же заснул и пробудился лишь поздно вечером, когда карета въезжала в Олтон. |
| As we drove to the "Bell" Inn comes a mitred coach with our old friend Lockwood beside the coachman. My Lady Castlewood and the Bishop were inside; she gave a little scream when she saw us. The two coaches entered the inn almost together; the landlord and people coming out with lights to welcome the visitors. | У ворот гостиницы под вывескою "Колокола" мы едва не столкнулись с другою каретой, на козлах которой, рядом с кучером, сидел не кто иной, как старый Локвуд. Из окон выглянули милорд епископ и леди Каслвуд, которая, увидя нас, вскрикнула от неожиданности. Обе кареты въехали во двор гостиницы почти в одно время. Хозяин и его люди уже спешили навстречу с зажженными факелами. |
| We in our coach sprang out of it, as soon as ever we saw the dear lady, and above all, the Doctor in his cassock. What was the news? Was there yet time? Was the Queen alive? These questions were put hurriedly, as Boniface stood waiting before his noble guests to bow them up the stair. | Мы тотчас же выпрыгнули из кареты, как только завидели миледи, а главное, доктора, в его черных одеждах. Что в Лондоне? Не поздно ли? Жива ли еще королева? Все эти вопросы сыпались один за другим, а честный Бонифэйс покорно дожидался, покуда ему можно будет, почтительно кланяясь, проводить знатных гостей в отведенные им комнаты. |
| "Is she safe?" was what Lady Castlewood whispered in a flutter to Esmond. | - Что она? - дрожащим шепотом спросила леди Каслвуд Эсмонда. |
| "All's well, thank God," says he, as the fond lady took his hand and kissed it, and called him her preserver and her dear. SHE wasn't thinking of Queens and crowns. | - Слава богу, ничего дурного не случилось, - отвечая он, и добрая леди схватила его руку и поцеловала, называя его своим милым, дорогим защитником. Она-то не думала о королевах и коронах. |
| The Bishop's news was reassuring: at least all was not lost; the Queen yet breathed, or was alive when they left London, six hours since. ("It was Lady Castlewood who insisted on coming," the Doctor said.) Argyle had marched up regiments from Portsmouth, and sent abroad for more; the Whigs were on the alert, a pest on them, (I am not sure but the Bishop swore as he spoke,) and so too were our people. And all might be saved, if only the Prince could be at London in time. We called for horses, instantly to return to London. We never went up poor crestfallen Boniface's stairs, but into our coaches again. The Prince and his Prime Minister in one, Esmond in the other, with only his dear mistress as a companion. | Новости, которые сообщил епископ, оказались утешительного свойства: еще не все потеряно; королева жива, во всяком случае, шесть часов тому назад, когда они покидали Лондон, она еще дышала. ("Миледи настояла на том, чтобы ехать за вами", - пояснил доктор.) Аргайль привел в Лондон портсмутские полки и вызвал еще подкрепления; виги начеку, будь они неладны (боюсь сказать, но, кажется, епископ употребил выражение еще более крепкое), впрочем, и наши тоже. Еще можно все спасти, только бы принц вовремя поспел в Лондон. Мы тут же потребовали лошадей, чтобы без промедлений продолжать свой путь. Бедный Бонифэйс сразу приуныл, увидя, что мы, вместо того чтобы войти в дом, снова рассаживаемся по каретам. Принц и его первый министр сели в одну. Эсмонд остался в другой со своей милой госпожою в качестве единственной спутницы. |
| Castlewood galloped forwards on horseback to gather the Prince's friends and warn them of his coming. | Каслвуд верхом поскакал вперед, чтобы вновь собрать друзей принца и оповестить их о его прибытии. |
| We travelled through the night. Esmond discoursing to his mistress of the events of the last twenty-four hours; of Castlewood's ride and his; of the Prince's generous behavior and their reconciliation. The night seemed short enough; and the starlit hours passed away serenely in that fond company. | Мы ехали всю ночь. Эсмонд подробно рассказывал своей госпоже обо всем, что произошло за последние сутки: об их бешеной скачке из Лондона в Каслвуд, о том, как благородно повел себя принц, и о своем примирении с ним. Время шло быстро в этой задушевной беседе, и ночные часы не показались нам долгими. |
| So we came along the road; the Bishop's coach heading ours; and, with some delays in procuring horses, we got to Hammersmith about four o'clock on Sunday morning, the first of August, and half an hour after, it being then bright day, we rode by my Lady Warwick's house, and so down the street of Kensington. | Карета епископа ехала первой, а мы за нею. Кое-где вышла заминка с лошадьми, но все же к четырем часам утра в воскресенье, 1 августа, мы уже были в Хэммерсмите, а спустя полчаса миновали дом леди Уорик и с рассветом въехали в Кенсингтон. |
| Early as the hour was, there was a bustle in the street and many people moving to and fro. Round the gate leading to the Palace, where the guard is, there was especially a great crowd. And the coach ahead of us stopped, and the Bishop's man got down to know what the concourse meant? | Несмотря на столь ранний час, улицы были необычно оживлены; на всех перекрестках толпился народ. Особенно большая толпа собралась у дворцовых ворот, где был расставлен караул. Карета, ехавшая впереди, остановилась, и слуга епископа слез с козел, чтобы расспросить, что означает это скопление народа. |
| There presently came from out of the gate--Horse Guards with their trumpets, and a company of heralds with their tabards. The trumpets blew, and the herald-at-arms came forward and proclaimed GEORGE, by the Grace of God, of Great Britain, France, and Ireland, King, Defender of the Faith. And the people shouted God save the King! | Тут вдруг ворота распахнулись и появился отряд конных трубачей, а за ними шли герольды в парадном облачении. Проиграли трубы, потом главный герольд вышел вперед и возвестил о том, что на престол вступил _Г_е_о_р_г_, милостью божией король Великобритании, Франции и Ирландии, защитник веры. И весь народ закричал: "Боже, храни короля!" |
| Among the crowd shouting and waving their hats, I caught sight of one sad face, which I had known all my life, and seen under many disguises. It was no other than poor Mr. Holt's, who had slipped over to England to witness the triumph of the good cause; and now beheld its enemies victorious, amidst the acclamations of the English people. The poor fellow had forgot to huzzah or to take his hat off, until his neighbors in the crowd remarked his want of loyalty, and cursed him for a Jesuit in disguise, when he ruefully uncovered and began to cheer. Sure he was the most unlucky of men: he never played a game but he lost it; or engaged in a conspiracy but 'twas certain to end in defeat. I saw him in Flanders after this, whence he went to Rome to the head-quarters of his Order; and actually reappeared among us in America, very old, and busy, and hopeful. I am not sure that he did not assume the hatchet and moccasins there; and, attired in a blanket and war-paint, skulk about a missionary amongst the Indians. He lies buried in our neighboring province of Maryland now, with a cross over him, and a mound of earth above him; under which that unquiet spirit is for ever at peace. | В толпе, кричавшей и швырявшей вверх шляпы, я вдруг заметил одно нахмуренное лицо, знакомое мне с детства и виденное под самыми различными масками. То был не кто иной, как бедный мистер Холт, который тайно пробрался в Англию, чтобы быть свидетелем победы правого дела, и теперь смотрел, как его противники празднуют свое торжество под радостные крики английского народа. Бедняга даже позабыл снять шляпу и возгласить "ура", и, только когда соседи в толпе, возмущенные подобным отсутствием верноподданнического пыла, стали ругать его, называя переодетым иезуитом, он растерянно обнажил голову и принялся вторить общему хору. Поистине этому человеку не везло в жизни. Какую бы игру он ни затеял, он всегда проигрывал, к какому бы заговору ни примкнул, заговор неизменно оканчивался поражением. Спустя некоторое время он мне повстречался во Фландрии, откуда направлялся в Рим, к главному штабу своего ордена; а впоследствии вдруг объявился у нас, в Америке, изрядно постаревший, но все такой же хлопотливый и неунывающий. Весьма вероятно, что он тотчас же обзавелся мокасинами и боевым топором, пробрался в индейский лагерь и там, раскрасив тело в боевые цвета и задрапировавшись в одеяло, усердно обращал индейцев в христианскую веру. Есть в соседнем с нами Мэриленде невысокий холмик, осененный крестом; под ним успокоился навеки этот неугомонный дух. |
| With the sound of King George's trumpets, all the vain hopes of the weak and foolish young Pretender were blown away; and with that music, too, I may say, the drama of my own life was ended. That happiness, which hath subsequently crowned it, cannot be written in words; 'tis of its nature sacred and secret, and not to be spoken of, though the heart be ever so full of thankfulness, save to Heaven and the One Ear alone--to one fond being, the truest and tenderest and purest wife ever man was blessed with. As I think of the immense happiness which was in store for me, and of the depth and intensity of that love which, for so many years, hath blessed me, I own to a transport of wonder and gratitude for such a boon-- nay, am thankful to have been endowed with a heart capable of feeling and knowing the immense beauty and value of the gift which God hath bestowed upon me. Sure, love vincit omnia; is immeasurably above all ambition, more precious than wealth, more noble than name. He knows not life who knows not that: he hath not felt the highest faculty of the soul who hath not enjoyed it. In the name of my wife I write the completion of hope, and the summit of happiness. To have such a love is the one blessing, in comparison of which all earthly joy is of no value; and to think of her, is to praise God. | Звуки труб короля Георга развеяли по ветру все надежды слабого и неразумного претендента; и, пожалуй, можно сказать, что под эту же музыку окончилась драма моей жизни. Счастье, которое мне суждено было потом узнать, не опишешь в словах; оно - святыня и тайна по самой природе своей; и как бы ни теснилась благодарностью грудь, об этом беседовать можно только с всеведущим богом, да еще с одним благословенным существом - самою нежной, самой чистой и самой преданной женой, какую кто-либо знавал на свете. Когда я размышляю о безграничном счастье, ожидавшем меня, о глубине и силе той любви, которой я был удостоен столько лет, меня всякий раз охватывает вновь восторг и изумление, и поистине я благодарен творцу за то, что он дал мне сердце, способное понять и оценить всю красоту и ценность ниспосланного мне дара. Да, воистину любовь vincit omnia; {Все побеждает (лат.).} она превыше почестей, дороже богатства, достойней благородного имени. Кто не ведал ее, тот не ведает жизни; кто не испытал ее радостей, тому остались чужды самые высокие побуждения души. В имени моей жены, здесь начертанном, для меня венец всех надежд, вершина счастья. Знать такую любовь - блаженство, перед которым все земные утехи не имеют цены; думать о ней - значит славить господа. |
| It was at Bruxelles, whither we retreated after the failure of our plot--our Whig friends advising us to keep out of the way--that the great joy of my life was bestowed upon me, and that my dear mistress became my wife. We had been so accustomed to an extreme intimacy and confidence, and had lived so long and tenderly together, that we might have gone on to the end without thinking of a closer tie; but circumstances brought about that event which so prodigiously multiplied my happiness and hers (for which I humbly thank Heaven), although a calamity befell us, which, I blush to think, hath occurred more than once in our house. I know not what infatuation of ambition urged the beautiful and wayward woman, whose name hath occupied so many of these pages, and who was served by me with ten years of such constant fidelity and passion; but ever after that day at Castlewood, when we rescued her, she persisted in holding all her family as her enemies, and left us, and escaped to France, to what a fate I disdain to tell. Nor was her son's house a home for my dear mistress; my poor Frank was weak, as perhaps all our race hath been, and led by women. Those around him were imperious, and in a terror of his mother's influence over him, lest he should recant, and deny the creed which he had adopted by their persuasion. | Произошло это в Брюсселе, куда, по совету друзей-вигов, мы уехали после провала нашего заговора; там я удостоился величайшего счастья моей жизни, и моя дорогая госпожа сделалась моей женой. Мы так привыкли к сердечной близости и доверию, связывавшим нас, так долго и счастливо жили бок о бок, что мысль об узах еще более тесных могла бы и вовсе не прийти нам в голову; но стечение обстоятельств привело к этому событию, столь чудесно осчастливившему и меня и ее (за что смиренно благодарю творца); хотя то были обстоятельства весьма печальные и, увы, не раз повторявшиеся в нашем роду. Не знаю, какое честолюбивое ослепление руководило прекрасною и своенравной женщиной, чье имя так часто упоминается на этих страницах и которой я целых десять лет платил дань нерушимой верности и страсти; но с того самого дня, когда мы явились в Каслвуд для ее спасения, она неизменно смотрела на всех своих родных, как на врагов, и в конце концов покинула нас и бежала во Францию - ради какого жребия, я здесь гнушаюсь говорить. Под сыновним кровом моя дорогая госпожа тоже не чувствовала себя дома; бедный Фрэнк был слаб волею, как, пожалуй, и все мужчины в нашем роду, и всегда был в подчинении у женщин. А женщины, его окружавшие, отличались властолюбием и, кроме того, жили в постоянном страхе, как бы он не заколебался под влиянием матери и не отрекся от той веры, которую они его уговорили принять. |
| The difference of their religion separated the son and the mother: my dearest mistress felt that she was severed from her children and alone in the world-- alone but for one constant servant on whose fidelity, praised be Heaven, she could count. 'Twas after a scene of ignoble quarrel on the part of Frank's wife and mother (for the poor lad had been made to marry the whole of that German family with whom he had connected himself), that I found my mistress one day in tears, and then besought her to confide herself to the care and devotion of one who, by God's help, would never forsake her. And then the tender matron, as beautiful in her Autumn, and as pure as virgins in their spring, with blushes of love and "eyes of meek surrender," yielded to my respectful importunity, and consented to share my home. Let the last words I write thank her, and bless her who hath blessed it. | Различие религий разделяло мать и сына, и госпожа моя почувствовала, что дети отошли от нее и что она одна на свете, если только не считать преданного слуги, на верность которого она, благодарение богу, всегда могла рассчитывать. И вот однажды, застав мою дорогую госпожу в слезах после безобразной сцены, устроенной женою и тещей Фрэнка (бедному мальчику ведь пришлось жениться на всей немецкой семейке, с которой он имел несчастье связать себя), я решился просить ее довериться заботам и попечению того, кто с помощью божией всегда будет ей верен и предан. И нежная матрона, не менее чистая и прекрасная в своей осенней поре, чем девица в цветении весны, не отвергла моей почтительной мольбы и согласилась разделить мою судьбу. Да будут мои последние слова словами признательности ей, и да благословит небо ту, которая принесла благословение моему дому. |
| By the kindness of Mr. Addison, all danger of prosecution, and every obstacle against our return to England, was removed; and my son Frank's gallantry in Scotland made his peace with the King's government. But we two cared no longer to live in England: and Frank formally and joyfully yielded over to us the possession of that estate which we now occupy, far away from Europe and its troubles, on the beautiful banks of the Potomac, where we have built a new Castlewood, and think with grateful hearts of our old home. In our Transatlantic country we have a season, the calmest and most delightful of the year, which we call the Indian summer: I often say the autumn of our life resembles that happy and serene weather, and am thankful for its rest and its sweet sunshine. Heaven hath blessed us with a child, which each parent loves for her resemblance to the other. Our diamonds are turned into ploughs and axes for our plantations; and into negroes, the happiest and merriest, I think, in all this country: and the only jewel by which my wife sets any store, and from which she hath never parted, is that gold button she took from my arm on the day when she visited me in prison, and which she wore ever after, as she told me, on the tenderest heart in the world. | Великодушное заступничество мистера Аддисона избавило нас от опасности гонений и устранило препятствия, мешавшие нашему возвращению на родину, а славные подвиги моего сына Фрэнка в Шотландии послужили к его примирению с королем и правительством. Но нас более не тянуло жить в Англии, и Фрэнк охотно передал нам все права на владение вот этим поместьем, которое и поныне является нашим домом; здесь, вдалеке от Европы и всех ее бурь, на прекрасных берегах Потомака, мы построили себе новый Каслвуд, но навсегда сохранили благодарную память о старом. Есть такая пора года, которая на нашей заокеанской родине бывает самой тихой и отрадной; ее называют "индейское лето". Я часто сравниваю осень нашей жизни с этими безмятежными, ясными днями и радуюсь покою и мягкому солнечному теплу. Небо благословило нас дочерью, которую каждый из родителей любит за сходство с другим. Знаменитые бриллианты пошли на покупку топоров и плугов для наших плантаций, а также негров, чья доля, как я надеюсь, легче и счастливей доли большинства их черных братьев в этой стране; и у жены моей есть только одна драгоценность; ею она дорожит и с ней никогда не расстается, - золотая запонка, которую она взяла у меня в тот день, когда приходила ко мне в тюрьму, и которую, как признавалась потом, всегда носила на груди, у самого нежного и любящего сердца в мире. |