Краткая коллекция англтекстов
Джек Лондон
Martin Eden/Мартин Иден
CHAPTER XXI/Глава 21
| English | Русский |
| Came a beautiful fall day, warm and languid, palpitant with the hush of the changing season, a California Indian summer day, with hazy sun and wandering wisps of breeze that did not stir the slumber of the air. Filmy purple mists, that were not vapors but fabrics woven of color, hid in the recesses of the hills. San Francisco lay like a blur of smoke upon her heights. The intervening bay was a dull sheen of molten metal, whereon sailing craft lay motionless or drifted with the lazy tide. Far Tamalpais, barely seen in the silver haze, bulked hugely by the Golden Gate, the latter a pale gold pathway under the westering sun. Beyond, the Pacific, dim and vast, was raising on its sky-line tumbled cloud-masses that swept landward, giving warning of the first blustering breath of winter. | Наступил дивный осенний день, он дышал теплом и истомой, полон был чуткой тишины уходящего лета, день калифорнийского бабьего лета, когда солнце подернуто дымкой и от легких дуновений блуждающего ветерка даже не всколыхнется дремотный воздух. Легчайшая лиловая мгла, не туман, но марево, сотканное из цветных паутинок, пряталось в укромных уголках меж холмами. И на холмах клубом дыма лежал Сан-Франциско. Разделяющий их залив матово отсвечивал, словно расплавленный металл, на нем замерли или неспешно дрейфовали с ленивым приливом парусники. Далекая Тамальпайс, едва видная за серебристой дымкой, громадой вздымалась у Золотых ворот, под склоняющимся к западу солнцем пролив казался дорогой из тусклого золота. А дальше, смутный, необъятный, раскинулся Тихий океан, и над ним, у горизонта, беспорядочно громоздились облака и двигались к суше предвестьем неистового дыхания зимы. |
| The erasure of summer was at hand. Yet summer lingered, fading and fainting among her hills, deepening the purple of her valleys, spinning a shroud of haze from waning powers and sated raptures, dying with the calm content of having lived and lived well. And among the hills, on their favorite knoll, Martin and Ruth sat side by side, their heads bent over the same pages, he reading aloud from the love-sonnets of the woman who had loved Browning as it is given to few men to be loved. | Лето доживало последние дни. Но оно медлило, выцветало и меркло на холмах, все щедрее разливало багрянец по долинам, ткало себе дымчатый саван из угасающего могущества и насытившегося буйства и умирало в спокойном довольстве оттого, что прожило жизнь и жизнь эта была хороша. Среди холмов, на любимом своем пригорке Мартин и Руфь сидели рядом, склонясь над книгой, и он читал вслух любовные сонеты женщины, которая любила Браунинга, как любили мало кого из мужчин. |
| But the reading languished. The spell of passing beauty all about them was too strong. The golden year was dying as it had lived, a beautiful and unrepentant voluptuary, and reminiscent rapture and content freighted heavily the air. It entered into them, dreamy and languorous, weakening the fibres of resolution, suffusing the face of morality, or of judgment, with haze and purple mist. Martin felt tender and melting, and from time to time warm glows passed over him. His head was very near to hers, and when wandering phantoms of breeze stirred her hair so that it touched his face, the printed pages swam before his eyes. | Но не читалось им сегодня. Слишком сильно было очарование этой бренной красоты. Золотая летняя пора умирала как жила, прекрасная, нераскаянная, сладострастная, а воздух был густо настоян на памятных восторгах и довольстве. И настой этот опьянял их обоих мечтами, истомой, размывал решимость и волю, и за смутной дымкой, за багряными туманами уже не различить было строгие лики нравственных устоев и здравого смысла. Размягченного, растроганного Мартина опять и опять обдавало жаром. Головы их были совсем рядом, и, стоило блуждающему ветерку шевельнуть ее волосы и они касались лица Мартина. страницы плыли у него перед глазами. |
| "I don't believe you know a word of what you are reading," she said once when he had lost his place. | - По-моему, вы читаете и ни одно слово до вас не доходит, - сказала Руфь в какую-то минуту, когда он сбился и перепутал строчки. |
| He looked at her with burning eyes, and was on the verge of becoming awkward, when a retort came to his lips. | Мартин посмотрел на нее горящим взглядом, смутился было и вдруг выпалил: |
| "I don't believe you know either. What was the last sonnet about?" | - По-моему, и до вас тоже не доходит. О чем был последний сонет? |
| "I don't know," she laughed frankly. "I've already forgotten. Don't let us read any more. The day is too beautiful." | - Не знаю, - честно, со смехом призналась она. - Уже забыла. Давайте не будем больше читать. День так хорош. |
| "It will be our last in the hills for some time," he announced gravely. "There's a storm gathering out there on the sea-rim." | - Не скоро мы опять приедем сюда, - печально произнес Мартин. - Там, на горизонте, собирается шторм. |
| The book slipped from his hands to the ground, and they sat idly and silently, gazing out over the dreamy bay with eyes that dreamed and did not see. Ruth glanced sidewise at his neck. She did not lean toward him. She was drawn by some force outside of herself and stronger than gravitation, strong as destiny. It was only an inch to lean, and it was accomplished without volition on her part. Her shoulder touched his as lightly as a butterfly touches a flower, and just as lightly was the counter-pressure. She felt his shoulder press hers, and a tremor run through him. Then was the time for her to draw back. But she had become an automaton. Her actions had passed beyond the control of her will--she never thought of control or will in the delicious madness that was upon her. | Книга выскользнула у него из рук на землю, и они забылись, и молча, дремотно смотрели на дремлющий залив, смотрели - и не видели. Руфь искоса глянула на шею Мартина. И не склонилась к нему, нет. Ее повлекла какая-то сила ей неподвластная, сильнее земного тяготения, неодолимая, как судьба. Лишь какой-нибудь дюйм разделял их - и вот уже не разделяет. Плечо ее коснулось его плеча легко, точно мотылек цветка, и так же легко он ответил на ее прикосновенье. Она почувствовала, как плечо его подалось к ней и весь он затрепетал. Сейчас бы ей отодвинуться. Но ничто уже не зависело от нее. Она не владела своей волей - в сладостном безумии, что охватило ее, о воле, о самообладании уже не думалось. |
| His arm began to steal behind her and around her. She waited its slow progress in a torment of delight. She waited, she knew not for what, panting, with dry, burning lips, a leaping pulse, and a fever of expectancy in all her blood. The girdling arm lifted higher and drew her toward him, drew her slowly and caressingly. She could wait no longer. With a tired sigh, and with an impulsive movement all her own, unpremeditated, spasmodic, she rested her head upon his breast. His head bent over swiftly, and, as his lips approached, hers flew to meet them. | Рука Мартина несмело потянулась, коснулась ее талии. В мучительном восторге она ждала, прислушивалась к этому медленному движению. Ждала, сама не зная чего - она тяжело дышала, губы горели, пересохли, сердце неистово колотилось, ее пронизывало лихорадочное предвкушенье. Рука Мартина поднялась выше, он притянул Руфь к себе, притянул медленно, нежно. Она уже не в силах была ждать. Устало вздохнула и вдруг неожиданно для себя порывисто прижалась головой к груди Мартина. Он тотчас наклонил голову, и Руфь потянулась губами к его губам. |
| This must be love, she thought, in the one rational moment that was vouchsafed her. If it was not love, it was too shameful. It could be nothing else than love. She loved the man whose arms were around her and whose lips were pressed to hers. She pressed more, tightly to him, with a snuggling movement of her body. And a moment later, tearing herself half out of his embrace, suddenly and exultantly she reached up and placed both hands upon Martin Eden's sunburnt neck. So exquisite was the pang of love and desire fulfilled that she uttered a low moan, relaxed her hands, and lay half-swooning in his arms. | Должно быть, это любовь, подумала она в единственный миг, когда еще способна была подумать. Какой стыд, если это не любовь. Да нет, конечно же, любовь. И она еще крепче прижалась к нему, прильнула всем телом. И почти сразу чуть высвободилась из его объятий, порывисто, ликующе обвила руками загорелую шею. Острая сладкая боль пронзила ее, боль любви, утоленного желания; глухо застонав, она разжала руки, и почти в обмороке сникла в объятиях Мартина. |
| Not a word had been spoken, and not a word was spoken for a long time. Twice he bent and kissed her, and each time her lips met his shyly and her body made its happy, nestling movement. She clung to him, unable to release herself, and he sat, half supporting her in his arms, as he gazed with unseeing eyes at the blur of the great city across the bay. For once there were no visions in his brain. Only colors and lights and glows pulsed there, warm as the day and warm as his love. He bent over her. She was speaking. | До сих пор ни слова не было сказано, и еще долго они не говорили ни слова. Дважды Мартин наклонялся и целовал ее, и оба раза она робко отвечала поцелуем и счастливо приникала к нему всем телом. Она льнула к нему, не в силах оторваться, а он бережно, легко поддерживал ее и невидящими глазами смотрел на смутные очертания огромного города по ту сторону залива. В кои-то веки никакие образы не теснились у него в мозгу. Только пульсировали краски и огни, и отблески, жаркие, как этот день, жаркие, как его любовь. Он наклонился к Руфи. Она нарушила молчание. |
| "When did you love me?" she whispered. | - Когда вы полюбили меня? - прошептала она. |
| "From the first, the very first, the first moment I laid eye on you. I was mad for love of you then, and in all the time that has passed since then I have only grown the madder. I am maddest, now, dear. I am almost a lunatic, my head is so turned with joy." | - С самого начала, с первой минуты, как только вас увидел. Влюбился до безумия, и чем дальше, тем отчаянней любил. А сейчас люблю безумно, как никогда, Руфь, милая. Я просто помешался, голова кругом идет от радости. |
| "I am glad I am a woman, Martin--dear," she said, after a long sigh. | У нее вырвался долгий вздох. - Как хорошо, что я женщина, Мартин... милый, - вымолвила она. |
| He crushed her in his arms again and again, and then asked:- | Мартин сжимал ее в объятиях опять и опять, потом спросил: |
| "And you? When did you first know?" | - А вы? Когда вы поняли? |
| "Oh, I knew it all the time, almost, from the first." | - О, я понимала все время, почти с самого начала. |
| "And I have been as blind as a bat!" he cried, a ring of vexation in his voice. "I never dreamed it until just how, when I--when I kissed you." | - Эх я, слепой крот! - воскликнул Мартин с ноткой досады в голосе. - У меня этого и в мыслях не было, пока я вот сейчас... пока я не поцеловал тебя. |
| "I didn't mean that." She drew herself partly away and looked at him. "I meant I knew you loved almost from the first." | - Я не о том. - Руфь чуть отодвинулась, посмотрела на него. - Я хотела сказать, я почти с самого начала знала, что ты любишь меня. |
| "And you?" he demanded. | - А ты? - требовательно спросил Мартин. |
| "It came to me suddenly." She was speaking very slowly, her eyes warm and fluttery and melting, a soft flush on her cheeks that did not go away. "I never knew until just now when--you put your arms around me. And I never expected to marry you, Martin, not until just now. How did you make me love you?" | - Ко мне это пришло так внезапно. - Руфь говорила очень медленно, глаза излучали тепло, трепетное волнение и нежность, легкий румянец проступил и остался на щеках. - Я и не думала об этом до той минуты, когда... когда ты обнял меня. И до той минуты вовсе не думала, что могу выйти за тебя замуж, Мартин. Как ты сумел меня околдовать? |
| "I don't know," he laughed, "unless just by loving you, for I loved you hard enough to melt the heart of a stone, much less the heart of the living, breathing woman you are." | - Сам не знаю, - засмеялся Мартин, - вот если только любовью, я ведь так люблю, можно бы и каменное сердце растопить, не то что живое женское сердце, а у тебя сердце живой женщины. |
| "This is so different from what I thought love would be," she announced irrelevantly. | - Я думала, любовь совсем не такая, - как-то неожиданно заявила Руфь. |
| "What did you think it would be like?" | - А какая? |
| "I didn't think it would be like this." She was looking into his eyes at the moment, but her own dropped as she continued, "You see, I didn't know what this was like." | - Я думала, все будет иначе. - Руфь заглянула ему в глаза, потом продолжала, потупясь: - Понимаешь, я совсем ничего не знала о любви. |
| He offered to draw her toward him again, but it was no more than a tentative muscular movement of the girdling arm, for he feared that he might be greedy. Then he felt her body yielding, and once again she was close in his arms and lips were pressed on lips. | Мартин хотел было опять притянуть ее к себе, но побоялся, не слишком ли он жадничает, и лишь чуть напряглась рука. Но тут же он почувствовал, как Руфь подалась навстречу, и вот она уже опять в его объятиях и опять слились их губы. |
| "What will my people say?" she queried, with sudden apprehension, in one of the pauses. | - Что скажут мои родные? - вдруг в тревоге спросила Руфь в одну из тех минут, когда Мартин отпускал ее. |
| "I don't know. We can find out very easily any time we are so minded." | - Не знаю. Стоит захотеть, и мы в любую минуту это узнаем. |
| "But if mamma objects? I am sure I am afraid to tell her." | - А если мама против? Я просто боюсь ей говорить. |
| "Let me tell her," he volunteered valiantly. "I think your mother does not like me, but I can win her around. A fellow who can win you can win anything. And if we don't--" | - Давай я скажу, - храбро вызвался Мартин. - По-моему, твоей матери я не по вкусу, но я уж сумею завоевать ее симпатию. Тот, кто сумел завоевать тебя, завоюет кого угодно. А если нам это не удастся... |
| "Yes?" | - Да? |
| "Why, we'll have each other. But there's no danger not winning your mother to our marriage. She loves you too well." | - Что ж, у тебя буду я, а у меня - ты. Но я думаю, миссис Морз согласится на наш брак, отказ нам не грозит. Она слишком тебя любит. |
| "I should not like to break her heart," Ruth said pensively. | - Я не хотела бы разбить ей сердце, - задумчиво сказала Руфь. |
| He felt like assuring her that mothers' hearts were not so easily broken, but instead he said, | Он готов был заверить ее, что материнское сердце разбить не так-то легко, но сказал другое: |
| "And love is the greatest thing in the world." | - А любовь превыше всего. |
| "Do you know, Martin, you sometimes frighten me. I am frightened now, when I think of you and of what you have been. You must be very, very good to me. Remember, after all, that I am only a child. I never loved before." | - Знаешь, Мартин, иногда ты меня пугаешь. Вот и сейчас я думаю, какой ты теперь, какой был прежде, и мне страшно. Ты должен быть со мной очень, очень добрым. В конце концов, не забудь, я еще девчонка. Я никогда еще не любила. |
| "Nor I. We are both children together. And we are fortunate above most, for we have found our first love in each other." | - Я тоже. Оба мы - дети. И нам выпало редкое счастье, мы оба полюбили впервые - и не кого-нибудь, а друг друга. |
| "But that is impossible!" she cried, withdrawing herself from his arms with a swift, passionate movement. "Impossible for you. You have been a sailor, and sailors, I have heard, are--are--" | - Но этого не может быть! - горячо воскликнула Руфь и порывисто высвободилась из объятии Мартина. - С тобой этого не может быть. Ты был матросом, а говорят, матросы... матросы... |
| Her voice faltered and died away. | Она осеклась, не договорила. |
| "Are addicted to having a wife in every port?" he suggested. "Is that what you mean?" | - Непременно заводят в каждом порту по жене? - подсказал Мартин. - Ты это хотела сказать? |
| "Yes," she answered in a low voice. | - Да, - еле слышно ответила Руфь. |
| "But that is not love." He spoke authoritatively. "I have been in many ports, but I never knew a passing touch of love until I saw you that first night. Do you know, when I said good night and went away, I was almost arrested." | - Так ведь это не любовь, - убежденно сказал Мартин. - Я бывал во многих портах, а пока в первый раз не увидел тебя, понятия не имел о любви. Ты знаешь, когда я в тот вечер простился и ушел, маня чуть не арестовали. |
| "Arrested?" | - Арестовали? |
| "Yes. The policeman thought I was drunk; and I was, too--with love for you." | - Да. Полицейский принял меня за пьяного. А я и вправду был пьян... от любви к тебе. |
| "But you said we were children, and I said it was impossible, for you, and we have strayed away from the point." | - Но ты сказал, что мы с тобой дети, а я сказала, с тобой этого не может быть, а потом мы отвлеклись. |
| "I said that I never loved anybody but you," he replied. "You are my first, my very first." | - Я сказал, что до тебя никогда никого не любил, - ответил Мартин, - Ты моя первая любовь, самая первая. |
| "And yet you have been a sailor," she objected. | - Но ведь ты был матросом, - возразила Руфь. |
| "But that doesn't prevent me from loving you the first." | - А это вовсе не мешает мне полюбить тебя первую. |
| "And there have been women--other women--oh!" | - Но у тебя были женщины... другие женщины... |
| And to Martin Eden's supreme surprise, she burst into a storm of tears that took more kisses than one and many caresses to drive away. And all the while there was running through his head Kipling's line: "_And the Colonel's lady and Judy O'Grady are sisters under their skins_." | И к величайшему изумлению Мартина Идена, она разразилась слезами, и потребовалось немало поцелуев и ласки, чтобы утихла эта буря. И все время в памяти Мартина вертелось киплинговское "И знатная леди, и Джуди О'Грэди по сути схожи они". |
| It was true, he decided; though the novels he had read had led him to believe otherwise. His idea, for which the novels were responsible, had been that only formal proposals obtained in the upper classes. It was all right enough, down whence he had come, for youths and maidens to win each other by contact; but for the exalted personages up above on the heights to make love in similar fashion had seemed unthinkable. Yet the novels were wrong. Here was a proof of it. The same pressures and caresses, unaccompanied by speech, that were efficacious with the girls of the working-class, were equally efficacious with the girls above the working- class. They were all of the same flesh, after all, sisters under their skins; and he might have known as much himself had he remembered his Spencer. As he held Ruth in his arms and soothed her, he took great consolation in the thought that the Colonel's lady and Judy O'Grady were pretty much alike under their skins. It brought Ruth closer to him, made her possible. | Так оно и есть, решил он теперь, хотя романы, которые он прочел, и уверили его было в другом. По романам он представлял себе, что в хорошем обществе девушка удостаивает мужчину вниманием только после того, как он, по всем правилам, попросит ее руки. В его-то прежнем окружении никого особенно не смущало, если юноши и девушки добивались близости, покоряли друг друга поцелуями и ласками, но чтобы так же себя вели особы в хорошем обществе, этого он вообразить не мог. И однако романы ошибались. Вот оно, доказательство. Те же прикосновенья и ласки, без слов, что действуют на девушек из рабочего класса, действуют и на девушек из верхов. Все они из плоти и крови, все по сути схожи; вспомнись ему прочитанный Спенсер, он бы и раньше сообразил. Он держал Руфь в объятиях, успокаивал ее, а сам радовался, что и знатная леди, и Джуди О'Грэди, в сущности, так схожи. Эта простая истина приближала к нему Руфь, делала ее досягаемой. |
| Her dear flesh was as anybody's flesh, as his flesh. There was no bar to their marriage. Class difference was the only difference, and class was extrinsic. It could be shaken off. A slave, he had read, had risen to the Roman purple. That being so, then he could rise to Ruth. Under her purity, and saintliness, and culture, and ethereal beauty of soul, she was, in things fundamentally human, just like Lizzie Connolly and all Lizzie Connollys. All that was possible of them was possible of her. She could love, and hate, maybe have hysterics; and she could certainly be jealous, as she was jealous now, uttering her last sobs in his arms. | Ее милое тело из той же плоти, что и у всех, и у него самого. Нет преграды их браку. Лишь принадлежность к разным классам разделяет их, а это различие чисто внешнее. Его можно и преодолеть. Мартин как-то читал о рабе, который возвысился и стал императором Рима. А раз так, может и он возвыситься до Руфи. При всей ее чистоте и святости, образованности и неземной красоте души, она по самой природе своей просто женщина, такая же, как Лиззи Конноли и все прочие лиззи конноли. Все, чего можно ждать от них, можно ждать и от нее. Она способна любить и ненавидеть, пожалуй, даже закатить истерику; и, конечно же, способна ревновать, как ревнует сейчас, все тише всхлипывая напоследок в его объятиях. |
| "Besides, I am older than you," she remarked suddenly, opening her eyes and looking up at him, "three years older." | - И потом, я старше тебя, - вдруг сказала она, открыв глаза и глядя на него снизу вверх, - на три года. |
| "Hush, you are only a child, and I am forty years older than you, in experience," was his answer. | - Ну нет, ты еще ребенок, по пережитому опыту я старше тебя на сорок лет, - возразил он. |
| In truth, they were children together, so far as love was concerned, and they were as naive and immature in the expression of their love as a pair of children, and this despite the fact that she was crammed with a university education and that his head was full of scientific philosophy and the hard facts of life. | А на самом деле, если говорить о любви, оба они были дети, и как дети наивно и неумело проявляли свою любовь, и это несмотря на ее университетский диплом и звание бакалавра и несмотря на его знакомство с философией и суровый жизненный опыт. |
| They sat on through the passing glory of the day, talking as lovers are prone to talk, marvelling at the wonder of love and at destiny that had flung them so strangely together, and dogmatically believing that they loved to a degree never attained by lovers before. And they returned insistently, again and again, to a rehearsal of their first impressions of each other and to hopeless attempts to analyze just precisely what they felt for each other and how much there was of it. | - Лучезарный день угасал понемногу, а они сидели и разговаривали, как свойственно влюбленным, дивясь чуду любви и капризу судьбы, что их свела, твердо убежденные, что любят так, как до них никто никогда не любил. Упорно, опять и опять возвращались они к своим первым впечатлениям друг о друге и тщетно пытались разобраться, что же они чувствуют друг к другу и насколько глубоко это чувство. |
| The cloud-masses on the western horizon received the descending sun, and the circle of the sky turned to rose, while the zenith glowed with the same warm color. The rosy light was all about them, flooding over them, as she sang, "Good-by, Sweet Day." She sang softly, leaning in the cradle of his arm, her hands in his, their hearts in each other's hands. | Вечернее солнце опускалось в громоздящиеся на западе облака, и небо на горизонте порозовело, и даже в зените сияло тем же теплым светом. Все вокруг затопил, окутал розовый свет, и Руфь запела "Прощай, чудесный день". Пела тихонько, прильнув к его плечу, рука в его руке, сердца отданы друг другу. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая