Краткая коллекция англтекстов

Оскар Уайльд. The Soul of Man /ДУША ЧЕЛОВЕКА ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ

English	Русский
THE chief advantage that would result from the establishment of Socialism is, undoubtedly, the fact that Socialism would relieve us from that sordid necessity of living for others which, in the present condition of things, presses so hardly upon almost everybody. In fact, scarcely any one at all escapes.	Главное преимущество установления социализма - без сомнения тот факт, что социализм освободит нас от порочной необходимости жить для других, которая в наше время так сильно довлеет над каждым.
Now and then, in the course of the century, a great man of science, like Darwin; a great poet, like Keats; a fine critical spirit like M. Renan; a supreme artist like Flaubert, has been able to isolate himself, to keep himself out of reach of the clamorous claims of others, to stand, 'under the shelter of the wall,' as Plato puts it, and so to realise the perfection of what was in him, to his own incomparable gain, and to the incomparable and lasting gain of the whole world. These, however, are exceptions.	Время от времени по ходу истории появляются великие люди, такие как ученый Дарвин, поэт Китс, утонченный критик Ренан или мастер прозы Флобер, - которым удается изолировать себя от назойливого соседства окружающих, быть "под опекой стены" по выражению Платона и, таким образом, реализовать совершенство сокрытое у себя внутри, к своей несравненной радости и долгой радости всего остального мира. Они, к сожалению, исключения.
The majority of people spoil their lives by an unhealthy and exaggerated altruism -- are forced, indeed, so to spoil them. They find themselves surrounded by hideous poverty, by hideous ugliness, by hideous starvation. It is inevitable that they should be strongly moved by all this.	Большинство людей разрушают свою жизнь из-за нездорового и чрезмерного альтруизма - принуждены по сути разрушать свою жизнь. Они окружены бедностью, безобразием, голодом. И они неизбежно глубоко это чувствуют.
The emotions of man are stirred more quickly than man's intelligence; and, as I pointed out some time ago in an article on the function of criticism, it is much more easy to have sympathy with suffering than it is to have sympathy with thought. Accordingly, with admirable, though misdirected intentions, they very seriously and very sentimentally set themselves to the task of remedying the evils that they see. But their remedies do not cure the disease: they merely prolong it. Indeed, their remedies are part of the disease.	Эмоции человека сильнее подвержены воздействию, чем его ум; и как я уже указывал некоторое время назад, намного легче симпатизировать страдающему, чем симпатизировать чьей-либо мысли. Соответственно, люди со всей серьёзностью и всем сердцем настроены на то, чтобы вылечить, смягчить то зло, которое видят перед собой. Но их лекарства не вылечивают болезнь - они только продлевают её. На самом же деле, их лекарства есть часть самой болезни.
They try to solve the problem of poverty, for instance, by keeping the poor alive; or, in the case of a very advanced school, by amusing the poor.	Они пытаются решить проблему бедности, например, поддерживая самих бедных, или в случае особой просвещенности, развлекая их.
But this is not a solution: it is an aggravation of the difficulty. The proper aim is to try and reconstruct society on such a basis that poverty will be impossible. And the altruistic virtues have really prevented the carrying out of this aim.	Но это не решение проблемы - это усугубление трудностей. Настоящим средством была бы попытка перестроить общество на такой основе, что сама бедность была бы невозможна. А все альтруистические порывы только предупреждают достижение этой цели.
Just as the worst slave-owners were those who were kind to their slaves, and so prevented the horror of the system being realised by those who suffered from it, and understood by those who contemplated it, so, in the present state of things in England, the people who do most harm are the people who try to do most good; and at last we have had the spectacle of men who have really studied the problem and know the life -- educated men who live in the East End -- coming forward and imploring the community to restrain its altruistic impulses of charity, benevolence, and the like.	Так же, как самыми худшими рабовладельцами были те, кто был добрым к своим рабам и таким образом отвлекал рабов от осознания ужаса своего положения, так и в теперешней Англии люди, причиняющие наибольший вред, это те, кто старается делать только добро; наконец мы видим людей, которые действительно взялись за дело и понимают жизнь - образованных людей Ист-Энда, которые требуют, чтобы общество сдерживало свои альтруистические порывы милосердия, благотворительности и т.п.
They do so on the ground that such charity degrades and demoralises. They are perfectly right. Charity creates a multitude of sins.	Они поступают так по той причине, что милосердие приводит к деградации и деморализует. И они совершенно правы. Милосердие влечет за собой много грехов.
There is also this to be said. It is immoral to use private property in order to alleviate the horrible evils that result from the institution of private property. It is both immoral and unfair.	Следует ещё сказать вот что. Совершенно аморально использовать частную собственность для облегчения ужасных последствий, которые влечет за собой институт частной собственности. Это аморально и несправедливо.
Under Socialism all this will, of course, be altered. There will be no people living in fetid dens and fetid rags, and bringing up unhealthy, hunger-pinched children in the midst of impossible and absolutely repulsive surroundings.	При социализме всё, конечно же, изменится. Больше не будет людей в зловонных трущобах, одетых в рваные тряпки, не будет больных изголодавшихся детей.
The security of society will not depend, as it does now, on the state of the weather. If a frost comes we shall not have a hundred thousand men out of work, tramping about the streets in a state of disgusting misery, or whining to their neighbours for alms, or crowding round the doors of loathsome shelters to try and secure a hunch of bread and a night's unclean lodging. Each member of the society will share in the general prosperity and happiness of the society, and if a frost comes no one will practically be anything the worse.	Надежность общественных отношений не будет зависеть от погоды, как это происходит сейчас. Если ударит мороз, мы не будем иметь сотни тысяч безработных, слоняющихся по улицам или просящих милостыню у соседей, или толпящихся у дверей ночлежек ради куска хлеба и грязного пристанища на ночь. Каждый член общества будет разделять достояние и счастье всего общества, и если придет мороз, от этого никто не пострадает.
Upon the other hand, Socialism itself will be of value simply because it will lead to Individualism.	С другой стороны, социализм сам по себе будет большой ценностью, потому что он приведет к индивидуализму.
Socialism, Communism, or whatever one chooses to call it, by converting private property into public wealth, and substituting co-operation for competition, will restore society to its proper condition of a thoroughly healthy organism, and ensure the material well-being of each member of the community.	Социализм, коммунизм, или как бы мы его не называли, превращая частную собственность в общественное богатство и заменяя соревнование сотрудничеством, превратит общество в здоровую организацию и обеспечит материальный достаток каждому члену общества.
It will, in fact, give Life its proper basis and its proper environment. But, for the full development of Life to its highest mode of perfection, something more is needed. What is needed is Individualism. If the Socialism is Authoritarian; if there are Governments armed with economic power as they are now with political power; if, in a word, we are to have Industrial Tyrannies, then the last state of man will be worse than the first.	По сути, он обеспечит Жизни настоящую основу и окружение. Но для развития и совершенства жизни требуется нечто большее. Требуется индивидуализм. Если социализм авторитарный, если правительства вооружены экономической властью так же, как сейчас политической, если, короче, мы будем иметь Индустриальную Тиранию, то тогда человеческое существование в последнем случае будет хуже, чем в предыдущем.
At present, in consequence of the existence of private property, a great many people are enabled to develop a certain very limited amount of Individualism. They are either under no necessity to work for their living, or are enabled to choose the sphere of activity that is really congenial to them, and gives them pleasure.	В настоящее время вследствие частной собственности множество людей в состоянии развить лишь ограниченный индивидуализм. У них или нет необходимости зарабатывать на жизнь или есть возможность выбирать ту сферу деятельности, которая им по душе и доставляет истинное удовольствие.
These are the poets, the philosophers, the men of science, the men of culture -- in a word, the real men, the men who have realised themselves, and in whom all Humanity gains a partial realisation. Upon the other hand, there are a great many people who, having no private property of their own, and being always on the brink of sheer starvation, are compelled to do the work of beasts of burden, to do work that is quite uncongenial to them, and to which they are forced by the peremptory, unreasonable, degrading Tyranny of want.	Это поэты, философы, люди науки - словом, настоящие люди, люди, которые реализовали свою сущность и в которых все человечество находит частичную реализацию. С другой стороны, большинство людей, не имеющих частной собственности и находящихся всегда на краю голода, принуждены выполнять скотскую работу, работу, которая им не подходит и которую они вынуждены выполнять под диктатом бессмысленной тирании нужды.
These are the poor; and amongst them there is no grace of manner, or charm of speech, or civilisation, or culture, or refinement in pleasures, or joy of life. From their collective force Humanity gains much in material prosperity. But it is only the material result that it gains, and the man who is poor is in himself absolutely of no importance. He is merely the infinitesimal atom of a force that, so far from regarding him, crushes him: indeed, prefers him crushed, as in that case he is far more obedient.	Это - бедные; и среди них нет изящных манер, изысканной речи, цивилизованности, культуры, утонченных удовольствий, радости жизни. Благодаря их коллективной силе человечество много приобретает в материальном отношении, но именно один материальный выигрыш идет в счет - до бедного же человека никому нет абсолютно никакого дела. Он - только бесконечно малый атом этой силы, которая не видит и топчет его, или предпочитает растоптать в случае, если он не слишком ей послушен.
Of course, it might be said that the Individualism generated under conditions of private property is not always, or even as a rule, of a fine or wonderful type, and that the poor, if they have not culture and charm, have still many virtues. Both these statements would be quite true.	Надо отметить, что индивидуализм, созданный в условиях частной собственности, не всегда имеет достойное лицо, а у бедных, несмотря на отсутствие культуры и манер, могут быть свои достоинства. Оба этих замечания совершенно справедливы.
The possession of private property is very often extremely demoralising, and that is, of course, one of the reasons why Socialism wants to get rid of the institution. In fact, property is really a nuisance. Some years ago people went about the country saying that property has duties.	Обладание частной собственностью часто ужасно деморализует, и это, конечно, она из причин, почему социализм хочет от неё освободиться. По существу, собственность вообще это обуза. Несколько лет назад люди утверждали, что собственность влечет за собой обязательства.
They said it so often and so tediously that, at last, the Church has begun to say it. One hears it now from every pulpit. It is perfectly true. Property not merely has duties, but has so many duties that its possession to any large extent is a bore. It involves endless claims upon one, endless attention to business, endless bother.	Они говорили это так часто и надоедливо, что, наконец, и Церковь начала повторять. Сейчас это можно услышать с любой кафедры. И это чистейшая правда. Собственность не только несет за собой обязательства, но их оказывается так много, что обладание ими в большой степени - скучное занятие. Она требует бесконечного внимания, бесконечного беспокойства.
If property had simply pleasures, we could stand it; but its duties make it unbearable. In the interest of the rich we must get rid of it.	Если бы собственность приводила к простым удовольствиям, мы могли бы ещё ее терпеть, но обязательства делают её невыносимой. В интересах богачей мы должны освободиться от неё.
The virtues of the poor may be readily admitted, and are much to be regretted. We are often told that the poor are grateful for charity. Some of them are, no doubt, but the best amongst the poor are never grateful. They are ungrateful, discontented, disobedient, and rebellious. They are quite right to be so.	С достоинствами бедных мы можем безусловно согласиться, но еще в большей степени мы жалеем их. Нам часто говорят, что бедные благодарны за милосердие. Некоторые из них безусловно -да, но лучшие среди бедных - нет. Они неблагодарны, недовольны, непослушны и мятежны. И они совершенно правы.
Charity they feel to be a ridiculously inadequate mode of partial restitution, or a sentimental dole, usually accompanied by some impertinent attempt on the part of the sentimentalist to tyrannise over their private lives. Why should they be grateful for the crumbs that fall from the rich man's table?	Милосердие они считают неуклюжей попыткой возместить ущербность своего существования сентиментальным откупом, обычно сопровождаемым наглым вмешательством в их личную жизнь. Почему они должны благодарить за эти крохи, падающие со стола богачей?
They should be seated at the board, and are beginning to know it. As for being discontented, a man who would not be discontented with such surroundings and such a low mode of life would be a perfect brute. Disobedience, in the eyes of any one who has read history, is man's original virtue. It is through disobedience that progress has been made, through disobedience and through rebellion.	Они начинают понимать, что должны сидеть за общим столом. Что касается недовольства, то человек, соглашающийся с таким окружением и таким низким уровнем жизни, по-моему, совершеннейшее животное. Непослушание в глазах тех, кто знает историю, - неотъемлемое богатство человека. Именно через него происходит прогресс человечества, через непослушание и мятеж.
Sometimes the poor are praised for being thrifty. But to recommend thrift to the poor is both grotesque and insulting. It is like advising a man who is starving to eat less. For a town or country labourer to practise thrift would be absolutely immoral.	Иногда бедных превозносят за их бережливость. Но рекомендовать бедному бережливость - издевательство. Это всё равно, что советовать голодающему есть меньше. Для городского или сельского труженика бережливость будет совершенно аморальна.
Man should not be ready to show that he can live like a badly fed animal. He should decline to live like that, and should either steal or go on the rates, which is considered by many to be a form of stealing. As for begging, it is safer to beg than to take, but it is finer to take than to beg. No: a poor man who is ungrateful, unthrifty, discontented, and rebellious, is probably a real personality, and has much in him.	Человек не должен показывать, что он может жить как плохо ухоженное животное. Он должен противиться этому или красть. Что касается милостыни, то безопаснее её просить, чем брать, но достойнее брать, чем просить. Нет, бедняк, который неблагодарен, нескуп, недоволен и мятежен, по всей вероятности, настоящая личность со многими достоинствами.
He is at any rate a healthy protest. As for the virtuous poor, one can pity them, of course, but one cannot possibly admire them. They have made private terms with the enemy, and sold their birthright for very bad pottage. They must also be extraordinarily stupid.	В любом случае, он - здоровый протест. А насчет добродетельных бедных, то их можно, конечно, жалеть, но вряд ли можно ими восхищаться. Они заключили сделку с врагом и продали своё право первородства за чечевичную похлёбку.
I can quite understand a man accepting laws that protect private property, and admit of its accumulation, as long as he himself is able under those conditions to realise some form of beautiful and intellectual life. But it is almost incredible to me how a man whose life is marred and made hideous by such laws can possibly acquiesce in their continuance.	Я вполне могу понять человека, принимающего частную собственность, и признать его накопления до тех пор, пока он в этих условиях ведёт интеллектуальную и достойную жизнь. Но мне кажется совершенно невероятным, как человек, чья жизнь испорчена, может соглашаться с законами своего существования.
However, the explanation is not really difficult to find. It is simply this. Misery and poverty are so absolutely degrading, and exercise such a paralysing effect over the nature of men, that no class is ever really conscious of its own suffering. They have to be told of it by other people, and they often entirely disbelieve them.	Тем не менее, объяснение этому найти нетрудно. Нужда и нищета парализует природу человека, он деградирует, и класс бедняков не сознает того, что страдает. Им нужна подсказка, но они часто ей не верят.
What is said by great employers of labour against agitators is unquestionably true. Agitators are a set of interfering, meddling people, who come down to some perfectly contented class of the community, and sow the seeds of discontent amongst them. That is the reason why agitators are so absolutely necessary.	То, что говорят работодатели об агитаторах, сущая правда. Агитаторы - это во всё вмешивающийся, надоедливый народ, который пробирается в довольную часть общества и сеет там семена недовольства. Вот почему агитаторы совершенно необходимы.
Without them, in our incomplete state, there would be no advance towards civilisation. Slavery was put down in America, not in consequence of any action on the part of the slaves, or even any express desire on their part that they should be free. It was put down entirely through the grossly illegal conduct of certain agitators in Boston and elsewhere, who were not slaves themselves, nor owners of slaves, nor had anything to do with the question really.	Без них в нашем неполноценном обществе не было бы продвижения вперед. Рабство было отменено в Америке не в результате каких-либо действий со стороны рабов или их желания освободиться. Оно было отменено в результате в высшей степени нелегального поведения некоторых агитаторов в Бостоне и других городах, которые не были ни рабами, ни владельцами рабов.
It was, undoubtedly, the Abolitionists who set the torch alight, who began the whole thing. And it is curious to note that from the slaves themselves they received, not merely very little assistance, but hardly any sympathy even; and when at the close of the war the slaves found themselves free, found themselves indeed so absolutely free that they were free to starve, many of them bitterly regretted the new state of things.	Это были, конечно же, аболиционисты, поднявшие высоко знамя борьбы. И любопытно заметить, что от рабов они не получили не только помощи, но даже симпатии. Когда в конце войны за отмену рабства рабы оказались на воле, они стали настолько свободны, что умирали с голоду, горько оплакивая свою новую участь.
To the thinker, the most tragic fact in the whole of the French Revolution is not that Marie Antoinette was killed for being a queen, but that the starved peasant of the Vend?e voluntarily went out to die for the hideous cause of feudalism.	Для мыслящего человека самым трагическим фактом во всей французской революции было не убийство королевы Марии Антуанетты, а то, что голодающий крестьянин шел умирать за феодализм.
It is clear, then, that no Authoritarian Socialism will do. For while under the present system a very large number of people can lead lives of a certain amount of freedom and expression and happiness, under an industrial-barrack system, or a system of economic tyranny, nobody would be able to have any such freedom at all. It is to be regretted that a portion of our community should be practically in slavery, but to propose to solve the problem by enslaving the entire community is childish.	Теперь должно быть ясно, что никакой авторитарный социализм не пройдет. Потому что, если при существующей системе всё же существует большое число людей с определенной долей свободы для выражения и счастья, то при индустриально-барачной системе, т.е. при системе экономической тирании, напротив, никто не сможет иметь пусть даже неполной свободы. Можно сожалеть, что часть нашего общества находится практически в рабстве, по предлагать решение проблемы, порабощая всё общество - наивно.
Every man must be left quite free to choose his own work. No form of compulsion must be exercised over him. If there is, his work will not be good for him, will not be good in itself, and will not be good for others. And by work I simply mean activity of any kind.	Каждый человек должен быть оставлен в покое для выбора работы по душе. Никакая форма насилия не должна применяться к нему. Если же его заставляют работать, то, во-первых, работа не будет ему по душе, и, во-вторых, она будет плохо выполнена и, следовательно, не годится для других. От неё никому не будет проку. А под работой я подразумеваю любой вид деятельности.
I hardly think that any Socialist, nowadays, would seriously propose that an inspector should call every morning at each house to see that each citizen rose up and did manual labour for eight hours. Humanity has got beyond that stage, and reserves such a form of life for the people whom, in a very arbitrary manner, it chooses to call criminals.	Я не думаю, что какой-нибудь социалист сейчас будет серьёзно предлагать инспектора, будящего по утрам людей и следящего за выполнением работы в течение 8 часов. Человечество уже прошло этот этап и избегает такой системы, при которой людей в произвольной манере рассматривают как потенциальных преступников.
But I confess that many of the socialistic views that I have come across seem to me to be tainted with ideas of authority, if not of actual compulsion. Of course, authority and compulsion are out of the question. All association must be quite voluntary. It is only in voluntary associations that man is fine.	Но я должен признаться, что многие из социалистических воззрений, с которыми я знаком, кажутся мне подпорченными идеями автократии, если не принуждения. Конечно же, автократия и принуждение не должны иметь место. Все ассоциации должны быть совершенно добровольны. Только в добровольных ассоциациях человек достойно проявляет себя.
But it may be asked how Individualism, which is now more or less dependent on the existence of private property for its development, will benefit by the abolition of such private property. The answer is very simple. It is true that, under existing conditions, a few men who have had private means of their own, such as Byron, Shelley, Browning, Victor Hugo, Baudelaire, and others, have been able to realise their personality, more or less completely.	Однако можно спросить, как индивидуализм, который сейчас более или менее зависим от частной собственности, извлечет пользу от её уничтожения. Ответ очень прост. Верно, что при существующих условиях некоторые люди, имеющие частный капитал, такие как Байрон, Шелли, Браунинг, Гюго, Бодлер и др. могли раскрыть свою личность более или менее полно.
Not one of these men ever did a single day's work for hire. They were relieved from poverty. They had an immense advantage. The question is whether it would be for the good of Individualism that such an advantage should be taken away. Let us suppose that it is taken away. What happens then to Individualism? How will it benefit?	Но ни один из них не работал ни дня внаём. Они были освобождены от бедности. У них было огромное преимущество. Вопрос в том, было бы хорошо для индивидуализма, если бы это преимущество было отобрано. Давайте предположим, что оно отобрано. Что тогда случится с индивидуализмом? Как он от этого выиграет? Вот как.
It will benefit in this way. Under the new conditions Individualism will be far freer, far finer, and far more intensified than it is now. I am not talking of the great imaginatively realised Individualism of such poets as I have mentioned, but of the great actual Individualism latent and potential in mankind generally. For the recognition of private property has really harmed Individualism, and obscured it, by confusing a man with what he possesses.	В новых условиях индивидуализм будет намного свободнее, намного благороднее, намного интенсивнее, чем он есть сейчас. Я не говорю о великих поэтах, реализовавших индивидуализм, упоминавшихся ранее, я говорю о великом скрытом и потенциальном индивидуализме всего Человечества. Потому что признание частной собственности нанесло вред индивидуализму и обезличило его, спутав человека с тем, чем он владеет.
It has led Individualism entirely astray. It has made gain, not growth, its aim. So that man thought that the important thing was to have, and did not know that the important thing is to be. The true perfection of man lies, not in what man has, but in what man is.	Оно увело индивидуализм в сторону. Оно сделало доход, а не совершенство своей целью. И человек решил, что важно ИМЕТЬ, в то время, как важно БЫТЬ. Истинное совершенство человека заключено не в том, что он имеет, а в нем самом.
Private property has crushed true Individualism, and set up an Individualism that is false. It has debarred one part of the community from being individual by starving them. It has debarred the other part of the community from being individual by putting them on the wrong road, and encumbering them. Indeed, so completely has man's personality been absorbed by his possessions that the English law has always treated offences against a man's property with far more severity than offences against his person, and property is still the test of complete citizenship.	Частная собственность разрушила настоящий и установила фальшивый индивидуализм. Она лишила часть общества индивидуализма, заставив её голодать. Она лишила другую часть общества индивидуализма, направив её по ложному пути и обременив её капиталом. Действительно, личность человека настолько было заменена его имуществом, что английский закон всегда намного строже рассматривал покушение на имущество, чем на личность.
The industry necessary for the making of money is also very demoralising. In a community like ours, where property confers immense distinction, social position, honour, respect, titles, and other pleasant things of the kind, man, being naturally ambitious, makes it his aim to accumulate this property, and goes on wearily and tediously accumulating it long after he has got far more than he wants, or can use, or enjoy, or perhaps even know of.	Имущество по-прежнему является мерой, по которой судят о человеке. В обществе, подобно нашему, где собственность дарует отличие, социальное положение, честь, уважение, титулы и другие приятные вещи, человек, будучи честолюбивым по природе, ставит своей целью приобретение этой собственности. Он утомительно и бесконечно накапливает её, теряя силы и не видя, что у него уже больше средств, чем ему необходимо, чем даже он может воспользоваться.
Man will kill himself by overwork in order to secure property, and really, considering the enormous advantages that property brings, one is hardly surprised. One's regret is that society should be constructed on such a basis that man has been forced into a groove in which he cannot freely develop what is wonderful, and fascinating, and delightful in him -- in which, in fact, he misses the true pleasure and joy of living. He is also, under existing conditions, very insecure.	Человек доводит себя до смерти от чрезмерной работы и этому вряд ли стоит удивляться, учитывая какие преимущества несет заработанная частная собственность. Остается пожалеть, что общество создано на такой основе, что человек втянут в узкие рамки, в которых не может свободно развивать то удивительное и прекрасное, что скрыто в нем, в которых не может ощущать радость жизни. Кроме того, в этих условиях он чувствует себя небезопасно.
An enormously wealthy merchant may be -- often is -- at every moment of his life at the mercy of things that are not under his control. If the wind blows an extra point or so, or the weather suddenly changes, or some trivial thing happens, his ship may go down, his speculations may go wrong, and he finds himself a poor man, with his social position quite gone.	Чрезвычайно богатый торговец может быть (и часто есть) в любой момент зависим от множества вещей. Если ветер подует сильнее или погода вдруг изменится, или случится какая-нибудь другая тривиальная вещь, он может разориться и потерять общественное положение. Должно быть иначе.
Now, nothing should be able to harm a man except himself. Nothing should be able to rob a man at all. What a man really has, is what is in him. What is outside of him should be a matter of no importance.	Никто не вправе наносить вред человеку, кроме него самого. Никто не вправе его разорить. Все его достояние - это он сам. Всё, что вне его, не должно иметь значения.
With the abolition of private property, then, we shall have true, beautiful, healthy Individualism. Nobody will waste his life in accumulating things, and the symbols for things. One will live. To live is the rarest thing in the world. Most people exist, that is all.	С отменой частной собственности мы будем иметь настоящий, здоровый индивидуализм. Никто не будет тратить свою жизнь на приобретение вещей или символов. Человек будет жить. Жить- самая удивительная вещь на земле. Большинство же людей существует и это всё.
It is a question whether we have ever seen the full expression of a personality, except on the imaginative plane of art. In action, we never have. C?sar, says Mommsen, was the complete and perfect man. But how tragically insecure was C?sar! Wherever there is a man who exercises authority, there is a man who resists authority. C?sar was very perfect, but his perfection travelled by too dangerous a road.	Я спрашиваю себя, могла ли личность полностью выразить себя до сих пор, исключая воображаемую область искусства. Цезарь, говорит Моммзен, был совершенен. Но как трагически уязвив был Цезарь! Где бы ни был человек, обладающий властью, всегда найдется человек ей противостоящий. Цезарь был совершенен, но его совершенство выбрало слишком опасный путь.
Marcus Aurelius was the perfect man, says Renan. Yes; the great emperor was a perfect man. But how intolerable were the endless claims upon him! He staggered under the burden of the empire. He was conscious how inadequate one man was to bear the weight of that Titan and too vast orb. What I mean by a perfect man is one who develops under perfect conditions; one who is not wounded, or worried, or maimed, or in danger.	Марк Аврелий был совершенен, говорит Ренан. Да, великий император был совершенным человеком. Но как невыносимы были бесконечные претензии к нему! Он спотыкался под тяжёлой ношей империи. Он сознавал, как тяжело одному человеку нести такой титанический груз. Под совершенным человеком я понимаю такого человека, который развивается в совершенных условиях, кто не ущемлен, не расстроен, не искалечен, не испуган.
Most personalities have been obliged to be rebels. Half their strength has been wasted in friction. Byron's personality, for instance, was terribly wasted in its battle with the stupidity and hypocrisy and Philistinism of the English. Such battles do not always intensify strength; they often exaggerate weakness. Byron was never able to give us what he might have given us.	Большинство личностей были обречены на восстание. Половина их энергии ушла на трение. Личность Байрона, например, была израсходована в борьбе с глупостью, лицемерием и мещанством англичан. Такая борьба не всегда увеличивает силы, она часто увеличивает слабость. Байрон не смог дать нам всего того, что мог бы.
Shelley escaped better. Like Byron, he got out of England as soon as possible. But he was not so well known. If the English had realised what a great poet he really was, they would have fallen on him with tooth and nail, and made his life as unbearable to him as they possibly could. But he was not a remarkable figure in society, and consequently he escaped, to a certain degree. Still, even in Shelley the note of rebellion is sometimes too strong. The note of the perfect personality is not rebellion, but peace.	Шелли повезло больше. Как и Байрон, он бежал из Англии при первой же возможности. Но он не был так хорошо известен. Если бы англичане поняли, какой он великий поэт, они набросились бы на него и сделали бы жизнь его невыносимой. Но он не был выдающейся фигурой в обществе и в результате в определенной степени спасся. Но и у Шелли нота восстания звучит громко. Нотой совершенной личности будет не восстание, а покой.
It will be a marvellous thing -- the true personality of man -- when we see it. It will grow naturally and simply, flowerlike, or as a tree grows. It will not be at discord. It will never argue or dispute. It will not prove things. It will know everything. And yet it will not busy itself about knowledge. It will have wisdom. Its value will not be measured by material things. It will have nothing.	Было бы замечательно - увидеть настоящую личность. Она будет расти естественно и просто, как цветок или как дерево. Она не будет звучать диссонансом. Она не будет спорить или пререкаться. Она не будет ничего доказывать. Она будет знать всё, но не будет перегружать себя знанием. Она будет мудрой. Её цена не будет измеряться материальными ценностями. У неё ничего не будет.
And yet it will have everything, and whatever one takes from it, it will still have, so rich will it be. It will not be always meddling with others, or asking them to be like itself. It will love them because they will be different. And yet while it will not meddle with others, it will help all, as a beautiful thing helps us, by being what it is. The personality of man will be very wonderful. It will be as wonderful as the personality of a child.	И всё-таки будет всё, и что бы у неё ни отнимали, она будет всё так же богата. Она не будет вмешиваться в чужие дела или настаивать на том, чтобы все были на неё похожи. Она будет любить других, потому что они будут другие. Она будет всем помогать как помогают нам прекрасные вещи только тем, что существуют. Личность человека будет удивительна. Она будет так же удивительна, как личность ребёнка.
In its development it will be assisted by Christianity, if men desire that; but if men do not desire that, it will develop none the less surely. For it will not worry itself about the past, nor care whether things happened or did not happen. Nor will it admit any laws but its own laws; nor any authority but its own authority. Yet it will love those who sought to intensify it, and speak often of them. And of these Christ was one.	В своем развитии ей поможет христианство, если люди захотят этого; если нет - она будет развиваться не менее уверенно. Она не будет расстраиваться, заглядывая в прошлое, или заботиться о будущем. Она не будет принимать никаких законов, кроме своих собственных, никакой власти, кроме своей собственной. И всё-же, она будет любить тех, кто стремится к ней, и говорить часто о них. И таким был Христос!
'Know thyself' was written over the portal of the antique world. Over the portal of the new world, 'Be thyself' shall be written. And the message of Christ to man was simply 'Be thyself.' That is the secret of Christ.	"Познай себя!" - было записано на входе в античный мир. На входе в новый мир будет написано: "Будь собой!" В этом секрет Христа.
When Jesus talks about the poor he simply means personalities, just as when he talks about the rich he simply means people who have not developed their personalities.	Когда Христос говорит о бедных, он просто имеет в виду личности. Точно так же, когда он говорит о богатых, он просто говорит о людях, которые не развили свою личность.
Jesus moved in a community that allowed the accumulation of private property just as ours does, and the gospel that he preached was, not that in such a community it is an advantage for a man to live on scanty, unwholesome food, to wear ragged, unwholesome clothes, to sleep in horrid, unwholesome dwellings, and a disadvantage for a man to live under healthy, pleasant, and decent conditions. Such a view would have been wrong there and then, and would, of course, be still more wrong now and in England; for as man moves northward the material necessities of life become of more vital importance, and our society is infinitely more complex, and displays far greater extremes of luxury and pauperism than any society of the antique world.	Иисус жил в обществе, в котором разрешалось накопление частной собственности, как и у нас. Но в его проповедях нет ни слова о том, что человек, голодающий или в лохмотьях, имеет преимущества перед человеком, живущим в здоровых, приличных условиях. Такая точка зрения оказывается ложной во многих случаях, тем более она ложна сейчас в Англии. Дело в том, что чем севернее страна, тем больше человек нуждается в материальных жизненно необходимых вещах. В нашем, значительно более сложном обществе, полюсы роскоши и нищеты намного превосходят античный мир.
What Jesus meant was this. He said to man, 'You have a wonderful personality. Develop it. Be yourself. Don't imagine that your perfection lies in accumulating or possessing external things. Your affection is inside of you. If only you could realise that, you would not want to be rich.	Но Иисус имел в виду вот что. Он сказал, обращаясь к человеку: " У тебя замечательная личность. Развивай её. Будь самим собой. Не воображай, что твоё совершенство заключается в приобретении или обладании внешними вещами. Твоя красота в тебе. Если только ты это поймешь, ты не захочешь богатства.
Ordinary riches can be stolen from a man. Real riches cannot. In the treasury-house of your soul, there are infinitely precious things, that may not be taken from you. And so, try to so shape your life that external things will not harm you. And try also to get rid of personal property.	Обычное богатство можно украсть. Настоящее богатство никогда. В сокровищнице твоей души хранятся бес-конечно ценные вещи, которые нельзя отобрать. Поэтому сделай свою жизнь такой, чтобы внешние вещи тебя не задевали. Старайся освободиться от частной собственности.
It involves sordid preoccupation, endless industry, continual wrong. Personal property hinders Individualism at every step.' It is to be noted that Jesus never says that impoverished people are necessarily good, or wealthy people necessarily bad. That would not have been true. Wealthy people are, as a class, better than impoverished people, more moral, more intellectual, more well-behaved.	Она требует постоянных корыстных мыслей, бесконечного предпринимательства, тщетных усилий. Частная собственность препятствует индивидуализму со всех сторон. Следует заметить, что Иисус никогда не говорил, что нищие обязательно добродетельны, а богатые обязательно плохи. Это не было бы истиной. Богатые люди как класс лучше нищих, они более нравственны, интеллектуальны, воспитаны.
There is only one class in the community that thinks more about money than the rich, and that is the poor. The poor can think of nothing else. That is the misery of being poor. What Jesus does say, is that man reaches his perfection, not through what he has, not even through what he does, but entirely through what he is. And so the wealthy young man who comes to Jesus is represented as a thoroughly good citizen, who has broken none of the laws of his state, none of the commandments of his religion.	Единственный класс в обществе, думающий о деньгах больше, чем богатые - бедняки. Им больше просто не о чем думать. В этом горе бедняков, и Иисус говорит о том, что человек достигает совершенства не посредством того, что имеет и даже не посредством того, что делает, а благодаря тому, ЧТО он собой представляет. Так, богатый юноша, пришедший к Христу, оказывается вполне честным гражданином, не нарушившим ни один закон, ни одну заповедь.
He is quite respectable, in the ordinary sense of that extraordinary word. Jesus says to him, 'You should give up private property. It hinders you from realising your perfection. It is a drag upon you. It is a burden. Your personality does not need it. It is within you, and not outside of you, that you will find what you really are, and what you really want.' To his own friends he says the same thing. He tells them to be themselves, and not to be always worrying about other things. What do other things matter?	Он уважаем в обычном смысле этого необычного слова. И Иисус, обращаясь к нему, говорит: "Ты должен избавиться от частной собственности. Она мешает тебе понять своё совершенство. Это обуза для тебя. Это бремя. Твоя личность не нуждается в ней. Себя и свои желания ты найдешь внутри, а не вне себя". Своим друзьям он говорит то же самое. Он советует им быть самими собой и не расстраиваться вечно по пустякам. Какое значение имеет всё остальное?
Man is complete in himself. When they go into the world, the world will disagree with them. That is inevitable. The world hates Individualism. But that is not to trouble them. They are to be calm and self-centred. If a man takes their cloak, they are to give him their coat, just to show that material things are of no importance. If people abuse them, they are not to answer back. What does it signify? The things people say of a man do not alter a man. He is what he is.	Человек закончен в себе. Зачем искать что-то в мире, который не согласен с Вами? Несогласие неизбежно. Мир ненавидит индивидуализм. Но это не должно Вас беспокоить. Вы должны быть спокойны и уверены в себе. Если у Вас забирают пальто, отдайте костюм, чтобы показать, что материальные вещи для Вас неважны. Если люди будут ругать Вас, не отвечайте им тем же. То, что люди говорят о человеке, не изменит его. Он останется тем, кем есть.
Public opinion is of no value whatsoever. Even if people employ actual violence, they are not to be violent in turn. That would be to fall to the same low level. After all, even in prison, a man can be quite free. His soul can be free. His personality can be untroubled. He can be at peace. And, above all things, they are not to interfere with other people or judge them in any way.	Общественное мнение не имеет никакого значения. Если к Вам применят насилие, не отвечайте насилием. Это означало бы опуститься до такого же низкого уровня. В конце концов, даже в тюрьме человек может быть свободен. Его душа может быть свободна. Его личность не задета. И что самое главное, Вы не должны вмешиваться в жизнь других людей или их осуждать.
Personality is a very mysterious thing. A man cannot always be estimated by what he does. He may keep the law, and yet be worthless. He may break the law, and yet be fine. He may be bad, without ever doing anything bad. He may commit a sin against society, and yet realise through that sin his true perfection.	Личность - загадочная вещь. Человек не может оцениваться по одним своим поступкам. Он может выполнять законы и всё же быть ничтожным. Он может нарушать законы и быть прекрасным. Он может быть плох, не делая ничего плохого. Он может грешить против общества, но благодаря этому обрести своё совершенство.
There was a woman who was taken in adultery. We are not told the history of her love, but that love must have been very great; for Jesus said that her sins were forgiven her, not because she repented, but because her love was so intense and wonderful. Later on, a short time before his death, as he sat at a feast, the woman came in and poured costly perfumes on his hair.	В Евангелии описывается следующий случай. Женщина была уличена в измене своему мужу. Мы не знаем историю её любви, но знаем, что любовь была огромна. Иисус сказал, что грех ей прощается, но не потому, что она сожалеет о содеянном, а потому, что любовь её сильна и прекрасна. Позже, незадолго до своей смерти, когда он сидел за праздничным столом, вошла женщина и вылила ему на волосы дорогие духи.
His friends tried to interfere with her, and said that it was extravagance, and that the money that the perfume cost should have been expended on charitable relief of people in want, or something of that kind. Jesus did not accept that view. He pointed out that the material needs of Man were great and very permanent, but that the spiritual needs of Man were greater still, and that in one divine moment, and by selecting its own mode of expression, a personality might make itself perfect. The world worships the woman, even now, as a saint.	Его друзья поспешили её увести, браня её за то, что она потратила деньги на покупку дорогих духов, а не на благотворительные нужды. Но Иисус был другого мнения. Он указал, что материальные нужды человека безусловно велики, но что его духовные потребности еще важнее и что в один прекрасный день личность вправе выбирать свой собственный способ выражения для достижения совершенства. Мир поклоняется этой женщине и поныне.
Yes; there are suggestive things in Individualism. Socialism annihilates family life, for instance. With the abolition of private property, marriage in its present form must disappear. This is part of the programme. Individualism accepts this and makes it fine. It converts the abolition of legal restraint into a form of freedom that will help the full development of personality, and make the love of man and woman more wonderful, more beautiful, and more ennobling.	Да, индивидуализм предполагает многое. Например, социализм разрушает семью. С уничтожением частной собственности, брак в настоящей форме должен исчезнуть. Это - часть программы. Индивидуализм сделает новый брак чудесным. Отменяя легальные ограничения, он делает его свободным, что способствует более полному развитию личности и делает любовь мужчины и женщины ещё прекрасней, ещё благородней,
Jesus knew this. He rejected the claims of family life, although they existed in his day and community in a very marked form. 'Who is my mother? Who are my brothers?' he said, when he was told that they wished to speak to him. When one of his followers asked leave to go and bury his father, 'Let the dead bury the dead,' was his terrible answer. He would allow no claim whatsoever to be made on personality.	Иисус это знал. Он отверг требования семейной жизни, хотя они существовали в его дни в очень явной форме. Кто моя мать? Кто мои братья? - говорил он, когда ему объявили, что они хотят с ним говорить. Когда один из его сопровождавших попросил отлучиться и похоронить отца, "Пусть мертвые хоронят мертвых" - таков был ужасный ответ. Он не мог допустить никакого насилия над личностью, даже, если оно проявлялось в виде сыновьего долга.
And so he who would lead a Christlike life is he who is perfectly and absolutely himself. He may be a great poet, or a great man of science; or a young student at a University, or one who watches sheep upon a moor; or a maker of dramas, like Shakespeare, or a thinker about God, like Spinoza; or a child who plays in a garden, or a fisherman who throws his net into the sea. It does not matter what he is, as long as he realises the perfection of the soul that is within him.	Итак, тот, кто последует Христу, будет совершенен и обретет самого себя. Он может быть великим поэтом, или великим ученым, молодым студентом университета или тем, кто пасет овец на лугу, или пишет стихи как Шекспир, или думает о Боге как Спиноза, или ребенком, играющим в саду, или рыбаком, забрасывающим сеть в море. Не имеет значения, кто он, если он реализует свое совершенство души, сокрытое внутри.
All imitation in morals and in life is wrong. Through the streets of Jerusalem at the present day crawls one who is mad and carries a wooden cross on his shoulders. He is a symbol of the lives that are marred by imitation.	Все подражания в жизни - ошибка. По улицам Иерусалима в настоящее время тащится сумасшедший с деревянным крестом на плечах. Это символ жизней, погубленных подражанием.
Father Damien was Christlike when he went out to live with the lepers, because in such service he realised fully what was best in him. But he was not more Christlike than Wagner when he realised his soul in music; or than Shelley, when he realised his soul in song. There is no one type for man.	Отец Дамиен был подобен Христу, когда решил жить с прокаженными, поскольку, служа им, полностью раскрыл все лучшее, что было в нем. Но он не был более подобен Христу, чем Вагнер, который раскрыл душу в музыке, или Шелли, который раскрыл душу в песне. Нет людей одного типа.
There are as many perfections as there are imperfect men.	Совершенств столько же, сколько и несовершенных людей.
	Естественным результатом установления социализма будет отказ Государства от всякого правления.
	Оно должно отказаться, ибо один мудрый человек сказал много веков перед Христом, что "есть способ оставить человечество в покое, нет способа управлять им".
And while to the claims of charity a man may yield and yet be free, to the claims of conformity no man may yield and remain free at all.
Individualism, then, is what through Socialism we are to attain. As a natural result the State must give up all idea of government. It must give it up because, as a wise man once said many centuries before Christ, there is such a thing as leaving mankind alone; there is no such thing as governing mankind.
All modes of government are failures. Despotism is unjust to everybody, including the despot, who was probably made for better things. Oligarchies are unjust to the many, and ochlocracies are unjust to the few.	Все типы правления ошибочны. Деспотизм несправедлив для каждого члена общества, включая и самого деспота, который, возможно, был создан для лучшего. Олигархии несправедливы для большинства, охлократии несправедливы для немногих.
High hopes were once formed of democracy; but democracy means simply the bludgeoning of the people by the people for the people. It has been found out. I must say that it was high time, for all authority is quite degrading. It degrades those who exercise it, and degrades those over whom it is exercised.	Большие надежды однажды возлагались на демократию. Но демократия означает лишь дубинку, практикуемую людьми во имя людей. Это стало ясным. Но все же, это достижение велико, т.к. любая власть унижает людей. Она унижает тех, кто её представляет и тех, по отношению к которым она применяется.
When it is violently, grossly, and cruelly used, it produces a good effect, by creating, or at any rate bringing out, the spirit of revolt and Individualism that is to kill it. When it is used with a certain amount of kindness, and accompanied by prizes and rewards, it is dreadfully demoralising.	Когда власть сопровождается жестокостью и насилием, она дает положительный эффект, рождая или по крайней мере вызывая дух восстания и индивидуализм, который её должен убить. Когда же она используется с определенной степенью доброты и сопровождается призами и наградами, она ужасно деморализует.
People, in that case, are less conscious of the horrible pressure that is being put on them, and so go through their lives in a sort of coarse comfort, like petted animals, without ever realising that they are probably thinking other people's thoughts, living by other people's standards, wearing practically what one may call other people's second-hand clothes, and never being themselves for a single moment. 'He who would be free,' says a fine thinker, 'must not conform.' And authority, by bribing people to conform, produces a very gross kind of over-fed barbarism amongst us.	Люди в этом случае меньше сознают давление, оказываемое на них государством и живут в унизительном комфорте, как прирученные животные, не понимая, что они думают чужие мысли, живут по чужим стандартам, носят то, что можно назвать поношенной одеждой и не осознают себя. Тот, кто хочет освободиться - говорит мудрец - не должен уступать. А власть, подкупая убеждения людей, вызывает у нас сытое варварство.
With authority, punishment will pass away. This will be a great gain -- a gain, in fact, of incalculable value. As one reads history, not in the expurgated editions written for schoolboys and passmen, but in the original authorities of each time, one is absolutely sickened, not by the crimes that the wicked have committed, but by the punishments that the good have inflicted; and a community is infinitely more brutalised by the habitual employment of punishment, than it is by the occurrence of crime.	Без власти исчезнет и наказание. Это будет великим достижением, действительно бесценного значения. Читая историю не в выхолощенных школьных учебниках, а оригинальных авторов разных времен, становится тошно не от преступлений, совершенных уголовниками, а от наказаний, наложенных праведниками. Общество бесконечно больше развращается привычным применением наказаний, чем случайными преступлениями.
It obviously follows that the more punishment is inflicted the more crime is produced, and most modern legislation has clearly recognized this, and has made it its task to diminish punishment as far as it thinks it can. Wherever it has really diminished it, the results have always been extremely good. The less punishment, the less crime. When there is no punishment at all, crime will either cease to exist, or, if it occurs, will be treated by physicians as a very distressing form of dementia, to be cured by care and kindness. For what are called criminals nowadays are not criminals at all.	Становится очевидным, что чем больше применяется наказаний, тем больше совершается преступлений; современное законодательство это понимает и уменьшает наказание настолько, насколько оно считает возможным. Там, где наказания смягчены, результат чрезвычайно положительный. Чем меньше наказание, тем меньше преступлений. Когда не будет наказаний, преступления или исчезнут, или будут рассматриваться врачами как весьма тяжелая форма психического расстройства, вылечиваемая лекарствами и добротой.
Starvation, and not sin, is the parent of modern crime. That indeed is the reason why our criminals are, as a class, so absolutely uninteresting from any psychological point of view. They are not marvellous Macbeths and terrible Vautrins. They are merely what ordinary respectable, commonplace people would be if they had not got enough to eat.	Голод - а не грех - источник преступлений. Вот почему наши уголовники как класс абсолютно неинтересны с психологической точки зрения. Они не похожи на макбетов и вотринов. Они - это пример того, что стало бы с простыми, обыкновенными, уважаемыми людьми в случае недостатка еды.
When private property is abolished there will be no necessity for crime, no demand for it; it will cease to exist. Of course, all crimes are not crimes against property, though such are the crimes that the English law, valuing what a man has more than what a man is, punishes with the harshest and most horrible severity (if we except the crime of murder, and regard death as worse than penal servitude, a point on which our criminals, I believe, disagree).	Вместе с отменой частной собственности отпадет необходимость в преступлении, и оно исчезнет. Конечно, не все преступления направлены против собственности, хотя именно эти преступления английский закон преследует с максимальной жестокостью (оценивая человека по тому, что он имеет).
But though a crime may not be against property, it may spring from the misery and rage and depression produced by our wrong system of property-holding, and so, when that system is abolished, will disappear. When each member of the community has sufficient for his wants, and is not interfered with by his neighbour, it will not be an object of any interest to him to interfere with any one else.	Преступление может быть не против собственности как таковой, а от нищеты, ярости и депрессии, порожденных системой, построенной на частной собственности и, следовательно, когда система будет устранена, эти преступления исчезнут. Если каждый член общества имеет достаточно необходимых средств и оставлен в покое соседом, у него пропадает интерес вмешиваться в чью-либо жизнь.
Jealousy, which is an extraordinary source of crime in modern life, is an emotion closely bound up with our conceptions of property, and under Socialism and Individualism will die out. It is remarkable that in communistic tribes jealousy is entirely unknown.	Ревность, будучи чрезвычайно сильным источником преступлений в современном мире, тесно связана с понятием собственности и с приходом социализма отомрет. Замечательно, что в коммунистических первобытных племенах ревность совершенно не известна.
Now as the State is not to govern, it may be asked what the State is to do. The State is to be a voluntary association that will organise labour, and be the manufacturer and distributor of necessary commodities. The State is to make what is useful. The individual is to make what is beautiful. And as I have mentioned the word labour, I cannot help saying that a great deal of nonsense is being written and talked nowadays about the dignity of manual labour. There is nothing necessarily dignified about manual labour at all, and most of it is absolutely degrading. It is mentally and morally injurious to man to do anything in which he does not find pleasure, and many forms of labour are quite pleasureless activities, and should be regarded as such. To sweep a slushy crossing for eight hours on a day when the east wind is blowing is a disgusting occupation. To sweep it with mental, moral, or physical dignity seems to me to be impossible. To sweep it with joy would be appalling. Man is made for something better than disturbing dirt. All work of that kind should be done by a machine.	Предположим, государство не будет управлять страной. Спрашивается, что оно тогда будет делать? Государство будет представлять собой свободную ассоциацию, занятую улучшением организации труда, производителем и распределителем материальных благ. Государство производит то, что полезно. Личность - то, что прекрасно. Поскольку я упомянул о труде, не могу не заметить, что сейчас много чепухи говорится и пишется по поводу достоинства ручного труда. Ничего достойного в ручном труде нет, более того, в большинстве случаев он унизителен для человека*. Вообще, для человека является моральным оскорблением выполнять то, в чем он не находит удовольствия и многие формы труда являются таковыми. Подметать грязные улицы в течение 8 часов на пронизывающем ветру - отвратительное занятие. Подметать их с достоинством кажется невероятным. Подметать с радостью - ужасным. Человек создан для более достойной работы, чем убирать грязь. Всю работу подобного рода должны выполнять машины.
And I have no doubt that it will be so. Up to the present, man has been, to a certain extent, the slave of machinery, and there is something tragic in the fact that as soon as man had invented a machine to do his work he began to starve. This, however, is, of course, the result of our property system and our system of competition. One man owns a machine which does the work of five hundred men.	И у меня нет сомнений, что так и будет. До настоящего времени человек в определенной степени являлся рабом машин и есть нечто трагическое в том, что как только машины были изобретены, он начал голодать. Это, конечно же, является следствием нашей собственнической системы и конкуренции. Один человек владеет машиной, заменяющей 500 рабочих.
Five hundred men are, in consequence, thrown out of employment, and, having no work to do, become hungry and take to thieving. The one man secures the produce of the machine and keeps it, and has five hundred times as much as he should have, and probably, which is of much more importance, a great deal more than he really wants. Were that machine the property of all, everybody would benefit by it.	500 человек, следовательно, выброшены на улицу и от голода начинают красть. Один единственный человек владеет машиной и имеет в 500 раз более того, что он должен иметь и что, вероятно, еще важнее, намного больше того, в чем он действительно нуждается. Если бы эта машина была общественной собственностью, каждый мог бы рассчитывать на доход.
It would be an immense advantage to the community. All unintellectual labour, all monotonous, dull labour, all labour that deals with dreadful things, and involves unpleasant conditions, must be done by machinery. Machinery must work for us in coal mines, and do all sanitary services, and be the stoker of steamers, and clean the streets, and run messages on wet days, and do anything that is tedious or distressing.	Это было бы огромным достижением для общества. Весь малоинтеллектуальный, монотонный, тяжелый труд, труд в отвратительных условиях, должен выполняться машинами. Машины должны работать в угольных шахтах и выполнять санитарные функции, кочегарить на пароходах и чистить улицы, развозить письма в дождливые дни, делать утомительную и неприятную работу.
At present machinery competes against man. Under proper conditions machinery will serve man. There is no doubt at all that this is the future of machinery; and just as trees grow while the country gentleman is asleep, so while Humanity will be amusing itself, or enjoying cultivated leisure -- which, and not labour, is the aim of man -- or making beautiful things, or reading beautiful things, or simply contemplating the world with admiration and delight, machinery will be doing all the necessary and unpleasant work. The fact is, that civilisation requires slaves.	В настоящее время машины конкурируют с людьми. В новых условиях машины будут служить людям. Нет сомнений, что в этом лежит будущее машин; и точно так же, как растут деревья, а сельский житель спит, человечество будет развлекать себя или наслаждаться утонченным досугом, который является высшим предназначением человека, а не труд, или создавать прекрасные вещи, или читать прекрасные книги, или просто с изумлением и восторгом изучать мир, - машины же будут выполнять всю необходимую и неприятную работу. Дело в том, что для цивилизации требуются рабы.
The Greeks were quite right there. Unless there are slaves to do the ugly, horrible, uninteresting work, culture and contemplation become almost impossible. Human slavery is wrong, insecure, and demoralising. On mechanical slavery, on the slavery of the machine, the future of the world depends. And when scientific men are no longer called upon to go down to a depressing East End and distribute bad cocoa and worse blankets to starving people, they will have delightful leisure in which to devise wonderful and marvellous things for their own joy and the joy of every one else.	И древние греки были абсолютно правы. До тех пор, пока нет рабов, выполняющих неприятную, утомительную, неинтересную работу, занятие культурой или наукой становится почти невозможным. Человеческое рабство порочное, ненадежное, унизительное. Будущее мира зависит от механического рабства - рабства машин. И когда ученые перестанут ходить в нищий Ист-Энд, распространяя плохой какао и грубые одеяла среди голодающих, они займутся восхитительным делом - созданием чудесных вещей для собственной радости и радости окружающих.
There will be great storages of force for every city, and for every house if required, and this force man will convert into heat, light, or motion, according to his needs. Is this Utopian? A map of the world that does not include Utopia is not worth even glancing at, for it leaves out the one country at which Humanity is always landing. And when Humanity lands there, it looks out, and, seeing a better country, sets sail. Progress is the realisation of Utopias.	В каждом городе будет запасаться большое количество энергии, а если надо и в каждом доме, и эту энергию человек по своему желанию сможет превращать в тепло, свет или движение, сообразно своим потребностям. Это утопия? Но карта мира, на которой не найдется места для утопии не стоит даже того, чтобы на неё смотрели. Это единственная страна, подходящая для человечества. А когда человечество обоснуется в ней, оно будет искать лучшего и если найдет, опять отправится в путь. Прогресс - это реализация утопий.
Now, I have said that the community by means of organisation of machinery will supply the useful things, and that the beautiful things will be made by the individual. This is not merely necessary, but it is the only possible way by which we can get either the one or the other.	Я уже говорил, что общество с помощью машин будет обеспечиваться всем необходимым, а прекрасными вещами займется личность. Это не только необходимо, это единственно возможный путь.
An individual who has to make things for the use of others, and with reference to their wants and their wishes, does not work with interest, and consequently cannot put into his work what is best in him. Upon the other hand, whenever a community or a powerful section of a community, or a government of any kind, attempts to dictate to the artist what he is to do, Art either entirely vanishes, or becomes stereotyped, or degenerates into a low and ignoble form of craft.	Личность, вынуждаемая производить вещи для других, не будет работать с интересом и, следовательно, не сможет воплотить в своей работе то лучшее, что скрыто в ней С другой стороны, когда общество или его влиятельная часть, или правительство всякого рода, пытаются диктовать художнику, что ему делать, искусство или полностью вымирает или становится стереотипным, или деградирует в низкопробное и недостойное ремесленничество.
A work of art is the unique result of a unique temperament. Its beauty comes from the fact that the author is what he is. It has nothing to do with the fact that other people want what they want. Indeed, the moment that an artist takes notice of what other people want, and tries to supply the demand, he ceases to be an artist, and becomes a dull or an amusing craftsman, an honest or a dishonest tradesman.	Произведение искусства - это уникальный результат уникальной личности. Его красота происходит из того, что собой представляет автор. Оно не имеет никакого отношения к тому, чего хотят другие люди. Действительно, в тот момент, когда художник обращается к потребностям других и пытается их удовлетворить, он перестает быть художником, становится развлекающим ремесленником, честным или нечестным торговцем.
He has no further claim to be considered as an artist. Art is the most intense mode of Individualism that the world has known. I am inclined to say that it is the only real mode of Individualism that the world has known. Crime, which, under certain conditions, may seem to have created Individualism, must take cognisance of other people and interfere with them. It belongs to the sphere of action. But alone, without any reference to his neighbours, without any interference, the artist can fashion a beautiful thing; and if he does not do it solely for his own pleasure, he is not an artist at all.	Он не имеет больше права называться художником. Искусство - это наиболее яркое проявление индивидуализма, которое только знает мир. Осмелюсь утверждать, что это единственно истинное проявление индивидуализма. Преступление, которое при определенных условиях может рассматриваться как проявление индивидуализма, задевает других людей. Но без вмешательства со стороны, только по своей воле художник может создать прекрасный образ и если он не делает этого единственно ради своего удовольствия, он - не художник.
And it is to be noted that it is the fact that Art is this intense form of Individualism that makes the public try to exercise over it an authority that is as immoral as it is ridiculous, and as corrupting as it is contemptible. It is not quite their fault. The public has always, and in every age, been badly brought up.	Следует отметить, что к искусству как мощному проявлению индивидуализма, публика постоянно пытается применить власть. Это одновременно аморально и смешно, преступно и достойно сожаления. Но это не совсем её вина. Публика всегда, в каждую эпоху плохо воспитывалась.
They are continually asking Art to be popular, to please their want of taste, to flatter their absurd vanity, to tell them what they have been told before, to show them what they ought to be tired of seeing, to amuse them when they feel heavy after eating too much, and to distract their thoughts when they are wearied of their own stupidity. Now Art should never try to be popular. The public should try to make itself artistic. There is a very wide difference.	Она всегда требовала популярности искусства, стремилась удовлетворить свои вкусы, преувеличивая своё тщеславие. Она требовала, чтобы искусство говорило ей то, что она уже слышала, показывала ей то, что она уже видела, развлекала её после сытного обеда и отвлекала от её собственных глупых мыслей. Искусству никогда не следует стремиться к популярности. Напротив, публика должна стремиться быть артистичной. В этом их большое отличие.
If a man of science were told that the results of his experiments, and the conclusions that he arrived at, should be of such a character that they would not upset the received popular notions on the subject, or disturb popular prejudice, or hurt the sensibilities of people who knew nothing about science; if a philosopher were told that he had a perfect right to speculate in the highest spheres of thought, provided that he arrived at the same conclusions as were held by those who had never thought in any sphere at all -- well, nowadays the man of science and the philosopher would be considerably amused.	Если бы ученому сказали, что результаты его экспериментов и выводы, к которым он пришел, должны быть такого свойства, чтобы не будоражить известные понятия, не нарушать известные предрассудки и не задевать чувства тех, кто ничего не смыслит в науке; если бы философу сказали, что у него есть совершеннейшее право рассуждать о высшей материи при условии, что он придет к тем же выводам, что и те, кто вообще ни о чем не думает, то, наверное, и ученый, и философ сильно бы удивились.
Yet it is really a very few years since both philosophy and science were subjected to brutal popular control, to authority in fact -- the authority of either the general ignorance of the community, or the terror and greed for power of an ecclesiastical or governmental class.	И тем не менее, философия и наука подвергаются грубому общественному контролю, подвластны "верхушке", состоящей либо из невежд, либо из жаждущих власти представителей духовных и правящих классов.
Of course, we have to a very great extent got rid of any attempt on the part of the community, or the Church, or the Government, to interfere with the individualism of speculative thought, but the attempt to interfere with the individualism of imaginative art still lingers. In fact, it does more than linger; it is aggressive, offensive, and brutalising.	Конечно, мы в значительной мере пресекли попытки со стороны общественного мнения, церкви, и правительства вмешиваться в индивидуализм мысли, но попытка помешать индивидуализму в искусстве продолжается. В действительности она не просто продолжается, она становится агрессивной, жестокой и вредной.
In England, the arts that have escaped best are the arts in which the public take no interest. Poetry is an instance of what I mean. We have been able to have fine poetry in England because the public do not read it, and consequently do not influence it. The public like to insult poets because they are individual, but once they have insulted them, they leave them alone. In the case of the novel and the drama, arts in which the public do take an interest, the result of the exercise of popular authority has been absolutely ridiculous. No country produces such badly written fiction, such tedious, common work in the novel form, such silly, vulgar plays as England. It must necessarily be so.	В Англии лучше всего сохраняются искусства, которыми публика не интересуется. Поэзия являет собой пример такого искусства. В Англии имеются образцы отличной поэзии, потому что публика её не читает и, следовательно, на неё не влияет. Публика может задевать поэтов, потому что они обладают индивидуальностью, но задев их, она оставляет их в покое. Если взять роман или драму, т.е. виды искусства, где публика проявляет интерес, результат её влияния поистине смехотворен. Ни в одной стране нет таких скверных, таких нудных романов, таких глупых и вульгарных пьес, как в Англии. Это легко объяснить.
The popular standard is of such a character that no artist can get to it. It is at once too easy and too difficult to be a popular novelist. It is too easy, because the requirements of the public as far as plot, style, psychology, treatment of life, and treatment of literature are concerned are within the reach of the very meanest capacity and the most uncultivated mind.	Стандарт публики таков, что ни один художник не в состоянии приспособиться. Одновременно легко и сложно быть популярным романистом. Легко, потому что требования публики в отношении сюжета, стиля, психологии, жизнеописания или литературного жанра отвечают самому низкому уровню и неразвитому воображению.
It is too difficult, because to meet such requirements the artist would have to do violence to his temperament, would have to write not for the artistic joy of writing, but for the amusement of half-educated people, and so would have to suppress his individualism, forget his culture, annihilate his style, and surrender everything that is valuable in him.	Трудно, потому что удовлетворить этим требованиям - значит восстать против своих чувств, писать не ради артистического удовольствия, а ради умиления полуобразованных людей и, следовательно, подавлять свой индивидуализм, забыть о своей культуре, разрушить свой стиль и предать все ценное, что есть у художника.
In the case of the drama, things are a little better: the theatre-going public like the obvious, it is true, but they do not like the tedious; and burlesque and farcical comedy, the two most popular forms, are distinct forms of art. Delightful work may be produced under burlesque and farcical conditions, and in work of this kind the artist in England is allowed very great freedom. It is when one comes to the higher forms of the drama that the result of popular control is seen.	В драматическом искусстве дело обстоит несколько лучше: театральная публика любит очевидные вещи, но не любит скучных вещей. Поэтому бурлеск и фарс, наиболее популярные жанры комедии, остались отличительной формой искусства. В этом направлении художнику предоставляется полная свобода. Когда же речь заходит о высшей драматургической форме, результат влияния публики налицо.
The one thing that the public dislike is novelty. Any attempt to extend the subject-matter of art is extremely distasteful to the public; and yet the vitality and progress of art depend in a large measure on the continual extension of subject-matter. The public dislike novelty because they are afraid of it. It represents to them a mode of Individualism, an assertion on the part of the artist that he selects his own subject, and treats it as he chooses. The public are quite right in their attitude. Art is Individualism, and Individualism is a disturbing and disintegrating force. Therein lies its immense value. For what it seeks to disturb is monotony of type, slavery of custom, tyranny of habit, and the reduction of man to the level of a machine.	Одну вещь публика не любит - новизну. Любая попытка расширить смысл наталкивается на сопротивление, в то время как прогресс в искусстве в большой степени зависит именно от постоянного расширения его смысла. Публика не любит новизну, потому что боится её. Новизна представляется проявлением Индивидуализма, требованием художника выбирать и общаться с предметом искусства по-своему. И публика совершенно права. Искусство - это Индивидуализм, будоражащая и разрушающая сила. В этом заключается его бесценное значение. Он разбивает стереотипы, рабство привычек, тиранию обыденности и сведение человека к уровню машин.
In Art, the public accept what has been, because they cannot alter it, not because they appreciate it. They swallow their classics whole, and never taste them. They endure them as the inevitable, and as they cannot mar them, they mouth about them. Strangely enough, or not strangely, according to one's own views, this acceptance of the classics does a great deal of harm. The uncritical admiration of the Bible and Shakespeare in England is an instance of what I mean.	В искусстве публика принимает прошлое, потому как она не может его изменить, а не потому что она его понимает. Публика проглатывает классиков целиком, не пережевывая и не ощущая вкуса. Она терпит их как нечто неизбежное, и так как не может их запятнать, болтает о них. Может показаться странным (или нет, в зависимости от точки зрения), но такое принятие классиков причиняет большой вред. Я имею ввиду пример некритического восхищения Библией или Шекспиром в Англии.
With regard to the Bible, considerations of ecclesiastical authority enter into the matter, so that I need not dwell upon the point.	Я не буду развивать свою мысль относительно Библии, так как здесь встают проблемы духа.
But in the case of Shakespeare it is quite obvious that the public really see neither the beauties nor the defects of his plays. If they saw the beauties, they would not object to the development of the drama; and if they saw the defects, they would not object to the development of the drama either. The fact is, the public make use of the classics of a country as a means of checking the progress of Art. They degrade the classics into authorities. They use them as bludgeons for preventing the free expression of Beauty in new forms.	Но в случае Шекспира совершенно ясно, что публика действительно не видит ни красоты, ни недостатков в его пьесах. Если бы она видела красоту, она не возражала бы против развития драмы. На самом деле, публика использует классиков как средство для оценки прогресса в Искусстве. Она сводит классиков к авторитетам. Она использует их в качестве дубинки против свободного выражения Красоты в новых формах.
They are always asking a writer why he does not write like somebody else, or a painter why he does not paint like somebody else, quite oblivious of the fact that if either of them did anything of the kind he would cease to be an artist. A fresh mode of Beauty is absolutely distasteful to them, and whenever it appears they get so angry and bewildered that they always use two stupid expressions -- one is that the work of art is grossly unintelligible; the other, that the work of art is grossly immoral.	Публика всегда спрашивает писателя, почему он не пишет как кто-нибудь другой, или художника, почему тот не рисует, как кто-нибудь другой, совершенно выпуская из вида факт, что, если бы каждый из них делал нечто подобное - он перестал бы быть художником. Обновленное представление о Красоте совершенно неприемлемо для публики, и если оно появляется, публика негодует и приводит два глупейших аргумента: что произведение искусства крайне примитивное и крайне аморальное.
What they mean by these words seems to me to be this. When they say a work is grossly unintelligible, they mean that the artist has said or made a beautiful thing that is new; when they describe a work as grossly immoral, they mean that the artist has said or made a beautiful thing that is true. The former expression has reference to style; the latter to subject-matter. But they probably use the words very vaguely, as an ordinary mob will use ready-made paving-stones.	Мне кажется, я знаю, что публика подразумевает под этими словами. Когда она говорит, что произведение крайне примитивное - это значит художник сказал или сделал прекрасную вещь, обладающую новизной; когда она наклеивает ярлык аморальности - это значит, что вещь не только прекрасна, но и правдива. Первое заявление относится к стилю, второе к самой сути. Характеристика произведению дается весьма туманная, так как толпа всегда использует готовые избитые клише.
There is not a single real poet or prose-writer of this century, for instance, on whom the British public have not solemnly conferred diplomas of immorality,	Наверное, не найдется ни одного стоящего поэта, которому британская публика торжественно не присвоила диплом аморальности.
and these diplomas practically take the place, with us, of what in France is the formal recognition of an Academy of Letters, and fortunately make the establishment of such an institution quite unnecessary in England.
Of course, the public are very reckless in their use of the word. That they should have called Wordsworth an immoral poet, was only to be expected. Wordsworth was a poet. But that they should have called Charles Kingsley an immoral novelist is extraordinary. Kingsley's prose was not of a very fine quality. Still, there is the word, and they use it as best they can. An artist is, of course, not disturbed by it. The true artist is a man who believes absolutely in himself, because he is absolutely himself.	Конечно, публика любит это определение. То, что она объявит Водсворта аморальным поэтом, можно было ожидать. Но то, что она назвала Чарльза Кингсли аморальным романистом - удивительно. Проза Кингсли не самого лучшего качества. Так или иначе, это слово используется при каждом удобном случае. Художник, конечно же, не должен обращать на него внимания. Настоящий художник - это человек, который абсолютно верит в себя, являясь абсолютно самим собой.
But I can fancy that if an artist produced a work of art in England that immediately on its appearance was recognized by the public, through their medium, which is the public Press, as a work that was quite intelligible and highly moral, he would begin seriously to question whether in its creation he had really been himself at all, and consequently whether the work was not quite unworthy of him, and either of a thoroughly second-rate order, or of no artistic value whatsoever.	Если бы в Англии работе художника сразу же давалась высокая оценка в нравственном и интеллектуальном отношениях, у художника должны были бы возникнуть подозрения относительно своего произведения.
Perhaps, however, I have wronged the public in limiting them to such words as 'immoral,' 'unintelligible,' 'exotic,' and 'unhealthy.' There is one other word that they use. That word is 'morbid.' They do not use it often. The meaning of the word is so simple that they are afraid of using it. Still, they use it sometimes, and, now and then, one comes across it in popular newspapers. It is, of course, a ridiculous word to apply to a work of art. For what is morbidity but a mood of emotion or a mode of thought that one cannot express?	Возможно, однако, я недооценил публику, сведя её высказывания к словам "примитивный", "аморальный", "экзотичный" и "нездоровый". Она употребляет еще одно слово - "болезненный". Употребляет не часто. Значение слова настолько очевидно, что публика остерегается его. И все-таки время от времени использует. Конечно же, смешно его применять по отношению к искусству. Болезненность - это больные чувства и мысли.
The public are all morbid, because the public can never find expression for anything. The artist is never morbid. He expresses everything. He stands outside his subject, and through its medium produces incomparable and artistic effects. To call an artist morbid because he deals with morbidity as his subject-matter is as silly as if one called Shakespeare mad because he wrote King Lear.	Публика болезненна, т.к. не может ничего выразить как следует, художник никогда таковым не является. Он выражает всё. Он стоит вне своего предмета искусства и производит несравненный художественный эффект. Называть художника "болезненным" только потому что он встречает болезненность в предмете своего творчества, так же глупо, как провозглашать Шекспира сумасшедшим потому, что он написал Короля Лира.
On the whole, an artist in England gains something by being attacked. His individuality is intensified. He becomes more completely himself. Of course, the attacks are very gross, very impertinent, and very contemptible. But then no artist expects grace from the vulgar mind, or style from the suburban intellect. Vulgarity and stupidity are two very vivid facts in modern life. One regrets them, naturally. But there they are. They are subjects for study, like everything else. And it is only fair to state, with regard to modern journalists, that they always apologise to one in private for what they have written against one in public.	Вообще говоря, художник в Англии кое-что и приобретает в результате нападок. Его индивидуальность укрепляется. Он становится все более самим собой. Конечно, нападки очень грубы, бестактны и унизительны. Но, в конце концов, никакой художник не ждет изысканности от невежд или культуры от недоучек. Вульгарность и глупость - вот два живых примера современной жизни. Естественно, об этом сожалеешь. Но они по-прежнему с нами. Они - предмет для изучения как и все остальное. И будет справедливым заметить, что современные журналисты всегда лично извиняются перед теми, кого они нещадно критиковали публично.
Within the last few years two other adjectives, it may be mentioned, have been added to the very limited vocabulary of art-abuse that is at the disposal of the public. One is the word 'unhealthy,' the other is the word 'exotic.' The latter merely expresses the rage of the momentary mushroom against the immortal, entrancing, and exquisitely lovely orchid. It is a tribute, but a tribute of no importance. The word 'unhealthy,' however, admits of analysis. It is a rather interesting word. In fact, it is so interesting that the people who use it do not know what it means.	За последние несколько лет еще два эпитета добавились к и так весьма ограниченному словарю нападок на искусство. Одно из них "нездоровый", другое - "экзотичный". Последнее означает всего лишь мгновенную ярость против бессмертной, чарующей и прекрасной орхидеи. Это дань, но дань никому не нужная. Слово "нездоровый", напротив, предполагает анализ. Весьма интересное слово. Настолько интересное, что люди, которые используют, его сами не знают, что оно значит.
What does it mean? What is a healthy or an unhealthy work of art?	Что же все-таки оно значит? Что такое вообще здоровое или нездоровое искусство?
All terms that one applies to a work of art, provided that one applies them rationally, have reference to either its style or its subject, or to both together. From the point of view of style, a healthy work of art is one whose style recognises the beauty of the material it employs, be that material one of words or of bronze, of colour or of ivory, and uses that beauty as a factor in producing the ?sthetic effect. From the point of view of subject, a healthy work of art is one the choice of whose subject is conditioned by the temperament of the artist, and comes directly out of it.	Все определения, касающиеся искусства (предполагая, что их дают сознательно) относятся либо к стилю, либо к самому предмету, либо к обоим вместе. С точки зрения стиля здоровое произведение искусства отличается тем, что стиль отвечает красоте используемого материала, будь он словами или бронзой, краской или слоновой костью, и использует эту красоту для достижения художественного эффекта. С точки зрения предмета, здоровое искусство - это такое искусство, для которого выбор предмета обусловлен темпераментом художника и вытекает непосредственно из него.
In fine, a healthy work of art is one that has both perfection and personality. Of course, form and substance cannot be separated in a work of art; they are always one. But for purposes of analysis, and setting the wholeness of ?sthetic impression aside for a moment, we can intellectually so separate them. An unhealthy work of art, on the other hand, is a work whose style is obvious, old-fashioned, and common, and whose subject is deliberately chosen, not because the artist has any pleasure in it, but because he thinks that the public will pay him for it. In fact, the popular novel that the public call healthy is always a thoroughly unhealthy production; and what the public call an unhealthy novel is always a beautiful and healthy work of art.	В итоге, здоровое произведение искусства - это совершенство и личность. Конечно, форма и содержание не могут быть отделены в произведении искусства. Но в целях анализа, отбрасывая общее эстетическое впечатление на минуту, мы можем мысленно отделить их. Нездоровое произведение искусства, с другой стороны, - это работа, стиль которой избит, а предмет выбран произвольно. И не потому, что художнику это нравится, а потому что он думает, что публика ему заплатит. Фактически, "популярный", "здоровый" по мнению публики роман, - всегда нездоровая продукция и наоборот.
I need hardly say that I am not, for a single moment, complaining that the public and the public press misuse these words. I do not see how, with their lack of comprehension of what Art is, they could possibly use them in the proper sense. I am merely pointing out the misuse; and as for the origin of the misuse and the meaning that lies behind it all, the explanation is very simple.	Нет нужды говорить, что я ни на одно мгновение не жалею о том, что публика и её пресса путают эти слова. Я не виду, как с их непониманием сущности искусства, они могли бы правильно их употреблять. Я просто указываю на несоответствие, а что касается его происхождения, то объяснение весьма простое.
It comes from the barbarous conception of authority. It comes from the natural inability of a community corrupted by authority to understand or appreciate Individualism. In a word, it comes from that monstrous and ignorant thing that is called Public Opinion, which, bad and well-meaning as it is when it tries to control action, is infamous and of evil meaning when it tries to control Thought or Art.	Оно вытекает из варварского определения власти. Оно вытекает из естественной неспособности общества, обкраденного властью, понять или оценить Индивидуализм. Одним словом, оно происходит из чудовищной и невежественной вещи, называемой общественным мнением, которое более или менее успешно пытается контролировать поступки, бесславно и жестоко в своей попытке контролировать Мысль или Искусство.
Indeed, there is much more to be said in favour of the physical force of the public than there is in favour of the public's opinion. The former may be fine. The latter must be foolish. It is often said that force is no argument. That, however, entirely depends on what one wants to prove. Many of the most important problems of the last few centuries, such as the continuance of personal government in England, or of feudalism in France, have been solved entirely by means of physical force.	Много хорошего можно сказать о физической силе публики и очень мало о её умственной силе. Первое может быть чудесно. Второе, наверное, глупо. Часто говорят, что сила - не аргумент. Однако это полностью зависит от того, что пытаются доказать. Многие из важнейших проблем за последние столетия, такие как монархическое правление в Англии или феодализм во Франции, решались главным образом силой.
The very violence of a revolution may make the public grand and splendid for a moment. It was a fatal day when the public discovered that the pen is mightier than the paving-stone, and can be made as offensive as the brickbat. They at once sought for the journalist, found him, developed him, and made him their industrious and well-paid servant. It is greatly to be regretted, for both their sakes.	Ярость революции может сделать публику великолепной на какой-то момент. Но затем публика обнаруживает, что перо сильнее булыжника и может ранить так же сильно. Тогда она бросается к журналисту, приручает, вскармливает его и делает из него изощренного, хорошо оплачиваемого слугу. Обе стороны достойны сожаления.
Behind the barricade there may be much that is noble and heroic. But what is there behind the leading-article but prejudice, stupidity, cant, and twaddle? And when these four are joined together they make a terrible force, and constitute the new authority.	За баррикадой все может быть и благородно и героично. Но что стоит за передовицей кроме предрассудков, глупости и чванства? И когда они соединяются, они ужасно сильны, эта новая власть.
In old days men had the rack. Now they have the Press. That is an improvement certainly. But still it is very bad, and wrong, and demoralising. Somebody -- was it Burke? -- called journalism the fourth estate. That was true at the time, no doubt. But at the present moment it really is the only estate. It has eaten up the other three. The Lords Temporal say nothing, the Lords Spiritual have nothing to say, and the House of Commons has nothing to say and says it. We are dominated by Journalism.	В старое время у людей были орудия для пыток. Теперь у них есть Пресса. Конечно же, это значительный прогресс. Но он по-прежнему деморализует. Кто-то, кажется Бурке, назвал журнализм четвертым сословием. В то время было так, без сомнения. Сейчас же журнализм - единственное сословие. Он проглотил остальные три. Членам Палаты лордов, эпископам и членам Палаты общин нечего сказать. За них говорят журналисты.
In America the President reigns for four years, and Journalism governs for ever and ever. Fortunately, in America, Journalism has carried its authority to the grossest and most brutal extreme. As a natural consequence it has begun to create a spirit of revolt.	В Америке президент правит четыре года, а журналисты вечно. К счастью, в Америке, журналисты дошли до крайности своей грубостью и властью. Естественно за этим последовало возрождение протеста.
People are amused by it, or disgusted by it, according to their temperaments. But it is no longer the real force it was. It is not seriously treated. In England, Journalism, except in a few well-known instances, not having been carried to such excesses of brutality, is still a great factor, a really remarkable power. The tyranny that it proposes to exercise over people's private lives seems to me to be quite extraordinary. The fact is that the public have an insatiable curiosity to know everything, except what is worth knowing. Journalism, conscious of this, and having tradesman-like habits, supplies their demands.	Люди могут любить или отвергать журнализм, в зависимости от своих предпочтений. Но он более не является действительной силой. Его не принимают всерьез. В Англии журналисты, за исключением нескольких хорошо известных случаев, не достигли таких вершин скотства и поэтому остаются пока влиятельной властью. Тирания, которую журнализм распространяет на личную жизнь людей, кажется мне особенно тяжкой. Факт остается фактом: публика проявляет ненасытный интерес ко всему, за исключением того, что действительно надо знать. Журналисты, сознавая это, с ремесленнической ухваткой удовлетворяют этим запросам.
In centuries before ours the public nailed the ears of journalists to the pump. That was quite hideous. In this century journalists have nailed their own ears to the keyhole. That is much worse. And what aggravates the mischief is that the journalists who are most to blame are not the amusing journalists who write for what are called Society papers.	В древние времена людей, которые подслушивали или подсматривали, прибивали на площадях. Это было ужасно. В настоящее время журналисты прибивают собственные уши к замочной скважине. Это еще хуже. Положение осложняется еще и тем, что наибольший вред причиняют не те журналисты, которые развлекают публику в так называемых светских журналах,
The harm is done by the serious, thoughtful, earnest journalists, who solemnly, as they are doing at present, will drag before the eyes of the public some incident in the private life of a great statesman, of a man who is a leader of political thought as he is a creator of political force, and invite the public to discuss the incident, to exercise authority in the matter, to give their views: and not merely to give their views, but to carry them into action, to dictate to the man upon all other points, to dictate to his party, to dictate to his country; in fact, to make themselves ridiculous, offensive, and harmful. The private lives of men and women should not be told to the public. The public have nothing to do with them at all.	а серьёзные, вдумчивые журналисты, торжественно протаскивающие перед глазами публики случаи из частной жизни выдающихся политических деятелей, лидеров политической мысли. Они приглашают публику обсудить какую-нибудь сторону их жизни, проявить власть в этом вопросе, высказать свое мнение, и не только высказать, но и провести его в жизнь, продиктовать партии и стране. Личная жизнь мужчин или женщин не должна выносится на публику. Публике не должно быть дела до неё вообще.
In France they manage these things better. There they do not allow the details of the trials that take place in the divorce courts to be published for the amusement or criticism of the public. All that the public are allowed to know is that the divorce has taken place and was granted on petition of one or other or both of the married parties concerned. In France, in fact, they limit the journalist, and allow the artist almost perfect freedom. Here we allow absolute freedom to the journalist, and entirely limit the artist.	Во Франции дела обстоят получше. Там не разрешается выносить детали, например бракоразводных процессов на обсуждение публики или ради её развлечения. Во Франции действительно ограничивается деятельность журналиста и предоставляется полная свобода художнику. У нас же допускается абсолютная свобода журналисту и ограничивается художник.
English public opinion, that is to say, tries to constrain and impede and warp the man who makes things that are beautiful in effect, and compels the journalist to retail things that are ugly, or disgusting, or revolting in fact, so that we have the most serious journalists in the world and the most indecent newspapers. It is no exaggeration to talk of compulsion. There are possibly some journalists who take a real pleasure in publishing horrible things, or who, being poor, look to scandals as forming a sort of permanent basis for an income.	Мнение английской публики, другими словами, всячески сдерживает и извращает художника, и в то же время поощряет журналиста публиковать сомнительные статьи. Случилось так, что у нас самые серьёзные в мире журналисты и самые недостойные газеты. Я имею в виду принуждение и я не преувеличиваю. Найдутся, возможно, некоторые журналисты, получающие наслаждение от публикаций недостойных вещей, или, которые будучи бедными, ищут скандалов для заработка.
But there are other journalists, I feel certain, men of education and cultivation, who really dislike publishing these things, who know that it is wrong to do so, and only do it because the unhealthy conditions under which their occupation is carried on, oblige them to supply the public with what the public wants, and to compete with other journalists in making that supply as full and satisfying to the gross popular appetite as possible. It is a very degrading position for any body of educated men to be placed in, and I have no doubt that most of them feel it acutely.	Но я уверен, что есть и другие журналисты, люди образованные и воспитанные, ненавидящие подобные публикации и понимающие какой вред они наносят, но публикующиеся только потому, что нездоровая атмосфера, окружающая их, требует потакать вкусам публики и соревноваться с другими журналистами за полное удовлетворение её аппетита. Это очень развращающая позиция для нашего образованного писателя, и я не сомневаюсь, что он это остро чувствует.
However, let us leave what is really a very sordid side of the subject, and return to the question of popular control in the matter of Art, by which I mean Public Opinion dictating to the artist the form which he is to use, the mode in which he is to use it, and the materials with which he is to work. I have pointed out that the arts which had escaped best in England are the arts in which the public have not been interested.	Однако давайте оставим эту тяжелую тему и возвратимся к вопросу об общественном контроле над искусством. Я имею в виду то, что общественное мнение диктует художнику его форму, его стиль, его материал. Я уже отмечал, что в Англии сохранились прежде всего те искусства, к которых публика была безразлична.
They are, however, interested in the drama, and as a certain advance has been made in the drama within the last ten or fifteen years it is important to point out that this advance is entirely due to a few individual artists refusing to accept the popular want of taste as their standard, and refusing to regard Art as a mere matter of demand and supply. With his marvellous and vivid personality, with a style that has really a true colour-element in it, with his extraordinary power, not over mere mimicry but over imaginative and intellectual creation, Mr. Irving, had his sole object been to give the public what they wanted, could have produced the commonest plays in the commonest manner, and made as much success and money as a man could possibly desire.	Она интересуется, однако, драмой, определенное развитие которой произошло за последние 10-15 лет, потому что несколько художников отличающихся индивидуальностью отказались принять общественную установку и рассматривать Искусство в сфере спроса и предложения. Обладая замечательной личностью, со свойственной ей темпераментом и необыкновенным воображением и интеллектом, м-р Ирвинг мог бы легко достичь успеха у публики, произведя обыкновенные вещи и заработать столько денег, сколько вообще можно пожелать.
But his object was not that. His object was to realise his own perfection as an artist, under certain conditions and in certain forms of Art.	Но цель его была иной: реализовать свое художественное дарование во определенных условиях и в определенный вид искусства.
At first he appealed to the few: now he has educated the many. He has created in the public both taste and temperament. The public appreciate his artistic success immensely. I often wonder, however, whether the public understand that that success is entirely due to the fact that he did not accept their standard, but realised his own.	Сначала он обращался лишь к немногим, сейчас он учит многих. Он развил у публики вкус и характер. Публика глубоко ценит его успех. Но я часто думаю, знает ли публика, что этот успех произошел целиком из-за того, что м-р Ирвинг не принял её стандарт, а реализовал свой собственный.
With their standard the Lyceum would have been a sort of second-rate booth, as some of the popular theatres in London are at present. Whether they understand it or not, the fact however remains, that taste and temperament have, to a certain extent, been created in the public, and that the public is capable of developing these qualities. The problem then is, why do not the public become more civilised? They have the capacity. What stops them?	С её стандартом Лицей стал бы второсортным балаганом, какими являются сейчас популярные театры в Лондоне. Понимают ли публика это или нет, но факт остается фактом: вкус и характер в определенной степени у нее развился, и она в состоянии развивать эти качества далее. Тогда возникает вопрос, почему же публика не становится более цивилизованной? У неё есть способности. Что её останавливает?
The thing that stops them, it must be said again, is their desire to exercise authority over the artists and over works of art. To certain theatres, such as the Lyceum and the Haymarket, the public seem to come in a proper mood. In both of these theatres there have been individual artists, who have succeeded in creating in their audiences -- and every theatre in London has its own audience -- the temperament to which Art appeals. And what is that temperament? It is the temperament of receptivity. That is all.	То, что её останавливает (надо подчеркнуть еще раз) - это желание проявить власть над художниками и произведениями искусства. Для некоторых театров, таких как Лицей или Хэймаркет, публика подбирается особая. В обоих этих театрах работают художники с яркой индивидуальностью, которым удалось создать свою аудиторию, и каждый театр в Лондоне имеет свою аудиторию, свой характер, к которому взывает Искусство. А от чего зависит этот характер? Только от восприятия.
If a man approaches a work of art with any desire to exercise authority over it and the artist, he approaches it in such a spirit that he cannot receive any artistic impression from it at all. The work of art is to dominate the spectator: the spectator is not to dominate the work of art. The spectator is to be receptive. He is to be the violin on which the master is to play. And the more completely he can suppress his own silly views, his own foolish prejudices, his own absurd ideas of what Art should be, or should not be, the more likely he is to understand and appreciate the work of art in question.	Если человек подходит к произведению искусства с желанием проявить власть над ним или художником - он не получает никакого художественного впечатления. Произведение искусства должно воздействовать на зрителя, а не наоборот. Зритель должен быть восприимчив. Он должен быть скрипкой, на которой играет художник. И чем более полно он подавляет в себе глупые мнения и предрассудки в отношении Искусства, тем скорее он поймет и оценит творение.
This is, of course, quite obvious in the case of the vulgar theatre-going public of English men and women. But it is equally true of what are called educated people. For an educated person's ideas of Art are drawn naturally from what Art has been, whereas the new work of art is beautiful by being what Art has never been; and to measure it by the standard of the past is to measure it by a standard on the rejection of which its real perfection depends.	Это очевидно по отношению к нашей театральной публике в Англии. Но это также верно в отношении т.н.образованных людей. Идеи образованных людей исходят из того, чем было Искусство, в то время как новое творение прекрасно, потому как такого еще не было, и оценивать его по стандартам прошлого значит выбрать в качестве стандарта то, что оно как раз опровергает.
A temperament capable of receiving, through an imaginative medium, and under imaginative conditions, new and beautiful impressions, is the only temperament that can appreciate a work of art.	Единственно верный путь постичь новое и прекрасное - это путь своего воображения.
And true as this is in a case of the appreciation of sculpture and painting, it is still more true of the appreciation of such arts as the drama. For a picture and a statue are not at war with Time. They take no account of its succession. In one moment their unity may be apprehended. In the case of literature it is different. Time must be traversed before the unity of effect is realised. And so, in the drama, there may occur in the first act of the play something whose real artistic value may not be evident to the spectator till the third or fourth act is reached. Is the silly fellow to get angry and call out, and disturb the play, and annoy the artists?	Это верно для оценки скульптуры или живописи. Картина или статуя не воюют со Временем. Они не подвластны ходу Времени. Их сущность может быть оценена мгновенно. Другое дело - литература. Она требует времени для осмысления. В драме также требуется время на осмысление: в первом акте может произойти нечто, художественная ценность которого откроется зрителю лишь в третьем или четвертом актах. Будут ли зрители негодовать или выкрикивать из зала, нарушая ход спектакля?
No. The honest man is to sit quietly, and know the delightful emotions of wonder, curiosity, and suspense. He is not to go to the play to lose a vulgar temper. He is to go to the play to realise an artistic temperament. He is to go to the play to gain an artistic temperament. He is not the arbiter of the work of art. He is one who is admitted to contemplate the work of art, and, if the work be fine, to forget in its contemplation all the egotism that mars him -- the egotism of his ignorance, or the egotism of his information.	Нет. Они будут тихо сидеть и восхищаться ожидая, и замирать от удивления. Человек идет на спектакль не выплескивать низменные чувства. Он идет на спектакль развивать свой художественный вкус. Он не судья в искусстве. Он посвящается в тайны искусства, забывает об эгоизме, происходящем от невежества или избытка информации.
The point about the drama is hardly, I think, sufficiently recognized. I can quite understand that were Macbeth produced for the first time before a modern London audience, many of the people present would strongly and vigorously object to the introduction of the witches in the first act, with their grotesque phrases and their ridiculous words. But when the play is over one realises that the laughter of the witches in Macbeth is as terrible as the laughter of madness in Lear, more terrible than the laughter of Iago in the tragedy of the Moor. No spectator of art needs a more perfect mood of receptivity than the spectator of a play. The moment he seeks to exercise authority he becomes the avowed enemy of Art, and of himself. Art does not mind. It is he who suffers.	Это особенно касается драмы. Если бы Макбет ставили впервые сегодня, многие наверное оспаривали бы появление ведьм в первом акте с их гротескным смехом. Но по окончании спектакля становится понятным, что ведьмин смех в Макбете так же ужасен, как безумный смех Лира, более ужасен, чем смех Яго при виде трагедии Мавра. Требования к восприимчивости драмы особые. В момент, когда публика стремится употребить власть, она провозглашает себя врагом искусства. Искусство не страдает. Страдает публика.
With the novel it is the same thing. Popular authority and the recognition of popular authority are fatal. Thackeray's Esmond is a beautiful work of art because he wrote it to please himself. In his other novels, in Pendennis, in Philip, in Vanity Fair even, at times, he is too conscious of the public, and spoils his work by appealing directly to the sympathies of the public, or by directly mocking at them. A true artist takes no notice whatever of the public. The public are to him non-existent. He has no poppied or honeyed cakes through which to give the monster sleep or sustenance. He leaves that to the popular novelist.	С романом происходит то же самое. Власть публики и признание её власти фатальны. "Эзмонд" Теккерея - прекрасное произведение искусства, потому что он написал его для себя. В других своих романах "Пенденнис", "Филип" и даже в "Ярмарке тщеславия" он слишком много думает о публике и портит свою работу, обращаясь к симпатиям публики или насмехаясь над нею. Публика не должна существовать для настоящего художника. У него нет успокоительных таблеток для этого монстра.
One incomparable novelist we have now in England, Mr. George Meredith. There are better artists in France, but France has no one whose view of life is so large, so varied, so imaginatively true. There are tellers of stories in Russia who have a more vivid sense of what pain in fiction may be. But to him belongs philosophy in fiction. His people not merely live, but they live in thought. One can see them from myriad points of view. They are suggestive. There is soul in them and around them.	Один несравненный романист сейчас в Англии - м-р Мередит. Во Франции есть лучшие художники, но никого с таким кругозором, с такой правдой воображения. В России, правда, есть рассказчики с более живым чувством в прозе. Но ему принадлежит философия. Его люди не только живут, но и мыслят. Их видно с тысяч точек зрения. Они суггестивны. В них есть душа. И вокруг них тоже.
They are interpretative and symbolic. And he who made them, those wonderful, quickly moving figures, made them for his own pleasure, and has never asked the public what they wanted, has never cared to know what they wanted, has never allowed the public to dictate to him or influence him in any way, but has gone on intensifying his own personality, and producing his own individual work. At first none came to him. That did not matter. Then the few came to him. That did not change him. The many have come now. He is still the same. He is an incomparable novelist.	Они многосказательны и символичны. Автор этих замечательных, живых героев создал их ради собственного удовольствия, никогда не спрашивая публику, чего она хочет, никогда этим не интересуясь, никогда не позволяя публике диктовать или влиять на него. Он развил свою индивидуальность и произвел свой неповторимый труд. Сначала никто не обратил на него внимания. Он не сдавался. Затем его оценили некоторые. Это его не изменило. Сейчас у него много поклонников. Он по-прежнему остался верен себе, и он несравненный писатель.
With the decorative arts it is not different. The public clung with really pathetic tenacity to what I believe were the direct traditions of the Great Exhibition of international vulgarity, traditions that were so appalling that the houses in which people lived were only fit for blind people to live in. Beautiful things began to be made, beautiful colours came from the dyer's hand, beautiful patterns from the artist's brain, and the use of beautiful things and their value and importance were set forth.	С декоративным искусством то же самое. Публика изо всех сил цепляется за вульгарные традиции. И что мы имеем? Ужасные дома, жить в которых могут разве что слепые. Но начали появляться прекрасные вещи: прекрасные цвета выходят из рук красильщиков, прекрасные образы из голов художников. Все эти прекрасные вещи нашли свое применение и цену.
The public were really very indignant. They lost their temper. They said silly things. No one minded. No one was a whit the worse. No one accepted the authority of public opinion. And now it is almost impossible to enter any modern house without seeing some recognition of good taste, some recognition of the value of lovely surroundings, some sign of appreciation of beauty. In fact, people's houses are, as a rule, quite charming nowadays.	Вот тут-то публика и начала негодовать. Она потеряла голову и наговорила много глупостей. Но на них не реагировали, никто не поддался давлению общественного мнения. И сейчас почти в каждой современной квартире встречаются образцы высокого вкуса, элементов красоты. Действительно, квартиры сейчас стали привлекательнее,
People have been to a very great extent civilised. It is only fair to state, however, that the extraordinary success of the revolution in house-decoration and furniture and the like has not really been due to the majority of the public developing a very fine taste in such matters. It has been chiefly due to the fact that the craftsmen of things so appreciated the pleasure of making what was beautiful, and woke to such a vivid consciousness of the hideousness and vulgarity of what the public had previously wanted, that they simply starved the public out.	а люди в значительной степени цивилизованнее. Для справедливости надо отметить, что успех революции в плане украшения домов, мебели и проч. произошел не благодаря развитию вкуса у публики. Он произошел, главным образом, благодаря тому, что ремесленники настолько почувствовали вкус к красивым вещам и отвращение к тому, чего требовала публика, что они просто взяли её измором.
It would be quite impossible at the present moment to furnish a room as rooms were furnished a few years ago,	В настоящий момент невозможно обставить комнату так, как обставляли еще несколько лет.
without going for everything to an auction of second-hand furniture from some third-rate lodging-house. The things are no longer made.
However they may object to it, people must nowadays have something charming in their surroundings. Fortunately for them, their assumption of authority in these art-matters came to entire grief.	Как бы люди ни противились, они должны иметь сегодня нечто привлекательное в своем окружении.
It is evident, then, that all authority in such things is bad. People sometimes inquire what form of government is most suitable for an artist to live under. To this question there is only one answer. The form of government that is most suitable to the artist is no government at all. Authority over him and his art is ridiculous. It has been stated that under despotisms artists have produced lovely work. This is not quite so.	Очевидно, что любое проявление власти в этих вопросах порочно. Люди часто спрашивают, при каком правительстве наиболее вольготно живется художнику? Есть один только ответ - ни при каком. Проявление власти над ним или его искусством смешно. Отмечалось, что при деспотизме художники создавали прекрасные образцы творчества. Это не совсем так.
Artists have visited despots, not as subjects to be tyrannised over, but as wandering wonder-makers, as fascinating vagrant personalities, to be entertained and charmed and suffered to be at peace, and allowed to create.	Художники представали перед деспотами не как жертвы тирании, а как странствующие волшебники, чарующие скитальцы, принужденные развлекать, очаровывать и страдать. Им разрешалось творить.
There is this to be said in favour of the despot, that he, being an individual, may have culture, while the mob, being a monster, has none. One who is an Emperor and King may stoop down to pick up a brush for a painter, but when the democracy stoops down it is merely to throw mud. And yet the democracy have not so far to stoop as the emperor. In fact, when they want to throw mud they have not to stoop at all. But there is no necessity to separate the monarch from the mob; all authority is equally bad.	В заслугу деспоту следует отнести то, что он, будучи индивидуальностью, может обладать культурой, в то время как толпа не имеет её. Император или король могут однажды нагнуться и поднять кисть художника, но когда демократия наклоняется, она делает это затем, чтобы швырнуть грязь. Впрочем, для этого ей совсем не надо наклоняться. Но все же, нет необходимости отделять монарха от толпы: любая власть одинаково порочна.
There are three kinds of despots. There is the despot who tyrannises over the body. There is the despot who tyrannises over the soul. There is the despot who tyrannises over the soul and body alike. The first is called the Prince. The second is called the Pope. The third is called the People. The Prince may be cultivated. Many Princes have been. Yet in the Prince there is danger. One thinks of Dante at the bitter feast in Verona, of Tasso in Ferrara's madman's cell. It is better for the artist not to live with Princes.	Существуют три типа деспотов. Во-первых, деспот, подавляющий тело. Во-вторых, подавляющий душу. В третьих, подавляющий и тело и душу. Первый называется Принц, второй - Папа, третий - Публика. Принц может быть образован. Таковыми были многие принцы. И все же принц несет опасность. Сразу вспоминается Данте на горьком празднике в Вероне, Тассо в камере для умалишенных. Для художника лучше не жить с принцами.
The Pope may be cultivated. Many Popes have been; the bad Popes have been. The bad Popes loved Beauty, almost as passionately, nay, with as much passion as the good Popes hated Thought. To the wickedness of the Papacy humanity owes much. The goodness of the Papacy owes a terrible debt to humanity. Yet, though the Vatican has kept the rhetoric of its thunders, and lost the rod of its lightning, it is better for the artist not to live with Popes.	Папа может быть образован. Таковыми были многие Папы. Дурные Папы любили прекрасное так же страстно, как хорошие Папы ненавидели мысль. Порочности Пап человечество обязано многим, Доброта Пап обязана многим человечеству. И все же, несмотря на пустой гром и фальшивые молнии Ватикана, художнику лучше не жить с Папой.
It was a Pope who said of Cellini to a conclave of Cardinals that common laws and common authority were not made for men such as he; but it was a Pope who thrust Cellini into prison,	Именно Папа на собрании Кардиналов отозвался о Челлини как о бунтаре, к которому не применимы обычные законы и власть; именно Папа бросил Челлини в застенок.
and kept him there till he sickened with rage, and created unreal visions for himself, and saw the gilded sun enter his room, and grew so enamoured of it that he sought to escape, and crept out from tower to tower, and falling through dizzy air at dawn, maimed himself, and was by a vine-dresser covered with vine leaves, and carried in a cart to one who, loving beautiful things, had care of him.
There is danger in Popes. And as for the People, what of them and their authority? Perhaps of them and their authority one has spoken enough. Their authority is a thing blind, deaf, hideous, grotesque, tragic, amusing, serious, and obscene. It is impossible for the artist to live with the People.	Папа несет в себе опасность. Что касается Публики, то что можно сказать о ней и её власти? Об этом я уже много говорил. Её власть слепая, глухая, трагическая, гротескная. Художнику невозможно жить с ней.
All despots bribe. The People bribe and brutalise. Who told them to exercise authority? They were made to live, to listen, and to love. Some one has done them a great wrong. They have marred themselves by imitation of their superiors. They have taken the sceptre of the Prince. How should they use it? They have taken the triple tiara of the Pope. How should they carry its burden? They are as a clown whose heart is broken. They are as a priest whose soul is not yet born. Let all who love Beauty pity them. Though they themselves love not Beauty, yet let them pity themselves. Who taught them the trick of tyranny?	Все деспоты обкрадывают. Публика обкрадывает и развращает. Кто научил людей употреблять власть? Они родились для того, чтобы жить, узнавать новое и любить. Кто-то их испортил. Они испортили самих себя, подражая тем, кто их в чем-то превосходит. Они взяли скипетр Принца. Но не знают, как с ним обращаться. Они взяли треугольную корону у Папы, но не могут выносить ее тяжесть. Они как клоун с разбитым сердцем. Они как священник с мертвой душой. Пусть все, кто влюблен в Красоту, пожалеет их. Хотя они сами не любят Красоты, пусть и они пожалеют себя. Кто научил их этой игре в Тиранию?
There are many other things that one might point out.	Есть еще много других вещей, о которых хотелось бы поговорить.
One might point out how the Renaissance was great, because it sought to solve no social problem, and busied itself not about such things, but suffered the individual to develop freely, beautifully, and naturally, and so had great and individual artists, and great and individual men.	Можно отметить, что Возрождение велико, т.к. не пыталось разрешить никаких социальных проблем и не растрачивало себя на подобные вещи, а разрешало индивидууму свободно и прекрасно развиваться.
One might point out how Louis XIV., by creating the modern state, destroyed the individualism of the artist, and made things monstrous in their monotony of repetition, and contemptible in their conformity to rule, and destroyed throughout all France all those fine freedoms of expression that had made tradition new in beauty, and new modes one with antique form. But the past is of no importance. The present is of no importance. It is with the future that we have to deal. For the past is what man should not have been. The present is what man ought not to be. The future is what artists are.	Впоследствии Людовик XIV создал новое государство, разрушив индивидуализм художника и сделав жизнь монотонной, подчиняющейся установленным правилам. Тогда во всей Франции отсутствовала свобода выражения, которая, ранее соединялась с античными формами, возрождала традицию в новых прекрасных вещах. Но прошлое не имеет значения. Настоящее тоже. Мы говорим о будущем. Потому как прошлое - это то, чем человек не должен быть. Настоящее - то, чем человек не должен быть. Будущее - то, чем есть художник.
It will, of course, be said that such a scheme as is set forth here is quite unpractical, and goes against human nature. This is perfectly true. It is unpractical, and it goes against human nature. This is why it is worth carrying out, and that is why one proposes it.	Конечно, мне возразят, что такой план совершенно непрактичен, и идет вразрез с человеческой природой. И это совершеннейшая правда. Именно поэтому его стоит осуществить и именно поэтому он предлагается.
For what is a practical scheme? A practical scheme is either a scheme that is already in existence, or a scheme that could be carried out under existing conditions. But it is exactly the existing conditions that one objects to; and any scheme that could accept these conditions is wrong and foolish. The conditions will be done away with, and human nature will change. The only thing that one really knows about human nature is that it changes. Change is the one quality we can predicate of it. The systems that fail are those that rely on the permanency of human nature, and not on its growth and development.	Что значит практический план? Это значит существующий или проводимый в современных условиях. Но именно против этих существующих условий я возражаю; любой план, принимающий их, ошибка. С условиями надо справиться и человеческая природа изменится. О человеческой природе мы знаем только то, что она изменяется. Перемена - единственное качество, которое можно подтвердить. Системы, которые не удавались, основывались на постоянстве человеческой природы, а не на её развитии и росте.
The error of Louis XIV. was that he thought human nature would always be the same. The result of his error was the French Revolution. It was an admirable result. All the results of the mistakes of governments are quite admirable.	Ошибкой Людовика Х1У была мысль о неизменности человеческой природы. В результате произошла французская революция. Это был замечательный результат. Вообще, ошибки правительства всегда замечательны.
It is to be noted that Individualism does not come to the man with any sickly cant about duty, which merely means doing what other people want because they want it; or any hideous cant about self-sacrifice, which is merely a survival of savage mutilation. In fact, it does not come to a man with any claims upon him at all. It comes naturally and inevitably out of man. It is the point to which all development tends. It is the differentiation to which all organisms grow. It is the perfection that is inherent in every mode of life, and towards which every mode of life quickens.	Следует отметить, что Индивидуализм не приходит к человеку с болезненной философией долга, который заключается в выполнении того, чего хотят другие, либо в самопожертвовании - пережитке прошлых диких жертвоприношений. В действительности чувство долга не должно порабощать человека. Оно приходит естественно и неизбежно. Это состояние, к которому стремится всякое развитие. Это дифференциация, с которой растут все организмы. Это совершенство, которое скрыто в каждой форме жизни и к которому она стремится.
And so Individualism exercises no compulsion over man. On the contrary, it says to man that he should suffer no compulsion to be exercised over him. It does not try to force people to be good. It knows that people are good when they are let alone. Man will develop Individualism out of himself. Man is now so developing Individualism. To ask whether Individualism is practical is like asking whether Evolution is practical. Evolution is the law of life, and there is no evolution except towards individualism. Where this tendency is not expressed, it is a case of artificially arrested growth, or of disease, or of death.	Итак, Индивидуализм не довлеет над Человеком. Наоборот, он указывает человеку на то, что нельзя терпеть никакого насилия. Он не заставляет людей быть хорошими. Он знает, что люди хороши лишь когда их оставляют в покое. Человек сам разовьет Индивидуализм. Спрашивать практичен ли Индивидуализм - то же самое, что спрашивать, а практична ли эволюция? Эволюция - закон жизни и не может быть никакой эволюции за исключением той, которая ведет к Индивидуализму. Там, где этот закон не выражен, течение жизни искусственно приостанавливается или приобретает болезненные формы, или несет смерть.
Individualism will also be unselfish and unaffected. It has been pointed out that one of the results of the extraordinary tyranny of authority is that words are absolutely distorted from their proper and simple meaning, and are used to express the obverse of their right signification. What is true about Art is true about Life. A man is called affected, nowadays if he dresses as he likes to dress. But in doing that he is acting in a perfectly natural manner.	Индивидуализм не будет эгоистичен или претенциозен. Ранее я указывал, что одним из результатов проявления чрезмерной тирании власти было совершенное искажение смысла слов, отход от их первоначального ясного и простого смысла. То, что говорилось об Искусстве, справедливо и для Жизни. Сейчас человека называют претенциозным, если он одевается так, как хочет. Но поступая таким образом, он ведет себя совершенно естественно.
Affectation, in such matters consists in dressing according to the views of one's neighbour, whose views, as they are the views of the majority, will probably be extremely stupid. Or a man is called selfish if he lives in the manner that seems to him most suitable for the full realisation of his own personality; if, in fact, the primary aim of his life is self-development. But this is the way in which every one should live. Selfishness is not living as one wishes to live, it is asking others to live as one wishes to live. And unselfishness is letting other people's lives alone, not interfering with them. Selfishness always aims at creating around it an absolute uniformity of type. Unselfishness recognises infinite variety of type as a delightful thing, accepts it, acquiesces in it, enjoys it. It is not selfish to think for oneself.	Претенциозность в подобных вещах состоит в том, чтобы одеваться согласно мнению своего соседа, взгляды которого, по всей видимости, отражают мнение большинства и не лишены предрассудков. Или же человека называют эгоистом, если он ведет такой образ жизни, который более всего способствует раскрытию его личности; если действительно главнейшей целью его жизни является самосовершенствование. Но именно таким образом и следует жить. Эгоизм - это не когда человек живет, как хочет, а когда он требует, чтобы другие жили как он. Эгоизм всегда нацелен на абсолютную похожесть. Плюрализм признает бесконечное разнообразие форм, восхищается каждой из них, принимает их, наслаждается ими. Не будет эгоизмом и думать о себе.
A man who does not think for himself does not think at all. It is grossly selfish to require of one's neighbour that he should think in the same way, and hold the same opinions. Why should he? If he can think, he will probably think differently. If he cannot think, it is monstrous to require thought of any kind from him.	Человек, который не думает о себе, вообще, кажется, не способен думать. Требовать же от соседа, чтобы он думал таким же образом, имел то же мнение - вот пример жестокого эгоизма. Да почему же он должен это делать? Если вообще человек думает, он вероятнее всего думает иначе, чем кто-либо другой. Если же он не способен думать, то заставлять его этим заниматься кажется чудовищным насилием.
A red rose is not selfish because it wants to be a red rose. It would be horribly selfish if it wanted all the other flowers in the garden to be both red and roses. Under Individualism people will be quite natural and absolutely unselfish, and will know the meanings of the words, and realise them in their free, beautiful lives.	Эгоистична ли красная роза только потому, что она хочет оставаться красной? Она была бы таковой, если бы заставляла все цветы быть одновременно и красными, и розами. С приходом Индивидуализма, люди будут вести себя совершенно естественно и неэгоистично, поймут простой смысл слов и будут использовать его в своей свободной и прекрасной жизни.
Nor will men be egotistic as they are now. For the egotist is he who makes claims upon others, and the Individualist will not desire to do that. It will not give him pleasure. When man has realised Individualism, he will also realise sympathy and exercise it freely and spontaneously. .	Люди забудут об эгоизме. Будущему Индивидуалисту эгоизм не принесет радости. Люди научатся сострадать и сопереживать естественным образом.
Up to the present man has hardly cultivated sympathy at all. He has merely sympathy with pain, and sympathy with pain is not the highest form of sympathy. All sympathy is fine, but sympathy with suffering is the least fine mode.	До сих пор люди редко сопереживали и развивали это чувство. Сопереживали физическую боль, но это не высшая форма сопереживания.
It is tainted with egotism. It is apt to become morbid. There is in it a certain element of terror for our own safety. We become afraid that we ourselves might be as the leper or as the blind, and that no man would have care of us. It is curiously limiting, too. One should sympathise with the entirety of life, not with life's sores and maladies merely, but with life's joy and beauty and energy and health and freedom.	Она подпорчена эгоизмом. В ней есть нечто от страха за нашу собственную безопасность. Мы боимся заболеть или ослепнуть, или остаться одинокими и беспомощными. Сопереживать надо всю чужую жизнь, не только болезни и невзгоды, но и радости, красоту, здоровье и свободу чужой жизни.
The wider sympathy is, of course, the more difficult. It requires more unselfishness. Anybody can sympathise with the sufferings of a friend, but it requires a very fine nature -- it requires, in fact, the nature of a true Individualist -- to sympathise with a friend's success.	Чем шире переживание, тем, конечно же, и сложней и тем большей непредвзятости оно требует. Каждый может сопереживать неудачу друга, но требуется очень тонкая душа - по существу душа Индивидуалиста - чтобы сопереживать его успех.
In the modern stress of competition and struggle for place, such sympathy is naturally rare, and is also very much stifled by the immoral ideal of uniformity of type and conformity to rule which is so prevalent everywhere, and is perhaps most obnoxious in England.	В современных условиях конкуренции и борьбы за лучшее место сопереживание встречается редко и душится на каждом шагу стремлением походить на кого-то и подчиняться заведенному порядку. Особый вред от такого положения виден в Англии.
Svmpathy with pain there will, of course, always be. It is one of the first instincts of man. The animals which are individual, the higher animals, that is to say, share it with us.	Сопереживание физической боли, конечно же, всегда будет. Это один из первых инстинктов человека. Животные, обладающие индивидуальностью, высшие животные разделяют его с нами.
But it must be remembered that while sympathy with joy intensifies the sum of joy in the world, sympathy with pain does not really diminish the amount of pain. It may make man better able to endure evil, but the evil remains. Sympathy with consumption does not cure consumption; that is what Science does. And when Socialism has solved the problem of poverty, and Science solved the problem of disease, the area of the sentimentalists will be lessened, and the sympathy of man will be large, healthy, and spontaneous. Man will have joy in the contemplation of the joyous life of others.	Но следует помнить, что сопереживание радости увеличивает общую радость в мире, а сопереживание боли не уменьшает её. Человек может при этом лучше переносить боль, но боль останется. Сопереживание чьей-либо болезни не излечит болезнь, это останется делом науки. И когда Социализм решит проблему бедности, а Наука решит проблему болезней, сентиментальности будет меньше, а сопереживание станет глубже, естественнее и здоровее. Человек будет радоваться, наблюдая за радостью других людей.
For it is through joy that the Individualism of the future will develop itself. Christ made no attempt to reconstruct society, and consequently the Individualism that he preached to man could be realised only through pain or in solitude.	Именно посредством радости будущий Индивидуализм разовьёт себя. Христос не делал попытки перестроить общество, а Индивидуализм, который он проповедовал, мог быть достигнут только посредством страдания и одиночества.
The Ideals that we owe to Christ are the ideals of the man who abandons society entirely, or of the man who resists society absolutely. But man is naturally social. Even the Thebaid became peopled at last. And though the cenobite realises his personality, it is often an impoverished personality that he so realises. Upon the other hand, the terrible truth that pain is a mode through which man may realise himself exercises a wonderful fascination over the world. Shallow speakers and shallow thinkers in pulpits and on platforms often talk about the world's worship of pleasure, and whine against it. But it is rarely in the world's history that its ideal has been one of joy and beauty.	Идеалы, которые мы принимаем у Христа, это идеалы человека, покидающего общество и полностью восстающего против него. Но человек по природе своей социален. Даже Тибет был в конце концов населен. И хотя отшельник и реализует своё Я, оно часто оказывается обедненным. С другой стороны, ужасная правда в том, что человек может реализовать свое совершенство посредством страданий, завоевывая мир и удерживая его в оцепенении. Мелкие ораторы и мелкие умы со всех кафедр разглагольствуют об удовольствии страдания и поносят его. Но редко за всю мировую историю услышишь, чтобы идеалом считалась радость или красота.
The worship of pain has far more often dominated the world. Medi?valism, with its saints and martyrs, its love of self-torture, its wild passion for wounding itself, its gashing with knives, and its whipping with rods -- Medi?valism is real Christianity, and the medi?val Christ is the real Christ. When the Renaissance dawned upon the world, and brought with it the new ideals of the beauty of life and the joy of living, men could not understand Christ.	Поклонение страданию доминирует в мире. Средневековье, со своими святыми и мучениками, со своей любовью к самоистязанию, со своей дикой страстью к боли, с ударами ножей и хлестом плетей. Средневековье - это настоящее Христианство, а средневековый Христос - настоящий Христос. Когда Возрождение засветилось над миром и принесло новые идеалы красоты и радости жизни, люди перестали понимать Христа.
Even Art shows us that. The painters of the Renaissance drew Christ as a little boy playing with another boy in a palace or a garden, or lying back in his mother's arms, smiling at her, or at a flower, or at a bright bird; or as a noble, stately figure moving nobly through the world; or as a wonderful figure rising in a sort of ecstasy from death to life. Even when they drew him crucified they drew him as a beautiful God on whom evil men had inflicted suffering. But he did not preoccupy them much. What delighted them was to paint the men and women whom they admired, and to show the loveliness of this lovely earth.	Даже Искусство говорит нам об этом. Художники Возрож-дения рисовали Христа как маленького мальчика, играющего с такими же мальчиками в саду, или во дворце, или лежащего на руках матери младенца, и улыбающегося ей, или цветку, или птичке; или же как статную фигуру, гордо шагающую по миру; или как фигуру, восстающую в экстазе к жизни. Даже, когда его рисовали распятым, он представал как прекрасный Бог, которого злые люди заставили страдать. Но Христос не очень занимал художников. Им нравилось больше рисовать мужчин и женщин, которыми они восторгались, показывать красоту земли.
They painted many religious pictures -- in fact, they painted far too many, and the monotony of type and motive is wearisome, and was bad for art. It was the result of the authority of the public in art-matters, and is to be deplored. But their soul was not in the subject. Raphael was a great artist when he painted his portrait of the Pope. When he painted his Madonnas and infant Christs, he was not a great artist at all.	Они рисовали много религиозных картин, точнее слишком много, и это повторение стиля и сюжетов было утомительным и не пошло на пользу искусству. Так произошло из-за давления публики на искусство, и это следует осудить. Но душа художников не принадлежала предмету. Рафаэль велик своим портретом Папы, но слаб Мадоннами и ребенком Христом.
Christ had no message for the Renaissance, which was wonderful because it brought an ideal at variance with his, and to find the presentation of the real Christ we must go to medi?val art. There he is one maimed and marred; one who is not comely to look on, because Beauty is a joy; one who is not in fair raiment, because that may be a joy also: he is a beggar who has a marvellous soul; he is a leper whose soul is divine; he needs neither property nor health; he is a God realising his perfection through pain.	У Христа не было послания Возрождению, что само собой замечательно, так как привело к созданию идеала отличного от его собственных; в поисках настоящего Христа нам следовало бы вернуться в Средневековье. Там он убогий и нищий, в лохмотьях (ведь красота-это радость, а для нее нет места), прокаженный с божественным взором и душой; ему не нужны ни собственность, ни здоровье; он -Бог, реализующий своё совершенство через страдание.
The evolution of man is slow. The injustice of men is great.	Человек эволюционирует медленно. Несправедливость людей велика.
It was necessary that pain should be put forward as a mode of self-realisation. Even now, in some places in the world, the message of Christ is necessary. No one who lived in modern Russia could possibly realise his perfection except by pain.	Ранее было необходимо, чтобы страдание способствовало реализации души. Даже сейчас, в некоторых частях мира послание Христа необходимо. Все, кто живут или жили в России, могли реализовать своё совершенство только через страдание.
A few Russian artists have realised themselves in Art; in a fiction that is medi?val in character, because its dominant note is the realisation of men through suffering. But for those who are not artists, and to whom there is no mode of life but the actual life of fact, pain is the only door to perfection. A Russian who lives happily under the present system of government in Russia must either believe that man has no soul, or that, if he has, it is not worth developing.	Несколько русских художников реализовали себя в Искусстве, некоторые писатели - в прозе, которая по духу остается средневековой, потому что основной нотой является, все же, реализация души людей через страдание. Для тех, кто не является художником и для кого нет другой жизни, кроме фактического существования, страдание - единственная дорога к совершенству. Тот русский, который живет счастливо при нынешней системе правительства в России или не должен вообще иметь души, или имеет душу совершенно неразвитую.
A Nihilist who rejects all authority because he knows authority to be evil, and welcomes all pain, because through that he realises his personality, is a real Christian. To him the Christian ideal is a true thing.	Нигилист, отвергающий всякую власть, потому как знает, что власть - это зло, и принимающий всякое страдание, реализует свое совершенство и поступает как настоящий христианин. Для него идеалы Христианства верны.
And yet, Christ did not revolt against authority. He accepted the imperial authority of the Roman Empire and paid tribute. He endured the ecclesiastical authority of the Jewish Church, and would not repel its violence by any violence of his own. He had, as I said before, no scheme for the reconstruction of society. But the modern world has schemes. It proposes to do away with poverty and the suffering that it entails. It desires to get rid of pain, and the suffering that pain entails.	И всё же Христос не восставал против власти. Он принимал имперскую власть римлян и платил подать. Он терпел духовную власть Еврейской церкви и не отвечал насилием на насилие. У него не было, как я уже говорил, схемы перестройки общества. Но в современном мире есть такие схемы. Они предлагают покончить с бедностью и страданием.
It trusts to Socialism and to Science as its methods. What it aims at is an Individualism expressing itself through joy. This Individualism will be larger, fuller, lovelier than any Individualism has ever been. Pain is not the ultimate mode of perfection. It is merely provisional and a protest. It has reference to wrong, unhealthy, unjust surroundings. When the wrong, and the disease, and the injustice are removed, it will have no further place. It was a great work, but it is almost over. Its sphere lessens every day.	Они верят в Социализм и достижения Науки и берут их в качестве методов. Конечная цель - Индивидуализм, выражающий себя через радость существования. Этот Индивидуализм будет больше, полнее, прекраснее любого Индивидуализма, который когда-либо был. Боль и страдание - не лучший способ достижения совершенства. Это только временный протест. Он вызван ошибочным, нездоровым, несправедливым окружением. И когда ложь, болезни и несправедливость будут устранены, он более не будет иметь места. Огромная работа уже проделана, она почти закончена, её предмет уменьшается с каждым днем.
Nor will man miss it. For what man has sought for is, indeed, neither pain nor pleasure, but simply Life. Man has sought to live intensely, fully, perfectly. When he can do so without exercising restraint on others, or suffering it ever, and his activities are all pleasurable to him, he will be saner, healthier, more civilised, more himself. Pleasure is Nature's test, her sign of approval. When man is happy, he is in harmony with himself and his environment.	И человек об этом не будет жалеть. Потому как то, к чему всегда стремился человек, это не боль и не удовольствие, а просто Жизнь. Человек стремился жить интенсивной, полной, совершенной жизнью. И когда он сможет так жить, не принуждая других и не испытывая страданий, его поступки будут доставлять ему удовольствие, а сам он будет трезвее, здоровее, цивилизованнее, он будет более сам собой. Удовольствие надо заслужить у Природы, это знак её расположения. Когда человек счастлив, он гармоничен сам с собой и своим окружением.
The new Individualism, for whose service Socialism, whether it wills it or not, is working, will be perfect harmony. It will be what the Greeks sought for, but could not, except in Thought, realise completely, because they had slaves, and fed them; it will be what the Renaissance sought for, but could not realise completely except in Art, because they had slaves, and starved them. It will be complete, and through it each man will attain to his perfection. The new Individualism is the new Hellenism.	Новый Индивидуализм, на который работает Социализм, приведет к совершенной гармонии. Это будет то, к чему стремились греки, но не могли достичь из-за наличия рабства, за исключением разве что в своих фантазиях; это будет то, к чему стремилось Возрождение, но не могло достичь, разве что в Искусстве. Новый Индивидуализм преодолеет эти препятствия, и это будет Новая Греция.

К началу страницы

Граммтаблицы | Тексты