Краткая коллекция англтекстов
Джон Голсуорси. Сага о Форсайтах
AWAKENING/Пробуждение
| English | Русский |
| Through the massive skylight illuminating the hall at Robin Hill, the July sunlight at five o'clock fell just where the broad stairway turned; and in that radiant streak little Jon Forsyte stood, blue- linen-suited. His hair was shining, and his eyes, from beneath a frown, for he was considering how to go downstairs, this last of innumerable times, before the car brought his father and mother home. Four at a time, and five at the bottom? Stale! Down the banisters? But in which fashion? On his face, feet foremost? Very stale. On his stomach, sideways? Paltry! On his back, with his arms stretched down on both sides? Forbidden! Or on his face, head foremost, in a manner unknown as yet to any but himself? Such was the cause of the frown on the illuminated face of little Jon.... | Через стеклянную крышу холла в Робин-Хилле лучи послеполуденного июльского солнца падали как раз на поворот широкой лестницы, и в этой полоске света стоял маленький Джон Форсайт, одетый в синий полотняный костюмчик. Волосы его светились, светились и глаза из-под нахмуренных бровей: он обдумывал, как спуститься по лестнице в последний раз перед тем, как автомобиль привезет со станции его отца и мать. Через четыре ступеньки, а внизу пять сразу? Старо! По перилам? Но как? Лицом вниз, ногами вперед? Очень старо! На животе, боком? Скучно! На спине, свесив руки в обе стороны? Не разрешается. Или лицом вниз, головой вперед, способом, известным до сих пор только ему одному? Оттого-то и хмурились брови на ярко освещенном лице маленького Джона... |
| In that Summer of 1909 the simple souls who even then desired to simplify the English tongue, had, of course, no cognizance of little Jon, or they would have claimed him for a disciple. But one can be too simple in this life, | |
| for his real name was Jolyon, and his living father and dead half-brother had usurped of old the other shortenings, Jo and Jolly. As a fact little Jon had done his best to conform to convention and spell himself first Jhon, then John; not till his father had explained the sheer necessity, had he spelled his name Jon. | Полное имя маленького Джона было Джолион; но поскольку его живой отец и умерший старший брат уже давно забрали себе два других уменьшительных - Джо и Джолли, ему не оставалось ничего другого, как согласиться на сокращенное Джон. |
| Up till now that father had possessed what was left of his heart by the groom, Bob, who played the concertina, and his nurse "Da," who wore the violet dress on Sundays, and enjoyed the name of Spraggins in that private life lived at odd moments even by domestic servants. His mother had only appeared to him, as it were in dreams, smelling delicious, smoothing his forehead just before he fell asleep, and sometimes docking his hair, of a golden brown colour. When he cut his head open against the nursery fender she was there to be bled over; and when he had nightmare she would sit on his bed and cuddle his head against her neck. She was precious but remote, because "Da" was so near, and there is hardly room for more than one woman at a time in a man's heart. With his father, too, of course, he had special bonds of union; for little Jon also meant to be a painter when he grew up--with the one small difference, that his father painted pictures, and little Jon intended to paint ceilings and walls, standing on a board between two step-ladders, in a dirty-white apron, and a lovely smell of whitewash. His father also took him riding in Richmond Park, on his pony, Mouse, so-called because it was so-coloured. | До самого этого дня в его сердце нераздельно царили: отец, конюх Боб, который играл на концертино, и няня "Да", которая по воскресеньям надевала лиловое платье и именовалась Спрэгинс в той личной жизни, которой изредка живет даже домашняя прислуга. Мать являлась ему словно во сне, от нее чудесно пахло, она гладила его лоб перед тем, как он засыпал, и иногда подстригала ему золотисто-русые волосы. Когда он раскроил себе голову о каминную решетку в детской, она была тут, он всю ее измазал кровью; а когда у него бывали кошмары, она сидела на его кроватке и прижимала его голову к своему плечу. Она было очень нужная, но далекая, уж очень близка была "Да", а в сердце мужчины редко найдется место одновременно для двух женщин. С отцом, разумеется, его связывали особые узы: маленький Джон тоже хотел работать красками, когда вырастет, с той только небольшой разницей, что отец его красил картины, а он собирался красить потолки и стены, стоя в грязно-белом фартуке на доске между двумя лестницами и вдыхая приятный запах известки. И еще он ездил с отцом в Ричмонд-парк верхом на своей лошадке Мышке, которую так звали потому, что она была мышиного цвета. |
| Little Jon had been born with a silver spoon in a mouth which was rather curly and large. He had never heard his father or his mother speak in an angry voice, either to each other, himself, or anybody else; the groom, Bob, Cook, Jane, Bella and the other servants, even "Da," who alone restrained him in his courses, had special voices when they talked to him. He was therefore of opinion that the world was a place of perfect and perpetual gentility and freedom. | Маленький Джон родился с серебряной ложкой во рту [1], довольно большом и подвижном. Он ни разу не слышал, чтобы его отец и мать говорили сердитым голосом друг с другом, с ним или с кем бы то ни было; у конюха Боба, кухарки Джэйн, Бэллы и остальной прислуги, даже у "Да", которая одна только и сдерживала его порывы, - у всех делались особенные голоса, когда они разговаривали с ним. И поэтому у него сложилось представление, что во всем мире царит совершенная и постоянная вежливость и свобода. |
| A child of 1901, he had come to consciousness when his country, just over that bad attack of scarlet fever, the Boer War, was preparing for the Liberal revival of 1906. Coercion was unpopular, parents had exalted notions of giving their offspring a good time. They spoiled their rods, spared their children, and anticipated the results with enthusiasm. In choosing, moreover, for his father an amiable man of fifty-two, who had already lost an only son, and for his mother a woman of thirty-eight, whose first and only child he was, little Jon had done well and wisely. What had saved him from becoming a cross between a lap dog and a little prig, had been his father's adoration of his mother, for even little Jon could see that she was not merely just his mother, and that he played second fiddle to her in his father's heart: What he played in his mother's heart he knew not yet. As for "Auntie" June, his half-sister (but so old that she had grown out of the relationship) she loved him, of course, but was too sudden. His devoted "Da," too, had a Spartan touch. His bath was cold and his knees were bare; he was not encouraged to be sorry for himself. As to the vexed question of his education, little Jon shared the theory of those who considered that children should not be forced. He rather liked the Mademoiselle who came for two hours every morning to teach him her language, together with history, geography and sums; nor were the piano lessons which his mother gave him disagreeable, for she had a way of luring him from tune to tune, never making him practise one which did not give him pleasure, so that he remained eager to convert ten thumbs into eight fingers. Under his father he learned to draw pleasure-pigs and other animals. He was not a highly educated little boy. Yet, on the whole, the silver spoon stayed in his mouth without spoiling it, though "Da" sometimes said that other children would do him a "world of good." | Родившись в 1901 году, Джон дорос до сознательного возраста, когда его страна, только что перенесшая бурскую войну, как серьезную форму скарлатины, готовилась к периоду возрождения либерализма. Строгость была не в моде, родители носились с высокими идеями - дать своим отпрыскам счастливое детство. Они забросили розги, жалели своих детей и с восторгом предвкушали результаты. И, помимо этого, маленький Джон поступил мудро и правильно, выбрав себе в отцы приятного человека пятидесяти двух лет, уже потерявшего единственного сына, а в матери - тридцативосьмилетнюю женщину, первым и единственным ребенком которой он был. Стать помесью болонки и маленького педанта ему помешало обожание, с которым его отец относился к его матери, так как даже маленький Джон понимал, что она не только его мать и что в сердце отца он играет вторую скрипку. Какое место ему отведено в сердце матери, он еще не знал. Что касается тети Джун, его сводной сестры (но до того старой, что она уже не годилась в сестры), она любила его, конечно, но была слишком порывиста. В верной "Да" было много спартанского. Купали его в холодной воде, водили с голыми коленками; хныкать и жалеть самого себя не разрешали. Что же касается щекотливого вопроса о его образовании, то маленький Джон был сторонником теории, что к детям не следует применять насилие. Он не возражал против мадемуазель, которая приходила каждое утро на два часа учить его своему языку, а заодно истории, географии и арифметике; уроки рояля, которые давала ему мать, тоже не были неприятны: она умела незаметно вести его от одной мелодии к другой, никогда не заставляя повторять ту, которая ему не нравилась, так что у него не пропадала охота приучать свои пальцы к повиновению. Под руководством отца он учился рисовать свинок и других животных. Он был не очень образованным мальчиком. Но в общем серебряная ложка оставалась у него во рту и не портила его, хотя "Да" иногда говорила, что общество других детей пошло бы ему "очень даже на пользу". |
| It was a disillusionment, then, when at the age of nearly seven she held him down on his back, because he wanted to do something of which she did not approve. This first interference with the free individualism of a Forsyte drove him almost frantic. There was something appalling in the utter helplessness of that position, and the uncertainty as to whether it would ever come to an end. Suppose she never let him get up any more! He suffered torture at the top of his voice for fifty seconds. Worse than anything was his perception that "Da" had taken all that time to realise the agony of fear he was enduring. Thus, dreadfully, was revealed to him the lack of imagination in the human being. | И вот, в семь лет, он испытал горькое разочарование, когда она силой заставила его лежать на спине в наказание за что-то, ей не угодное. Это первое вмешательство в личную свободу Форсайта привело его чуть не в бешенство. Было что-то потрясающее в полной беспомощности такого положения и в неуверенности, наступит ли когда-нибудь конец. А вдруг она никогда больше не даст ему встать? В течение пятидесяти секунд он во весь голос переживал эту муку. И что хуже всего - он увидел, что "Да" потребовалось так много времени, чтобы понять, какой мучительный страх он испытывал. В таком страшном образе открылась ему бедность человеческого воображения. |
| When he was let up he remained convinced that "Da" had done a dreadful thing. | Когда ему позволили встать, он остался при убеждении, что "Да" совершила ужасный поступок. |
| Though he did not wish to bear witness against her, he had been compelled, by fear of repetition, to seek his mother and say: | Хоть ему и не хотелось на нее жаловаться, но из боязни, что это повторится, ему пришлось пойти к матери и сказать: |
| "Mum, don't let 'Da' hold me down on my back again." | - Мам, не вели больше "Да" класть меня на спину. |
| His mother, her hands held up over her head, and in them two plaits of hair--"couleur de feuille morte," as little Jon had not yet learned to call it--had looked at him with eyes like little bits of his brown velvet tunic, and answered: | Мать, подняв над головой тяжелые косы couleur de feuille morte [2], как еще не научился их называть маленький Джон, посмотрела на него глазами, похожими на бархат его коричневой курточки, и ответила: |
| "No, darling, I won't." | - Хорошо, родной, не велю. |
| She, being in the nature of a goddess, little Jon was satisfied; especially when, from under the dining-table at breakfast, where he happened to be waiting for a mushroom, he had overheard her say to his father: | Считая ее чем-то вроде богини, маленький Джон успокоился; особенно когда во время завтрака, сидя под столом в ожидании обещанного шампиньона, он подслушал, как она говорила отцу: |
| "Then, will you tell 'Da,' dear, or shall I? She's so devoted to him"; | - Так как же, милый, ты скажешь "Да", или мне сказать? Она так его любит. |
| and his father's answer: | И ответ отца: |
| "Well, she mustn't show it that way. I know exactly what it feels like to be held down on one's back. No Forsyte can stand it for a minute." | - Да, но не так надо выражать свою любовь. Я в точности знаю, что чувствуешь, когда тебя заставляют лежать на спине. Ни один Форсайт и минуты этого не вытерпит. |
| Conscious that they did not know him to be under the table, little Jon was visited by the quite new feeling of embarrassment, and stayed where he was, ravaged by desire for the mushroom. | Когда маленький Джон сообразил, что они не знают о его присутствии под столом, на него нашло совершенно новое чувство смущения, и он остался, где был, снедаемый тоской по шампиньону. |
| Such had been his first dip into the dark abysses of existence. Nothing much had been revealed to him after that, till one day, having gone down to the cow-house for his drink of milk fresh from the cow, after Garratt had finished milking, he had seen Clover's calf, dead. Inconsolable, and followed by an upset Garratt, he had sought "Da"; but suddenly aware that she was not the person he wanted, had rushed away to find his father, and had run into the arms of his mother. | Так он впервые окунулся в темную пропасть жизни. Ничего особенно нового он не познал после этого, пока однажды, подойдя к коровнику, чтобы выпить парного молока, когда Гаррет подоит коров, не увидел, что теленок Клевер мертв. Безутешный, в сопровождении расстроенного Гаррета, он пошел отыскивать "Да", но вдруг поняв, что не она ему сейчас нужна, бросился искать отца и влетел в объятия матери. |
| "Clover's calf's dead! Oh! Oh! It looked so soft!" | - Теленок умер! Ой, ой, он был такой мягкий! |
| His mother's clasp, and her: | Руки матери и ее слова: |
| "Yes, darling, there, there!" had stayed his sobbing. But if Clover's calf could die, anything could--not only bees, flies, beetles and chickens--and look soft like that! This was appalling-- and soon forgotten! | "Да, родной, ничего, ничего" - успокоили его рыдания. Но если теленок мог умереть, значит всякий может - не только пчелы, мухи, жуки и цыплята. А он был такой мягкий! Это было потрясающе - и скоро забылось. |
| The next thing had been to sit on a bumble bee, a poignant experience, which his mother had understood much better than "Da"; and nothing of vital importance had happened after that till the year turned; when, following a day of utter wretchedness, he had enjoyed a disease composed of little spots, bed, honey in a spoon, and many Tangerine oranges. It was then that the world had flowered. To "Auntie" June he owed that flowering, for no sooner was he a little lame duck than she came rushing down from London, bringing with her the books which had nurtured her own Berserker spirit, born in the noted year of 1869. Aged, and of many colours, they were stored with the most formidable happenings. Of these she read to little Jon, till he was allowed to read to himself; whereupon she whisked back to London and left them with him in a heap. Those books cooked his fancy, till he thought and dreamed of nothing but midshipmen and dhows, pirates, rafts, sandal-wood traders, iron horses, sharks, battles, Tartars, Red Indians, balloons, North Poles and other extravagant delights. The moment he was suffered to get up, he rigged his bed fore and aft, and set out from it in a narrow bath across green seas of carpet, to a rock, which he climbed by means of its mahogany drawer knobs, to sweep the horizon with his drinking tumbler screwed to his eye, in search of rescuing sails. He made a daily raft out of the towel stand, the tea tray, and his pillows. He saved the juice from his French plums, bottled it in an empty medicine bottle, and provisioned the raft with the rum that it became; also with pemmican made out of little saved-up bits of chicken sat on and dried at the fire; and with lime juice against scurvy, extracted from the peel of his oranges and a little economised juice. He made a North Pole one morning from the whole of his bedclothes except the bolster, and reached it in a birch-bark canoe (in private life the fender), after a terrible encounter with a polar bear fashioned from the bolster and four skittles dressed up in "Da's" nightgown. After that, his father, seeking to steady his imagination, brought him Ivanboe, Bevis, a book about King Arthur, and Tom Brown's Schooldays. He read the first, and for three days built, defended and stormed Front de Boeuf's castle, taking every part in the piece except those of Rebecca and Rowena; with piercing cries of: "En avant, de Bracy!" and similar utterances. After reading the book about King Arthur he became almost exclusively Sir Lamorac de Galis, because, though there was very little about him, he preferred his name to that of any other knight; and he rode his old rocking-horse to death, armed with a long bamboo. Bevis he found tame; besides, it required woods and animals, of which he had none in his nursery, except his two cats, Fitz and Puck Forsyte, who permitted no liberties. For Tom Brown he was as yet too young. There was relief in the house when, after the fourth week, he was permitted to go down and out. | Следующим важным происшествием было то, что он сел на шмеля, - острое переживание, которое его мать поняла гораздо лучше, чем "Да"; и ничего особенно важного не произошло затем до конца года, когда после целого дня невыносимой тоски он перенес чудесную болезнь: некую смесь из сыпи, лежанья в постели, меду с ложки и великого множества мандаринов. Тогда-то мир расцвел. Этим цветением он был обязан "тете" Джун, ибо, как только он сделался "несчастненьким", она примчалась из Лондона и привезла с собой книги, которые в свое время вскормили ее воинственный дух, рожденный в знаменательном 1869 году. Ветхие, в разноцветных переплетах, они хранили в себе самые невероятные события. Их она читала маленькому Джону, пока ему не позволили читать самому, а тогда она упорхнула домой в Лондон и оставила ему целую кучу этих сокровищ. Книги подогревали его воображение, и в мыслях и снах у него только и было, что мичманы и пироги, пираты, плоты, торговцы сандаловым деревом, железные кони, акулы, битвы, татары, краснокожие, воздушные шары. Северные полюсы и прочие небывалые прелести. Как только ему разрешили встать, он оснастил свою кроватку с кормы и с носа и отплыл от нее в узкой ванне по зеленым морям ковра к скале, на которую влез по выступам ее ящиков красного дерева оглядывать горизонт в прижатый к глазу стакан, высматривая спасительный парус. Каждый день он сооружал плот из вешалки для полотенец, чайного подноса и своих подушек. Он накопил соку от слив, налил его в пузырек из-под лекарства и снабдил плот этим ромом, а также пеммиканом из накопленных кусочков курятины (он сидел на них, а потом сушил у камина) и лимонным соком на случай цинги, изготовленным из апельсиновой корки и припрятанных остатков компота. Как-то утром он сделал Северный полюс из всех своих постельных принадлежностей, кроме подушки, и достиг его в березовом челне (вернее, на каминной решетке), после опасной встречи с белым медведем, сооруженным из подушки и четырех кеглей, накрытых ночной рубашкой "Да". После этого отец, в попытке усмирить его воображение, привез ему "Айвенго", "Бевиса", "Книгу о короле Артуре" и "Школьные годы Тома Брауна". Он прочел первую и три дня строил, защищал и брал штурмом замок Фрон де Бефа, исполняя все роли, кроме Ревеккн и Ровены, с пронзительными криками: "En avant de Bracy!" [3] - и другими восклицаниями в этом же духе. Прочтя книгу о короле Артуре, он почти целиком превратился в сэра Ламорака де Галис, потому что, хотя про него в книге было очень мало, это имя нравилось ему больше, чем имена всех других рыцарей; и он до смерти заездил своего деревянного коня, вооружившись длинной бамбуковой тростью. "Бевис" показался ему недостаточно захватывающим; кроме того, для него требовались леса и звери, каковых в детской не имелось, если не считать его двух кошек, Фица и Пэка Форсайтов, которые не допускали вольностей в обращении. Для "Тома Брауна" он был еще мал. Весь дом вздохнул с облегчением, когда после четырех недель ему было разрешено спуститься вниз и выйти в сад. |
| The month being March the trees were exceptionally like the masts of ships, and for little Jon that was a wonderful Spring, extremely hard on his knees, suits, and the patience of "Da," who had the washing and reparation of his clothes. Every morning the moment his breakfast was over, he could be viewed by his mother and father, whose windows looked out that way, coming from the study, crossing the terrace, climbing the old oak tree, his face resolute and his hair bright. He began the day thus because there was not time to go far afield before his lessons. The old tree's variety never staled; it had mainmast, foremast, top-gallant mast, and he could always come down by the halyards--or ropes of the swing. After his lessons, completed by eleven, he would go to the kitchen for a thin piece of cheese, a biscuit and two French plums--provision enough for a jolly- boat at least--and eat it in some imaginative way; then, armed to the teeth with gun, pistols, and sword, he would begin the serious climbing of the morning, encountering by the way innumerable slavers, Indians, pirates, leopards, and bears. He was seldom seen at that hour of the day without a cutlass in his teeth (like Dick Needham) amid the rapid explosion of copper caps. And many were the gardeners he brought down with yellow peas shot out of his little gun. He lived a life of the most violent action. | Был март, и поэтому деревья особенно напоминали мачты кораблей, и для маленького Джона это была изумительная весна; от нее сильно досталось его коленкам, костюмам и терпению "Да", на которой лежала стирка и починка его платья. Каждое утро, сейчас же после его завтрака, отец и мать видели из окон своей спальни, как он выходит из кабинета, пересекает террасу, влезает на старый дуб; лицо решительное, волосы блестят на солнца. Он начинал день таким образом потому, что до уроков не было времени уйти подальше. Старое дерево было неисчерпаемо разнообразно, у него была грот-мачта, фокмачта и брамстеньга, а спуститься всегда можно было по реям, то есть по веревкам от качелей. После уроков, которые кончались в одиннадцать, он отправлялся на кухню за ломтиком сыра, печеньем и двумя сливами - достаточно припасов по крайней мере для шлюпки - и съедал их как-нибудь поинтереснее; потом, вооружившись до зубов ружьем, пистолетами и шпагой, он всерьез пускался в утреннее странствие, встречая по пути бесчисленные невольничьи корабли, индейцев, пиратов, медведей и леопардов. Его постоянно видели в это время дня с тесаком в зубах (как Дик Нидхэм), в грохоте непрерывно взрывающихся пистонов. И не одного садовника он сбил желтым горохом из своего ружья. Жизнь его была наполнена самой интенсивной деятельностью. |
| "Jon," said his father to his mother, under the oak tree, "is terrible. I'm afraid he's going to turn out a sailor, or something hopeless. Do you see any sign of his appreciating beauty?" | - Джон просто невозможен, - сказал как-то отец, сидя с матерью под старым дубом. - Боюсь, что из него выйдет матрос или что-нибудь безнадежное. Ты видишь в нем хоть какие-нибудь признаки эстетического чувства? |
| "Not the faintest." | - Ни малейших. |
| "Well, thank heaven he's no turn for wheels or engines! I can bear anything but that. But I wish he'd take more interest in Nature." | - Хорошо еще, что его не тянет к винтам и машинам. Все лучше, чем это. Но не мешало бы ему больше интересоваться природой. |
| "He's imaginative, Jolyon." | - У него богатое воображение, Джолион. |
| "Yes, in a sanguinary way. Does he love anyone just now?" | - Да, как у сангвиника. Он хоть любит сейчас когонибудь? |
| "No; only everyone. There never was anyone born more loving or more lovable than Jon." | - Нет, он всех любит. На свете нет существа такого любящего и располагающего к любви, как Джон. |
| "Being your boy, Irene." | - Твой сын, Ирэн! |
| At this moment little Jon, lying along a branch high above them, brought them down with two peas; but that fragment of talk lodged, thick, in his small gizzard. Loving, lovable, imaginative, sanguinary! | В эту минуту маленький Джон, лежавший на суке высоко над ними попал в них двумя горошинами; но этот обрывок разговора крепко засел у него в головенке. "Любящий", "располагающий", "воображение", "сангвиник"! |
| The leaves also were thick by now, and it was time for his birthday, which, occurring every year on the twelfth of May, was always memorable for his chosen dinner of sweetbread, mushrooms, macaroons, and ginger beer. | А к этому времени листва была уже густая и подошел день его рождения, который наступал каждый год двенадцатого мая и был памятен любимым обедом Джона: печенка, шампиньоны, миндальное пирожное и лимонад. |
| Between that eighth birthday, however, and the afternoon when he stood in the July radiance at the turning of the stairway, several important things had happened. | Однако между этим восьмым днем рождения и тем днем, когда он стоял в июльском сиянии на повороте лестницы, произошло еще несколько важных событий. |
| "Da," worn out by washing his knees, or moved by that mysterious instinct which forces even nurses to desert their nurslings, left the very day after his birthday in floods of tears "to be married"--of all things--"to a man." Little Jon, from whom it had been kept, was inconsolable for an afternoon. It ought not to have been kept from him! Two large boxes of soldiers and some artillery, together with The Young Buglers, which had been among his birthday presents, cooperated with his grief in a sort of conversion, and instead of seeking adventures in person and risking his own life, he began to play imaginative games, in which he risked the lives of countless tin soldiers, marbles, stones and beans. Of these forms of "chair a canon" he made collections, and, using them alternately, fought the Peninsular, the Seven Years, the Thirty Years, and other wars, about which he had been reading of late in a big History of Europe which had been his grandfather's. He altered them to suit his genius, and fought them all over the floor in his day nursery, so that nobody could come in, for fearing of disturbing Gustavus Adolphus, King of Sweden, or treading on an army of Austrians. Because of the sound of the word he was passionately addicted to the Austrians, and finding there were so few battles in which they were successful he had to invent them in his games. His favourite generals were Prince Eugene, the Archduke Charles and Wallenstein. Tilly and Mack ("music-hall turns" he heard his father call them one day, whatever that might mean) one really could not love very much, Austrian though they were. For euphonic reasons, too, he doted on Turenne. | "Да", устав мыть ему коленки или движимая тем загадочным инстинктом, который заставляет даже нянюшек покидать своих питомцев, ушла, обливаясь слезами, на следующий же день после того, как отпраздновали его рождение, "чтоб выйти замуж, - подумайте только! - за какого-то мужчину". Маленький Джон, от которого это скрывали, был безутешен в течение целого дня. Зачем ему не сказали! Наряду с этим горем произошедшему в нем перевороту способствовали два больших ящика солдатиков, несколько пушек, а также книга "Юные трубачи", бывшие в числе подарков ко дню его рождения, и, вместо того чтобы самому искать приключений и рисковать собственной жизнью, он стал играть в выдуманные игры, в которых рисковал жизнью бесчисленных оловянных солдатиков, камешков, шариков и бобов. Из всех этих видов пушечного мяса он составил коллекции и, пользуясь ими по очереди, инсценировал наполеоновские. Семилетнюю, Тридцатилетнюю и другие войны, о которых в последнее время читал в большой "Истории Европы", принадлежавшей еще его деду. Он изменял их ход по своему усмотрению и воевал на всем полу детской, так что никто не мог туда войти из опасения помешать Густаву-Адольфу, королю шведскому, или наступить на целую армию австрийцев. За приятный звук этого слова он страстно полюбил австрийцев, и когда убедился, как мало было битв, в которых они сражались успешно, был вынужден придумывать их в своих играх. Его любимыми генералами были принц Евгений, эрцгерцог Карл и Валленштейн. Тилли и Мака ("опереточные фигуры", как однажды назвал их при нем отец; он и понятия не имел, что это значит!) никак нельзя было полюбить всерьез, хоть они и были австрийцами. По тем же соображениям благозвучия он обожал Тюренна. |
| This phase, which caused his parents anxiety, because it kept him indoors when he ought to have been out, lasted through May and half of June, till his father killed it by bringing home to him Tom Sawyer and Huckleberry Finn. When he read those books something happened in him, and he went out of doors again in passionate quest of a river. There being none on the premises at Robin Hill, he had to make one out of the pond, which fortunately had water lilies, dragonflies, gnats, bullrushes, and three small willow trees. On this pond, after his father and Garratt had ascertained by sounding that it had a reliable bottom and was nowhere more than two feet deep, he was allowed a little collapsible canoe, in which he spent hours and hours paddling, and lying down out of sight of Indian Joe and other enemies. On the shore of the pond, too, he built himself a wigwam about four feet square, of old biscuit tins, roofed in by boughs. In this he would make little fires, and cook the birds he had not shot with his gun, hunting in the coppice and fields, or the fish he did not catch in the pond because there were none. This occupied the rest of June and that July, when his father and mother were away in Ireland. He led a lonely life of "make believe" during those five weeks of summer weather, with gun, wigwam, water and canoe; and, however hard his active little brain tried to keep the sense of beauty away, she did creep in on him for a second now and then, perching on the wing of a dragon-fly, glistening on the water lilies, or brushing his eyes with her blue as he Jay on his back in ambush. | Эта страсть, которая беспокоила его родителей, потому что он сидел в комнатах, когда ему полагалось быть на воздухе, длилась весь май и половину июня, пока его отец не убил ее, привезя ему как-то "Тома Сойера" и "Гекльберри Финна". Когда он прочел эти книги, с ним что-то произошло, и он снова вышел из дому в страстных поисках реки. Поскольку на территории Робин-Хилла таковой не имелось, ему пришлось сделать ее из пруда, где, к счастью, были водяные лилии, стрекозы, комары и три невысоких ивы. На этом-то пруду, после того как отец и Гаррет, промерив его, убедились, что дно надежное и что глубина нигде не превышает двух футов, ему позволили завести маленький верткий челнок, в котором он проводил целые часы, то работая веслами, то ложась, чтобы укрыться от взоров индейца Джо и других врагов. А на берегу он построил себе вигвам из старых жестянок из-под печенья, с крышей из веток, площадью примерно в четыре квадратных фута. Тут он разводил костры и жарил птиц, которых не застрелил из ружья, охотясь в роще и в полях, или рыбу, которую не наловил в пруду, потому что ее там не было. Все это заняло конец июня и июль, который его родители провели в Ирландии. Эти пять летних недель он вел одинокую жизнь "как будто", довольствуясь своим ружьем, вигвамом, водой и челноком; и как ни энергично его деятельный ум противился влиянию красоты, она все же подбиралась к нему порой на минутку, усевшись на крыле стрекозы, поблескивая на водяных лилиях или задевая его синевой по глазам, когда он лежал на спине в засаде. |
| "Auntie" June, who had been left in charge, had a "grown-up" in the house, with a cough and a large piece of putty which he was making into a face; so she hardly ever came down to see him in the pond. Once, however, she brought with her two other "grown-ups." Little Jon, who happened to have painted his naked self bright blue and yellow in stripes out of his father's water-colour box, and put some duck's feathers in his hair, saw them coming, and--ambushed himself among the willows. As he had foreseen, they came at once to his wigwam and knelt down to look inside, so that with a blood-curdling yell he was able to take the scalps of "Auntie" June and the woman "grown-up" in an almost complete manner before they kissed him. The names of the two grown-ups were "Auntie" Holly and "Uncle" Val, who had a brown face and a little limp, and laughed at him terribly. He took a fancy to "Auntie" Holly, who seemed to be a sister too; but they both went away the same afternoon and he did not see them again. Three days before his father and mother were to come home "Auntie" June also went off in a great hurry, taking the "grown-up" who coughed and his piece of putty; and Mademoiselle said: "Poor man, he was veree ill. I forbid you to go into his room, Jon." Little Jon, who rarely did things merely because he was told not to, refrained from going, though he was bored and lonely. In truth the day of the pond was past, and he was filled to the brim of his soul with restlessness and the want of something--not a tree, not a gun-- something soft. Those last two days had seemed months in spite of Cast Up by the Sea, wherein he was reading about Mother Lee and her terrible wrecking bonfire. He had gone up and down the stairs perhaps a hundred times in those two days, and often from the day nursery, where he slept now, had stolen into his mother's room, looked at everything, without touching, and on into the dressing- room; and standing on one leg beside the bath, like Slingsby, had whispered: | У "тети" Джун, на попечении которой он оставался, был в доме "взрослый" с кашлем и большим куском глины, из которой он делал лицо; поэтому она почти никогда не заглядывала на пруд к маленькому Джону. Раз, правда, она привела с собой двух других "взрослых". Завидев их, маленький Джон, - который в этот день раскрасил свою голую особу синими и желтыми полосами, воспользовавшись акварельным ящиком отца, и воткнул себе в волосы утиные перья, - залег в засаде между ивами. Как он и думал, они сразу прошли к его вигваму и встали на колени, чтобы заглянуть туда, так что он с диким, душу леденящим воплем почти успел оскальпировать "тетю" Джун и новую "взрослую", прежде чем они его поцеловали. Взрослых звали "тетя" Холли и "дядя" Вал; у "дяди" Вэла было загорелое лицо, и он прихрамывал и ужасно хохотал, глядя на Джона. Маленькому Джону понравилась "тетя" Холли, которая тоже оказалась сестрой; но они оба уехали в тот же день, и больше он их не видел. За три дня до намеченного приезда его родителей "тетя" Джун тоже уехала - очень поспешно, забрав с собой "взрослого", который кашлял, и его кусок глины. И мадемуазель сказала: "Бедный, он о-очень болен! Запрещаю тебе ходить в его комнату, Джон". Маленький Джон, который редко делал что-нибудь только потому, что это было запрещено, воздержался и не пошел, хотя ему было скучно и одиноко. Дело в том, что дни пруда миновали, и он до краев души был полон беспокойства и желания чего-то - не дерева, не ружья, - чего-то мягкого. Эти два последних дня показались ему месяцами, несмотря на "Выброшенных морем", где он прочел про старуху Ли и ее страшный костер. За эти два дня он раз сто прошел вверх и вниз по лестнице и часто из детской пробирался в комнату матери, все разглядывал, ничего не трогая, потом проходил в ванную комнату и, стоя на одной ноге около ванны, шептал заклинания, |
| "Ho, ho, ho! Dog my cats!" mysteriously, to bring luck. | таинственно, как Слингсби: - Хо, хо, хо! Кошки-собаки! |
| Then, stealing back, he had opened his mother's wardrobe, and taken a long sniff which seemed to bring him nearer to--he didn't know what. | Потом, вернувшись из ванной, открывал гардероб матери и долго нюхал, и это, казалось, приближало его к... он сам не знал, к чему. |
| He had done this just before he stood in the streak of sunlight, debating in which of the several ways he should slide down the banisters. They all seemed silly, and in a sudden languor he began descending the steps one by one. During that descent he could remember his father quite distinctly--the short grey beard, the deep eyes twinkling, the furrow between them, the funny smile, the thin figure which always seemed so tall to little Jon; but his mother he couldn't see. All that represented her was something swaying with two dark eyes looking back at him; and the scent of her wardrobe. | Он проделал это как раз до того, как остановился на лестнице в полосе солнечного света, обдумывая, каким из многих способов спуститься по перилам. Все они казались глупыми, и в овладевшей им вдруг томной лени он медленно пошел вниз по ступенькам. Во время этого спуска он совершенно отчетливо вспомнил отца: короткую седую бородку, подмигивание глубоко сидящих глаз, морщинку между ними, странную улыбку, тонкую фигуру, которая всегда казалась маленькому Джону такой высокой; но мать он никак не мог увидеть. Все, что с ней связывалось, - это покачивающаяся походка, темные глаза, устремленные на него, и запах ее гардероба. |
| Bella was in the hall, drawing aside the big curtains, and opening the front door. Little Jon said, wheedling | Бэлла была в холле, - раздвигала тяжелые портьеры и открывала парадную дверь. Маленький Джон сказал заискивающе: |
| "Bella!" | - Бэлла! |
| "Yes, Master Jon." | - Что, мистер Джон? |
| "Do let's have tea under the oak tree when they come; I know they'd like it best." | - Давай пить чай под дубом, когда они приедут; я знаю, им захочется. |
| "You mean you'd like it best." | - Вы лучше скажите, что вам захочется! |
| Little Jon considered. | Маленький Джон подумал. |
| "No, they would, to please me." | - Нет, им, чтобы доставить мне удовольствие. |
| Bella smiled. | Бэлла улыбнулась. |
| "Very well, I'll take it out if you'll stay quiet here and not get into mischief before they come." | - Хорошо, я накрою в саду, если вы тут посидите тихо и не напроказничаете, пока они приедут. |
| Little Jon sat down on the bottom step, and nodded. | Маленький Джон уселся на нижней ступеньке и кивнул. |
| Bella came close, and looked him over. | Бэлла подошла поближе и оглядела его. |
| "Get up!" she said. | - Встаньте-ка, - сказала она. |
| Little Jon got up. She scrutinized him behind; he was not green, and his knees seemed clean. | Маленький Джон встал. Она тщательно осмотрела его сзади. Зеленых пятен нет, и коленки как будто чистые! |
| "All right!" she said. "My! Aren't you brown? Give me a kiss!" | - Хорошо, - сказала она. - Ой, ну и загорели же вы! Дайте поцелую. |
| And little Jon received a peck on his hair. | И она клюнула маленького Джона в макушку. |
| "What jam?" he asked. "I'm so tired of waiting." | - А какое будет варенье? - спросил он. - Я так устал ждать. |
| "Gooseberry and strawberry." | - Крыжовенное и клубничное. |
| Num! They were his favourites! | Вот здорово! Самые его любимые! |
| When she was gone he sat still for quite a minute. It was quiet in the big hall open to its East end so that he could see one of his trees, a brig sailing very slowly across the upper lawn. In the outer hall shadows were slanting from the pillars. Little Jon got up, jumped one of them, and walked round the clump of iris plants which filled the pool of grey-white marble in the centre. The flowers were pretty, but only smelled a very little. He stood in the open doorway and looked out. Suppose!--suppose they didn't come! He had waited so long that he felt he could not bear that, and his attention slid at once from such finality to the dust motes in the bluish sunlight coming in: Thrusting his hand up, he tried to catch some. Bella ought to have dusted that piece of air! But perhaps they weren't dust--only what sunlight was made of, and he looked to see whether the sunlight out of doors was the same. It was not. He had said he would stay quiet in the hall, but he simply couldn't any more; and crossing the gravel of the drive he lay down on the grass beyond. Pulling six daisies he named them carefully, Sir Lamorac, Sir Tristram, Sir Lancelot, Sir Palimedes, Sir Bors, Sir Gawain, and fought them in couples till only Sir Lamorac, whom he had selected for a specially stout stalk, had his head on, and even he, after three encounters, looked worn and waggly. A beetle was moving slowly in the grass, which almost wanted cutting. Every blade was a small tree, round whose trunk the beetle had to glide. Little Jon stretched out Sir Lamorac, feet foremost, and stirred the creature up. It scuttled painfully. Little Jon laughed, lost interest, and sighed. His heart felt empty. He turned over and lay on his back. There was a scent of honey from the lime trees in flower, and in the sky the blue was beautiful, with a few white clouds which looked and perhaps tasted like lemon ice. He could hear Bob playing: "Way down upon de Suwannee ribber" on his concertina, and it made him nice and sad. He turned over again and put his ear to the ground--Indians could hear things coming ever so far--but he could hear nothing--only the concertina! And almost instantly he did hear a grinding sound, a faint toot. Yes! it was a car--coming--coming! Up he jumped. Should he wait in the porch, or rush upstairs, and as they came in, shout: "Look!" and slide slowly down the banisters, head foremost? Should he? The car turned in at the drive. It was too late! And he only waited, jumping up and down in his excitement. The car came quickly, whirred, and stopped. His father got out, exactly like life. He bent down and little Jon bobbed up--they bumped. His father said | Когда Бэлла ушла, он целую минуту сидел спокойно. В большой гостиной было тихо, и через открытую дверь в восточной стене он видел один из своих кораблей-деревьев, очень медленно плывущий по верхней лужайке. В холле от колонн падали косые тени. Маленький Джон встал, перепрыгнул через тень и обошел ирисы, посаженные вокруг бассейна серо-белого мрамора. Цветы были красивые, но пахли только чуточку. Он встал в открытых дверях и выглянул наружу. А вдруг... вдруг они не приедут! Он ждал так долго, что почувствовал, что не вынесет этого, и его внимание сейчас же перескочило с такой страшной мысли на пылинки в голубоватом солнечном луче, падающем снаружи. Он поднял руку, попробовал их поймать. Что же это Бэлла не стерла с воздуха пыль! А может быть, это и не пыль, а просто из них сделан солнечный свет? И он стал смотреть, такой ли солнечный свет и за дверью. Нет, не такой. Он обещал, что спокойно побудет в холле, но просто не мог больше выдержать, пересек посыпанную гравием дорогу и улегся на траве. Сорвал шесть ромашек, назвал их по очереди: сэр Ламорак, сэр Тристан, сэр Ланселот, сэр Палимед, сэр Боре, сэр Гавэн, и заставил их биться парами до тех пор, пока только у сэра Ламорака, обладателя особенно толстого стебелька, осталась голова на плечах, но даже и он после трех схваток имел вид порядком усталый и растрепанный. В траве, уже почти готовой для покоса, медленно пробирался жук. Каждая травинка была деревцом, ствол которого ему приходилось обходить. Маленький Джон протянул сэра Ламорака ногами вперед и пошевелил жука. Тот беспомощно заторопился. Маленький Джон засмеялся, потом все ему надоело, и он вздохнул. На сердце было пусто. Он повернулся и лег на спину. От цветущих лип пахло медом, небо было синее и красивое, и редкие белые облачка были на вид, а может, и на вкус, как лимонное мороженое. Было слышно, как Боб играет на концертино "Далеко на речке Сувани", и от этого стало хорошо и грустно. Он опять перевернулся и приник ухом к земле - индейцы ведь издали слышат, когда что-нибудь приближается, - но он ничего не услышал, только концертино. И почти сейчас же и вправду уловил далекий хруст, слабый гудок. Да, это автомобиль, ближе, ближе! Маленький Джон вскочил на ноги. Подождать на крыльце или мчаться наверх, и когда они подъедут, крикнуть: "Смотрите!" - и медленно съехать вниз по перилам головой вперед? Сделать так? Автомобиль повернул к подъезду. Поздно! И он стал ждать, подпрыгивая на месте от нетерпения. Машина быстро подъехала, зафыркала и остановилась. Вышел отец, совсем настоящий. Он наклонился, а маленький Джон вскинул голову кверху, они стукнулись. Отец сказал: |
| "Bless us! Well, old man, you are brown!" Just as he would; and the sense of expectation--of something wanted--bubbled unextinguished in little Jon. Then, with a long, shy look he saw his mother, in a blue dress, with a blue motor scarf over her cap and hair, smiling. He jumped as high as ever he could, twined his legs behind her back, and hugged. He heard her gasp, and felt her hugging back. His eyes, very dark blue just then, looked into hers, very dark brown, till her lips closed on his eyebrow, and, squeezing with all his might, he heard her creak and laugh, and say: | "Он, ой, ой! Ну, малыш, и загорел же ты!" - точь-в-точь как всегда говорил; но чувство ожидания - желания чегото - продолжало кипеть в маленьком Джоне. Потом медленным робким взглядом он нашел свою мать, улыбающуюся, в синем платье, с синим автомобильным шарфом, накинутым на шапочку и волосы. Он подскочил как только мог выше, сцепил ноги у нее за спиной и обнял ее. Он услышал, как она охнула, почувствовал, что и она его обнимает. Его глаза, темно-синие в эту минуту, смотрелись в ее, темно-карие, пока губы ее не прижались к его брови, и, стискивая ее изо всех сил, он услышал, как она закашлялась и засмеялась и сказала: |
| "You are strong, Jon!" | - Ну, и силач ты. Джон! |
| He slid down at that, and rushed into the hall, dragging her by the hand. | Тогда он соскользнул на землю и бросился в дом, таща ее за собой. |
| While he was eating his jam beneath the oak tree, he noticed things about his mother that he had never seemed to see before, her cheeks for instance were creamy, there were silver threads in her dark goldy hair, her throat had no knob in it like Bella's, and she went in and out softly. He noticed, too, some little lines running away from the corners of her eyes, and a nice darkness under them. She was ever so beautiful, more beautiful than "Da" or Mademoiselle, or "Auntie" June or even "Auntie" Holly, to whom he had taken a fancy; even more beautiful than Bella, who had pink cheeks and came out too suddenly in places. This new beautifulness of his mother had a kind of particular importance, and he ate less than he had expected to. | Уплетая варенье под старым дубом, он заметил в своей матери много такого, чего, казалось, никогда раньше не видел: щеки, например, цвета сливок, серебряные нити в темно-золотистых волосах, на шее спереди нет шишки, как у Бэллы, и во всех движениях что-то мягкое. Он заметил также черточки, бегущие от уголков ее глаз, а под глазами красивые тени. Она была ужасно красивая, красивее, чем "Да", или мадемуазель, или "тетя" Джун, или даже "тетя" Холли, которая ему очень понравилась; даже красивее, чем румяная Балла, - та, пожалуй, уж слишком костлява. Эта новая красота матери имела для него какое-то особенное значение, и он съел меньше, нем собирался. |
| When tea was over his father wanted him to walk round the gardens. He had a long conversation with his father about things in general, avoiding his private life--Sir Lamorac, the Austrians, and the emptiness he had felt these last three days, now so suddenly filled up. His father told him of a place called Glensofantrim, where he and his mother had been; and of the little people who came out of the ground there when it was very quiet. Little Jon came to a halt, with his heels apart. | После чая отец захотел пройтись с ним по саду. Он долго разговаривал с отцом о всяких вещах, обходя свою личную жизнь: сэра Ламорака, австрийцев и ту пустоту, которую он ощущал последние три дня и которая теперь так внезапно заполнилась. Отец рассказал ему о месте, называемом Гленсофантрим, где побывали он и его мать, и о маленьких человечках, которые выходят из-под земли, когда бывает совсем тихо. Маленький Джон остановился, расставив пятки. |
| "Do you really believe they do, Daddy?" | - А ты правда веришь в них, папа? |
| "No, Jon, but I thought you might." | - Нет, Джон, но я думал, может быть, ты поверишь. |
| "Why?" | - Почему? |
| "You're younger than I; and they're fairies." | - Ты моложе меня; а они ведь эльфы. |
| Little Jon squared the dimple in his chin. | Маленький Джон прижал палец к подбородку. |
| "I don't believe in fairies. I never see any." | - Я не верю в эльфов. Никогда их не вижу. |
| "Ha!" said his father. | - Ха, - сказал отец. |
| "Does Mum?" | - А мама? |
| His father smiled his funny smile. | Отец улыбнулся своей странной улыбкой. |
| "No; she only sees Pan." | - Нет, она видит только Пана. |
| "What's Pan?" | - Что это "Пан"? |
| "The Goaty God who skips about in wild and beautiful places." | - Козлоногий бог, который резвится в диких и прекрасных местах. |
| "Was he in Glensofantrim?" | - А он был в Гленсофантриме? |
| "Mum said so." | - Мама говорит, что был. |
| Little Jon took his heels up, and led on. | Маленький Джон сдвинул пятки и пошел дальше. |
| "Did you see him?" | - А ты его видел? |
| "No; I only saw Venus Anadyomene." | - Нет, я видел только Венеру Анадиомейскую. |
| Little Jon reflected; Venus was in his book about the Greeks and Trojans. Then Anna was her Christian and Dyomene her surname? | Маленький Джон задумался. Венера была у него в книге про греков и троянцев. Значит, "Анна" ее имя, а "Диомейская" - фамилия? |
| But it appeared, on inquiry, that it was one word, which meant rising from the foam. | Но когда он спросил, оказалось, что это одно слово и значит "встающая из пены". |
| "Did she rise from the foam in Glensofantrim?" | - А она вставала из пены в Гленсофантриме? |
| "Yes; every day." | - Да, каждый день. |
| "What is she like, Daddy?" | - А какая она, папа? |
| "Like Mum." | - Как мама. |
| "Oh! Then she must be..." | - О, так она, наверно... |
| but he stopped at that, rushed at a wall, scrambled up, and promptly scrambled down again. The discovery that his mother was beautiful was one which he felt must absolutely be kept to himself. His father's cigar, however, took so long to smoke, that at last he was compelled to say: | Но тут он запнулся, бросился к стене, вскарабкался на нее и сейчас же слез обратно. Открытие, что его мать красива, было тайной, которую, он чувствовал, никто не должен узнать. Но отец так долго курил сигару, что он наконец был вынужден спросить: |
| "I want to see what Mum's brought home. Do you mind, Daddy?" | - Мне хочется посмотреть, что мама привезла. Можно? |
| He pitched the motive low, to absolve him from unmanliness, and was a little disconcerted when his father looked at him right through, heaved an important sigh, and answered: | Он выдумал этот корыстный предлог, чтобы его не заподозрили в чувствительности, и немножко растерялся, когда отец посмотрел на него так, словно видел его насквозь, многозначительно вздохнул и ответил: |
| "All right, old man, you go and love her." | - Ну что ж, малыш, беги, люби ее! |
| He went, with a pretence of slowness, and then rushed, to make up. He entered her bedroom from his own, the door being open. She was still kneeling before a trunk, and he stood close to her, quite still. | Он пошел нарочно медленно, а потом пустился бегом, чтобы наверстать потерянное время. Он вошел к ней в спальню из своей комнаты, так как дверь была отворена. Она стояла на коленях перед чемоданом, и он стал рядом с ней и стоял тихо-тихо. |
| She knelt up straight, and said: | Она выпрямилась и сказала: |
| "Well, Jon?" | - Ну, Джон? |
| "I thought I'd just come and see." | - Я думал, зайду посмотрю. |
| Having given and received another hug, he mounted the window-seat, and tucking his legs up under him watched her unpack. He derived a pleasure from the operation such as he had not yet known, partly because she was taking out things which looked suspicious, and partly because he liked to look at her. She moved differently from anybody else, especially from Bella; she was certainly the refinedest-looking person he had ever seen. She finished the trunk at last, and knelt down in front of him. | Обняв ее еще раз и получив ответный поцелуй, он влез на диван у окна и, поджав под себя ноги, стал смотреть, как она распаковывает чемодан. Этот процесс доставлял ему не испытанное дотоле удовольствие - и потому, что она вынимала заманчивого вида пакеты, и потому, что ему нравилось смотреть на нее. Она двигалась не так, как Другие, особенно не так, как Бэлла. Из всех людей, которых он видел в жизни, она безусловно была самая прекрасная. Наконец она покончила с чемоданом и встала на колени перед сыном. |
| "Have you missed us, Jon?" | - Ты скучал по нас, Джон? |
| Little Jon nodded, and having thus admitted his feelings, continued to nod. | Маленький Джон кивнул и, подтвердив таким образом свои чувства, продолжал кивать. |
| "But you had 'Auntie' June?" | - Но ведь с тобой была "тетя" Джун? |
| "Oh! she had a man with a cough." | - Да-а, у нее был человек, который кашлял. |
| His mother's face changed, and looked almost angry. He added hastily: | Лицо матери изменилось, стало почти сердитым. Он поспешно добавил: |
| "He was a poor man, Mum; he coughed awfully; I--I liked him." | - Он бедный, мама; он ужасно кашлял. Я... я его люблю. |
| His mother put her hands behind his waist. | Мать обняла его. |
| "You like everybody, Jon?" | - Ты всех любишь, Джон. |
| Little Jon considered. | Маленький Джон подумал. |
| "Up to a point," he said: "Auntie June took me to church one Sunday." | - Немножко - да, - сказал он. - "Тетя" Джун водила меня в церковь в воскресенье. |
| "To church? Oh!" | - В церковь? О! |
| "She wanted to see how it would affect me." | - Она хотела посмотреть, как на меня подействует. |
| "And did it?" | - Ну, и как же, подействовало? |
| "Yes. I came over all funny, so she took me home again very quick. I wasn't sick after all. I went to bed and had hot brandy and water, and read The Boys of Beechwood. It was scrumptious." | - Да. Мне стало так странно, она уж поскорей увела меня домой. А я не заболел. Меня уложили в постель и дали горячего коньяку с водой, и я читал "Бичвудских мальчиков". Было замечательно. |
| His mother bit her lip. | Мать прикусила губу. |
| "When was that?" | - Когда это было? |
| "Oh! about--a long time ago--I wanted her to take me again, but she wouldn't. You and Daddy never go to church, do you?" | - Ну, приблизительно... уже давно; я хотел, чтобы она меня еще взяла с собой, а она не захотела. Вы с папой никогда не ходите в церковь? |
| "No, we don't." | - Нет, не ходим. |
| "Why don't you?" | - А почему? |
| His mother smiled. | |
| "Well, dear, we both of us went when we were little. Perhaps we went when we were too little." | - Мы оба, милый, ходили, когда были маленькие. Может быть, мы были для этого слишком малы. |
| "I see," said little Jon, "it's dangerous." | - Понимаю, - сказал маленький Джон. - Это опасно. |
| "You shall judge for yourself about all those things as you grow up." | - Сам разберешься во всем этом, когда вырастешь! |
| Little Jon replied in a calculating manner: | Маленький Джон ответил рассудительно: |
| "I don't want to grow up, much. I don't want to go to school." A sudden overwhelming desire to say something more, to say what he really felt, turned him red. "I--I want to stay with you, and be your lover, Mum." | - Я не хочу совсем вырасти, только немножко. Не хочу ехать в школу, он покраснел от внезапно нахлынувшего желания сказать еще что-то, высказать то, что он действительно чувствовал. - Я... я хочу остаться с тобой и быть твоим возлюбленным, мама. |
| Then with an instinct to improve the situation, he added quickly | И в инстинктивном усилии спасти положение он поспешно добавил: |
| "I don't want to go to bed to-night, either. I'm simply tired of going to bed, every night." | - И я сегодня не хочу ложиться спать. Я устал ложиться спать каждый вечер. |
| "Have you had any more nightmares?" | - У тебя бывали еще кошмары? |
| "Only about one. May I leave the door open into your room to-night, Mum?" | - Только один раз. Мама, можно сегодня оставить дверь в твою комнату открытой? |
| "Yes, just a little." | - Да, немножко. |
| Little Jon heaved a sigh of satisfaction. | Маленький Джон удовлетворенно вздохнул. |
| "What did you see in Glensofantrim?" | - Что ты видела в Гленсофантриме? |
| "Nothing but beauty, darling." | - Там такая красота, милый! |
| "What exactly is beauty?" | - А что это такое "красота"? |
| "What exactly is--Oh! Jon, that's a poser." | - Что это такое?.. О, Джон, это трудный вопрос. |
| "Can I see it, for instance?" | - Я, например, могу ее увидеть? |
| His mother got up, and sat beside him. | Мать встала и села рядом с ним. |
| "You do, every day. The sky is beautiful, the stars, and moonlit nights, and then the birds, the flowers, the trees--they're all beautiful. Look out of the window--there's beauty for you, Jon." | - Каждый день видишь. Небо красиво, и звезды, и лунные ночи, и еще птицы, цветы, деревья - все это красиво. Посмотри в окно, вот тебе красота, Джон. |
| "Oh! yes, that's the view. Is that all?" | - Ну да, это вид. И это все? |
| "All? no. The sea is wonderfully beautiful, and the waves, with their foam flying back." | - Все? Нет. Море удивительно красивое, и волны с летящей пеной. |
| "Did you rise from it every day, Mum?" | - Ты из нее вставала каждый день, мама? |
| His mother smiled. | Мать улыбнулась. |
| "Well, we bathed." | - Мы купались. |
| Little Jon suddenly reached out and caught her neck in his hands. | Маленький Джон быстро потянулся и охватил ее шею руками. |
| "I know," he said mysteriously, "you're it, really, and all the rest is make-believe." | - Я знаю, - сказал он таинственно, - это ты, а все остальное это только так. |
| She sighed, laughed, said: | Она вздохнула, засмеялась, сказала: |
| "Oh! Jon!" | - Ох, Джон! |
| Little Jon said critically: | Маленький Джон сказал критически: |
| "Do you think Bella beautiful, for instance? I hardly do." | - По-твоему, Бэлла, например, красивая? По-моему, нет. |
| "Bella is young; that's something." | - Бэлла молода; а это уже много. |
| "But you look younger, Mum. If you bump against Bella she hurts." | - Но ты выглядишь моложе, мама. Если о Бэллу стукнешься - больно. |
| "I don't believe 'Da' was beautiful, when I come to think of it; | "Да", по-моему, не была красивая, я помню, а мадемуазель так чуть не урод. |
| and Mademoiselle's almost ugly." | - У мадемуазель очень приятное лицо. |
| "Mademoiselle has a very nice face." "Oh! yes; nice. I love your little rays, Mum." | - Это да, приятное. Мне так нравятся твои лучики, мама. |
| "Rays?" | - Лучики? |
| Little Jon put his finger to the outer corner of her eye. | Маленький Джон тронул пальцем наружный уголок ее глаза. |
| "Oh! Those? But they're a sign of age." | - Ах, это? Но ведь это признак старости. |
| "They come when you smile." | - Они бывают, когда ты улыбаешься. |
| "But they usen't to." | - Раньше их не было. |
| "Oh! well, I like them. Do you love me, Mum?" | - Все равно, они мне нравятся. Ты меня любишь, мама? |
| "I do--I do love you, darling." | - Люблю, конечно люблю, милый. |
| "Ever so?" | - Очень-очень? |
| "Ever so!" | - Очень-очень. |
| "More than I thought you did?" | - Больше, чем я думал? |
| "Much--much more." | - Больше, гораздо больше. |
| "Well, so do I; so that makes it even." | - Ну, и я так. Значит, поровну. |
| Conscious that he had never in his life so given himself away, he felt a sudden reaction to the manliness of Sir Lamorac, Dick Needham, Huck Finn, and other heroes. | Внезапно осознав, что еще никогда в жизни не высказывался так откровенно, он сразу обратился мыслью к сэру Ламораку, Дику Нидхэму, Геку Финну и прочим мужественным героям. |
| "Shall I show you a thing or two?" he said; and slipping out of her arms, he stood on his head. Then, fired by her obvious admiration, he mounted the bed, and threw himself head foremost from his feet on to his back, without touching anything with his hands. He did this several times. | - Показать тебе кое-что? - сказал он и, выскользнув из ее объятий, встал на голову. Потом, вдохновленный ее явным восхищением, влез на кровать и перекувырнулся головой вперед прямо на спину, ничего не коснувшись руками. Это он проделал несколько раз. |
| That evening, having inspected what they had brought, he stayed up to dinner, sitting between them at the little round table they used when they were alone. He was extremely excited. His mother wore a French-grey dress, with creamy lace made out of little scriggly roses, round her neck, which was browner than the lace. He kept looking at her, till at last his father's funny smile made him suddenly attentive to his slice of pineapple. It was later than he had ever stayed up, when he went to bed. | Вечером, осмотрев все, что они привезли, он обедал, сидя между ними за маленьким круглым столом, за которым они всегда ели, когда не бывало гостей. Он был до крайности возбужден. Его мать переоделась в светло-серое платье с кремовым кружевом вокруг шеи; кружево было из маленьких крученых розочек, и шея была темнее Кружева. Он все смотрел на нее, пока наконец странная улыбка отца не заставила его поспешно переключить внимание на лежавший перед ним ломтик ананаса. Спать он отправился позднее, чем когда-либо в жизни. |
| His mother went up with him, and he undressed very slowly so as to keep her there. When at last he had nothing on but his pyjamas, he said: | Мать пошла с ним в детскую, и он стал раздеваться нарочно медленно, чтобы она подольше не уходила. Оставшись наконец в одной пижаме, он сказал: |
| "Promise you won't go while I say my prayers!" | - Обещай, что не уйдешь, пока я молюсь. |
| "I promise." | - Обещаю. |
| Kneeling down and plunging his face into the bed, little Jon hurried up, under his breath, opening one eye now and then, to see her standing perfectly still with a smile on her face. "Our Father"--so went his last prayer, "which art in heaven, hallowed be thy Mum, thy Kingdom Mum--on Earth as it is in heaven, give us this day our daily Mum and forgive us our trespasses on earth as it is in heaven and trespass against us, for thine is the evil the power and the glory for ever and ever. Amum! Look out!" He sprang, and for a long minute remained in her arms. Once in bed, he continued to hold her hand. | Встав на колени и уткнувшись лицом в постель, маленький Джон торопливо зашептал, время от времени приоткрывая один глаз, чтобы взглянуть, как она стоит - совсем тихо, с улыбкой на лице. "Отче наш, - так вышла последняя молитва, - иже еси на небесех, да святится Мама твоя, да Мама царствие твое яко на небеси и на земли. Маму насущный даждь нам днесь и остави нам долги наши на небеси и на земли и должником нашим, ибо твое есть рабство и сила и слава во веки веков. Амам! Берегись!" Он подскочил и на целую минуту замер у нее на груди. Улегшись, он все не выпускал ее руку. |
| "You won't shut the door any more than that, will you? Are you going to be long, Mum?" | - Дверь не будешь закрывать, да? Ты скоро придешь, мамочка? |
| "I must go down and play to Daddy." | - Надо пойти вниз поиграть папе. |
| "Oh! well, I shall hear you." | - Это хорошо, я буду слушать. |
| "I hope not; you must go to sleep." | - Надеюсь, что не будешь. Тебе надо спать. |
| "I can sleep any night." | - Спать я каждый вечер могу. |
| "Well, this is just a night like any other." | - Что ж, сегодня такой же вечер, как и всегда. |
| "Oh! no--it's extra special." | - Ну нет, сегодня совсем особенный. |
| "On extra special nights one always sleeps soundest." | - В совсем особенные вечера всегда спится крепче. |
| "But if I go to sleep, Mum, I shan't hear you come up." | - Но если я засну, мама, я не услышу, как ты придешь. |
| "Well, when I do, I'll come in and give you a kiss, then if you're awake you'll know, and if you're not you'll still know you've had one." | - А я тогда зайду поцеловать тебя, и если ты еще не будешь спать, ты меня увидишь, а если уже заснешь, все равно будешь знать, что я приходила. |
| Little Jon sighed, | Маленький Джон вздохнул. |
| "All right!" he said: "I suppose I must put up with that. Mum?" | - Ну что ж, - сказал он, - придется потерпеть. Мама! |
| "Yes?" | - Да? |
| "What was her name that Daddy believes in? Venus Anna Diomedes?" | - Как ее зовут, в которую папа верит? Венера Анна Диомедская? |
| "Oh! my angel! Anadyomene." | - Ох, родной мой, Анадиомейская! |
| "Yes! but I like my name for you much better." | - Да. Но у меня есть для тебя имя гораздо лучше. |
| "What is yours, Jon?" | - Какое, Джон? |
| Little Jon answered shyly: | Маленький Джон робко ответил: |
| "Guinevere! it's out of the Round Table--I've only just thought of it, only of course her hair was down." | - Гуинивир. Это из "Рыцарей Круглого стола" - я это только что придумал, только у нее были распущенные волосы. |
| His mother's eyes, looking past him, seemed to float. | Глаза матери смотрели мимо него, словно уплывали куда-то. |
| "You won't forget to come, Mum?" | - Не забудешь зайти, мама? |
| "Not if you'll go to sleep." | - Нет, если ты сейчас заснешь. |
| "That's a bargain, then." | - Ну, значит, сговорились. |
| And little Jon screwed up his eyes. | И маленький Джон зажмурил глаза. |
| He felt her lips on his forehead, heard her footsteps; opened his eyes to see her gliding through the doorway, and, sighing, screwed them up again. | Он почувствовал ее губы у себя на лбу, услышал ее шаги, открыл глаза, увидел, как она проскользнула в дверь, и со вздохом снова зажмурился. |
| Then Time began. | Тогда потянулось время. |
| For some ten minutes of it he tried loyally to sleep, counting a great number of thistles in a row, "Da's" old recipe for bringing slumber. He seemed to have been hours counting. It must, he thought, be nearly time for her to come up now. He threw the bedclothes back. | Минут десять он честно старался заснуть, применяя давнишний рецепт "Да" - считать уложенные в длинный ряд репейники. Казалось, он считал уже много часов. Наверное, думал он, ей время прийти. Он откинул одеяло. |
| "I'm hot!" he said, and his voice sounded funny in the darkness, like someone else's. | - Мне жарко, - сказал он, и его голос в темноте прозвучал странно, как чужой. |
| Why didn't she come? He sat up. He must look! He got out of bed, went to the window and pulled the curtain a slice aside. It wasn't dark, but he couldn't tell whether because of daylight or the moon, which was very big. It had a funny, wicked face, as if laughing at him, and he did not want to look at it. Then, remembering that his mother had said moonlit nights were beautiful, he continued to stare out in a general way. The trees threw thick shadows, the lawn looked like spilt milk, and a long, long way he could see; oh! very far; right over the world, and it all looked different and swimmy. There was a lovely smell, too, in his open window. | Почему она не идет? Он сел. Надо посмотреть! Он вылез из кроватки, подошел к окну и чуть-чуть раздвинул занавески. Темно не было, но он не мог разобрать, наступил ли день, или это от луны, которая была очень большая. У нее было странное, злое лицо, точно она смеялась над ним, и ему не хотелось смотреть на нее. Но, вспомнив слова матери, что лунные ночи красивы, он продолжал смотреть. Деревья отбрасывали толстые тени, лужайка была похожа на разлитое молоко, и было видно далеко-далеко - ой, как далеко, через весь свет! - и все было необычное и словно плыло. И очень хорошо пахло из открытого окна. |
| 'I wish I had a dove like Noah!' he thought. | "Вот был бы у меня голубь, как у Ноя", - подумал он. |
|
"The moony moon was round and bright,
It shone and shone and made it light." |
Луна была лунистая, светила из-за туч
И, круглая и светлая, бросала яркий луч. |
| After that rhyme, which came into his head all at once, he became conscious of music, very soft-lovely! Mum playing! He bethought himself of a macaroon he had, laid up in his chest of drawers, and, getting it, came back to the window. He leaned out, now munching, now holding his jaws to hear the music better. "Da" used to say that angels played on harps in heaven; but it wasn't half so lovely as Mum playing in the moony night, with him eating a macaroon. A cockchafer buzzed by, a moth flew in his face, the music stopped, and little Jon drew his head in. She must be coming! He didn't want to be found awake. He got back into bed and pulled the clothes nearly over his head; but he had left a streak of moonlight coming in. It fell across the floor, near the foot of the bed, and he watched it moving ever so slowly towards him, as if it were alive. The music began again, but he could only just hear it now; sleepy music, pretty-- sleepy--music--sleepy--slee..... | После этих стихов, которые пришли ему в голову совершенно неожиданно, он услышал музыку, очень тихую - чудесную. Мама играет! Он вспомнил, что у него в комоде припрятано миндальное пирожное, достал его и вернулся к окну. Он высунулся наружу, то жевал пирожное, то переставал, чтоб лучше слышать музыку. "Да" говорила когдато, что ангелы небесные играют на арфах, но это, наверно, куда хуже, чем вот как сейчас: мама играет в лунную ночь, а он ест миндальное пирожное. Прожужжал жук, у самого лица пролетела ночная бабочка, музыка кончилась, и маленький Джон втянул голову в комнату. Наверно, она идет! Он не хотел, чтобы его застали на полу, залез опять в постель и натянул одеяло до самого носа. Но в занавеске осталась щель, и сквозь нее вошел лунный луч и упал на пол в ногах кровати. Маленький Джон следил, как луч двигается к нему медленно-медленно, как будто живой. Снова зазвучала музыка, но теперь он еле-еле слышал ее; сонная музыка, славная... сонная музыка... сонная... сон... |
| And time slipped by, the music rose, fell, ceased; the moonbeam crept towards his face. Little Jon turned in his sleep till he lay on his back, with one brown fist still grasping the bedclothes. The corners of his eyes twitched--he had begun to dream. He dreamed he was drinking milk out of a pan that was the moon, opposite a great black cat which watched him with a funny smile like his father's. He heard it whisper: "Don't drink too much!" It was the cat's milk, of course, and he put out his hand amicably to stroke the creature; but it was no longer there; the pan had become a bed, in which he was lying, and when he tried to get out he couldn't find the edge; he couldn't find it--he--he--couldn't get out! It was dreadful! | А время шло, музыка звучала то громче, то тише, потом смолкла, лунный свет подполз к его лицу. Маленький Джон ворочался во сне, наконец лег на спину, вцепившись загорелыми пальцами в одеяло. Уголки его глаз подрагивали - он видел сны. Ему снилось, что он пьет молоко из сковородки, и сковородка - это луна, а напротив него сидит большая черная кошка и смотрит на него со странной улыбкой, как у его отца. Он услышал ее шепот: "Не пей слишком много". Молоко ведь было кошкино, и он дружески протянул руку, чтобы погладить ее; но она уже исчезла; сковородка превратилась в кровать, на которой он лежал, и когда он захотел вылезти, то никак не мог найти края, не мог найти его, никак-никак не мог вылезти. Это было ужасно! |
| He whimpered in his sleep. The bed had begun to go round too; it was outside him and inside him; going round and round, and getting fiery, and Mother Lee out of Cast up by the Sea was stirring it! Oh! so horrible she looked! Faster and faster!--till he and the bed and Mother Lee and the moon and the cat were all one wheel going round and round and up and up--awful--awful--awful! | Он тихо заплакал во сне. И кровать начала вертеться; она была и внутри его и снаружи; ходила все кругом и кругом и становилась как огонь, и старуха Ли из "Выброшенных морем" вертела ее. Ух, какая она была страшная! Быстрее, быстрее, пока он, и кровать, и старуха Ли, и луна, и кошка - все не слилось в одно колесо и кружилось, кружилось, поднимаясь все выше, выше - страшно - страшно - страшно! |
| He shrieked. | Он закричал. |
| A voice saying: "Darling, darling!" got through the wheel, and he awoke, standing on his bed, with his eyes wide open. | Голос, говоривший: "Милый, милый", проник сквозь колесо, и он проснулся, стоя в постели, с широко открытыми глазами. |
| There was his mother, with her hair like Guinevere's, and, clutching her, he buried his face in it. | Рядом с ним стояла мать, волосы у нее были, как у Гуинивир, и, вцепившись в нее, он уткнулся в них лицом. |
| "Oh! oh!" | - Ой, ой! |
| "It's all right, treasure. You're awake now. There! There! It's nothing!" | - Ничего, мое золото. Ты теперь проснулся. Ну, ну, все прошло. |
| But little Jon continued to say: "Oh! oh!" | Но маленький Джон все говорил: "Ой, ой!" |
| Her voice went on, velvety in his ear: | Голос ее продолжал, мягкий, как бархат: |
| "It was the moonlight, sweetheart, coming on your face." | - Это лунный свет упал тебе на лицо, родной. |
| Little Jon burbled into her nightgown | Маленький Джон всхлипнул ей в плечо: |
| "You said it was beautiful. Oh!" | - Ты сказала, что он красивый. Ой! |
| "Not to sleep in, Jon. Who let it in? Did you draw the curtains?" | - Но спать он мешает, Джон. Кто впустил его? Это ты раздвинул занавески? |
| "I wanted to see the time; I--I looked out, I--I heard you playing, Mum; I--I ate my macaroon." | - Я хотел посмотреть, сколько времени; я... я высунулся, я... я слышал, как ты играла; я... съел миндальное пирожное. |
| But he was growing slowly comforted; and the instinct to excuse his fear revived within him. | Но на душе у него становилось спокойнее, и в нем проснулось инстинктивное желание оправдать свой испуг. |
| "Mother Lee went round in me and got all fiery," he mumbled. | - Старуха Ли кружилась у меня внутри и стала вся огненная, - пробормотал он. |
| "Well, Jon, what can you expect if you eat macaroons after you've gone to bed?" | - Но, Джон, чего же и ждать, если ты будешь есть пирожные в постели? |
| "Only one, Mum; it made the music ever so more beautiful. I was waiting for you--I nearly thought it was to-morrow." | - Только одно, мама. От него музыка стала гораздо лучше. Я ждал тебя, я уж думал, сейчас завтра. |
| "My ducky, it's only just eleven now." | - Милый ты мой, сейчас только одиннадцать часов. |
| Little Jon was silent, rubbing his nose on her neck. | Маленький Джон помолчал, потерся носом о ее шею. |
| "Mum, is Daddy in your room?" | - Мама, папа у тебя в комнате? |
| "Not to-night." | - Сегодня нет. |
| "Can I come?" | - Можно к тебе? |
| "If you wish, my precious." | - Если хочешь, мой хороший. |
| Half himself again, little Jon drew back. | Придя наконец в себя, маленький Джон отодвинулся. |
| "You look different, Mum; ever so younger." | - Ты сейчас совсем другая, мама; гораздо моложе. |
| "It's my hair, darling." | - Это мои волосы, милый. |
| Little Jon laid hold of it, thick, dark gold, with a few silver threads. | Маленький Джон взял их в руки, они были густые, темно-золотые, с серебряными нитями. |
| "I like it," he said: "I like you best of all like this." | - Я люблю их, - сказал он, - я тебя больше всего люблю вот такую. |
| Taking her hand, he had begun dragging her towards the door. He shut it as they passed, with a sigh of relief. | Схватив мать за руку, Джон потащил ее к двери. Он закрыл за собой дверь со вздохом облегчения. |
| "Which side of the bed do you like, Mum?" | - Ты с какой стороны ляжешь, мама? |
| "The left side." | - С левой. |
| "All right." | - Ну, хорошо. |
| Wasting no time, giving her no chance to change her mind, little Jon got into the bed, which seemed much softer than his own. He heaved another sigh, screwed his head into the pillow and lay examining the battle of chariots and swords and spears which always went on outside blankets, where the little hairs stood up against the light. | Не теряя времени, чтобы она не успела передумать, маленький Джон залез в постель, которая показалась ему гораздо мягче, чем его собственная. Он опять глубоко вздохнул, зарылся головой в подушку и лежал, разглядывая битву колесниц и мечей и пик, которая всегда происходила на одеялах, там, где на свет были видны волоски. |
| "It wasn't anything, really, was it?" he said. | - По-настоящему ведь ничего не было, правда? - сказал он. |
| From before her glass his mother answered: | Не отходя от зеркала, мать ответила: |
| "Nothing but the moon and your imagination heated up. You mustn't get so excited, Jon." | - Только луна и твое разгоряченное воображение. Нельзя так волноваться, Джон! |
| But, still not quite in possession of his nerves, little Jon answered boastfully: | Но маленький Джон, все еще не владея своими нервами, ответил хвастливо: |
| "I wasn't afraid, really, of course!" | - Я и не испугался, по правде-то. |
| And again he lay watching the spears and chariots. It all seemed very long. | И он все лежал, разглядывая колесницы и пики. Время тянулось. |
| "Oh! Mum, do hurry up!" | - Ой, мамочка, поскорей! |
| "Darling, I have to plait my hair." | - Милый, надо же мне заплести косы. |
| "Oh! not to-night. You'll only have to unplait it again to-morrow. I'm sleepy now; if you don't come, I shan't be sleepy soon." | - Сегодня не надо. Завтра ведь опять придется расплетать. Мне спать хочется, а если ты не придешь, расхочется. |
| His mother stood up white and flowey before the winged mirror: he could see three of her, with her neck turned and her hair bright under the light, and her dark eyes smiling. It was unnecessary, and he said: | Мать стояла перед трехстворчатым зеркалом, вся белая, и он видел ее с трех сторон; шея была повернута, волосы блестели в свете лампы, темные глаза улыбались. Все это было ни к чему, и он сказал: |
| "Do come, Mum; I'm waiting." | - Иди же, мама, я жду. |
| "Very well, my love, I'll come." | - Сейчас, мой родной, сейчас. |
| Little Jon closed his eyes. Everything was turning out most satisfactory, only she must hurry up! He felt the bed shake, she was getting in. And, still with his eyes closed, he said sleepily: | Маленький Джон закрыл глаза. Все кончилось к лучшему, только пусть бы уж она поскорее! Кровать дрогнула, она легла. И, не открывая глаз, он сонно проговорил: |
| "It's nice, isn't it?" | - Хорошо, правда? |
| He heard her voice say something, felt her lips touching his nose, and, snuggling up beside her who lay awake and loved him with her thoughts, he fell into the dreamless sleep, which rounded off his past. | Он слышал, как она сказала что-то, почувствовал прикосновение ее губ у себя на носу и, прижавшись к той, что лежала без сна и любила его всеми помыслами, погрузился в безмятежный сон, который отделил его от прошлою. |
ПРИМЕЧАНИЯ
- "Родиться с серебряной ложкой во рту" - приблизительно то же, что, по-русски, "родиться в сорочке": родиться счастливчиком.
- Цвета сухих листьев (франц.).
- Вперед, де Браси! (франц.).