Краткая коллекция англтекстов
Чарльз Теккерей
Vanity Fair/Ярмарка тщеславия
CHAPTER LVIII/ГЛАВА LVIII Our Friend the Major/Наш друг майор
| English | Русский |
| Our Major had rendered himself so popular on board the Ramchunder that when he and Mr. Sedley descended into the welcome shore-boat which was to take them from the ship, the whole crew, men and officers, the great Captain Bragg himself leading off, gave three cheers for Major Dobbin, who blushed very much and ducked his head in token of thanks. Jos, who very likely thought the cheers were for himself, took off his gold-laced cap and waved it majestically to his friends, and they were pulled to shore and landed with great dignity at the pier, whence they proceeded to the Royal George Hotel. | Наш майор завоевал себе такую популярность на борту "Ремчандера", что, когда они с мистером Седли спускались в долгожданный баркас, который должен был увезти их с корабля, весь экипаж - матросы и офицеры во главе с самим капитаном Брэгом - прокричал троекратное "ура" в честь майора Доббина, а он в ответ только густо покраснел и втянул голову в плечи. Джоз, по всей вероятности, решивший, что приветствия относятся к нему, снял фуражку с золотым галуном и величественно помахал ею своим друзьям. Затем пассажиры были доставлены к пристани, где они и высадились с большим достоинством и откуда проследовали в гостиницу "Ройал Джордж". |
| Although the sight of that magnificent round of beef, and the silver tankard suggestive of real British home-brewed ale and porter, which perennially greet the eyes of the traveller returning from foreign parts who enters the coffee-room of the George, are so invigorating and delightful that a man entering such a comfortable snug homely English inn might well like to stop some days there, yet Dobbin began to talk about a post-chaise instantly, and was no sooner at Southampton than he wished to be on the road to London. Jos, however, would not hear of moving that evening. Why was he to pass a night in a post-chaise instead of a great large undulating downy feather-bed which was there ready to replace the horrid little narrow crib in which the portly Bengal gentleman had been confined during the voyage? He could not think of moving till his baggage was cleared, or of travelling until he could do so with his chillum. So the Major was forced to wait over that night, and dispatched a letter to his family announcing his arrival, entreating from Jos a promise to write to his own friends. Jos promised, but didn't keep his promise. The Captain, the surgeon, and one or two passengers came and dined with our two gentlemen at the inn, Jos exerting himself in a sumptuous way in ordering the dinner and promising to go to town the next day with the Major. The landlord said it did his eyes good to see Mr. Sedley take off his first pint of porter. If I had time and dared to enter into digressions, I would write a chapter about that first pint of porter drunk upon English ground. Ah, how good it is! It is worth-while to leave home for a year, just to enjoy that one draught. | Хотя зрелище великолепного ростбифа и серебряного жбана, говорящего о настоящем английском эле и портере, которое неизменно ласкает взор путника, возвращающегося из чужих краев и вступающего в общий зал "Ройал Джорджа", - хотя это зрелище так отрадно и восхитительно, что всякому, кто войдет в эту уютную, тихую гостиницу, наверное, захочется провести тут несколько дней, однако Доббин сейчас же заговорил о дорожной карете и, едва очутившись в Саутгемптопе, уже стремился в Лондон. Джоз, однако, не хотел и слышать о продолжении поездки в тот же вечер. Чего ради он будет проводить ночь в карете, когда к его услугам широкая, мягкая, удобная пуховая постель вместо отвратительной узкой койки, в которую тучный бенгальский джентльмен втискивался во время путешествия? Он и думать не может об отъезде, пока не будет досмотрен его багаж, и не поедет дальше без своего кальяна. Таким образом, майору пришлось переждать эту ночь, и он отправил с почтой письмо родным, извещая их о своем приезде. Он и Джоза уговаривал написать его друзьям. Джоз пообещал, но не исполнил обещания. Капитан, врач и кое-кто из пассажиров с корабля явились в гостиницу и отобедали с нашими джентльменами. Джоз превзошел самого себя в пышности заказанного обеда и пообещал майору на следующий день отбыть с ним в столицу. Хозяин гостиницы заявил, что одно удовольствие смотреть, как мистер Седли пьет свою первую пинту портера. Будь у меня время и посмей я уклониться от темы, я бы написал целую главу о первой пинте портера, выпитой на английской земле. Ах, как она вкусна! Стоит уехать из дому на год, чтобы потом иметь возможность насладиться этим первым глотком. |
| Major Dobbin made his appearance the next morning very neatly shaved and dressed, according to his wont. Indeed, it was so early in the morning that nobody was up in the house except that wonderful Boots of an inn who never seems to want sleep; and the Major could hear the snores of the various inmates of the house roaring through the corridors as he creaked about in those dim passages. Then the sleepless Boots went shirking round from door to door, gathering up at each the Bluchers, Wellingtons, Oxonians, which stood outside. Then Jos's native servant arose and began to get ready his master's ponderous dressing apparatus and prepare his hookah; then the maidservants got up, and meeting the dark man in the passages, shrieked, and mistook him for the devil. He and Dobbin stumbled over their pails in the passages as they were scouring the decks of the Royal George. When the first unshorn waiter appeared and unbarred the door of the inn, the Major thought that the time for departure was arrived, and ordered a post-chaise to be fetched instantly, that they might set off. | На следующее утро майор Доббин вышел из своей комнаты, по обыкновению, тщательно выбритый и одетый. Было еще так рано, что во всем доме никто не вставал, кроме коридорного, который, как и все его собратья, по-видимому, совсем не нуждался в сне. Поскрипывая сапогами, майор бродил по темным коридорам, слушая громкий храп разношерстных обитателей дома. Затем появился бессонный коридорный и зашмыгал от одной двери к другой, собирая блюхеры, веллингтоны, оксфорды и всякого другого рода обувь, выставленную наружу. Затем поднялся туземец-слуга Джоза и начал приводить в готовность тяжеловесный аппарат хозяйского туалета и неизменный кальян. Затем встали горничные и, встретясь в коридоре с чернолицым человеком, подняли визг, так как приняли его за черта. Доббин и индус спотыкались о ведра, пока горничные драили палубы "Ройал Джорджа". Когда же появился первый взъерошенный лакей и снял засовы с входных дверей гостиницы, майор решил, что пора пускаться в путь, и велел немедленно подавать карету. |
| He then directed his steps to Mr. Sedley's room and opened the curtains of the great large family bed wherein Mr. Jos was snoring. | Затем он направился в комнату мистера Седли и раздвинул полог большой широкой двуспальной кровати, с которой доносился храп мистера Джоза. |
| "Come, up! Sedley," the Major said, "it's time to be off; the chaise will be at the door in half an hour." | - Вставайте, Седли! - крикнул майор. - Пора ехать, карета будет подана через полчаса! |
| Jos growled from under the counterpane to know what the time was; but when he at last extorted from the blushing Major (who never told fibs, however they might be to his advantage) what was the real hour of the morning, he broke out into a volley of bad language, which we will not repeat here, but by which he gave Dobbin to understand that he would jeopardy his soul if he got up at that moment, that the Major might go and be hanged, that he would not travel with Dobbin, and that it was most unkind and ungentlemanlike to disturb a man out of his sleep in that way; on which the discomfited Major was obliged to retreat, leaving Jos to resume his interrupted slumbers. | Из-под пуховика раздалось глухое ворчанье: это Джоз спрашивал, который час. Вырвав наконец из уст покрасневшего майора (тот никогда не лгал, даже если это было ему выгодно) признание относительно действительного положения часовых стрелок, Джоз разразился градом ругательств, которых мы не будем здесь повторять. При помощи их мистер Седли дал понять Доббину, что он, Джоз, будет проклят, если встанет в такую рань, что майор может убираться ко всем чертям, что он не желает ехать с ним и что чрезвычайно невежливо и не по-джентльменски беспокоить человека и будить его без всякой надобности. После этого майору пришлось отступить в замешательстве, оставив Джоза продолжать свой прерванный сон. |
| The chaise came up presently, and the Major would wait no longer. | Тем временем подъехала карета, и майор не стал больше дожидаться. |
| If he had been an English nobleman travelling on a pleasure tour, or a newspaper courier bearing dispatches (government messages are generally carried much more quietly), he could not have travelled more quickly. The post-boys wondered at the fees he flung amongst them. How happy and green the country looked as the chaise whirled rapidly from mile-stone to mile-stone, through neat country towns where landlords came out to welcome him with smiles and bows; by pretty roadside inns, where the signs hung on the elms, and horses and waggoners were drinking under the chequered shadow of the trees; by old halls and parks; rustic hamlets clustered round ancient grey churches--and through the charming friendly English landscape. Is there any in the world like it? To a traveller returning home it looks so kind--it seems to shake hands with you as you pass through it. Well, Major Dobbin passed through all this from Southampton to London, and without noting much beyond the milestones along the road. You see he was so eager to see his parents at Camberwell. | Будь Доббин английским аристократом, путешествующим ради собственного удовольствия, или журналистом, везущим срочные депеши (правительственные указы обычно перевозятся с значительно меньшей спешкой), он и тогда не мог бы ехать быстрее. Форейторы дивились размерам чаевых, которые майор раздавал им. Какой веселой и зеленой казалась местность, по которой карета неслась от одного дорожного столба к другому, через чистенькие провинциальные городки, где хозяева гостиниц выходили на улицу, приветствуя Доббина улыбками и поклонами; мимо хорошеньких придорожных харчевен, где вывески висели на вязах, а лошади и возчики пили под их узорчатой тенью; мимо старинных замков и парков; мимо скромных деревушек, жмущихся к древним серым церквам. Ах, этот милый, приветливый английский пейзаж! Есть ли что-нибудь в мире, подобное ему? Путешественника, возвращающегося домой, он встречает так ласково - он словно пожимает вам руку, когда вы проноситесь мимо. Однако майор Доббин промчался от Саутгемптона до Лондона, ничего почти не замечая по дороге, кроме дорожных столбов. Вы понимаете, ему так не терпелось увидеться со своими родителями в Кемберуэле! |
| He grudged the time lost between Piccadilly and his old haunt at the Slaughters', whither he drove faithfully. Long years had passed since he saw it last, since he and George, as young men, had enjoyed many a feast, and held many a revel there. He had now passed into the stage of old-fellow-hood. His hair was grizzled, and many a passion and feeling of his youth had grown grey in that interval. There, however, stood the old waiter at the door, in the same greasy black suit, with the same double chin and flaccid face, with the same huge bunch of seals at his fob, rattling his money in his pockets as before, and receiving the Major as if he had gone away only a week ago. | Доббин пожалел даже о времени, потраченном на проезд от Пикадилли до его прежнего пристанища у Слотеpa, куда он направился по старой памяти. Долгие годы прошли с тех пор, как он был здесь в последний раз, с тех пор, как они с Джорджем, еще молодыми людьми, устраивали здесь кутежи и пирушки. Теперь Доббин был старым холостяком. Волосы у него поседели; поседели и многие страсти и чувства его молодости. Но во г в дверях стоит старый лакей, все в топ же засаленной черной паре, с таким же двойным подбородком и дряблым лицом, с тою же огромной связкой печаток на цепочке от часов; он все так же побрякивает деньгами в кармане и встречает майора с таким видом, словно тот уехал всего лишь неделю тому назад. |
| "Put the Major's things in twenty-three, that's his room," John said, exhibiting not the least surprise. "Roast fowl for your dinner, I suppose. You ain't got married? They said you was married--the Scotch surgeon of yours was here. No, it was Captain Humby of the thirty-third, as was quartered with the --th in Injee. Like any warm water? What do you come in a chay for--ain't the coach good enough?" | - Отнесите вещи майора в двадцать третий номер, это его комната, - сказал Джон, не обнаруживая ни малейшего изумления. - К обеду, наверно, закажете жареную курицу? Вы не женились? Говорили, что вы женаты, - у нас стоял ваш доктор-шотландец. Нет, капитан Хамби из тридцать третьего полка, который квартировал с *** полком в Индии. Не угодно ли теплой воды? А зачем вы карету нанимали? Для вас что, дилижансы недостаточно хороши? |
| And with this, the faithful waiter, who knew and remembered every officer who used the house, and with whom ten years were but as yesterday, led the way up to Dobbin's old room, where stood the great moreen bed, and the shabby carpet, a thought more dingy, and all the old black furniture covered with faded chintz, just as the Major recollected them in his youth. | И с этими словами верный лакей, который знал и помнил каждого офицера, останавливавшегося в этой гостинице, и для которого десять лет промелькнули, как один день, провел Доббина в его прежнюю комнату, где стояла та же большая кровать с шерстяным пологом, лежал тот же потертый ковер, чуть более грязный, и красовалась прежняя черная мебель, обитая выцветшим ситцем, - все это майор помнил еще со времен своей молодости. |
| He remembered George pacing up and down the room, and biting his nails, and swearing that the Governor must come round, and that if he didn't, he didn't care a straw, on the day before he was married. He could fancy him walking in, banging the door of Dobbin's room, and his own hard by-- | Доббин вспомнил, как Джордж накануне свадьбы расхаживал взад и вперед по этой комнате, кусая ногти и клянясь, что родитель должен же образумиться, а если нет - то ему, Джорджу, все равно. Майору казалось, что вот-вот хлопнет дверь и сам Джордж... |
| "You ain't got young," John said, calmly surveying his friend of former days. | - А вы не помолодели! - заметил Джон, спокойно изучая друга прежних дней. |
| Dobbin laughed. | Доббин засмеялся. |
| "Ten years and a fever don't make a man young, John," he said. "It is you that are always young--no, you are always old." | - Десять лет и лихорадка не молодят человека, Джон, - сказал он. - Вот зато вы всегда молоды... или, вернее, всегда стары. |
| "What became of Captain Osborne's widow?" John said. "Fine young fellow that. Lord, how he used to spend his money. He never came back after that day he was marched from here. He owes me three pound at this minute. Look here, I have it in my book. 'April 10, 1815, Captain Osborne: '3 pounds.' I wonder whether his father would pay me," | - Что сталось со вдовой капитана Осборна? - спросил Джон. - Прекрасный был молодой человек. Господи боже мой, как он любил швырять деньги! Он больше у нас не бывал с того самого дня, когда поехал отсюда венчаться. Он до сих пор должен мне три фунта. Вот взгляните, у меня записано: "Десятого апреля тысяча восемьсот пятнадцатого года, за капитаном Осборном три фунта". Интересно, уплатил бы мне за него его отец? |
| and so saying, John of the Slaughters' pulled out the very morocco pocket-book in which he had noted his loan to the Captain, upon a greasy faded page still extant, with many other scrawled memoranda regarding the bygone frequenters of the house. | И Джон из номеров Слотера вытащил ту самую записную книжку в сафьяновом переплете, в которую он занес долг капитана и где на засаленной, выцветшей страничке запись эта бережно сохранялась вместе со многими другими корявыми заметками, касавшимися былых завсегдатаев гостиницы. |
| Having inducted his customer into the room, John retired with perfect calmness; and Major Dobbin, not without a blush and a grin at his own absurdity, chose out of his kit the very smartest and most becoming civil costume he possessed, and laughed at his own tanned face and grey hair, as he surveyed them in the dreary little toilet-glass on the dressing-table. | Проведя своего постояльца в комнату, Джон спокойно удалился. А майор Доббин, краснея и мысленно подшучивая над собственной глупостью, выбрал из своих штатских костюмов самый нарядный и расхохотался, рассматривая в тусклом зеркальце на туалетном столе свое желто-зеленое лицо и седые волосы. |
| "I'm glad old John didn't forget me," he thought. "She'll know me, too, I hope." | "Я рад, что старый Джон не забыл меня, - подумал он. - Надеюсь, она меня тоже узнает". |
| And he sallied out of the inn, bending his steps once more in the direction of Brompton. | И, выйдя из гостиницы, он направил свои стопы в Бромптон. |
| Every minute incident of his last meeting with Amelia was present to the constant man's mind as he walked towards her house. The arch and the Achilles statue were up since he had last been in Piccadilly; a hundred changes had occurred which his eye and mind vaguely noted. He began to tremble as he walked up the lane from Brompton, that well-remembered lane leading to the street where she lived. Was she going to be married or not? If he were to meet her with the little boy--Good God, what should he do? He saw a woman coming to him with a child of five years old--was that she? He began to shake at the mere possibility. When he came up to the row of houses, at last, where she lived, and to the gate, he caught hold of it and paused. He might have heard the thumping of his own heart. "May God Almighty bless her, whatever has happened," he thought to himself. "Psha! she may be gone from here," he said and went in through the gate. | Все мельчайшие подробности его последней встречи с Эмилией оживали в памяти этого преданного человека, когда он шел по направлению к дому миссис Осборн. Арка и статуя Ахиллеса были воздвигнуты уже после того, как он в последний раз был на Пикадилли; сотни перемен произошли за это время, взор и ум его смутно их отмечали. Доббина бросило в дрожь, когда он зашагал от Бромптона по переулку - знакомому переулку, который вел к улице, где она жила. Выходит она замуж или нет? Если он встретит ее вместе с мальчиком... боже мой, что ему тогда делать? Он увидел какую-то женщину, шедшую ему навстречу с ребенком лет пяти... Уж не она ли это? Доббин задрожал при одной мысли о такой возможности. Когда наконец он подошел к дому, в котором жила Эмилия, он ухватился рукой за калитку и замер. Он слышал, как колотится у него сердце. "Да благословит ее бог, что бы ни случилось! - произнес он про себя. - Эх, да что я! Может, она уже уехала отсюда!" И он вошел в калитку. |
| The window of the parlour which she used to occupy was open, and there were no inmates in the room. The Major thought he recognized the piano, though, with the picture over it, as it used to be in former days, and his perturbations were renewed. Mr. Clapp's brass plate was still on the door, at the knocker of which Dobbin performed a summons. | Окно гостиной, в которой обычно проводила время Эмилия, было открыто, но в комнате никого не было. Майору показалось, что он как будто узнает фортепьяно и картину над ним - ту же, что и в былые дни, - и волнение охватило его с повой силой. Медная дощечка с фамилией мистера Клепа по-прежнему красовалась на входной двери рядом с молотком, при помощи которого Доббин и возвестил о своем прибытии. |
| A buxom-looking lass of sixteen, with bright eyes and purple cheeks, came to answer the knock and looked hard at the Major as he leant back against the little porch. | Бойкая девушка лет шестнадцати, румяная, с блестящими глазами, вышла на стук и удивленно взглянула на майора, прислонившегося к столбику крыльца. |
| He was as pale as a ghost and could hardly falter out the words-- | Он был бледен, как привидение, и едва мог пролепетать слова: |
| "Does Mrs. Osborne live here?" | - Здесь живет миссис Осборн? |
| She looked him hard in the face for a moment--and then turning white too--said, | С минуту девушка пристально смотрела на него, а затем, в свою очередь, побледнела и воскликнула: |
| "Lord bless me--it's Major Dobbin." She held out both her hands shaking-- | - Боже мой! Да это майор Доббин! Она радостно протянула ему обе руки. |
| "Don't you remember me?" she said. "I used to call you Major Sugarplums." | - Неужели вы меня не помните? - сказала она. - Я называла вас "майор Пряник". |
| On which, and I believe it was for the first time that he ever so conducted himself in his life, the Major took the girl in his arms and kissed her. She began to laugh and cry hysterically, and calling out "Ma, Pa!" with all her voice, brought up those worthy people, who had already been surveying the Major from the casement of the ornamental kitchen, and were astonished to find their daughter in the little passage in the embrace of a great tall man in a blue frock-coat and white duck trousers. | В ответ на это майор - я уверен, что он вел себя так впервые за всю свою жизнь, - схватил девушку в объятия и расцеловал ее. Девушка взвизгнула, засмеялась, заплакала и, крича во весь голос: "Ма! ма!" - вызвала этих почтенных людей, которые уже наблюдали за майором из оконца парадной кухни и были до крайности изумлены, увидев в коридорчике свою дочь в объятиях какого-то высоченного человека в синем фраке и белых полотняных панталонах. |
| "I'm an old friend," he said--not without blushing though. "Don't you remember me, Mrs. Clapp, and those good cakes you used to make for tea? Don't you recollect me, Clapp? I'm George's godfather, and just come back from India." | - Я старый друг, - сказал он не без смущения. - Неужели вы не помните, миссис Клеп, каким вкусным печеньем вы, бывало, угощали меня за чаем? А вы, Клеп, узнаете меня? Я крестный Джорджа и только что вернулся из Индии. |
| A great shaking of hands ensued--Mrs. Clapp was greatly affected and delighted; she called upon heaven to interpose a vast many times in that passage. | Последовали сердечные рукопожатия; миссис Клеп не помнила себя от радостного волнения - сколько раз она в этом самом коридорчике молила бога о помощи! |
| The landlord and landlady of the house led the worthy Major into the Sedleys' room (whereof he remembered every single article of furniture, from the old brass ornamented piano, once a natty little instrument, Stothard maker, to the screens and the alabaster miniature tombstone, in the midst of which ticked Mr. Sedley's gold watch), and there, as he sat down in the lodger's vacant arm-chair, the father, the mother, and the daughter, with a thousand ejaculatory breaks in the narrative, informed Major Dobbin of what we know already, but of particulars in Amelia's history of which he was not aware--namely of Mrs. Sedley's death, of George's reconcilement with his grandfather Osborne, of the way in which the widow took on at leaving him, and of other particulars of her life. Twice or thrice he was going to ask about the marriage question, but his heart failed him. He did not care to lay it bare to these people. Finally, he was informed that Mrs. O. was gone to walk with her pa in Kensington Gardens, whither she always went with the old gentleman (who was very weak and peevish now, and led her a sad life, though she behaved to him like an angel, to be sure), of a fine afternoon, after dinner. | Хозяин и хозяйка дома провели почтенного майора в комнату Седли (где Доббин помнил все предметы обстановки, от старого, отделанного бронзой фортепьяно работы Стотарда, когда-то блиставшего нарядной полировкой, до экранов и миниатюрного гипсового надгробного памятника, в центре которого тикали золотые часы мистера Седли). И там, усадив гостя в пустое кресло жильца, отец, мать и дочь, прерывая свой рассказ бесчисленными восклицаниями и отступлениями, поведали майору Доббину все, что мы уже знаем, но чего он еще не знал, а именно: о смерти миссис Седли, о примирении Джорджа с дедушкой Осборном, о том, как вдова горевала, расставаясь с сыном, и о разных других событиях, касавшихся Эмилии. Несколько раз Доббин порывался спросить о ее планах, но у него не хватало духу. Он не мог решиться открыть свое сердце перед этими людьми. Наконец ему сообщили, что миссис Осборн отправилась гулять со своим папашей в Кенсингтонский сад, куда они всегда ходят после обеда в хорошую погоду (он стал теперь очень слабым и ворчливым, дочери с ним нелегко, хотя она заботится о нем, как ангел, ей-богу!). |
| "I'm very much pressed for time," the Major said, "and have business to-night of importance. I should like to see Mrs. Osborne tho'. Suppose Miss Polly would come with me and show me the way?" | - Я сейчас очень тороплюсь, - сказал майор, - у меня на вечер есть важные дела. Но мне бы хотелось повидать миссис Осборн. Может быть, мисс Мэри проводит меня и покажет дорогу? |
| Miss Polly was charmed and astonished at this proposal. She knew the way. She would show Major Dobbin. She had often been with Mr. Sedley when Mrs. O. was gone--was gone Russell Square way--and knew the bench where he liked to sit. | Мисс Мэри и удивилась и обрадовалась такому предложению. Дорога ей известна. Она проводит майора Доббина. Она сама часто гуляет с мистером Седли, когда миссис Осборн уходит... уходит на Рассел-сквер. Ей известна и скамейка, на которой любит сидеть старый джентльмен. |
| She bounced away to her apartment and appeared presently in her best bonnet and her mamma's yellow shawl and large pebble brooch, of which she assumed the loan in order to make herself a worthy companion for the Major. | Девушка убежала к себе и очень скоро вернулась в самой своей красивой шляпке и желтой шали миссис Клеп, заколотой большой агатовой брошью, - то и другое она позаимствовала, чтобы быть достойной спутницей майору. |
| That officer, then, in his blue frock-coat and buckskin gloves, gave the young lady his arm, and they walked away very gaily. He was glad to have a friend at hand for the scene which he dreaded somehow. He asked a thousand more questions from his companion about Amelia: his kind heart grieved to think that she should have had to part with her son. How did she bear it? Did she see him often? Was Mr. Sedley pretty comfortable now in a worldly point of view? Polly answered all these questions of Major Sugarplums to the very best of her power. | И вот наш офицер, облаченный в синий фрак, натянул замшевые перчатки, подал юной особе руку, и они очень весело пустились в путь. Доббин был рад, что около него есть друг, он побаивался предстоящего свидания. Он засыпал свою спутницу вопросами об Эмилии. Его доброе сердце печалилось при мысли, что миссис Осборн пришлось расстаться с сыном. Как она перенесла разлуку? Часто ли она его видает? Есть ли теперь у мистера Седли все необходимое? Мэри отвечала, как умела, на все эти вопросы "майора Пряника". |
| And in the midst of their walk an incident occurred which, though very simple in its nature, was productive of the greatest delight to Major Dobbin. A pale young man with feeble whiskers and a stiff white neckcloth came walking down the lane, en sandwich--having a lady, that is, on each arm. One was a tall and commanding middle- aged female, with features and a complexion similar to those of the clergyman of the Church of England by whose side she marched, and the other a stunted little woman with a dark face, ornamented by a fine new bonnet and white ribbons, and in a smart pelisse, with a rich gold watch in the midst of her person. The gentleman, pinioned as he was by these two ladies, carried further a parasol, shawl, and basket, so that his arms were entirely engaged, and of course he was unable to touch his hat in acknowledgement of the curtsey with which Miss Mary Clapp greeted him. | Но тут случилось одно обстоятельство, само по себе совершенно пустяковое, но тем не менее приведшее майора Доббина в величайший восторг. Навстречу им по переулку шел какой-то бледный молодой человек с жиденькими бакенбардами, в накрахмаленном белом галстуке. Шел он между двумя дамами, ведя их под руку. Одна из них была высокая, властного вида женщина средних лет, чертами и цветом лица похожая на англиканского пастора, рядом с которым она шествовала. А вторая - невзрачная, смуглолицая маленькая особа в красивой новой шляпке с белыми лентами, в изящной накидке и с золотыми часами на груди. Джентльмен, зажатый между этими двумя леди, тащил еще зонтик, шаль и корзиночку, так что руки у него были совершенно заняты, и он, конечно, не имел возможности сиять шляпу в ответ на реверанс, которым приветствовала его мисс Мэри Клеп. |
| He merely bowed his head in reply to her salutation, which the two ladies returned with a patronizing air, and at the same time looking severely at the individual in the blue coat and bamboo cane who accompanied Miss Polly. | Он только кивнул ей головой, и обе дамы в свою очередь с покровительственным видом ответили девушке, бросив в то же время строгий взгляд на субъекта в синем фраке и с бамбуковой тростью, сопровождавшего ее. |
| "Who's that?" asked the Major, amused by the group, and after he had made way for the three to pass up the lane. | - Кто это? - спросил майор, когда позабавившая его троица, которой он уступил дорогу, прошла мимо них по переулку. |
| Mary looked at him rather roguishly. | Мэри взглянула на него не без лукавства. |
| "That is our curate, the Reverend Mr. Binny (a twitch from Major Dobbin), and his sister Miss B. Lord bless us, how she did use to worret us at Sunday-school; and the other lady, the little one with a cast in her eye and the handsome watch, is Mrs. Binny--Miss Grits that was; her pa was a grocer, and kept the Little Original Gold Tea Pot in Kensington Gravel Pits. They were married last month, and are just come back from Margate. She's five thousand pound to her fortune; but her and Miss B., who made the match, have quarrelled already." | - Это наш приходский священник, преподобный мистер Бинни (майора Доббина передернуло), и его сестра, мисс Бинни. Боже мой, как она пилила нас в воскресной школе! А другая леди - маленькая, косоглазая и с красивыми часами - это миссис Бинни, дочь мистера Гритса. Ее папенька был бакалейным торговцем и содержал в Кенсингтоне чайную под вывеской "Настоящий Золотой Чайник". Они поженились месяц тому назад и только что вернулись из Маргета. У нее состояние в пять тысяч фунтов; по они с мисс Бинни уже ссорятся, хотя мисс Бинни сама их сосватала. |
| If the Major had twitched before, he started now, and slapped the bamboo on the ground with an emphasis which made Miss Clapp cry, "Law," and laugh too. He stood for a moment, silent, with open mouth, looking after the retreating young couple, while Miss Mary told their history; but he did not hear beyond the announcement of the reverend gentleman's marriage; his head was swimming with felicity. After this rencontre he began to walk double quick towards the place of his destination--and yet they were too soon (for he was in a great tremor at the idea of a meeting for which he had been longing any time these ten years)--through the Brompton lanes, and entering at the little old portal in Kensington Garden wall. | Если майор и перед тем нервничал, то теперь он вздрогнул и так выразительно стукнул своей бамбуковой тростью о землю, что мисс Клеп вскрикнула "ой!" и расхохоталась. С минуту он стоял молча, с разинутым ртом, глядя вслед уходившей молодой чете, пока мисс Мэри рассказывала ему их историю; но он не слышал ничего, кроме упоминания о браке преподобного джентльмена, - голова у него кружилась от счастья. После этой встречи он зашагал вдвое быстрее, - и все же ему показалось, что они чересчур скоро (ибо он трепетал при мысли о свидании, о котором мечтал в течение десяти лет) миновали бромптонские переулки и вошли в узкие старые ворота в стене Кенсингтонского сада. |
| "There they are," said Miss Polly, and she felt him again start back on her arm. | - Вон они, - сказала мисс Мэри и опять почувствовала, как Доббин вздрогнул, сжав ее руку. |
| She was a confidante at once of the whole business. She knew the story as well as if she had read it in one of her favourite novel-books--Fatherless Fanny, or the Scottish Chiefs. | Она сразу сообразила, в чем тут дело. Все ей стало так понятно, словно она прочла это в одном из любимых своих романов: "Сиротка Фанни" или "Шотландские вожди". |
| "Suppose you were to run on and tell her," the Major said. | - Бегите вперед и скажите ей, - попросил майор. |
| Polly ran forward, her yellow shawl streaming in the breeze. | И Мэри побежала так, что ее желтая шаль надулась на ветру, словно парус. |
| Old Sedley was seated on a bench, his handkerchief placed over his knees, prattling away, according to his wont, with some old story about old times to which Amelia had listened and awarded a patient smile many a time before. She could of late think of her own affairs, and smile or make other marks of recognition of her father's stories, scarcely hearing a word of the old man's tales. As Mary came bouncing along, and Amelia caught sight of her, she started up from her bench. Her first thought was that something had happened to Georgy, but the sight of the messenger's eager and happy face dissipated that fear in the timorous mother's bosom. | Старик Седли сидел на скамье, разложив на коленях носовой платок, и, по своему обыкновению, рассказывал какую-то старую историю о давно прошедших временах, которой Эмилия уже много, много раз внимала с терпеливой улыбкой. За последнее время она научилась думать о своих собственных делах и улыбалась или как-нибудь иначе показывала, что следит за болтовней отца, не слыша почти ни слова из того, что он ей рассказывал. Когда Мэри подбежала к ним, Эмилия, увидев ее, вскочила со скамьи. Первой ее мыслью было, что случилось что-нибудь с Джорджи, но вид оживленного и счастливого лица девушки рассеял страх в робком материнском сердце. |
| "News! News!" cried the emissary of Major Dobbin. "He's come! He's come!" | - Новости! Новости! - закричала вестница майора Доббина. - Он приехал! Приехал! |
| "Who is come?" said Emmy, still thinking of her son. | - Кто приехал? - спросила Эмми, все еще думая о сыне. |
| "Look there," answered Miss Clapp, turning round and pointing; in which direction Amelia looking, saw Dobbin's lean figure and long shadow stalking across the grass. Amelia started in her turn, blushed up, and, of course, began to cry. At all this simple little creature's fetes, the grandes eaux were accustomed to play. | - Вон, посмотрите, - ответила мисс Клеп, повернувшись и указывая пальцем. Взглянув в ту сторону, Эмилия увидала тощую фигуру Доббина и его длинную тень, ползущую по траве. Эмилия в свою очередь вздрогнула, залилась румянцем и, конечно, заплакала. Ведь grandes eaux {Версальские фонтаны (франц.).} непременно играли всякий раз, как в жизни этого бесхитростного создания случались праздники. |
| He looked at her--oh, how fondly--as she came running towards him, her hands before her, ready to give them to him. She wasn't changed. She was a little pale, a little stouter in figure. Her eyes were the same, the kind trustful eyes. There were scarce three lines of silver in her soft brown hair. She gave him both her hands as she looked up flushing and smiling through her tears into his honest homely face. He took the two little hands between his two and held them there. He was speechless for a moment. Why did he not take her in his arms and swear that he would never leave her? She must have yielded: she could not but have obeyed him. | Доббин смотрел на Эмилию - о, с какой любовью! - пока она бежала к нему, протягивая ему навстречу руки. Она не изменилась. Она была немного бледнее, чуть пополнела. Глаза у нее остались прежними: нежные, доверчивые глаза. В мягких каштановых волосах были каких-нибудь две-три серебряных нити. Она подала майору обе руки, сквозь слезы, с улыбкой глядя на его честное, такое знакомое лицо. Он взял обе ее ручки в свои и крепко держал их. С минуту он оставался безмолвным. Почему он не схватил ее в объятия и не поклялся, что не оставит ее никогда? Она, наверное, сдалась бы, она не могла бы противиться ему. |
| "I--I've another arrival to announce," he said after a pause. | - Мне... мне нужно сообщить вам, что я приехал не один, - сказал он после короткого молчания. |
| "Mrs. Dobbin?" Amelia said, making a movement back--why didn't he speak? | - Миссис Доббин? - спросила Эмилия, отодвигаясь от него. Почему он ничего ей не говорит? |
| "No," he said, letting her hands go: "Who has told you those lies? I mean, your brother Jos came in the same ship with me, and is come home to make you all happy." | - Нет! - произнес он, выпуская ее руки. - Кто передал вам эти выдумки? Я хотел сказать, что на одном корабле со мной прибыл ваш брат Джоз. Он вернулся домой, чтобы всех вас сделать счастливыми. |
| "Papa, Papa!" Emmy cried out, "here are news! My brother is in England. He is come to take care of you. Here is Major Dobbin." | - Папа, папа! - закричала Эмилия. - Какие новости! Брат в Англии! Он приехал, чтобы позаботиться о тебе. Здесь майор Доббин! |
| Mr. Sedley started up, shaking a great deal and gathering up his thoughts. Then he stepped forward and made an old-fashioned bow to the Major, whom he called Mr. Dobbin, and hoped his worthy father, Sir William, was quite well. He proposed to call upon Sir William, who had done him the honour of a visit a short time ago. Sir William had not called upon the old gentleman for eight years--it was that visit he was thinking of returning. | Мистер Седли вскочил на ноги, дрожа всем телом и стараясь собраться с мыслями. Затем он сделал шаг вперед и отвесил старомодный поклон майору, которого назвал мистером Доббином, выразив надежду, что его батюшка, сэр Уильям, в добром здоровье. Он все намеревается заехать к сэру Уильяму, который недавно оказал ему честь своим посещением. Сэр Уильям не навещал старого джентльмена уже целых восемь лет, - на этот-то визит и собирался ответить старик. |
| "He is very much shaken," Emmy whispered as Dobbin went up and cordially shook hands with the old man. | - Он очень сдал, - шепнула Эмми, когда Доббин подошел к нему и сердечно пожал ему руку. |
| Although he had such particular business in London that evening, the Major consented to forego it upon Mr. Sedley's invitation to him to come home and partake of tea. Amelia put her arm under that of her young friend with the yellow shawl and headed the party on their return homewards, so that Mr. Sedley fell to Dobbin's share. The old man walked very slowly and told a number of ancient histories about himself and his poor Bessy, his former prosperity, and his bankruptcy. His thoughts, as is usual with failing old men, were quite in former times. The present, with the exception of the one catastrophe which he felt, he knew little about. The Major was glad to let him talk on. His eyes were fixed upon the figure in front of him--the dear little figure always present to his imagination and in his prayers, and visiting his dreams wakeful or slumbering. | Хотя у майора в этот день были неотложные дела в Лондоне, он согласился отложить их, когда мистер Седли пригласил его зайти к ним и выпить у них чашку чаю. Эмилия взяла под руку свою юную приятельницу в желтой шали и пошла вперед, так что на долю Доббина достался мистер Седли. Старик шел очень медленно и все рассказывал о себе самом, о своей бедной Мэри, о прежнем их процветании и о своем банкротстве. Его мысли были в далеком прошлом, как это всегда бывает с дряхлеющими стариками. О настоящем - если не считать недавно постигшего его удара - он почти не думал. Майор охотно предоставил ему болтать. Взор его был устремлен на шедшую впереди фигуру - фигуру женщины, неизменно занимавшей его воображение, всегда поминавшейся в молитвах и витавшей перед ним в грезах во сне и наяву. |
| Amelia was very happy, smiling, and active all that evening, performing her duties as hostess of the little entertainment with the utmost grace and propriety, as Dobbin thought. His eyes followed her about as they sat in the twilight. How many a time had he longed for that moment and thought of her far away under hot winds and in weary marches, gentle and happy, kindly ministering to the wants of old age, and decorating poverty with sweet submission-- as he saw her now. I do not say that his taste was the highest, or that it is the duty of great intellects to be content with a bread- and-butter paradise, such as sufficed our simple old friend; but his desires were of this sort, whether for good or bad, and, with Amelia to help him, he was as ready to drink as many cups of tea as Doctor Johnson. | Эмилия весь этот вечер была очень весела и оживлена и выполняла свои обязанности хозяйки с изумительной грацией и благородством, как казалось Доббину. Он все время следил за ней взглядом. Сколько раз он мечтал об этой минуте, думая об Эмилии вдали от нее, под знойными ветрами, во время утомительных переходов, представляя ее себе кроткой и счастливой, ласково исполняющей все желания стариков, украшающей их бедность своим безропотным подчинением, - такою, какою он видел ее сейчас. Я не хочу этим сказать, что у Доббина был особо возвышенный вкус или что люди большого ума обязаны довольствоваться простеньким счастьем, которое вполне удовлетворяло нашего невзыскательного старого друга, - во всяком случае, его желания, худо ли это или хорошо, не простирались дальше, в когда Эмилия угощала его, он готов был пить чай без конца - как в свое время доктор Джонсон. |
| Amelia seeing this propensity, laughingly encouraged it and looked exceedingly roguish as she administered to him cup after cup. It is true she did not know that the Major had had no dinner and that the cloth was laid for him at the Slaughters', and a plate laid thereon to mark that the table was retained, in that very box in which the Major and George had sat many a time carousing, when she was a child just come home from Miss Pinkerton's school. | Подметив в Доббине такую склонность, Эмилия со смехом поощряла ее и поглядывала на майора с невыразимым лукавством, наливая ему чашку за чашкой. Правда, она не знала, что майор еще не обедал и что у Слотера для него накрыт стол и поставлен прибор в знак того, что этот стол занят, - тот самый стол, за которым майор не раз бражничал с Джорджем, когда Эмилия была еще совсем девочкой и только что вышла из пансиона мисс Пинкертон. |
| The first thing Mrs. Osborne showed the Major was Georgy's miniature, for which she ran upstairs on her arrival at home. It was not half handsome enough of course for the boy, but wasn't it noble of him to think of bringing it to his mother? Whilst her papa was awake she did not talk much about Georgy. To hear about Mr. Osborne and Russell Square was not agreeable to the old man, who very likely was unconscious that he had been living for some months past mainly on the bounty of his richer rival, and lost his temper if allusion was made to the other. | Первое, что миссис Осборн показала майору, была миниатюра Джорджи, за которой она сбегала к себе наверх, как только они вернулись домой. Разумеется, на портрете мальчик совсем не такой красивый, как в жизни, но не благородно ли было с его стороны подумать о таком подарке для матери! Пока отец не заснул, Эмилия мало говорила о Джорджи. Слушать о мистере Осборне и Рассел-сквер было неприятно старику, по всей вероятности, не сознававшему, что последние несколько месяцев он существует только благодаря щедрости своего богатого соперника. Мистер Седли страшно раздражался, когда кто-нибудь хоть словом упоминал об его враге. |
| Dobbin told him all, and a little more perhaps than all, that had happened on board the Ramchunder, and exaggerated Jos's benevolent dispositions towards his father and resolution to make him comfortable in his old days. The truth is that during the voyage the Major had impressed this duty most strongly upon his fellow- passenger and extorted promises from him that he would take charge of his sister and her child. He soothed Jos's irritation with regard to the bills which the old gentleman had drawn upon him, gave a laughing account of his own sufferings on the same score and of the famous consignment of wine with which the old man had favoured him, and brought Mr. Jos, who was by no means an ill-natured person when well-pleased and moderately flattered, to a very good state of feeling regarding his relatives in Europe. | Доббин рассказал старику все и даже, может быть, немного больше о том, что произошло на борту "Ремчандера", преувеличивая благие намерения Джоза насчет отца и его желание лелеять отцовскую старость. Дело в том, что во время плавания майор горячо внушал своему спутнику мысль о родственном долге и вырвал у него обещание позаботиться о сестре и ее ребенке. Он развеял досаду Джоза, вызванную векселями, которые старый джентльмен выдал на него, смеясь, рассказал, что и сам попался, когда старик Седли прислал ему ту знаменитую партию скверного вина, и в конце концов привел Джоза, который был вовсе не злым человеком, когда ему говорили приятные вещи и умеренно льстили, в очень благодушное настроение по отношению к его родственникам. |
| And in fine I am ashamed to say that the Major stretched the truth so far as to tell old Mr. Sedley that it was mainly a desire to see his parent which brought Jos once more to Europe. | К стыду своему, я должен сказать, что майор далеко зашел в искажении истины: он сообщил старику Седли, будто Джоза снова привело в Европу главным образом желание повидаться с родителями. |
| At his accustomed hour Mr. Sedley began to doze in his chair, and then it was Amelia's opportunity to commence her conversation, which she did with great eagerness--it related exclusively to Georgy. She did not talk at all about her own sufferings at breaking from him, for indeed, this worthy woman, though she was half-killed by the separation from the child, yet thought it was very wicked in her to repine at losing him; but everything concerning him, his virtues, talents, and prospects, she poured out. She described his angelic beauty; narrated a hundred instances of his generosity and greatness of mind whilst living with her; how a Royal Duchess had stopped and admired him in Kensington Gardens; how splendidly he was cared for now, and how he had a groom and a pony; what quickness and cleverness he had, and what a prodigiously well-read and delightful person the Reverend Lawrence Veal was, George's master. | В обычный свой час мистер Седли задремал в кресле, и тогда пришел черед Эмилии вести разговор, что она и сделала с великой радостью. Беседа шла исключительно о Джорджи; Эмилия ни словом не обмолвилась о своих муках при расставании с сыном, ибо эта достойная женщина, хотя и сраженная почти насмерть разлукой с ребенком, продолжала считать, что очень дурно с ее стороны роптать на эту утрату. Но зато она высказала все, что касалось сына, его добродетелей, талантов и будущей карьеры. Она описала его ангельскую красоту, привела сотни примеров благородства и великодушия, проявленных Джорджи, когда он жил с нею; рассказала, как герцогиня королевской крови, залюбовавшись мальчиком, остановила его в Кенсингтонском саду; как замечательно ему сейчас живется; какие у него грум и пони; как он сообразителен и умен и какая необычайно образованная и восхитительная личность его преподобие Лоренс Вил, наставник Джорджа. |
| "He knows EVERYTHING," Amelia said. "He has the most delightful parties. You who are so learned yourself, and have read so much, and are so clever and accomplished--don't shake your head and say no--HE always used to say you were--you will be charmed with Mr. Veal's parties. The last Tuesday in every month. He says there is no place in the bar or the senate that Georgy may not aspire to. Look here," and she went to the piano-drawer and drew out a theme of Georgy's composition. This great effort of genius, which is still in the possession of George's mother, is as follows: | - Он знает все! - заявила Эмилия. - Он устраивает изумительные вечера. Вы, такой образованный, такой начитанный, такой умный, - пожалуйста, не качайте головой и не отрицайте: он всегда так о вас отзывался, - вы будете просто очарованы, когда побываете на вечерах у мистера Вила. Последний вторник каждого месяца. Он говорит, что нет такой должности в суде или в сенате, на которую не мог бы рассчитывать Джорджи. Да вот, например, - с этими словами она подошла к фортепьяно и вынула из ящика сочинение, написанное Джорджи. Этот гениальный труд, до сих пор хранящийся у матери Джорджа, был такого содержания: |
| On Selfishness--Of all the vices which degrade the human character, Selfishness is the most odious and contemptible. An undue love of Self leads to the most monstrous crimes and occasions the greatest misfortunes both in States and Families. As a selfish man will impoverish his family and often bring them to ruin, so a selfish king brings ruin on his people and often plunges them into war. | "О себялюбии. Из всех пороков, унижающих личность человека, себялюбие самый гнусный и презренный. Чрезмерная любовь к самому себе ведет к самым чудовищным преступлениям и служит причиной величайших бедствий как в государственной жизни, так и в семейной. Подобно тому как себялюбивый человек обрекает на нищету свое семейство и часто доводит его до разорения, так и себялюбивый король разоряет свой народ и часто вовлекает его в войну. |
| Example: The selfishness of Achilles, as remarked by the poet Homer, occasioned a thousand woes to the Greeks--muri Achaiois alge etheke--(Hom. Il. A. 2). The selfishness of the late Napoleon Bonaparte occasioned innumerable wars in Europe and caused him to perish, himself, in a miserable island--that of Saint Helena in the Atlantic Ocean. | Примеры: Себялюбие Ахилла, как отмечено у поэта Гомера, обрекло греков на тысячу бедствий: mori СAcaioiV algh eJhce {Ахеянам тысячи бедствий соделал (греч.).} (Гом. Ил. I, 2). Себялюбие покойного Наполеона Бонапарта послужило причиной бесчисленных войн в Европе и привело его самого к гибели на жалком остропе: на острове Святой Елены в Атлантическом океане. |
| We see by these examples that we are not to consult our own interest and ambition, but that we are to consider the interests of others as well as our own. | Мы видим на этих примерах, что нам следует считаться не с одними собственными своими интересами и честолюбием, а принимать во внимание также интересы других людей. |
| George S. Osborne | Джордж Осборн. |
| Athene House, | Школа "Афины", |
| 24 April, 1827 | 24 апреля 1827 года". |
| "Think of him writing such a hand, and quoting Greek too, at his age," the delighted mother said. "Oh, William," she added, holding out her hand to the Major, "what a treasure Heaven has given me in that boy! He is the comfort of my life--and he is the image of--of him that's gone!" | - Подумайте только, что за почерк! И в таком раннем возрасте уже цитирует греческих поэтов! - сказала восхищенная мать. - О Уильям, - добавила она, протягивая руку майору, - каким сокровищем наградило меня небо в лице этого мальчика! Он утешение моей жизни, и он так похож на... на того, кто ушел от нас! |
| "Ought I to be angry with her for being faithful to him?" William thought. "Ought I to be jealous of my friend in the grave, or hurt that such a heart as Amelia's can love only once and for ever? Oh, George, George, how little you knew the prize you had, though." | "Неужели я должен сердиться на нее за то, что она верна ему? - подумал Уильям. - Неужели я должен ревновать к моему погибшему другу или огорчаться, что такое сердце, как у Эмилии, может любить только однажды и на всю жизнь? О Джордж, Джордж, как плохо ты знал цену тому, чем ты обладал!" |
| This sentiment passed rapidly through William's mind as he was holding Amelia's hand, whilst the handkerchief was veiling her eyes. | Эти мысли пронеслись в голове Уильяма, пока он держал за руку Эмилию, закрывшую глаза платком. |
| "Dear friend," she said, pressing the hand which held hers, "how good, how kind you always have been to me! See! Papa is stirring. You will go and see Georgy tomorrow, won't you?" | - Дорогой друг, - произнесла она, пожимая ему руку. - Каким добрым, каким ласковым были вы всегда ко мне! Погодите, кажется, папа проснулся... Вы съездите завтра к Джорджи, повидаться с ним? |
| "Not to-morrow," said poor old Dobbin. "I have business." | - Завтра не могу, - сказал бедняга Доббин. - У меня есть дела. |
| He did not like to own that he had not as yet been to his parents' and his dear sister Anne--a remissness for which I am sure every well- regulated person will blame the Major. And presently he took his leave, leaving his address behind him for Jos, against the latter's arrival. And so the first day was over, and he had seen her. | Ему не хотелось признаться, что он еще не побывал у родителей и у своей дорогой сестрицы Энн, - упущение, за которое, как я уверен, каждый добропорядочный человек побранит майора. И вскоре он откланялся, оставив свой адрес для передачи Джозу, когда тот приедет. Итак, первый день был прожит, и Доббин повидался с нею. |
| When he got back to the Slaughters', the roast fowl was of course cold, in which condition he ate it for supper. And knowing what early hours his family kept, and that it would be needless to disturb their slumbers at so late an hour, it is on record, that Major Dobbin treated himself to half-price at the Haymarket Theatre that evening, where let us hope he enjoyed himself. | Когда он вернулся к Слотеру, жареная курица, разумеется, давно остыла, - такой и съел ее Доббин на ужин. Зная, что дома у них все ложатся рано, и не считая нужным нарушать покой родителей в столь поздний час, майор Доббин отправился в Хэймаркетский театр, куда явился с опозданием и где, как мы надеемся, приятно провел время. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая