Краткая коллекция англтекстов
Чарльз Теккерей
Vanity Fair/Ярмарка тщеславия
CHAPTER LXI/ГЛАВА LXI, In Which Two Lights are Put Out/в которой гаснут два светильника
| English | Русский |
| There came a day when the round of decorous pleasures and solemn gaieties in which Mr. Jos Sedley's family indulged was interrupted by an event which happens in most houses. As you ascend the staircase of your house from the drawing towards the bedroom floors, you may have remarked a little arch in the wall right before you, which at once gives light to the stair which leads from the second story to the third (where the nursery and servants' chambers commonly are) and serves for another purpose of utility, of which the undertaker's men can give you a notion. They rest the coffins upon that arch, or pass them through it so as not to disturb in any unseemly manner the cold tenant slumbering within the black ark. | Настал день, когда благопристойные развлечения, которым предавалось семейство мистера Джоза Седли, были прерваны событием, какие случаются в очень многих домах. Поднимаясь по лестнице вашего дома от гостиной к спальням, вы, должно быть, обращали внимание на небольшую арку в стене прямо перед вами, которая пропускает свет на лестницу, ведущую из второго этажа в третий ( где обычно находятся детская и комнаты слуг), и вместе с тем имеет и другое полезное назначение, - о нем вам могут сообщить люди гробовщика. К этой арке они прислоняют гробы, и она же позволяет им повернуть, не потревожив холодных останков человека, мирно спящего в темном ковчеге. |
| That second-floor arch in a London house, looking up and down the well of the staircase and commanding the main thoroughfare by which the inhabitants are passing; by which cook lurks down before daylight to scour her pots and pans in the kitchen; by which young master stealthily ascends, having left his boots in the hall, and let himself in after dawn from a jolly night at the Club; down which miss comes rustling in fresh ribbons and spreading muslins, brilliant and beautiful, and prepared for conquest and the ball; or Master Tommy slides, preferring the banisters for a mode of conveyance, and disdaining danger and the stair; down which the mother is fondly carried smiling in her strong husband's arms, as he steps steadily step by step, and followed by the monthly nurse, on the day when the medical man has pronounced that the charming patient may go downstairs; up which John lurks to bed, yawning, with a sputtering tallow candle, and to gather up before sunrise the boots which are awaiting him in the passages--that stair, up or down which babies are carried, old people are helped, guests are marshalled to the ball, the parson walks to the christening, the doctor to the sick-room, and the undertaker's men to the upper floor--what a memento of Life, Death, and Vanity it is--that arch and stair--if you choose to consider it, and sit on the landing, looking up and down the well! | Ах, эта арка второго этажа в лондонских домах, освещающая сверху и снизу лестничный пролет, господствующая над главным путем сообщения, которым пользуются обитатели дома! Этим путем тихонько пробирается еще до зари кухарка, направляясь в кухню чистить свои горшки и кастрюли; этим путем, оставив в прихожей сапоги, крадучись, поднимается юный хозяйский сын, возвращаясь на рассвете домой с веселого вечера в клубе; по этой лестнице спускается молоденькая мисс в кружевах и лентах, шурша кисейными юбками, сияющая и красивая, приготовившаяся к победам и танцам; по ней скатывается маленький мистер Томми, предпочитающий пользоваться в качестве средства передвижения перилами и презирающий опасность: по ней супруг нежно песет вниз на своих сильных руках улыбающуюся молодую мать, твердо ступая со ступеньки на ступеньку, в сопровождении сиделки из родильного покоя, в тот день, когда врач объявляет, что прелестная пациентка может спуститься в гостиную; вверх по ней пробирается к себе Джон, зевая над брызгающей сальной свечой, чтобы потом, еще до рассвета, собрать сапоги, ожидающие его в коридорах. По этой лестнице носят вверх и вниз грудных детей, водят стариков, по ней торжественно выступают гости, приглашенные на бал, священник идет на крестины, доктор - в комнату больного, а люди гробовщика - в верхний этаж. Какое memento о жизни, смерти и суете всего земного такая лестница и арка на ней - если хорошенько вдуматься, сидя на площадке и поглядывая то вверх, то вниз! |
| The doctor will come up to us too for the last time there, my friend in motley. The nurse will look in at the curtains, and you take no notice--and then she will fling open the windows for a little and let in the air. Then they will pull down all the front blinds of the house and live in the back rooms-- then they will send for the lawyer and other men in black, &c. Your comedy and mine will have been played then, and we shall be removed, oh, how far, from the trumpets, and the shouting, and the posture- making. If we are gentlefolks they will put hatchments over our late domicile, with gilt cherubim, and mottoes stating that there is "Quiet in Heaven." Your son will new furnish the house, or perhaps let it, and go into a more modern quarter; your name will be among the "Members Deceased" in the lists of your clubs next year. However much you may be mourned, your widow will like to have her weeds neatly made--the cook will send or come up to ask about dinner--the survivor will soon bear to look at your picture over the mantelpiece, which will presently be deposed from the place of honour, to make way for the portrait of the son who reigns. | И ко мне и к вам, о мой друг в колпаке с бубенцами, поднимется в последний раз доктор! Сиделка, раздвинув полог, заглянет к вам, но вы уже не заметите этого, а потом она широко распахнет окна и проветрит спальню. Потом ваши родные опустят шторы по всему фасаду дома и перейдут жить в задние комнаты, а потом пошлют за стряпчим и другими людьми в черном и т. д. Ваша комедия, как и моя, будет сыграна, и нас увезут - о, как далеко! - от громких труб, и криков, и кривляния! Если мы дворяне, то на стену нашего бывшего жилища прибьют траурный герб с позолоченными херувимами и девизом, гласящим, что существует "покой на небесах". Ваш сын обставит дом заново или, быть может, сдаст его внаем, а сам переедет в какой-нибудь более модный квартал; ваше имя на будущий год появится в списке "скончавшихся членов" вашего клуба. Как бы горько вас ни оплакивали, все же вашей вдове захочется, чтобы ее траурное платье было сшито красиво; кухарка пошлет узнать или сама поднимется спросить насчет обеда; оставшиеся в живых скоро смогут без слез смотреть на ваш портрет над камином, а потом его уберут с почетного места, чтобы повесить там портрет царствующего сына. |
| Which of the dead are most tenderly and passionately deplored? Those who love the survivors the least, I believe. The death of a child occasions a passion of grief and frantic tears, such as your end, brother reader, will never inspire. The death of an infant which scarce knew you, which a week's absence from you would have caused to forget you, will strike you down more than the loss of your closest friend, or your first-born son--a man grown like yourself, with children of his own. We may be harsh and stern with Judah and Simeon--our love and pity gush out for Benjamin, the little one. And if you are old, as some reader of this may be or shall be old and rich, or old and poor--you may one day be thinking for yourself-- "These people are very good round about me, but they won't grieve too much when I am gone. I am very rich, and they want my inheritance--or very poor, and they are tired of supporting me." | Кого же из умерших оплакивают с наибольшей печалью? Мне кажется, тех, кто при жизни меньше всего любил своих близких. Смерть ребенка вызывает такой взрыв горя и такие отчаянные слезы, каких никому не внушит ваша кончина, брат мой читатель! Смерть малого дитяти, едва ли узнававшего вас как следует, способного забыть вас за одну неделю, поразит вас гораздо больше, чем потеря ближайшего друга или вашего старшего сына - такого же взрослого человека, как вы сами, и имевшего собственных детей. Мы строги и суровы с Иудой и Симеоном, - но наша любовь и жалость к младшему, к Вениамину, не знает границ. Если же вы стары, мой читатель, - стары и богаты или стары и бедны, - то в один прекрасный день вы подумаете: "Все, кто меня окружает, очень добры ко мне, но они не будут горевать, когда я умру. Я очень богат, и они ждут от меня наследства"; или: "Я очень беден, и они устали содержать меня". |
| The period of mourning for Mrs. Sedley's death was only just concluded, and Jos scarcely had had time to cast off his black and appear in the splendid waistcoats which he loved, when it became evident to those about Mr. Sedley that another event was at hand, and that the old man was about to go seek for his wife in the dark land whither she had preceded him. | Едва истек срок траура после смерти миссис Седли и Джоз только-только успел сбросить с себя черные одежды и облечься в свои любимые цветные жилеты, как для всех, окружавших мистера Седли, стало очевидным, что назревает еще одно событие и что старик вскоре отправится на поиски жены в ту страну мрака, куда она ушла раньше него. |
| "The state of my father's health," Jos Sedley solemnly remarked at the Club, "prevents me from giving any LARGE parties this season: but if you will come in quietly at half-past six, Chutney, my boy, and fake a homely dinner with one or two of the old set--I shall be always glad to see you." | - Состояние здоровья моего отца, - торжественно заявлял Джоз Седли в клубе, - не позволяет мне в этом году устраивать большие вечера. Но, может быть, вы, дружище Чатни, без особых церемоний придете ко мне как-нибудь в половине седьмого и отобедаете у меня с двумя-тремя приятелями из нашей старой компании? Я всегда буду рад вас видеть! |
| So Jos and his acquaintances dined and drank their claret among themselves in silence, whilst the sands of life were running out in the old man's glass upstairs. The velvet-footed butler brought them their wine, and they composed themselves to a rubber after dinner, at which Major Dobbin would sometimes come and take a hand; and Mrs. Osborne would occasionally descend, when her patient above was settled for the night, and had commenced one of those lightly troubled slumbers which visit the pillow of old age. | Итак, Джоз и его друзья в молчании обедали и пили свой кларет, а тем временем в часах жизни его старика отца пересыпались уже последние песчинки. Дворецкий бесшумно вносил в столовую вино; после обеда гости садились играть в карты; иногда в игре принимал участие и майор Доббин; бывали случаи, что вниз спускалась и миссис Осборн, когда ее больной, заботливо устроенный на ночь, забывался тем легким, тревожным сном, что слетает к постели стариков. |
| The old man clung to his daughter during this sickness. He would take his broths and medicines from scarcely any other hand. To tend him became almost the sole business of her life. Her bed was placed close by the door which opened into his chamber, and she was alive at the slightest noise or disturbance from the couch of the querulous invalid. Though, to do him justice, he lay awake many an hour, silent and without stirring, unwilling to awaken his kind and vigilant nurse. | За время своей болезни старый Седли особенно привязался к дочери. Он принимал лекарства и пил бульон только из рук Эмилии. Заботы о старике сделались чуть ли не единственным занятием в ее жизни. Постель ее была поставлена у самой двери, выходившей в комнату старика, и Эмилия вскакивала при малейшем шуме или шорохе, доносившемся с ложа капризного больного. Хотя надо отдать ему справедливость: иногда он часами лежал без сна, молча и не шевелясь, не желая будить свою заботливую сиделку. |
| He loved his daughter with more fondness now, perhaps, than ever he had done since the days of her childhood. In the discharge of gentle offices and kind filial duties, this simple creature shone most especially. "She walks into the room as silently as a sunbeam," Mr. Dobbin thought as he saw her passing in and out from her father's room, a cheerful sweetness lighting up her face as she moved to and fro, graceful and noiseless. When women are brooding over their children, or busied in a sick-room, who has not seen in their faces those sweet angelic beams of love and pity? | Он любил теперь свою дочь так, как, вероятно, не любил с самых ранних дней ее детства. И никогда эта кроткая женщина не была так хороша, как когда выполняла свой дочерний долг. "Она входит в комнату тихо, словно солнечный луч", - думал мистер Доббин, наблюдая за Эмилией; ласковая нежность светилась на ее лице, она двигалась бесшумно и грациозно. Кто не видел на лицах женщин нежного ангельского света любви и сострадания, когда они сидят у колыбели ребенка или хлопочут в комнате больного! |
| A secret feud of some years' standing was thus healed, and with a tacit reconciliation. In these last hours, and touched by her love and goodness, the old man forgot all his grief against her, and wrongs which he and his wife had many a long night debated: how she had given up everything for her boy; how she was careless of her parents in their old age and misfortune, and only thought of the child; how absurdly and foolishly, impiously indeed, she took on when George was removed from her. Old Sedley forgot these charges as he was making up his last account, and did justice to the gentle and uncomplaining little martyr. One night when she stole into his room, she found him awake, when the broken old man made his confession. | Так утихла тайная вражда, длившаяся несколько лет, и произошло молчаливое примирение. В эти последние часы своей жизни старик, растроганный любовью и добротой дочери, забыл все причиненные ею огорчения, все проступки, которые они с женой обсуждали не одну долгую ночь: как Эмилия отказалась от всего ради своего мальчика; как она была невнимательна к престарелым и несчастным родителям и думала только о ребенке; как нелепо и глупо, как неприлично она горевала, когда у нее взяли Джорджи. Старый Седли забыл все эти обвинения, подводя свой последний итог, и воздал должное маленькой мученице, кроткой и безответной. Однажды ночью, тихонько войдя в комнату больного, Эмилия застала его бодрствующим, и немощный старик сделал дочери признание. |
| "Oh, Emmy, I've been thinking we were very unkind and unjust to you," he said and put out his cold and feeble hand to her. | - Ох, Эмми! Я все думал, как мы были нехороши и несправедливы к тебе! - сказал он, протягивая ей холодную, слабую руку. |
| She knelt down and prayed by his bedside, as he did too, having still hold of her hand. When our turn comes, friend, may we have such company in our prayers! | Эмилия опустилась на колени и стала молиться у постели отца, который тоже молился, не выпуская ее руки. Друг мой, когда настанет наш черед, дай нам бог, чтобы кто-то так же молился рядом с нами! |
| Perhaps as he was lying awake then, his life may have passed before him--his early hopeful struggles, his manly successes and prosperity, his downfall in his declining years, and his present helpless condition--no chance of revenge against Fortune, which had had the better of him--neither name nor money to bequeath--a spent- out, bootless life of defeat and disappointment, and the end here! Which, I wonder, brother reader, is the better lot, to die prosperous and famous, or poor and disappointed? To have, and to be forced to yield; or to sink out of life, having played and lost the game? That must be a strange feeling, when a day of our life comes and we say, "To-morrow, success or failure won't matter much, and the sun will rise, and all the myriads of mankind go to their work or their pleasure as usual, but I shall be out of the turmoil." | Быть может, в эту бессонную ночь перед мысленным взором старика проходила вся его жизнь: молодость с ее борьбой и надеждами, успех и богатство в зрелом возрасте, страшная катастрофа, постигшая его на склоне лет, и нынешнее его беспомощное положение. И никаких шансов отомстить судьбе, одолевшей его; нечего завещать - ни имени, ни денег... Даром прожитая, неудавшаяся жизнь, поражения, разочарования - и вот конец! Что, по-вашему, лучше, брат мой читатель: умереть преуспевающим и знаменитым или бедным и отчаявшимся? Все иметь и быть вынужденным отдать или исчезнуть из жизни, проиграв игру? Должно быть, странное это чувство, когда в один прекрасный день нам приходится сказать: "Завтра успех или неудача не будут значить ничего; взойдет солнце, и все люди пойдут, как обычно, работать или развлекаться, а я буду далеко от всех этих треволнений!" |
| So there came one morning and sunrise when all the world got up and set about its various works and pleasures, with the exception of old John Sedley, who was not to fight with fortune, or to hope or scheme any more, but to go and take up a quiet and utterly unknown residence in a churchyard at Brompton by the side of his old wife. | И вот настало утро, когда солнце взошло и весь мир поднялся от сна и занялся своими делами и развлечениями, - весь мир, кроме старого Джона Седли, которому не надо было более бороться с судьбою, питать надежды, строить планы: ему оставалось лишь добраться до тихого, безвестного приюта на бромптонском кладбище, где уже покоилась его жена. |
| Major Dobbin, Jos, and Georgy followed his remains to the grave, in a black cloth coach. Jos came on purpose from the Star and Garter at Richmond, whither he retreated after the deplorable event. He did not care to remain in the house, with the--under the circumstances, you understand. But Emmy stayed and did her duty as usual. She was bowed down by no especial grief, and rather solemn than sorrowful. She prayed that her own end might be as calm and painless, and thought with trust and reverence of the words which she had heard from her father during his illness, indicative of his faith, his resignation, and his future hope. | Майор Доббин, Джоз и Джорджи проводили его в карете, обтянутой черным сукном. Джоз специально для этого приехал из "Звезды и Подвязки" в Ричмонде, куда он удалился после печального события. Ему не хотелось оставаться в доме вместе с... при таких обстоятельствах, вы понимаете? Но Эмми осталась и выполнила свой долг, как всегда. Смерть отца не явилась для нее особенно тяжелым ударом, и держалась она скорее серьезно, чем печально. Она молилась о том, чтобы ее кончина была такой же мирной и безболезненной, и с благоговением вспоминала слова, которые слышала от отца во время его болезни и которые свидетельствовали об его вере, покорности судьбе и надежде на будущую жизнь. |
| Yes, I think that will be the better ending of the two, after all. Suppose you are particularly rich and well-to-do and say on that last day, "I am very rich; I am tolerably well known; I have lived all my life in the best society, and thank Heaven, come of a most respectable family. I have served my King and country with honour. I was in Parliament for several years, where, I may say, my speeches were listened to and pretty well received. I don't owe any man a shilling: on the contrary, I lent my old college friend, Jack Lazarus, fifty pounds, for which my executors will not press him. I leave my daughters with ten thousand pounds apiece--very good portions for girls; I bequeath my plate and furniture, my house in Baker Street, with a handsome jointure, to my widow for her life; and my landed property, besides money in the funds, and my cellar of well-selected wine in Baker Street, to my son. I leave twenty pound a year to my valet; and I defy any man after I have gone to find anything against my character." | Да, в конце концов такая смерть, пожалуй, лучше всякой другой. Предположим, вы богаты и обеспечены, и вот вы говорите в этот последний день: "Я очень богат; меня хорошо знают; я прожил свою жизнь в лучшем обществе и, благодарение богу, происхожу из самой почтенной семьи. Я с честью служил своему королю и отечеству. Я несколько лет подвизался в парламенте, где, смею сказать, к моим речам прислушивались и принимали их очень хорошо. Я никому не должен ни гроша; напротив, я дал взаймы старому школьному товарищу, Джеку Лазарю, пятьдесят фунтов, и мои душеприказчики не будут торопить его с уплатой. Я оставляю дочерям по десять тысяч фунтов - очень хорошее приданое; я завещал все серебро, обстановку и дом на Бейкер-стрит, вместе с законной долей наследства, в пожизненное владение жене, а мои земли, ценные бумаги и погреб с отборными винами в доме на Бейкер-стрит - сыну. Я оставляю двадцать фунтов ежегодного дохода своему камердинеру и ручаюсь, что после моей смерти никто не сыщет предлога, чтобы очернить мое имя!" |
| Or suppose, on the other hand, your swan sings quite a different sort of dirge and you say, "I am a poor blighted, disappointed old fellow, and have made an utter failure through life. I was not endowed either with brains or with good fortune, and confess that I have committed a hundred mistakes and blunders. I own to having forgotten my duty many a time. I can't pay what I owe. On my last bed I lie utterly helpless and humble, and I pray forgiveness for my weakness and throw myself, with a contrite heart, at the feet of the Divine Mercy." | Или, предположим, ваш лебедь запоет совсем другую песню, и вы скажете: "Я бедный, горемычный, во всем отчаявшийся старик, всю мою жизнь мне не везло. Я не был наделен ни умом, ни богатством. Сознаюсь, что я совершил сотни всяких ошибок и промахов, что я не раз забывал о своих обязанностях. Я не могу уплатить свои долги. На смертном ложе я лежу беспомощный и униженный, и я молюсь о прощении мне моей слабости и с сокрушенным сердцем повергаю себя к стопам божественного милосердия". |
| Which of these two speeches, think you, would be the best oration for your own funeral? Old Sedley made the last; and in that humble frame of mind, and holding by the hand of his daughter, life and disappointment and vanity sank away from under him. | Какую из этих двух речей вы бы выбрали для надгробного слова на ваших похоронах? Старик Седли произнес последнюю. И в таком смиренном состоянии духа, держа за руку дочь, ушел из жизни, оставив позади всю мирскую суету и огорчения. |
| "You see," said old Osborne to George, "what comes of merit, and industry, and judicious speculations, and that. Look at me and my banker's account. Look at your poor Grandfather Sedley and his failure. And yet he was a better man than I was, this day twenty years--a better man, I should say, by ten thousand pound." | - Вот видишь, - говорил старик Осборн Джорджу, - как вознаграждаются заслуги, трудолюбие и разумное помещение денег! Взять хотя бы меня, - какой у меня счет в банке. Теперь возьми своего бедного дедушку Седли с его злоключениями. А ведь двадцать лет тому назад он был куда богаче меня - на целых десять тысяч фунтов! |
| Beyond these people and Mr. Clapp's family, who came over from Brompton to pay a visit of condolence, not a single soul alive ever cared a penny piece about old John Sedley, or remembered the existence of such a person. | Кроме этих людей и семьи мистера Клепа, приехавшей из Бромптона выразить свои соболезнования, ни одна душа не поинтересовалась старым Джоном Седли и даже не вспомнила о существовании такого человека. |
| When old Osborne first heard from his friend Colonel Buckler (as little Georgy had already informed us) how distinguished an officer Major Dobbin was, he exhibited a great deal of scornful incredulity and expressed his surprise how ever such a feller as that should possess either brains or reputation. But he heard of the Major's fame from various members of his society. Sir William Dobbin had a great opinion of his son and narrated many stories illustrative of the Major's learning, valour, and estimation in the world's opinion. Finally, his name appeared in the lists of one or two great parties of the nobility, and this circumstance had a prodigious effect upon the old aristocrat of Russell Square. | Когда старик Осборн (о чем уже сообщал нам Джорджи) впервые услышал от своего друга полковника Баклера, какой выдающийся офицер майор Доббин, он отнесся к этому с презрительным недоверием и наотрез отказался понять, как может такой субъект обладать умом и пользоваться хорошей репутацией. Но ему пришлось услышать отличные отзывы о майоре и от других своих знакомых. Сэр Уильям Доббин был весьма высокого мнения о своем сыне и рассказывал много историй, подтверждавших ученость майора, его храбрость и лестное мнение света о его достоинствах. Наконец имя майора появилось в списке приглашенных на званые вечера в самом высшем обществе, и это обстоятельство оказало прямо-таки волшебное действие на старого аристократа с Рассел-сквер. |
| The Major's position, as guardian to Georgy, whose possession had been ceded to his grandfather, rendered some meetings between the two gentlemen inevitable; and it was in one of these that old Osborne, a keen man of business, looking into the Major's accounts with his ward and the boy's mother, got a hint, which staggered him very much, and at once pained and pleased him, that it was out of William Dobbin's own pocket that a part of the fund had been supplied upon which the poor widow and the child had subsisted. | Поскольку майор был опекуном Джорджи, а Эмилии пришлось отдать мальчика деду, между обоими джентльменами состоялся ряд деловых свиданий, и во время одного из них старик Осборн, отличный делец, просматривая отчеты майора по делам опекаемого и его матери, сделал поразительное открытие, которое и огорчило его и порадовало: часть средств, на которые существовала бедная вдова и ее ребенок, шла из собственного кармана Уильяма Доббина. |
| When pressed upon the point, Dobbin, who could not tell lies, blushed and stammered a good deal and finally confessed. | Когда Осборн потребовал от Доббина объяснений, тот, как человек, совершенно не умеющий лгать, покраснел, начал что-то плести и в конце концов признался. |
| "The marriage," he said (at which his interlocutor's face grew dark) "was very much my doing. I thought my poor friend had gone so far that retreat from his engagement would have been dishonour to him and death to Mrs. Osborne, and I could do no less, when she was left without resources, than give what money I could spare to maintain her." | - Брак Джорджа, - сказал он (при этих словах лицо его собеседника потемнело), - в значительной степени был делом моих рук. Я считал, что мой бедный друг зашел так далеко, что отступление от взятых им на себя обязательств опозорит его и убьет миссис Осборн. И когда она оказалась без всяких средств, я просто не мог не поддержать ее в меру своих возможностей. |
| "Major D.," Mr. Osborne said, looking hard at him and turning very red too--"you did me a great injury; but give me leave to tell you, sir, you are an honest feller. There's my hand, sir, though I little thought that my flesh and blood was living on you--" | - Майор Доббин, - сказал мистер Осборн, глядя на него в упор и тоже заливаясь краской, - вы нанесли мне большое оскорбление, но позвольте сказать вам, сэр, что вы честный человек! Вот моя рука, сэр, хотя мне никогда не приходило в голову, что собственная моя кровь и плоть жила на ваши средства... |
| and the pair shook hands, with great confusion on Major Dobbin's part, thus found out in his act of charitable hypocrisy. | И они пожали друг другу руки, к великому смущению лицемера Доббина, чье великодушие оказалось разоблаченным. |
| He strove to soften the old man and reconcile him towards his son's memory. | Доббин сделал попытку смягчить старика и примирить его с памятью сына. |
| "He was such a noble fellow," he said, "that all of us loved him, and would have done anything for him. I, as a young man in those days, was flattered beyond measure by his preference for me, and was more pleased to be seen in his company than in that of the Commander-in-Chief. I never saw his equal for pluck and daring and all the qualities of a soldier"; and Dobbin told the old father as many stories as he could remember regarding the gallantry and achievements of his son. "And Georgy is so like him," the Major added. | - Джордж был такой молодец, - сказал он, - что все мы любили его и готовы были сделать для него что угодно. Я, в те дни еще молодой человек, был польщен свыше всякой меры тем предпочтением, которое Джордж мне оказывал, и не променял бы его общества даже на самого главнокомандующего! Я никогда не видел никого, кто сравнился бы с ним в храбрости или в других качествах солдата. - И Доббин рассказал старику отцу все, что мог припомнить о доблести и подвигах его сына. - А как Джорджи похож на него! - добавил майор. |
| "He's so like him that he makes me tremble sometimes," the grandfather said. | - Он так похож на него, что мне иной раз просто страшно становится, - признался дед. |
| On one or two evenings the Major came to dine with Mr. Osborne (it was during the time of the sickness of Mr. Sedley), and as the two sat together in the evening after dinner, all their talk was about the departed hero. The father boasted about him according to his wont, glorifying himself in recounting his son's feats and gallantry, but his mood was at any rate better and more charitable than that in which he had been disposed until now to regard the poor fellow; and the Christian heart of the kind Major was pleased at these symptoms of returning peace and good-will. | Раза два майор приезжал к мистеру Осборну обедать (это было во время болезни мистера Седли), и, оставшись вдвоем после обеда, они беседовали о почившем герое. Отец, по обыкновению, хвастался сыном, самодовольно перечисляя его подвиги, но чувствовалось, что он смягчился, что его гнев против бедного молодого человека остыл, и доброе сердце майора радовалось такой перемене в суровом старике. |
| On the second evening old Osborne called Dobbin William, just as he used to do at the time when Dobbin and George were boys together, and the honest gentleman was pleased by that mark of reconciliation. | На второй вечер старый Осборн уже называл Доббина Уильямом, как в те времена, когда Доббин и Джордж были мальчиками. И честный наш майор усмотрел в этом доброе предзнаменование. |
| On the next day at breakfast, when Miss Osborne, with the asperity of her age and character, ventured to make some remark reflecting slightingly upon the Major's appearance or behaviour--the master of the house interrupted her. | На следующий день за завтраком, когда мисс Осборн с резкостью, свойственной ее возрасту и характеру, рискнула слегка пройтись насчет внешности и поведения майора, хозяин дома перебил ее: |
| "You'd have been glad enough to git him for yourself, Miss O. But them grapes are sour. Ha! ha! Major William is a fine feller." | - Ты сама с удовольствием подцепила бы его, голубушка! Но зелен виноград! Ха-ха-ха! Майор Уильям прекрасный человек! |
| "That he is, Grandpapa," said Georgy approvingly; and going up close to the old gentleman, he took a hold of his large grey whiskers, and laughed in his face good-humouredly, and kissed him. And he told the story at night to his mother, who fully agreed with the boy. | - Вот это правда, дедушка, - сказал одобрительно Джорджи и, подойдя к старому джентльмену, забрал в горсть его длинные седые бакенбарды, ласково улыбнулся ему и поцеловал его. А вечером передал весь этот разговор своей матери, и та полностью согласилась с мальчиком. |
| "Indeed he is," she said. "Your dear father always said so. He is one of the best and most upright of men." | - Конечно, он превосходный человек! - сказала она. - Твой дорогой отец всегда это говорил: Доббин - один из лучших и справедливейших людей. |
| Dobbin happened to drop in very soon after this conversation, which made Amelia blush perhaps, and the young scapegrace increased the confusion by telling Dobbin the other part of the story. | Очень скоро после этой беседы Доббин забежал к ним, что, должно быть, и заставило Эмилию вспыхнуть. А юный повеса смутил мать еще больше, передав Доббину вторую часть их утреннего разговора. |
| "I say, Dob," he said, "there's such an uncommon nice girl wants to marry you. She's plenty of tin; she wears a front; and she scolds the servants from morning till night." | - Знаете, Доб, - заявил он, - одна необычайно прелестная девушка хочет выйти за вас замуж. У нее куча денег, она носит накладку и ругает прислугу с утра до ночи! |
| "Who is it?" asked Dobbin. | - Кто же это? - спросил Доббин. |
| "It's Aunt O.," the boy answered. "Grandpapa said so. And I say, Dob, how prime it would be to have you for my uncle." | - Тетя Осборн! - ответил мальчик. - Так сказал дедушка. Ах, Доб, вот было бы здорово, если бы вы стали моим дядей! |
| Old Sedley's quavering voice from the next room at this moment weakly called for Amelia, and the laughing ended. | В эту минуту дребезжащий голос старика Седли слабо окликнул из соседней комнаты Эмилию, и смех прекратился. |
| That old Osborne's mind was changing was pretty clear. He asked George about his uncle sometimes, and laughed at the boy's imitation of the way in which Jos said "God-bless-my-soul" and gobbled his soup. Then he said, | Что настроение старого Осборна изменилось, было совершенно ясно. Он иногда расспрашивал Джорджа об его дядюшке и смеялся, когда мальчик изображал, как Джоз говорит: "Разрази меня господь!" - и жадно глотает суп. Однажды старик сказал: |
| "It's not respectful, sir, of you younkers to be imitating of your relations. Miss O., when you go out adriving to-day, leave my card upon Mr. Sedley, do you hear? There's no quarrel betwigst me and him anyhow." | - Это непочтительно с вашей стороны, сэр, что вы, молокосос, передразниваете родственников. Мисс Осборн! Когда поедете сегодня кататься, завезите мою карточку мистеру Седли, слышите? С ним-то я никогда не ссорился. |
| The card was returned, and Jos and the Major were asked to dinner-- to a dinner the most splendid and stupid that perhaps ever Mr. Osborne gave; every inch of the family plate was exhibited, and the best company was asked. Mr. Sedley took down Miss O. to dinner, and she was very gracious to him; whereas she hardly spoke to the Major, who sat apart from her, and by the side of Mr. Osborne, very timid. Jos said, with great solemnity, it was the best turtle soup he had ever tasted in his life, and asked Mr. Osborne where he got his Madeira. | Была послана ответная карточка, и Джоз с майором получили приглашение к обеду - самому роскошному и самому нелепому из всех, какие когда-либо устраивал даже мистер Осборн. Все семейное серебро было выставлено напоказ, присутствовало самое именитое общество. Мистер Седли вел к столу мисс Осборн, и та была к нему очень благосклонна; зато она почти не разговаривала с майором, который сидел по другую руку от мистера Осборна и сильно робел. Джоз с большой важностью заметил, что такого черепахового супа он не ел за всю свою жизнь, и осведомился у мистера Осборна, где он покупает мадеру. |
| "It is some of Sedley's wine," whispered the butler to his master. | - Это из погреба Седли, - шепнул дворецкий хозяину. |
| "I've had it a long time, and paid a good figure for it, too," Mr. Osborne said aloud to his guest, and then whispered to his right- hand neighbour how he had got it "at the old chap's sale." | - Я купил эту мадеру давно и заплатил за нее хорошую цену, - громко сказал мистер Осборн своему гостю. А потом шепотом сообщил соседу, сидевшему справа, как он приобрел вино "на распродаже у старика". |
| More than once he asked the Major about--about Mrs. George Osborne-- a theme on which the Major could be very eloquent when he chose. He told Mr. Osborne of her sufferings--of her passionate attachment to her husband, whose memory she worshipped still--of the tender and dutiful manner in which she had supported her parents, and given up her boy, when it seemed to her her duty to do so. | Старик Осборн неоднократно расспрашивал майора о... о миссис Джордж Осборн, - тема, на которую майор мог при желании говорить весьма красноречиво. Он рассказал мистеру Осборну о ее страданиях, об ее страстной привязанности к мужу, чью память она чтит до сей поры, о том, как заботливо она поддерживала родителей и как отдала сына, когда, по ее мнению, долг велел ей так поступить. |
| "You don't know what she endured, sir," said honest Dobbin with a tremor in his voice, "and I hope and trust you will be reconciled to her. If she took your son away from you, she gave hers to you; and however much you loved your George, depend on it, she loved hers ten times more." | - Вы не знаете, что она выстрадала, сэр! - сказал честный Доббин с дрожью в голосе. - И я надеюсь и уверен, что вы примиритесь с нею. Пусть она отняла у вас сына, зато она отдала вам своего. И как бы горячо вы ни любили своего Джорджа, поверьте - она любила своего в десять раз больше! |
| "By God, you are a good feller, sir," was all Mr. Osborne said. It had never struck him that the widow would feel any pain at parting from the boy, or that his having a fine fortune could grieve her. A reconciliation was announced as speedy and inevitable, and Amelia's heart already began to beat at the notion of the awful meeting with George's father. | - Честное слово, вы хороший человек, сэр! - вот все, что сказал мистер Осборн. Ему никогда не приходило в голову, что вдова могла страдать, расставаясь с сыном, или что его богатство могло причинить ей горе. Чувствовалось, что примирение должно произойти непременно, и притом в самом скором времени; и сердце Эмилии уже начало усиленно биться при мысли о страшном свидании с отцом Джорджа. |
| It was never, however, destined to take place. Old Sedley's lingering illness and death supervened, after which a meeting was for some time impossible. That catastrophe and other events may have worked upon Mr. Osborne. He was much shaken of late, and aged, and his mind was working inwardly. He had sent for his lawyers, and probably changed something in his will. The medical man who looked in pronounced him shaky, agitated, and talked of a little blood and the seaside; but he took neither of these remedies. | Однако этому свиданию так и не суждено было состояться: помешала затянувшаяся болезнь, а потом смерть старика Седли. Это событие и другие обстоятельства, должно быть, повлияли на мистера Осборна. Он очень сдал за последнее время, сильно постарел и весь ушел в свои мысли. Он посылал за своими поверенными и, вероятно, кое-что изменил в своем завещании. Врач, осмотревший старика, нашел, что он очень слаб и возбужден, и поговаривал о небольшом кровопускании и поездке на море, но старик Осборн отказался от того и другого. |
| One day when he should have come down to breakfast, his servant missing him, went into his dressing-room and found him lying at the foot of the dressing-table in a fit. Miss Osborne was apprised; the doctors were sent for; Georgy stopped away from school; the bleeders and cuppers came. Osborne partially regained cognizance, but never could speak again, though he tried dreadfully once or twice, and in four days he died. The doctors went down, and the undertaker's men went up the stairs, and all the shutters were shut towards the garden in Russell Square. Bullock rushed from the City in a hurry. | Однажды, когда он должен был спуститься к завтраку, слуга, не найдя его в столовой, вошел к нему в туалетную комнату и увидел старика на полу у туалетного столика. С ним случился удар. Вызвали мисс Осборн, послали за врачами, задержали Джорджи, уезжавшего в школу. Больному пустили кровь, поставили банки, и он пришел в сознание, но так уж и не мог больше говорить, хотя раз или два делал к тому мучительные попытки. Через четыре дня он умер. Доктора спустились по лестнице, люди гробовщика поднялись по ней; все ставни на стороне дома, обращенной к саду на Рассел-сквер, были закрыты. Буллок примчался из Сити. |
| "How much money had he left to that boy? Not half, surely? Surely share and share alike between the three?" | - Сколько денег он оставил мальчишке? Не половину же? Наверное, поровну между всеми тремя? |
| It was an agitating moment. | Минута была тревожная. |
| What was it that poor old man tried once or twice in vain to say? I hope it was that he wanted to see Amelia and be reconciled before he left the world to one dear and faithful wife of his son: it was most likely that, for his will showed that the hatred which he had so long cherished had gone out of his heart. | Что же такое тщетно старался высказать бедный старик? Я надеюсь, что ему хотелось повидать Эмилию и, перед тем как покинуть этот мир, примириться с верной женой своего сына. Очень вероятно, что так оно и было, ибо его завещание показало, что ненависть, которую он так долго лелеял, исчезла из его сердца. |
| They found in the pocket of his dressing-gown the letter with the great red seal which George had written him from Waterloo. He had looked at the other papers too, relative to his son, for the key of the box in which he kept them was also in his pocket, and it was found the seals and envelopes had been broken--very likely on the night before the seizure--when the butler had taken him tea into his study, and found him reading in the great red family Bible. | В кармане его халата нашли письмо с большой красной печатью, написанное ему Джорджем из Ватерлоо. Очевидно, старик пересматривал и другие свои бумаги, имевшие отношение к сыну, потому что ключ от ящика, где они хранились, оказался также у него в кармане. Печати были сломаны, а конверты вскрыты, по всей вероятности, накануне удара, - потому что, когда дворецкий подавал старику чай в его кабинет, он застал хозяина за чтением большой семейной Библии в красном переплете. |
| When the will was opened, it was found that half the property was left to George, and the remainder between the two sisters. Mr. Bullock to continue, for their joint benefit, the affairs of the commercial house, or to go out, as he thought fit. An annuity of five hundred pounds, chargeable on George's property, was left to his mother, "the widow of my beloved son, George Osborne," who was to resume the guardianship of the boy. | Когда вскрыли завещание, оказалось, что половина состояния отказана Джорджу, остальное поровну обеим сестрам. Мистеру Буллоку предоставлялось продолжать вести дела торгового дома - в общих интересах всех наследников - или же выйти из фирмы, если на то будет его желание. Ежегодный доход в пятьсот фунтов, взимаемый с части Джорджа, завещался его матери, "вдове моего возлюбленного сына Джорджа Осборна"; ей предлагалось снова вступить в исполнение опекунских обязанностей по отношению к своему сыну. |
| "Major William Dobbin, my beloved son's friend," was appointed executor; "and as out of his kindness and bounty, and with his own private funds, he maintained my grandson and my son's widow, when they were otherwise without means of support" (the testator went on to say) "I hereby thank him heartily for his love and regard for them, and beseech him to accept such a sum as may be sufficient to purchase his commission as a Lieutenant-Colonel, or to be disposed of in any way he may think fit." | "Майор Уильям Доббин, друг моего возлюбленного сына", назначался душеприказчиком, "и так как он, по своей доброте и великодушию, поддерживал на свои личные средства моего внука и вдову моего сына, когда они оказались без всяких средств (так гласило дальше завещание), то я сим благодарю его сердечно за его любовь и приязнь к ним и прошу его принять от меня такую сумму, которая будет достаточна для покупки чина подполковника, или же располагать этой суммой по своему усмотрению". |
| When Amelia heard that her father-in-law was reconciled to her, her heart melted, and she was grateful for the fortune left to her. But when she heard how Georgy was restored to her, and knew how and by whom, and how it was William's bounty that supported her in poverty, how it was William who gave her her husband and her son--oh, then she sank on her knees, and prayed for blessings on that constant and kind heart; she bowed down and humbled herself, and kissed the feet, as it were, of that beautiful and generous affection. | Когда Эмилия узнала, что свекор примирился с нею, сердце ее растаяло и исполнилось признательности за состояние, оставленное ей. Но когда она узнала, что Джорджи возвращен ей, и как это произошло, и благодаря кому, а также и о том, что великодушный Уильям поддерживал ее в бедности, что это Уильям дал ей и мужа и сына, - о, тут она упала на колени и молила небо благословить это верное и доброе сердце! Она смиренно склонилась во прах перед такой прекрасной и великодушной любовью. |
| And gratitude was all that she had to pay back for such admirable devotion and benefits--only gratitude! If she thought of any other return, the image of George stood up out of the grave and said, "You are mine, and mine only, now and forever." | И за эту несравненную преданность и за все щедроты она могла заплатить только благодарностью - одной лишь благодарностью! Если у нее и мелькнула мысль о какой-то иной награде, образ Джорджа вставал из могилы и говорил: "Ты моя, только моя, и ныне и присно!" |
| William knew her feelings: had he not passed his whole life in divining them? | Уильяму были известны ее чувства, - разве он не провел всю свою жизнь в том, чтобы их угадывать? |
| When the nature of Mr. Osborne's will became known to the world, it was edifying to remark how Mrs. George Osborne rose in the estimation of the people forming her circle of acquaintance. The servants of Jos's establishment, who used to question her humble orders and say they would "ask Master" whether or not they could obey, never thought now of that sort of appeal. The cook forgot to sneer at her shabby old gowns (which, indeed, were quite eclipsed by that lady's finery when she was dressed to go to church of a Sunday evening), the others no longer grumbled at the sound of her bell, or delayed to answer that summons. The coachman, who grumbled that his 'osses should be brought out and his carriage made into an hospital for that old feller and Mrs. O., drove her with the utmost alacrity now, and trembling lest he should be superseded by Mr. Osborne's coachman, asked "what them there Russell Square coachmen knew about town, and whether they was fit to sit on a box before a lady?" Jos's friends, male and female, suddenly became interested about Emmy, and cards of condolence multiplied on her hall table. Jos himself, who had looked on her as a good-natured harmless pauper, to whom it was his duty to give victuals and shelter, paid her and the rich little boy, his nephew, the greatest respect--was anxious that she should have change and amusement after her troubles and trials, "poor dear girl"--and began to appear at the breakfast-table, and most particularly to ask how she would like to dispose of the day. | Назидательно отметить, как выросла миссис Осборн во мнении людей, составлявших круг ее знакомых, когда стало известно содержание духовной мистера Осборна. Слуги Джоза, позволявшие себе оспаривать ее скромные распоряжения и говорить, что "спросят у хозяина", теперь и не думали о подобной апелляции. Кухарка перестала насмехаться над ее поношенными старыми платьями (которые, конечно, никуда не годились по сравнению с изящными нарядами этой особы, когда она, разрядившись, шла в воскресенье вечером в церковь); лакей не ворчал больше, когда раздавался звонок Эмилии, и торопился на него откликнуться. Кучер, брюзжавший, что незачем тревожить лошадей и превращать карету в больницу ради этого старикашки и миссис Осборн, теперь гнал во весь дух и, боясь, как бы его не заменили кучером мистера Осборна, спрашивал: "Разве эти кучера с Рассел-сквер знают город и разве они достойны сидеть на козлах перед настоящей леди?" Друзья Джоза - как мужчины, так и женщины - вдруг стали интересоваться Эмилией, и карточки с выражениями соболезнования грудами лежали на столе в ее прихожей. Сам Джоз, считавший сестру добродушной и безобидной нищей, которой он обязан был давать пропитание и кров, стал относиться с величайшим уважением к ней и к богатому мальчику, своему племяннику, уверял, что "бедной девочке" нужны перемена и развлечения после ее тревог и испытаний, и начал выходить к завтраку и любезно справляться, как Эмилия располагает провести день. |
| In her capacity of guardian to Georgy, she, with the consent of the Major, her fellow-trustee, begged Miss Osborne to live in the Russell Square house as long as ever she chose to dwell there; but that lady, with thanks, declared that she never could think of remaining alone in that melancholy mansion, and departed in deep mourning to Cheltenham, with a couple of her old domestics. The rest were liberally paid and dismissed, the faithful old butler, whom Mrs. Osborne proposed to retain, resigning and preferring to invest his savings in a public-house, where, let us hope, he was not unprosperous. Miss Osborne not choosing to live in Russell Square, Mrs. Osborne also, after consultation, declined to occupy the gloomy old mansion there. The house was dismantled; the rich furniture and effects, the awful chandeliers and dreary blank mirrors packed away and hidden, the rich rosewood drawing-room suite was muffled in straw, the carpets were rolled up and corded, the small select library of well-bound books was stowed into two wine-chests, and the whole paraphernalia rolled away in several enormous vans to the Pantechnicon, where they were to lie until Georgy's majority. And the great heavy dark plate-chests went off to Messrs. Stumpy and Rowdy, to lie in the cellars of those eminent bankers until the same period should arrive. | В качестве опекунши Джорджи Эмилия, с согласия майора, своего соопекуна, предложила мисс Осборн оставаться в доме на Рассел-сквер, пока ей будет угодно там жить. Но эта леди, выразив свою признательность, заявила, что она и в мыслях не имела оставаться в этом мрачном особняке, и, облачившись в глубокий траур, переехала в Челтнем с двумя-тремя старыми слугами. Остальным было щедро заплачено, и их отпустили. Верный старый дворецкий, которого мисс Осборн предполагала оставить у себя, отказался от места и предпочел вложить свои сбережения в питейный дом (мы надеемся, что дела его пошли неплохо). Когда мисс Осборн отказалась жить на Рассел-сквер, миссис Осборн, посовещавшись с друзьями, также не пожелала занять этот мрачный старый особняк. Дом был закрыт, - пышные портьеры, мрачные канделябры и унылые потускневшие зеркала уложены и спрятаны, богатая обстановка гостиной розового дерева укутана в солому, ковры скатаны и перевязаны веревками, маленькая избранная библиотека прекрасно переплетенных книг упакована в два ящика из-под вина, и все это имущество отвезено в нескольких огромных фургонах в Пантехникон, где оно должно было оставаться до совершеннолетия Джорджи. А большие тяжелые сундуки с серебряной посудой отправились к господам Стампи и Рауди и, до наступления того же срока, исчезли в подвальных кладовых этих знаменитых банкиров. |
| One day Emmy, with George in her hand and clad in deep sables, went to visit the deserted mansion which she had not entered since she was a girl. The place in front was littered with straw where the vans had been laden and rolled off. They went into the great blank rooms, the walls of which bore the marks where the pictures and mirrors had hung. Then they went up the great blank stone staircases into the upper rooms, into that where grandpapa died, as George said in a whisper, and then higher still into George's own room. The boy was still clinging by her side, but she thought of another besides him. She knew that it had been his father's room as well as his own. | Однажды Эмми, вся в черном, взяв с собой Джорджи, отправилась навестить опустевший дом, в который не вступала со времени своего девичества. Улица перед домом, где грузились фургоны, была усеяна соломой. Эмилия с сыном вошла в огромные пустые залы с темными квадратами на стенах там, где раньше висели картины и зеркала. Они поднялись по широкой пустынной каменной лестнице в комнаты второго этажа, заглянули в ту, где умер дедушка, как шепотом сказал Джордж, а потом еще выше - в комнату самого Джорджа. Эмилия по-прежнему держала за руку сына, но думала она и о ком-то другом. Она знала, что задолго до Джорджи в этой комнате жил его отец. |
| She went up to one of the open windows (one of those at which she used to gaze with a sick heart when the child was first taken from her), and thence as she looked out she could see, over the trees of Russell Square, the old house in which she herself was born, and where she had passed so many happy days of sacred youth. They all came back to her, the pleasant holidays, the kind faces, the careless, joyful past times, and the long pains and trials that had since cast her down. She thought of these and of the man who had been her constant protector, her good genius, her sole benefactor, her tender and generous friend. | Эмилия подошла к одному из открытых окон (к одному из тех окон, на которые она, бывало, смотрела с болью в сердце, когда у нее отняли сына) и увидела из-за деревьев Рассел-сквер старый дом, где она сама родилась и где провела так много счастливых дней своей благословенной юности. Все воскресло в ее памяти: веселые праздники, ласковые лица, беззаботные, радостные, невозвратные времена; а за ними бесконечные муки и испытания, придавившие ее своей тяжестью. Эмилия задумалась о них и о том человеке, который был ее неизменным покровителем, ее добрым гением, ее единственным другом, нежным и великодушным. |
| "Look here, Mother," said Georgy, "here's a G.O. scratched on the glass with a diamond, I never saw it before, I never did it." | - Смотри, мама, - сказал Джорджи, - на стекле нацарапаны алмазом буквы "Дж. О"; я их раньше не видел... и это не я писал! |
| "It was your father's room long before you were born, George," she said, and she blushed as she kissed the boy. | - Это была комната твоего отца задолго до того, как ты родился, - сказала Эмилия и, покраснев, поцеловала мальчика. |
| She was very silent as they drove back to Richmond, where they had taken a temporary house: where the smiling lawyers used to come bustling over to see her (and we may be sure noted the visit in the bill): and where of course there was a room for Major Dobbin too, who rode over frequently, having much business to transact on behalf of his little ward. | Она была очень молчалива на обратном пути в Ричмонд, где они на время сняли дом, куда суетливые, улыбающиеся стряпчие являлись проведать миссис Осборн (свои визиты они, разумеется, ставили ей потом в счет!), и где, конечно, была комната и для майора Доббина, часто приезжавшего туда верхом, ибо у него было много дел в связи с опекой над маленьким Джорджем. |
| Georgy at this time was removed from Mr. Veal's on an unlimited holiday, and that gentleman was engaged to prepare an inscription for a fine marble slab, to be placed up in the Foundling under the monument of Captain George Osborne. | Джорджи разрешили некоторое время отдохнуть от ученья и взяли его из заведения мистера Вила, а этому джентльмену поручили составить надпись для красивой мраморной плиты, которую должны были поместить в церкви Воспитательного дома у подножия памятника Джорджу Осборну. |
| The female Bullock, aunt of Georgy, although despoiled by that little monster of one-half of the sum which she expected from her father, nevertheless showed her charitableness of spirit by being reconciled to the mother and the boy. Roehampton is not far from Richmond, and one day the chariot, with the golden bullocks emblazoned on the panels, and the flaccid children within, drove to Amelia's house at Richmond; and the Bullock family made an irruption into the garden, where Amelia was reading a book, Jos was in an arbour placidly dipping strawberries into wine, and the Major in one of his Indian jackets was giving a back to Georgy, who chose to jump over him. He went over his head and bounded into the little advance of Bullocks, with immense black bows in their hats, and huge black sashes, accompanying their mourning mamma. | Миссис Буллок, тетка Джорджи, хотя и ограбленная этим маленьким чудовищем на половину суммы, которую она надеялась получить от отца, тем не менее доказала свою незлобивость, примирившись с матерью и сыном. Роухемптон недалеко от Ричмонда; и вот однажды к дому Эмилии в Ричмонде подъехала карета с золотыми быками на дверцах и с худосочными детьми на подушках. Семейство Буллок вторглось в сад, где Эмилия читала, Джоз сидел в беседке, безмятежно погружая землянику в вино, а майор в индийской куртке подставлял спину Джорджи, которому пришло в голову поиграть в чехарду. Мальчик перекувырнулся и влетел прямо в стайку маленьких Буллоков с огромными бантами на шляпах и грандиозными черными кушаками, шествовавших впереди своей облаченной в траур мамаши. |
| "He is just of the age for Rosa," the fond parent thought, and glanced towards that dear child, an unwholesome little miss of seven years of age. | "Он очень подходит по возрасту для Розы", - подумала любящая мать и бросила взгляд на свою дочку - болезненную семилетнюю девицу. |
| "Rosa, go and kiss your dear cousin," Mrs. Frederick said. "Don't you know me, George? I am your aunt." | - Роза, подойди и поцелуй своего двоюродного братца, - сказала миссис Фредерик. - Ты не узнаешь меня, Джордж? Я твоя тетя. |
| "I know you well enough," George said; "but I don't like kissing, please"; and he retreated from the obedient caresses of his cousin. | - Я знаю вас очень хорошо, - сказал Джордж, - но я не люблю целоваться! - И он уклонился от ласк послушной кузины. |
| "Take me to your dear mamma, you droll child," Mrs. Frederick said, and those ladies accordingly met, after an absence of more than fifteen years. During Emmy's cares and poverty the other had never once thought about coming to see her, but now that she was decently prosperous in the world, her sister-in-law came to her as a matter of course. | - Проводи меня к своей мамочке, шалунишка, - сказала миссис Фредерик; и обе дамы встретились после многолетнего перерыва. Пока Эмми терзали заботы и бедность, миссис Буллок ни разу не подумала о том, чтобы навестить ее, но теперь, когда Эмилия заняла достаточно видное место в свете, ее золовка, разумеется, считала свой визит в порядке вещей. |
| So did numbers more. Our old friend, Miss Swartz, and her husband came thundering over from Hampton Court, with flaming yellow liveries, and was as impetuously fond of Amelia as ever. Miss Swartz would have liked her always if she could have seen her. One must do her that justice. But, que voulez vous?--in this vast town one has not the time to go and seek one's friends; if they drop out of the rank they disappear, and we march on without them. Who is ever missed in Vanity Fair? | Явились и многие другие. Наша старая приятельница мисс Суорц и ее супруг с шумом и треском прискакали из Хемптон-корта со свитой лакеев, разодетых в пышные желтые ливреи, и мулатка по-прежнему изливалась Эмилии в своей пылкой любви. Нужно отдать справедливость мисс Суорц: она неизменно любила бы Эмми, если бы могла с нею видаться. - Но que voulez vous? - в таком огромном городе людям некогда бегать и разыскивать своих друзей. Стоит им выйти из рядов, и они исчезают, а мы маршируем дальше без них. Разве чье-либо отсутствие замечается на Ярмарке Тщеславия? |
| But so, in a word, and before the period of grief for Mr. Osborne's death had subsided, Emmy found herself in the centre of a very genteel circle indeed, the members of which could not conceive that anybody belonging to it was not very lucky. There was scarce one of the ladies that hadn't a relation a Peer, though the husband might be a drysalter in the City. | Как бы там ни было, но еще до истечения срока траура по мистеру Осборну Эмми оказалась в центре светского круга, члены которого были твердо уверены, что каждый, кто допускается в их общество, должен почитать себя осчастливленным. Среди них едва ли нашлась бы хоть одна леди, не бывшая в родстве с каким-нибудь пэром, хотя бы супруг ее был простым москательщиком в Сити. |
| Some of the ladies were very blue and well informed, reading Mrs. Somerville and frequenting the Royal Institution; others were severe and Evangelical, and held by Exeter Hall. Emmy, it must be owned, found herself entirely at a loss in the midst of their clavers, and suffered woefully on the one or two occasions on which she was compelled to accept Mrs. Frederick Bullock's hospitalities. That lady persisted in patronizing her and determined most graciously to form her. She found Amelia's milliners for her and regulated her household and her manners. She drove over constantly from Roehampton and entertained her friend with faint fashionable fiddle-faddle and feeble Court slip-slop. Jos liked to hear it, but the Major used to go off growling at the appearance of this woman, with her twopenny gentility. He went to sleep under Frederick Bullock's bald head, after dinner, at one of the banker's best parties (Fred was still anxious that the balance of the Osborne property should be transferred from Stumpy and Rowdy's to them), and whilst Amelia, who did not know Latin, or who wrote the last crack article in the Edinburgh, and did not in the least deplore, or otherwise, Mr. Peel's late extraordinary tergiversation on the fatal Catholic Relief Bill, sat dumb amongst the ladies in the grand drawing-room, looking out upon velvet lawns, trim gravel walks, and glistening hot-houses. | Некоторые из этих леди были очень учены и осведомлены: они читали произведения миссис Сомервилль и посещали Королевский институт. Другие были суровыми особами евангелического толка и придерживались Эксетер-холла. Нужно сознаться, что Эмми чувствовала себя очень неловко, внимая их пересудам, и ужасно измучилась, когда раз или два была вынуждена принять приглашение миссис Буллок. Эта леди упорно покровительствовала ей и весьма любезно решила заняться ее воспитанием. Она подыскивала для Эмилии портних, вмешивалась в ее распоряжения по хозяйству и следила за ее манерами. Она постоянно приезжала из Роухемптона и развлекала невестку бесцветной светской болтовней и жиденькими придворными сплетнями. Джоз любил послушать миссис Буллок, но майор в сердцах удалялся при появлении этой женщины с ее потугами на светскость. Доббин однажды уснул после обеда под самым носом у лысого Фредерика Буллока на одном из лучших его званых вечеров (Фред все домогался, чтобы осборновские капиталы перекочевали из банкирского дома в Стампи и Рауди к его фирме); а тем временем Эмилия, не знавшая латинского языка, не слыхавшая, кто написал последнюю нашумевшую статью в "Эдинбургском обозрении", и нимало не обеспокоенная (словно это ее вовсе не касалось) неожиданным ходом мистера Пиля при обсуждении злополучного законопроекта об эмансипации католиков, - сидела, не раскрывая рта, среди дам в обширной гостиной, глядя в окно на бархатные лужайки, аккуратно посыпанные гравием дорожки и сверкающие крыши оранжерей. |
| "She seems good-natured but insipid," said Mrs. Rowdy; "that Major seems to be particularly epris." | - По-видимому, она добродушна, но простовата, - сказала миссис Рауди. - А этот майор, кажется, чрезвычайно ею epris {Увлечен (франц.).}. |
| "She wants ton sadly," said Mrs. Hollyock. "My dear creature, you never will be able to form her." | - Ей страшно не хватает бонтонности, - заметила миссис Холиок. - Вам, милочка, никогда не удастся воспитать ее! |
| "She is dreadfully ignorant or indifferent," said Mrs. Glowry with a voice as if from the grave, and a sad shake of the head and turban. "I asked her if she thought that it was in 1836, according to Mr. Jowls, or in 1839, according to Mr. Wapshot, that the Pope was to fall: and she said--'Poor Pope! I hope not--What has he done?'" | - Она чудовищно невежественна или ко всему равнодушна, - сказала миссис Глаури замогильным голосом и мрачно покачала головой, украшенной тюрбаном. - Я спросила у нее, когда по ее мнению, произойдет падение римского папы: в тысяча восемьсот тридцать шестом году, как считает мистер Джоуле, или в тысяча восемьсот тридцать девятом, как полагает мистер Уопшот. А она говорит: "Бедный папа! Надеюсь, что с ним ничего не случится... Что он сделал плохого?" |
| "She is my brother's widow, my dear friends," Mrs. Frederick replied, "and as such I think we're all bound to give her every attention and instruction on entering into the world. You may fancy there can be no MERCENARY motives in those whose DISAPPOINTMENTS are well known." | - Она вдова моего брата, - отвечала миссис Фредерик, - и мне кажется, дорогие мои друзья, что уже одно это обязывает нас оказывать ей всяческое внимание и руководить ее вступлением в высший свет. Вы, разумеется, понимаете, что у тех, чьи разочарования так хорошо известны, не может быть корыстных соображений! |
| "That poor dear Mrs. Bullock," said Rowdy to Hollyock, as they drove away together--"she is always scheming and managing. She wants Mrs. Osborne's account to be taken from our house to hers--and the way in which she coaxes that boy and makes him sit by that blear-eyed little Rosa is perfectly ridiculous." | - Бедняжка эта милая миссис Буллок, - сказала миссис Рауди, обращаясь к миссис Холиок, с которой они уезжали вместе, - вечно она что-то замышляет и подстраивает! Ей хочется, чтобы счет миссис Осборн был переведен из нашего банка в ее. А ее старания подладиться к этому мальчику и держать его при своей подслеповатой Розочке положительно смешны! |
| "I wish Glowry was choked with her Man of Sin and her Battle of Armageddon," cried the other, and the carriage rolled away over Putney Bridge. | - Хоть бы эта Глаури подавилась своим "Греховным человеком" и "Битвой Армагеддона"! - воскликнула ее собеседница; и карета покатила через Патнийский мост. |
| But this sort of society was too cruelly genteel for Emmy, and all jumped for joy when a foreign tour was proposed. | Но такое общество было чересчур изысканным для Эмми, и поэтому все запрыгали от радости, когда было решено предпринять заграничную поездку. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая