Краткая коллекция англтекстов
Чарльз Теккерей
Vanity Fair/Ярмарка тщеславия
CHAPTER LXIII/Глава LXIIII In Which We Meet an Old Acquaintance/в которой мы встречаемся со старой знакомой
| English | Русский |
| Such polite behaviour as that of Lord Tapeworm did not fail to have the most favourable effect upon Mr. Sedley's mind, and the very next morning, at breakfast, he pronounced his opinion that Pumpernickel was the pleasantest little place of any which he had visited on their tour. Jos's motives and artifices were not very difficult of comprehension, and Dobbin laughed in his sleeve, like a hypocrite as he was, when he found, by the knowing air of the civilian and the offhand manner in which the latter talked about Tapeworm Castle and the other members of the family, that Jos had been up already in the morning, consulting his travelling Peerage. Yes, he had seen the Right Honourable the Earl of Bagwig, his lordship's father; he was sure he had, he had met him at--at the Levee--didn't Dob remember? and when the Diplomatist called on the party, faithful to his promise, Jos received him with such a salute and honours as were seldom accorded to the little Envoy. He winked at Kirsch on his Excellency's arrival, and that emissary, instructed before-hand, went out and superintended an entertainment of cold meats, jellies, and other delicacies, brought in upon trays, and of which Mr. Jos absolutely insisted that his noble guest should partake. | Столь отменная любезность со стороны лорда Солитера произвела, разумеется, самое благоприятное впечатление на мистера Седли, и на следующее же утро за завтраком Джоз высказал мнение, что Пумперникель лучшее из всех местечек, которые они посетили за время своего путешествия. Уразуметь мотивы и уловки Джоза было нетрудно, и лицемер Доббин тихонько посмеивался, догадавшись по глубокомысленному виду бывшего коллектора и по уверенности, с какой тот разглагольствовал о замке Солитеров и о других членах этой фамилии, что Джоз еще рано утром успел заглянуть в "Книгу пэров", которую повсюду возил с собой. Да, он встречался с высокопочтенным графом Бэгуигом, отцом его милости. Наверное, встречался - он видал его... на высочайшем выходе... Разве Доб не помнит этого? И когда посланник, верный своему обещанию, явился к ним с визитом, Джоз принял его с такими почестями и поклонами, какие редко выпадали на долю этого заштатного дипломата. По прибытии его превосходительства Джоз мигнул Киршу, и тот, заранее получив инструкции, вышел распорядиться, чтобы подали угощение в виде холодных закусок, заливных и прочих деликатесов, которые и внесли в комнату на подносах и которые Джоз стал настоятельно предлагать вниманию своего благородного гостя. |
| Tapeworm, so long as he could have an opportunity of admiring the bright eyes of Mrs. Osborne (whose freshness of complexion bore daylight remarkably well) was not ill pleased to accept any invitation to stay in Mr. Sedley's lodgings; he put one or two dexterous questions to him about India and the dancing-girls there; asked Amelia about that beautiful boy who had been with her; and complimented the astonished little woman upon the prodigious sensation which she had made in the house; and tried to fascinate Dobbin by talking of the late war and the exploits of the Pumpernickel contingent under the command of the Hereditary Prince, now Duke of Pumpernickel. | Солитер готов был задержаться у них на любых условиях, лишь бы иметь возможность вдоволь полюбоваться на ясные глазки миссис Осборн (ее свежее личико удивительно хорошо переносило дневной свет). Он задал Джозу два-три ловких вопроса об Индии и тамошних танцовщицах, спросил у Эмилии, кто этот красивый мальчик, который был с нею, поздравил изумленную маленькую женщину с той сенсацией, которую произвело ее появление в театре, и пытался обворожить Доббина, заговорив о последней войне и о подвигах пумперникельского отряда под командой наследного принца, ныне герцога Пумперникельского. |
| Lord Tapeworm inherited no little portion of the family gallantry, and it was his happy belief that almost every woman upon whom he himself cast friendly eyes was in love with him. He left Emmy under the persuasion that she was slain by his wit and attractions and went home to his lodgings to write a pretty little note to her. She was not fascinated, only puzzled, by his grinning, his simpering, his scented cambric handkerchief, and his high-heeled lacquered boots. She did not understand one-half the compliments which he paid; she had never, in her small experience of mankind, met a professional ladies' man as yet, and looked upon my lord as something curious rather than pleasant; and if she did not admire, certainly wondered at him. Jos, on the contrary, was delighted. | Лорд Солитер унаследовал немалую толику фамильной галантности и искренне верил, что каждая женщина, на которую ему угодно было бросить любезный взгляд, уже влюблена в него. Он расстался с Эмми вполне убежденный, что сразил ее своим остроумием и прочими чарами, и отправился к себе домой, чтобы написать ей любовную записочку. Но Эмми не была очарована, ее лишь озадачили его улыбочки, хихиканье, его надушенный батистовый носовой платочек и лакированные сапоги на высоких каблуках. Она не поняла и половины его комплиментов. При своем малом знании людей она никогда еще не встречала профессионального дамского угодника и потому смотрела на милорда как на нечто скорее курьезное, чем приятное, и если не восхищалась им, то уж, наверное, изумлялась, на него глядя. Зато Джоз был в полном восторге. |
| "How very affable his Lordship is," he said; "How very kind of his Lordship to say he would send his medical man! Kirsch, you will carry our cards to the Count de Schlusselback directly; the Major and I will have the greatest pleasure in paying our respects at Court as soon as possible. Put out my uniform, Kirsch--both our uniforms. It is a mark of politeness which every English gentleman ought to show to the countries which he visits to pay his respects to the sovereigns of those countries as to the representatives of his own." | - Как приветлив милорд! - говорил он. - Как было любезно со стороны милорда обещать прислать мне своего врача! Кирш, сейчас же отвезите наши карточки графу де Шлюссельбаку. Мы с майором будем иметь величайшее удовольствие как можно скорее засвидетельствовать наше почтение при дворе. Достаньте мой мундир, Кирш!.. Обоим нам мундиры! Свидетельствовать свое почтение иностранным государям, как и представителям своей родины за границей, - это знак вежливости, которую обязан проявлять в посещаемых им странах всякий английский джентльмен! |
| When Tapeworm's doctor came, Doctor von Glauber, Body Physician to H.S.H. the Duke, he speedily convinced Jos that the Pumpernickel mineral springs and the Doctor's particular treatment would infallibly restore the Bengalee to youth and slimness. | Когда явился врач, присланный Солитером, - доктор фон Глаубер, лейб-медик его высочества герцога, - он быстро убедил Джоза в том, что минеральные источники Пумперникеля и специальное лечение, применяемое доктором, непременно возвратят бенгальцу молодость и стройность фигуры. |
| "Dere came here last year," he said, "Sheneral Bulkeley, an English Sheneral, tvice so pic as you, sir. I sent him back qvite tin after tree months, and he danced vid Baroness Glauber at the end of two." | - Ф прошлый год, - рассказывал он, - к нам приехаль генераль Бюлькли, английский генераль, два раз так тольсты, как ви, сэр. Я послаль его домой софсем тонкий через три месяц, а через два он уже танцеваль з баронесс Глаубер! |
| Jos's mind was made up; the springs, the Doctor, the Court, and the Charge d'Affaires convinced him, and he proposed to spend the autumn in these delightful quarters. And punctual to his word, on the next day the Charge d'Affaires presented Jos and the Major to Victor Aurelius XVII, being conducted to their audience with that sovereign by the Count de Schlusselback, Marshal of the Court. | Решение было принято: источники, доктор, двор и charge d'affaies убедили Джоза, и он предложил провести осень в этой восхитительной местности. Верный своему слову, charge d'affaires на следующий же день представил Джоза и майора Виктору Аврелию XVII; на аудиенцию к этому монарху их провожал граф де Шлгоссельбак, министр двора. |
| They were straightway invited to dinner at Court, and their intention of staying in the town being announced, the politest ladies of the whole town instantly called upon Mrs. Osborne; and as not one of these, however poor they might be, was under the rank of a Baroness, Jos's delight was beyond expression. He wrote off to Chutney at the Club to say that the Service was highly appreciated in Germany, that he was going to show his friend, the Count de Schlusselback, how to stick a pig in the Indian fashion, and that his august friends, the Duke and Duchess, were everything that was kind and civil. | Они тут же получили приглашение на придворный обед, а когда стало известно их намерение прожить в городе подольше, то самые светские дамы столицы немедленно явились с визитом к миссис Осборн. И так как ни у одной из них, как бы она ни была бедна, не было титула ниже баронессы, то восторг Джоза не поддается описанию. Он послал письмо Чатни, члену своего клуба, и сообщил ему, что чины бенгальской службы пользуются в Германии большим почетом, что он, Джоз, собирается показать своему другу, графу де Шлюссельбаку, как охотятся на кабанов в Индии, и что его августейшие друзья, герцог и герцогиня, - олицетворенная доброта и учтивость. |
| Emmy, too, was presented to the august family, and as mourning is not admitted in Court on certain days, she appeared in a pink crape dress with a diamond ornament in the corsage, presented to her by her brother, and she looked so pretty in this costume that the Duke and Court (putting out of the question the Major, who had scarcely ever seen her before in an evening dress, and vowed that she did not look five-and-twenty) all admired her excessively. | Эмми тоже была представлена августейшей фамилии, и так как в известные дни ношение траура при дворе не разрешается, то она появилась в розовом креповом платье с брильянтовым аграфом на корсаже, подаренным ей братом, и была так хороша в этом наряде, что герцог и двор (мы уже не говорим о майоре - он едва ли когда раньше видел Эмилию в вечернем туалете и клялся, что она выглядит не старше двадцати пяти лет) восхищались ею сверх всякой меры. |
| In this dress she walked a Polonaise with Major Dobbin at a Court ball, in which easy dance Mr. Jos had the honour of leading out the Countess of Schlusselback, an old lady with a hump back, but with sixteen good quarters of nobility and related to half the royal houses of Germany. | В этом платье она на придворном балу прошлась в полонезе с майором Доббином, и в том же несложном танце мистер Джоз имел честь выступать с графиней фон Шлюссельбак, старой дамой, немного горбатой, но зато имевшей в семейном гербе не менее шестнадцати эмблем и девизов и связанной родством с половиной царствующих домов Германии. |
| Pumpernickel stands in the midst of a happy valley through which sparkles--to mingle with the Rhine somewhere, but I have not the map at hand to say exactly at what point--the fertilizing stream of the Pump. In some places the river is big enough to support a ferry- boat, in others to turn a mill; in Pumpernickel itself, the last Transparency but three, the great and renowned Victor Aurelius XIV built a magnificent bridge, on which his own statue rises, surrounded by water-nymphs and emblems of victory, peace, and plenty; he has his foot on the neck of a prostrate Turk--history says he engaged and ran a Janissary through the body at the relief of Vienna by Sobieski--but, quite undisturbed by the agonies of that prostrate Mahometan, who writhes at his feet in the most ghastly manner, the Prince smiles blandly and points with his truncheon in the direction of the Aurelius Platz, where he began to erect a new palace that would have been the wonder of his age had the great- souled Prince but had funds to complete it. But the completion of Monplaisir (Monblaisir the honest German folks call it) was stopped for lack of ready money, and it and its park and garden are now in rather a faded condition, and not more than ten times big enough to accommodate the Court of the reigning Sovereign. | Пумперникель расположен в веселой долине, по которой текут, сверкая на солнце, плодоносные воды Пумпа, чтобы слиться где-то с Рейном, - у меня под рукой нет карты, и я не могу точно сказать, где именно. В некоторых местах река настолько глубока, что по ней ходит паром; в других она только-только вертит колеса мельниц. В самом Пумперникеле пред-пред-предпоследняя его лучезарность, великий и прославленный Виктор Аврелий XIV, выстроил грандиозный мост, на котором воздвигнута его собственная статуя, окруженная наядами и эмблемами победы, мира и изобилия. Ногой своей он попирает выю поверженного турка, - история повествует, что при освобождении Вены Собесским он вступил в бой с янычаром и пронзил его насквозь. Нимало не смущаясь страданиями этого поверженного магометанина, в муках извивающегося у его ног, герцог кротко улыбается и указывает жезлом по направлению к Aurelius Platz {Площадь Аврелия (нем.).}, где он начал воздвигать новый дворец, который стал бы чудом своего века, если бы только у славного герцога хватило средств для окончания постройки. Но завершение Монплезира (честные немцы называют его Монблезиром) было отложено из-за отсутствия свободных денег, и ныне дворец и его парк и сад находятся в довольно запущенном состоянии и по своим размерам только в десять раз превышают потребности двора царствующего монарха. |
| The gardens were arranged to emulate those of Versailles, and amidst the terraces and groves there are some huge allegorical waterworks still, which spout and froth stupendously upon fete-days, and frighten one with their enormous aquatic insurrections. There is the Trophonius' cave in which, by some artifice, the leaden Tritons are made not only to spout water, but to play the most dreadful groans out of their lead conchs--there is the nymphbath and the Niagara cataract, which the people of the neighbourhood admire beyond expression, when they come to the yearly fair at the opening of the Chamber, or to the fetes with which the happy little nation still celebrates the birthdays and marriage-days of its princely governors. | Разбитые здесь сады должны были соперничать с версальскими, и среди террас и рощ до сих пор красуется несколько огромных аллегорических фонтанов, которые в дни празднеств извергают чудовищные пенистые струи, пугая зрителей таким разгулом водной стихии. Есть там и грот Трофония, где свинцовые тритоны при помощи какого-то хитрого устройства могут не только извергать воду, но и извлекать ужаснейшие стоны из своих свинцовых раковин; есть и купальня нимф и Ниагарский водопад, которым окрестные жители не устают восхищаться, когда собираются на ежегодную ярмарку при открытии ландтага или на празднества, которыми этот счастливый народец до сих пор отмечает дни рождения или бракосочетания своих владетельных правителей. |
| Then from all the towns of the Duchy, which stretches for nearly ten mile--from Bolkum, which lies on its western frontier bidding defiance to Prussia, from Grogwitz, where the Prince has a hunting- lodge, and where his dominions are separated by the Pump River from those of the neighbouring Prince of Potzenthal; from all the little villages, which besides these three great cities, dot over the happy principality--from the farms and the mills along the Pump come troops of people in red petticoats and velvet head-dresses, or with three-cornered hats and pipes in their mouths, who flock to the Residenz and share in the pleasures of the fair and the festivities there. Then the theatre is open for nothing, then the waters of Monblaisir begin to play (it is lucky that there is company to behold them, for one would be afraid to see them alone)--then there come mountebanks and riding troops (the way in which his Transparency was fascinated by one of the horse-riders is well known, and it is believed that La Petite Vivandiere, as she was called, was a spy in the French interest), and the delighted people are permitted to march through room after room of the Grand Ducal palace and admire the slippery floor, the rich hangings, and the spittoons at the doors of all the innumerable chambers. There is one Pavilion at Monblaisir which Aurelius Victor XV had arranged--a great Prince but too fond of pleasure--and which I am told is a perfect wonder of licentious elegance. It is painted with the story of Bacchus and Ariadne, and the table works in and out of the room by means of a windlass, so that the company was served without any intervention of domestics. But the place was shut up by Barbara, Aurelius XV's widow, a severe and devout Princess of the House of Bolkum and Regent of the Duchy during her son's glorious minority, and after the death of her husband, cut off in the pride of his pleasures. | Тогда из всех городов герцогства, простирающегося почти на десять миль, - из Болкума, лежащего у его западной границы и угрожающего Пруссии; из Грогвица, где у князя есть охотничий домик и где его владения отделяются рекою Пумп от владений соседнего князя Поцентальского; из всех деревенек, рассеянных по этому счастливому княжеству, с ферм и мельниц вдоль Пумпа поселянки в красных юбках и бархатных головных уборах и поселяне в треугольных шляпах и с трубками в зубах стекаются в столицу и принимают участие в ярмарочных развлечениях и празднествах. Тогда театры устраивают даровые представления; тогда играют фонтаны Монблезира (к счастью, ими любуется целое общество, а то смотреть на них в одиночестве страшно); тогда приезжают акробаты и бродячие цирки (всем известно, как его лучезарность увлекся одной из цирковых наездниц, причем распространено мнение, что la petite vivandiere {Маленькая маркитантка (франц.).}, как ее называли, была шпионкой и собирала сведения в пользу Франции), и восхищенному народу разрешают проходить по всему великогерцогскому дворцу, из комнаты в комнату, и любоваться скользким паркетом, богатыми драпировками и плевательницами у дверей бесчисленных покоев. В Монблезире есть один павильон, построенный Аврелием Виктором XV - великим государем, но чересчур падким на удовольствия; мне говорили, что этот павильон - чудо фривольной элегантности. Он расписан эпизодами из истории Вакха и Ариадны, а стол в нем вкатывается и выкатывается при помощи ворота, что избавляло обедающих от вмешательства прислуги. Но помещение это было закрыто Барбарой, вдовой Аврелия XV, суровой и набожной принцессой из дома Болкумов и регентом герцогства во время славного малолетства ее сына и после смерти супруга, взятого могилой в расцвете слишком веселой жизни. |
| The theatre of Pumpernickel is known and famous in that quarter of Germany. It languished a little when the present Duke in his youth insisted upon having his own operas played there, and it is said one day, in a fury, from his place in the orchestra, when he attended a rehearsal, broke a bassoon on the head of the Chapel Master, who was conducting, and led too slow; and during which time the Duchess Sophia wrote domestic comedies, which must have been very dreary to witness. But the Prince executes his music in private now, and the Duchess only gives away her plays to the foreigners of distinction who visit her kind little Court. | Пумперникельский театр известен и знаменит в этой части Германии. Он пережил полосу упадка, когда нынешний герцог во дни своей юности настоял на исполнении в театре своих собственных опер. Рассказывают, что однажды, сидя в оркестре и слушая репетицию, герцог пришел в бешенство и разбил фагот о голову капельмейстера, который вел оперу в слишком медленном темпе. В эту же пору герцогиня София писала комедии, которые, должно быть, невыносимо было смотреть. Но теперь герцог исполняет свою музыку в интимном кружке, а герцогиня показывает свои пьесы только знатным иностранцам, посещающим ее гостеприимный двор. |
| It is conducted with no small comfort and splendour. When there are balls, though there may be four hundred people at supper, there is a servant in scarlet and lace to attend upon every four, and every one is served on silver. There are festivals and entertainments going continually on, and the Duke has his chamberlains and equerries, and the Duchess her mistress of the wardrobe and ladies of honour, just like any other and more potent potentates. | Двор содержится с немалым комфортом и пышностью. Когда устраивают балы, то, будь даже за ужином четыреста приглашенных, все же на каждых четырех гостей полагается один лакей в алой ливрее и кружевах и всем подают на серебре. Празднества и развлечения следуют одно за другим без перерыва. У герцога есть свои камергеры и шталмейстеры, а у герцогини - свои статс-дамы и фрейлины, точь-в-точь как у других владетельных князей, более могущественных. |
| The Constitution is or was a moderate despotism, tempered by a Chamber that might or might not be elected. I never certainly could hear of its sitting in my time at Pumpernickel. The Prime Minister had lodgings in a second floor, and the Foreign Secretary occupied the comfortable lodgings over Zwieback's Conditorey. The army consisted of a magnificent band that also did duty on the stage, where it was quite pleasant to see the worthy fellows marching in Turkish dresses with rouge on and wooden scimitars, or as Roman warriors with ophicleides and trombones--to see them again, I say, at night, after one had listened to them all the morning in the Aurelius Platz, where they performed opposite the cafe where we breakfasted. Besides the band, there was a rich and numerous staff of officers, and, I believe, a few men. Besides the regular sentries, three or four men, habited as hussars, used to do duty at the Palace, but I never saw them on horseback, and au fait, what was the use of cavalry in a time of profound peace?--and whither the deuce should the hussars ride? | Конституция предусматривает, или предусматривала, умеренный деспотизм, ограниченный ландтагом, который мог быть, а мог и не быть избран. Сам я в бытность свою в Пумперникеле ни разу не слышал, чтобы он собирался на заседания. Премьер-министр жил в третьем этаже, а министр иностранных дел занимал удобную квартиру над кондитерской Цвибака. Армия состояла из великолепного оркестра, который также выполнял свои обязанности и на сцене, где было чрезвычайно приятно видеть этих достойных молодцов, марширующих в турецких костюмах, нарумяненных, с деревянными ятаганами в руках, или в виде римских воинов с офиклеидами и тромбонами, - приятно, говорю я, было увидеть их опять вечером, после того как вы все утро слышали их на Aurelius Platz, где они играли напротив кафе, в котором вы завтракали. Кроме оркестра, был еще пышный и многочисленный штаб офицеров и, кажется, несколько солдат. Три или четыре солдата в гусарской форме, вдобавок к постоянным часовым, несли дежурство во дворце, но я никогда не видал их верхом на лошади. Да и что было делать кавалерии во времена безмятежного мира? И куда, скажите на милость, могли бы гусары ездить? |
| Everybody--everybody that was noble of course, for as for the bourgeois we could not quite be expected to take notice of THEM-- visited his neighbour. H. E. Madame de Burst received once a week, H. E. Madame de Schnurrbart had her night--the theatre was open twice a week, the Court graciously received once, so that a man's life might in fact be a perfect round of pleasure in the unpretending Pumpernickel way. | Все члены общества, - конечно, мы говорим о благородном обществе, ибо что касается бюргеров, то никто от нас не ожидает, чтобы мы обращали на них внимание, - ездили друг к другу в гости. Ее превосходительство мадам де Бурст принимала у себя раз в неделю, ее превосходительство мадам де Шнурбарт тоже имела свой приемный день, театр был открыт дважды в неделю, раз в неделю происходили всемилостивейшие приемы при дворе; таким образом, жизнь превращалась в нескончаемую цепь удовольствий в непритязательном пумперникельском Духе. |
| That there were feuds in the place, no one can deny. Politics ran very high at Pumpernickel, and parties were very bitter. There was the Strumpff faction and the Lederlung party, the one supported by our envoy and the other by the French Charge d'Affaires, M. de Macabau. Indeed it sufficed for our Minister to stand up for Madame Strumpff, who was clearly the greater singer of the two, and had three more notes in her voice than Madame Lederlung her rival--it sufficed, I say, for our Minister to advance any opinion to have it instantly contradicted by the French diplomatist. | Что в городе бывали распри - этого никто не может отрицать. Политикой в Пумперникеле занимались с большой страстностью, и партии жестоко враждовали между собой. Существовала фракция Штрумф и партия Ледерлунг; одну поддерживал наш посланник, другую - французский charge d'affaires мосье де Макабо. И стоило только нашему посланнику высказаться за мадам Штрумф, которая, несомненно, пела лучше, чем ее соперница мадам Ледерлунг, и считала в своем диапазоне на три ноты больше, - стоило только, говорю я, нашему посланнику высказать хоть какое-нибудь мнение, чтобы французский дипломат сейчас же занял противоположную позицию. |
| Everybody in the town was ranged in one or other of these factions. The Lederlung was a prettyish little creature certainly, and her voice (what there was of it) was very sweet, and there is no doubt that the Strumpff was not in her first youth and beauty, and certainly too stout; when she came on in the last scene of the Sonnambula, for instance, in her night-chemise with a lamp in her hand, and had to go out of the window, and pass over the plank of the mill, it was all she could do to squeeze out of the window, and the plank used to bend and creak again under her weight--but how she poured out the finale of the opera! and with what a burst of feeling she rushed into Elvino's arms--almost fit to smother him! Whereas the little Lederlung--but a truce to this gossip--the fact is that these two women were the two flags of the French and the English party at Pumpernickel, and the society was divided in its allegiance to those two great nations. | Все жители города примыкали к той или к другой из этих двух партий. Ледерлунг, что и говорить, была миловидным созданием и голос имела если и по большой, то очень приятный, а Штрумф, вне всякого сомнения, была уже не первой молодости и не в расцвете красоты и к тому же чересчур полна: например, когда она выходила в последней сцене в "Сомнамбуле" в ночной рубашке, с лампой в руке и ей нужно было вылезать из окна и пробираться по доске через ручей у мельницы, она с трудом протискивалась в окно, а доска сгибалась и трещала под ее тяжестью. Но зато как она пела в финале! И с каким бурным чувством кидалась в объятия Эльвино, - кажется, еще немного - и она задушила бы его! Между тем как маленькая Ледерлунг... но довольно сплетничать, - важно то, что эти дамы были знаменами французской и английской партий в Пумперникеле, и все общество делилось на приверженцев одной из этих двух великих наций. |
| We had on our side the Home Minister, the Master of the Horse, the Duke's Private Secretary, and the Prince's Tutor; whereas of the French party were the Foreign Minister, the Commander-in-Chief's Lady, who had served under Napoleon, and the Hof-Marschall and his wife, who was glad enough to get the fashions from Pans, and always had them and her caps by M. de Macabau's courier. The Secretary of his Chancery was little Grignac, a young fellow, as malicious as Satan, and who made caricatures of Tapeworm in all the-albums of the place. | На нашей стороне были министр внутренних дел, шталмейстер, личный секретарь герцога и наставник наследного принца, тогда как к французской партии примыкали министр иностранных дел, супруга главнокомандующего, служившего при Наполеоне, и гофмаршал со своей супругою, которая была рада возможности получать из Парижа последние фасоны и всегда выписывала их и свои шляпки через курьера мосье де Макабо. Секретарем его канцелярии был маленький Гриньяк - молодой человек, лукавый, как сатана, и рисовавший всем в альбомы карикатуры на Солитера. |
| Their headquarters and table d'hote were established at the Pariser Hof, the other inn of the town; and though, of course, these gentlemen were obliged to be civil in public, yet they cut at each other with epigrams that were as sharp as razors, as I have seen a couple of wrestlers in Devonshire, lashing at each other's shins and never showing their agony upon a muscle of their faces. Neither Tapeworm nor Macabau ever sent home a dispatch to his government without a most savage series of attacks upon his rival. For instance, on our side we would write, | Их штаб-квартира и табльдот находились в отеле "Pariser Hof" {"Парижское подворье" (нем.).}, второй из городских гостиниц; и хотя на людях эти джентльмены были, разумеется, вынуждены соблюдать все приличия, однако они постоянно ранили друг друга эпиграммами, острыми, как бритва, - так двое борцов, которых я видел в Девоншире, нещадно колотили друг друга по ногам, в то время как лица их оставались невозмутимо спокойными. Ни Солитер, ни Макабо никогда не отправляли своим правительствам депеш, не подвергая соперника яростным нападкам. Например, наша сторона писала так: |
| "The interests of Great Britain in this place, and throughout the whole of Germany, are perilled by the continuance in office of the present French envoy; this man is of a character so infamous that he will stick at no falsehood, or hesitate at no crime, to attain his ends. He poisons the mind of the Court against the English minister, represents the conduct of Great Britain in the most odious and atrocious light, and is unhappily backed by a minister whose ignorance and necessities are as notorious as his influence is fatal." | "Интересам Великобритании в этом государстве, да и во всей Германии, грозит серьезная опасность в связи с деятельностью нынешнего французского посланника. У этого человека столь гнусный характер, что он не остановится ни перед какой ложью, ни перед каким преступлением ради достижения своих целей. Он отравляет умы здешнего двора, настраивая их против английского посланника, представляет поведение Великобритании в самом злостном и отвратительном свете и, к несчастью, пользуется поддержкой министра, невежество которого общеизвестно, а влияние тлетворно". |
| On their side they would say, "M. de Tapeworm continues his system of stupid insular arrogance and vulgar falsehood against the greatest nation in the world. Yesterday he was heard to speak lightly of Her Royal Highness Madame the Duchess of Berri; on a former occasion he insulted the heroic Duke of Angouleme and dared to insinuate that H.R.H. the Duke of Orleans was conspiring against the august throne of the lilies. His gold is prodigated in every direction which his stupid menaces fail to frighten. By one and the other, he has won over creatures of the Court here--and, in fine, Pumpernickel will not be quiet, Germany tranquil, France respected, or Europe content until this poisonous viper be crushed under heel": and so on. When one side or the other had written any particularly spicy dispatch, news of it was sure to slip out. | Французы же высказывались следующим образом: "Господин де Солитер продолжает придерживаться своей системы глупого островного высокомерия и пошлых инсинуаций по адресу величайшей в мире нации. Вчера мы слышали его легкомысленные отзывы об ее королевском высочестве герцогине Беррийской; ранее он оскорбительно говорил о доблестном герцоге Ангулемском и осмелился инсинуировать, будто его королевское высочество герцог Орлеанский замышляет заговор против августейшего трона Лилий. Он щедрою рукою сыплет золото всем, кого не могут запугать его бессмысленные угрозы. Тем или иным средством он сманил на свою сторону продажных любимцев здешнего двора, - словом, Пумперникель не дождется покоя, Германия - порядка, Франция - уважения, а Европа - мира, пока эта ядовитая гадина не будет раздавлена..." - и так далее. Когда та или другая сторона посылала особенно пикантную депешу, слухи об этом неизменно просачивались наружу. |
| Before the winter was far advanced, it is actually on record that Emmy took a night and received company with great propriety and modesty. She had a French master, who complimented her upon the purity of her accent and her facility of learning; the fact is she had learned long ago and grounded herself subsequently in the grammar so as to be able to teach it to George; and Madam Strumpff came to give her lessons in singing, which she performed so well and with such a true voice that the Major's windows, who had lodgings opposite under the Prime Minister, were always open to hear the lesson. Some of the German ladies, who are very sentimental and simple in their tastes, fell in love with her and began to call her du at once. These are trivial details, but they relate to happy times. The Major made himself George's tutor and read Caesar and mathematics with him, and they had a German master and rode out of evenings by the side of Emmy's carriage--she was always too timid, and made a dreadful outcry at the slightest disturbance on horse- back. So she drove about with one of her dear German friends, and Jos asleep on the back-seat of the barouche. | В начале зимы Эмми до того осмелела, что назначила свой приемный день и стала устраивать вечера, крайне благопристойные и скромные. Она обзавелась французом-учителем, осыпавшим свою ученицу комплиментами и хвалившим чистоту ее произношения и способность к изучению языка. Дело в том, что Эмилия уже училась когда-то давно, а потом повторила грамматику, чтобы обучать Джорджа. Мадам Штрумф давала Эмми уроки пения, и та пела вокализы так хорошо и так музыкально, что у майора, который жил напротив, как раз под квартирой премьер-министра, окна всегда бывали открыты, чтобы было слышно, как Эмилия берет уроки. Многие из немецких дам, сентиментальных и не слишком взыскательных, влюбились в Эмилию и сразу стали говорить ей du {Ты (нем.).}. Все это мелкие, неважные подробности, но они относятся к счастливым временам. Майор взял на себя воспитание Джорджа, читал с ним Цезаря, занимался математикой; был у них и учитель немецкого языка, а по вечерам они выезжали на прогулки верхом, сопровождая экипаж Эмми - сама она всегда была трусихой и страшно пугалась каждого движения верховой лошади. Она ездила кататься с одной из своих приятельниц-немок и с Джозом, дремавшим на скамеечке открытой коляски. |
| He was becoming very sweet upon the Grafinn Fanny de Butterbrod, a very gentle tender-hearted and unassuming young creature, a Canoness and Countess in her own right, but with scarcely ten pounds per year to her fortune, and Fanny for her part declared that to be Amelia's sister was the greatest delight that Heaven could bestow on her, and Jos might have put a Countess's shield and coronet by the side of his own arms on his carriage and forks; when--when events occurred, and those grand fetes given upon the marriage of the Hereditary Prince of Pumpernickel with the lovely Princess Amelia of Humbourg- Schlippenschloppen took place. | Джоз начал было ухаживать за графиней Фанни де Бутерброд, очень милой, скромной и добросердечной женщиной, страшно родовитой, но едва ли имевшей хотя бы десять фунтов годового дохода. Со своей стороны, Фанни уверяла, что иметь сестрой Эмилию было бы величайшей радостью, какую только может ниспослать ей небо. И Джоз мог бы присоединить герб и корону графини к собственному гербу, изображенному на его карете и вилках, но... но тут произошли некоторые события, и начались пышные празднества по поводу бракосочетания наследного принца Пумперникельского с обворожительной принцессой Амалией Гомбург-Шлиппеншлоппенской. |
| At this festival the magnificence displayed was such as had not been known in the little German place since the days of the prodigal Victor XIV. All the neighbouring Princes, Princesses, and Grandees were invited to the feast. Beds rose to half a crown per night in Pumpernickel, and the Army was exhausted in providing guards of honour for the Highnesses, Serenities, and Excellencies who arrived from all quarters. The Princess was married by proxy, at her father's residence, by the Count de Schlusselback. Snuff-boxes were given away in profusion (as we learned from the Court jeweller, who sold and afterwards bought them again), and bushels of the Order of Saint Michael of Pumpernickel were sent to the nobles of the Court, while hampers of the cordons and decorations of the Wheel of St. Catherine of Schlippenschloppen were brought to ours. The French envoy got both. | Этот праздник был обставлен с таким великолепием, какого в маленьком германском государстве не видали со времен расточительного Виктора XIV. Были приглашены все соседние принцы, принцессы и вельможи. Цены на кровати в Пумперникеле поднялись до полукроны в сутки, армия выбилась из сил, выставляя почетные караулы для разных высочеств, светлостей и превосходительств, прибывавших отовсюду. Принцессу повенчали в резиденции ее отца заочно, с уполномоченным жениха в лице графа де Шлюссельбака. Табакерки раздавались кучами (как мы узнали от придворного ювелира, который продавал, а затем снова скупал их), а ордена Святого Михаила Пумперникельского рассылались придворным сановникам целыми мешками, взамен чего нашим вельможам привозили корзины лент и орденов Колеса св. Екатерины Шлиппенш-лоппенской. Французский посланник получил оба ордена. |
| "He is covered with ribbons like a prize cart- horse," Tapeworm said, who was not allowed by the rules of his service to take any decorations: "Let him have the cordons; but with whom is the victory?" | - Он покрыт лентами, как призовой першерон, - говорил Солитер, которому правила его службы не разрешали принимать никаких знаков отличия. - Пусть себе получает ордена, - победа-то все равно за нами! |
| The fact is, it was a triumph of British diplomacy, the French party having proposed and tried their utmost to carry a marriage with a Princess of the House of Potztausend- Donnerwetter, whom, as a matter of course, we opposed. | Дело в том, что этот брак был триумфом британской дипломатии: французская партия всячески изощрялась, чтобы устроить брак с принцессой из дома Поцтаузенд-Доннерветтер, против которой, разумеется, интриговали мы. |
| Everybody was asked to the fetes of the marriage. Garlands and triumphal arches were hung across the road to welcome the young bride. The great Saint Michael's Fountain ran with uncommonly sour wine, while that in the Artillery Place frothed with beer. The great waters played; and poles were put up in the park and gardens for the happy peasantry, which they might climb at their leisure, carrying off watches, silver forks, prize sausages hung with pink ribbon, &c., at the top. Georgy got one, wrenching it off, having swarmed up the pole to the delight of the spectators, and sliding down with the rapidity of a fall of water. But it was for the glory's sake merely. The boy gave the sausage to a peasant, who had very nearly seized it, and stood at the foot of the mast, blubbering, because he was unsuccessful. | На свадебные празднества были приглашены все. В честь новобрачной через улицы были перекинуты гирлянды и воздвигнуты триумфальные арки. Фонтан св. Михаила извергал струи необычайно кислого вина, фонтан на Артиллерийской площади пенился пивом. Большие фонтаны в парке тоже играли, а в садах поставлены были столбы, на которые счастливые поселяне могли взбираться сколько их душе угодно, чтобы снимать с самой верхушки часы, серебряные вилки, призовые колбасы и т. и., висевшие там на розовых ленточках. Джорджи тоже получил приз; он сорвал его с верхушки столба, на который вскарабкался, к восторгу зевак, соскользнув потом вниз с быстротой водопада. Но он сделал это только ради славы. Мальчик отдал колбасу крестьянину, который и сам чуть-чуть не схватил ее и стоял теперь у подножия столба, сетуя на свою неудачу. |
| At the French Chancellerie they had six more lampions in their illumination than ours had; but our transparency, which represented the young Couple advancing and Discord flying away, with the most ludicrous likeness to the French Ambassador, beat the French picture hollow; and I have no doubt got Tapeworm the advancement and the Cross of the Bath which he subsequently attained. | Помещение, занятое французской канцелярией, было иллюминовано на шесть лампионов пышнее, чем наше. Но чего стоила вся французская иллюминация по сравнению с нашим транспарантом, изображавшим шествие юной четы и улетающий прочь Раздор, до смешного похожий на французского посланника! Не сомневаюсь, что именно за этот транспарант Солитер вскоре после того получил повышение и орден Бани. |
| Crowds of foreigners arrived for the fetes, and of English, of course. Besides the Court balls, public balls were given at the Town Hall and the Redoute, and in the former place there was a room for trente-et-quarante and roulette established, for the week of the festivities only, and by one of the great German companies from Ems or Aix-la-Chapelle. The officers or inhabitants of the town were not allowed to play at these games, but strangers, peasants, ladies were admitted, and any one who chose to lose or win money. | На празднества прибыли целые толпы иностранцев, включая, разумеется, англичан. Кроме придворных балов, давались балы в ратуше и редуте, а в первом из вышеупомянутых мест иждивением одной крупной немецкой компании из Эмса или Аахена было отведено помещение и для trente et quarante и рулетки - только на неделю празднеств. Офицерам и местным жителям не разрешалось играть в эти игры, но иностранцы, крестьяне и дамы допускались, как и всякий иной, кому угодно было проиграть или выиграть. |
| That little scapegrace Georgy Osborne amongst others, whose pockets were always full of dollars and whose relations were away at the grand festival of the Court, came to the Stadthaus Ball in company of his uncle's courier, Mr. Kirsch, and having only peeped into a play-room at Baden-Baden when he hung on Dobbin's arm, and where, of course, he was not permitted to gamble, came eagerly to this part of the entertainment and hankered round the tables where the croupiers and the punters were at work. Women were playing; they were masked, some of them; this license was allowed in these wild times of carnival. | Маленький озорник Джорджи Осборн, у которого карманы всегда были набиты деньгами, проводив старших на придворный бал, тоже явился в ратушу с курьером своего дяди, мистером Киршем; и так как в Баден-Бадене ему удалось только мимоходом заглянуть в игорную залу - он был там с Доббином, который, конечно, не разрешил ему играть, - то теперь он первым делом устремился к месту этих развлечений и стал вертеться около столов, где расположились крупье и понтеры. Играли женщины, некоторые из них были в масках, - такая вольность дозволялась в разгульные дни карнавала. |
| A woman with light hair, in a low dress by no means so fresh as it had been, and with a black mask on, through the eyelets of which her eyes twinkled strangely, was seated at one of the roulette-tables with a card and a pin and a couple of florins before her. As the croupier called out the colour and number, she pricked on the card with great care and regularity, and only ventured her money on the colours after the red or black had come up a certain number of times. It was strange to look at her. | За одним из столов, где играли в рулетку, сидела белокурая женщина в сильно декольтированном платье не первой свежести и в черной маске, сквозь прорезы которой как-то странно поблескивали ее глаза; перед нею лежала карточка, булавка и несколько флоринов. Когда крупье выкрикивал цвет и число, она аккуратно делала на карточке отметки булавкой и решалась ставить деньги на цвета лишь после того, как красное или черное выходило несколько раз подряд. Странное она производила впечатление. |
| But in spite of her care and assiduity she guessed wrong and the last two florins followed each other under the croupier's rake, as he cried out with his inexorable voice the winning colour and number. She gave a sigh, a shrug with her shoulders, which were already too much out of her gown, and dashing the pin through the card on to the table, sat thrumming it for a while. Then she looked round her and saw Georgy's honest face staring at the scene. The little scamp! What business had he to be there? | Но как она ни старалась, она ни разу не отгадала верно, и последние ее два флорина один за другим были подхвачены лопаточкой крупье, невозмутимо объявлявшего выигравший цвет и число. Дама вздохнула, передернула плечами, которые и без того уже очень сильно выступали из платья, и, проткнув булавкой карточку, лежавшую на столе, несколько минут сидела, барабаня по ней пальцами. Затем она оглянулась и увидела славное личико Джорджи, глазевшего на эту сцену. Маленький бездельник! Чего ему тут надо? |
| When she saw the boy, at whose face she looked hard through her shining eyes and mask, she said, | Увидев мальчика и сверкнув на него глазами из-под маски, она сказала: |
| "Monsieur n'est pas joueur?" | - Monsieur n'est pas joueur? {Вы не играете? (франц.).} |
| "Non, Madame," said the boy; but she must have known, from his accent, of what country he was, for she answered him with a slight foreign tone. | - Non, madame, - ответил мальчик, но она, должно быть, по его выговору узнала, откуда он родом, потому что ответила ему по-английски с легким иностранным акцентом: |
| "You have nevare played--will you do me a littl' favor?" | - Вы никогда еще не играли, - не окажете ли мне маленькой любезности? |
| "What is it?" said Georgy, blushing again. Mr. Kirsch was at work for his part at the rouge et noir and did not see his young master. | - Какой? - спросил Джорджи, краснея. Мистер Кирш тем временем тоже занялся rouge et noir и не видел своего юного хозяина. |
| "Play this for me, if you please; put it on any number, any number." | - Сыграйте, пожалуйста, за меня; поставьте на любой номер. |
| And she took from her bosom a purse, and out of it a gold piece, the only coin there, and she put it into George's hand. The boy laughed and did as he was bid. | Она вынула из-за корсажа кошелек, достала из него золотой - единственную монету, лежавшую там, - и вложила его в руку Джорджи. Мальчик засмеялся и исполнил ее просьбу. |
| The number came up sure enough. There is a power that arranges that, they say, for beginners. | Номер, конечно, выпал. Говорят, есть какая-то сила, которая устраивает это для новичков. |
| "Thank you," said she, pulling the money towards her, "thank you. What is your name?" | - Спасибо, - сказала дама, пододвигая к себе деньги. - Спасибо. Как вас зовут? |
| "My name's Osborne," said Georgy, and was fingering in his own pockets for dollars, and just about to make a trial, when the Major, in his uniform, and Jos, en Marquis, from the Court ball, made their appearance. Other people, finding the entertainment stupid and preferring the fun at the Stadthaus, had quitted the Palace ball earlier; but it is probable the Major and Jos had gone home and found the boy's absence, for the former instantly went up to him and, taking him by the shoulder, pulled him briskly back from the place of temptation. Then, looking round the room, he saw Kirsch employed as we have said, and going up to him, asked how he dared to bring Mr. George to such a place. | - Меня зовут Осборн, - сказал Джорджи и уже полез было в карман за деньгами; но только он хотел попытать счастья, как появились майор в парадном мундире и Джоз в костюме маркиза, приехавшие с придворного бала. Кое-кто из гостей, наскучив герцогскими развлечениями и предпочитая повеселиться в ратуше, покинул дворец еще раньше. Но майор и Джоз, очевидно, заезжали домой и узнали там об отсутствии мальчика, потому что Доббин сейчас же подошел к нему и, взяв за плечо, быстро увел подальше от соблазна. Затем, оглядевшись по сторонам, он увидел Кирша, погруженного в игру, и, подойдя к нему, спросил, как он смел привести мистера Джорджа в такое место. |
| "Laissez-moi tranquille," said Mr. Kirsch, very much excited by play and wine. "ll faut s'amuser, parbleu. Je ne suis pas au service de Monsieur." | - Laissez-moi tranquille, - отвечал мистер Кирш, сильно возбужденный игрой и вином. - Il faut s'amuser, parbleu! Je ne suis pas au service de monsieur {Оставьте меня в покое. Надо же человеку развлечься, черт возьми! Я не у вас состою на службе (франц.).}. |
| Seeing his condition the Major did not choose to argue with the man, but contented himself with drawing away George and asking Jos if he would come away. He was standing close by the lady in the mask, who was playing with pretty good luck now, and looking on much interested at the game. | Увидев, в каком он состоянии, майор решил не вступать с ним в спор и удовольствовался тем, что увел Джорджа, спросив только у Джоза, уходит он или остается. Джоз стоял около дамы в маске, которая теперь играла довольно удачно, и с большим интересом следил за игрой. |
| "Hadn't you better come, Jos," the Major said, "with George and me?" | - Пойдемте-ка лучше по домам, Джоз, - сказал майор, - вместе со мной и Джорджем. |
| "I'll stop and go home with that rascal, Kirsch," Jos said; and for the same reason of modesty, which he thought ought to be preserved before the boy, Dobbin did not care to remonstrate with Jos, but left him and walked home with Georgy. | - Я побуду здесь и вернусь с этим негодяем Киршем, - ответил Джоз. И Доббин, считая, что при мальчике не следует говорить лишнего, оставил Джоза в покое и отправился с Джорджем домой. |
| "Did you play?" asked the Major when they were out and on their way home. | - Ты играл? - спросил майор, когда они вышли из ратуши. |
| The boy said | Мальчик ответил: |
| "No." | - Нет. |
| "Give me your word of honour as a gentleman that you never will." | - Дай мне честное слово джентльмена, что никогда не будешь играть! |
| "Why?" said the boy; "it seems very good fun." | - Почему? - спросил мальчик. - Это же очень весело! |
| And, in a very eloquent and impressive manner, the Major showed him why he shouldn't, and would have enforced his precepts by the example of Georgy's own father, had he liked to say anything that should reflect on the other's memory. When he had housed him, he went to bed and saw his light, in the little room outside of Amelia's, presently disappear. Amelia's followed half an hour afterwards. I don't know what made the Major note it so accurately. | Тут майор весьма красноречиво и внушительно объяснил Джорджу, почему тот не должен играть; он мог бы подкрепить свои наставления ссылкой на отца Джорджа, но не захотел ни единым словом опорочить память покойного. Отведя мальчика домой, майор отправился к себе и вскоре увидел, как погас свет в комнатке Джорджа рядом со спальней Эмилии. Через полчаса и Эмилия потушила у себя свет. Право, не знаю, почему майор отметил это с таким дотошным вниманием! |
| Jos, however, remained behind over the play-table; he was no gambler, but not averse to the little excitement of the sport now and then, and he had some Napoleons chinking in the embroidered pockets of his court waistcoat. He put down one over the fair shoulder of the little gambler before him, and they won. She made a little movement to make room for him by her side, and just took the skirt of her gown from a vacant chair there. | А Джоз остался у игорного стола. Он не был записным игроком, но не гнушался иной раз испытать легкое возбуждение, вызываемое игрой. Несколько наполеондоров позвякивало в карманах его вышитого жилета. Протянув руку над белым плечиком дамы, сидевшей перед ним, он поставил золотой и выиграл. Дама чуть подвинулась влево и, словно приглашая Джоза сесть, сбросила оборки своего платья со свободного стула рядом. |
| "Come and give me good luck," she said, still in a foreign accent, quite different from that frank and perfectly English "Thank you," with which she had saluted Georgy's coup in her favour. The portly gentleman, looking round to see that nobody of rank observed him, sat down; he muttered-- | - Садитесь и принесите мне счастье, - произнесла она все еще с иностранным акцентом, сильно отличавшимся от того "спасибо", которым она приветствовала удачный coup {Удар, ход (франц.).} Джорджа. Наш дородный джентльмен, посмотрев по сторонам, не наблюдает ли за ним кто-нибудь из именитых особ, опустился на стул и пробормотал: |
| "Ah, really, well now, God bless my soul. I'm very fortunate; I'm sure to give you good fortune," and other words of compliment and confusion. | - Ну что ж, право, разрази меня господь, мне везет! Я уверен, что принесу вам счастье, - затем последовали комплименты и другие смущенно-нелепые слова. |
| "Do you play much?" the foreign mask said. | - Вы часто играете? - спросила незнакомка. |
| "I put a Nap or two down," said Jos with a superb air, flinging down a gold piece. | - Ставлю иногда один-два наполеондора, - ответил Джоз, небрежно швыряя на стол золотую монету. |
| "Yes; ay nap after dinner," said the mask archly. But Jos looking frightened, she continued, in her pretty French accent, "You do not play to win. No more do I. I play to forget, but I cannot. I cannot forget old times, monsieur. Your little nephew is the image of his father; and you--you are not changed--but yes, you are. Everybody changes, everybody forgets; nobody has any heart." | - Ну конечно, это интереснее, чем воевать с Наполеоном! - лукаво сказала маска. Но, заметив испуганный взгляд Джоза, продолжала со своим милым французским акцентом: - Вы играете не для того, чтобы выиграть. И я также. Я играю, чтобы забыться, но не могу... не могу забыть былых времен, monsieur! Ваш маленький племянник - вылитый отец. А вы... вы не изменились... Нет, вы изменились... все люди меняются, все забывают, ни у кого нет сердца! |
| "Good God, who is it?" asked Jos in a flutter. | - Господи боже, кто это? - спросил ошеломленный Джоз. |
| "Can't you guess, Joseph Sedley?" said the little woman in a sad voice, and undoing her mask, she looked at him. "You have forgotten me." | - Не узнаете, Джозеф Седли? - сказала маленькая женщина печальным голосом и, сняв маску, взглянула на Джоза. - Вы позабыли меня! |
| "Good heavens! Mrs. Crawley!" gasped out Jos. | - Боже милосердный! Миссис Кроули! - пролепетал Джоз. |
| "Rebecca," said the other, putting her hand on his; but she followed the game still, all the time she was looking at him. | - Ребекка, - произнесла дама, кладя свою руку на руку Джозефа, но продолжая внимательно следить за игрой. |
| "I am stopping at the Elephant," she continued. "Ask for Madame de Raudon. I saw my dear Amelia to-day; how pretty she looked, and how happy! So do you! Everybody but me, who am wretched, Joseph Sedley." | - Я остановилась в гостинице "Слон", - сказала она. - Спросите мадам де Родон. Сегодня я видела мою милочку Эмилию. Какой она мне показалась прелестной и счастливой! И вы тоже! Все счастливы, кроме меня, Джозеф Седли! |
| And she put her money over from the red to the black, as if by a chance movement of her hand, and while she was wiping her eyes with a pocket-handkerchief fringed with torn lace. | И она передвинула свою ставку с красного на черное - как бы случайным движением руки, пока вытирала слезы носовым платочком, обшитым рваным кружевом. |
| The red came up again, and she lost the whole of that stake. | Опять вышло красное, и она проиграла. |
| "Come away," she said. "Come with me a little--we are old friends, are we not, dear Mr. Sedley?" | - Пойдемте отсюда! - сказала она. - Пройдемтесь немного. Мы ведь старые друзья, не так ли, дорогой мистер Седли? |
| And Mr. Kirsch having lost all his money by this time, followed his master out into the moonlight, where the illuminations were winking out and the transparency over our mission was scarcely visible. | И мистер Кирш, проигравший тем временем все свои деньги, последовал за хозяином по озаренным луною улицам, где догорала иллюминация и едва можно было различить транспарант над помещением нашего посольства. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая