Краткая коллекция текстов на французском языке
Denis Diderot/Дени Дидро
Paradox d'un comedian/Парадокс об актере
| France | Русский |
| PREMIER INTERLOCUTEUR N'en parlons plus. | Первый собеседник. Не будем говорить об этом. |
| SECOND INTERLOCUTEUR Pourquoi ? | Второй собеседник. Почему? |
| LE PREMIER. C'est l'ouvrage de votre ami. | Первый. Автор книги - ваш друг. |
| LE SECOND. Qu'importe ? | Второй. Какое это имеет значение? |
| LE PREMIER. Beaucoup. &Аgrave; quoi bon vous mettre dans l'alternative de mépriser ou son talent, ou mon jugement, et de rabattre de la bonne opinion que vous avez de lui ou de celle que vous avez de moi ? | Первый. Большое. К чему ставить вас перед выбором - презирать либо его талант, либо мое суждение и к чему изменять ваше доброе мнение о нем или обо мне? |
| LE SECOND. Cela n'arrivera pas ; et quand cela arriverait, mon amitié pour tous les deux, fondée sur des qualités plus essentielles, n'en souffrirait pas. | Второй. Этого не случится; а если б и случилось, - моя дружба к вам обоим, основанная на более действительных достоинствах, не пострадала бы. |
| LE PREMIER. Peut-être. | Первый. Может быть. |
| LE SECOND. J'en suis sûr. Savez-vous à qui vous ressemblez dans ce moment ? &Аgrave; un auteur de ma connaissance qui suppliait à genoux une femme à laquelle il était attaché, de ne pas assister à la première représentation d'une de ses pièces. | Второй. Я уверен в этом. Знаете, кого вы мне сейчас напомнили? Одного знакомого автора, который на коленях умолял любимую женщину не присутствовать на первом представлении его пьесы. |
| LE PREMIER. Votre auteur était modeste et prudent. | Первый. Автор ваш был скромен и осмотрителен. |
| LE SECOND. Il craignait que le sentiment tendre qu'on avait pour lui ne tînt au cas que l'on faisait de son mérite littéraire. | Второй. Он боялся, как бы нежные чувства, которые она к нему питала, не померкли от оценки его литературного таланта. |
| LE PREMIER. Cela se pourrait. | Первый. Это могло случиться. |
| LE SECOND. Qu'une chute publique ne le dégradât un peu aux yeux de sa maîtresse. | Второй. Как бы публичный провал не уронил его в глазах возлюбленной. |
| LE PREMIER. Que moins estimé, il ne fût moins aimé. Et cela vous paraît ridicule ? | Первый. И чтобы, менее чтимый, он не оказался бы менее любим? И вы находите, что это смешно? |
| LE SECOND. C'est ainsi qu'on en jugea. La loge fut louée, et il eut le plus grand succès : et Dieu sait comme il fut embrassé, fêté, caressé. | Второй. Так рассудила и она. Ложа была заказана, он имел блестящий успех; и богу известно, как его целовали, превозносили, ласкали. |
| LE PREMIER. Il l'eût été bien davantage après la pièce sifflée. | Первый. Но поцелуев было бы еще больше, если бы пьесу освистали. |
| LE SECOND. Je n'en doute pas. | Второй. Не сомневаюсь. |
| LE PREMIER. Et je persiste dans mon avis. | Первый. И все же я настаиваю на своем. |
| LE SECOND. Persistez, j'y consens ; mais songez que je ne suis pas une femme, et qu'il faut, s'il vous plaît, que vous vous expliquiez. | Второй. Настаивайте, я согласен; но поймите, ведь я не женщина, а вам нужно высказаться. |
| LE PREMIER. Absolument ? | Первый. Непременно? |
| LE SECOND. Absolument. | Второй. Непременно. |
| LE PREMIER. Il me serait plus aisé de me taire que de déguiser ma pensée. | Первый. Мне легче вовсе промолчать, чем искажать свою мысль. |
| LE SECOND. Je le crois. | Второй. Охотно верю. |
| LE PREMIER. Je serai sévère. | Первый. Я буду строг. |
| LE SECOND. C'est ce que mon ami exigerait de vous. | Второй. Именно этого и требовал бы от вас мой друг. |
| LE PREMIER. Eh bien, puisqu'il faut vous le dire, son ouvrage, écrit d'un style tourmenté, obscur, entortillé, boursouflé, est plein d'idées communes. Au sortir de cette lecture, un grand comédien n'en sera pas meilleur, et un pauvre acteur n'en sera pas moins mauvais. C'est à la nature à donner les qualités de la personne, la figure, la voix, le jugement, la finesse. C'est à l'étude des grands modèles, à la connaissance du c?ur humain, à l'usage du monde, au travail assidu, à l'expérience, et à l'habitude du théâtre, à perfectionner le don de nature. Le comédien imitateur peut arriver au point de rendre tout passablement ; il n'y a rien ni à louer, ni à reprendre dans son jeu. | Первый. Ладно, раз уж нужно говорить, то сочинение его, написанное вымученным, темным, запутанным, напыщенным слогом, полно общих мест. Прочтя его, великий артист не станет лучше, а жалкий актерик будет по-прежнему плох. Природа наделяет человека личными качествами, лицом, голосом, способностью суждения, тонкостью понимания. Изучение великих образцов, знание человеческого сердца, знакомство со светом, упорная работа, опыт, привычка к сцене совершенствуют дары природы. Актер-подражатель может добиться того, чтобы все выполнять сносно. В его игре нечего ни хвалить, ни порицать. |
| LE SECOND. Ou tout est à reprendre. | Второй. Либо все можно порицать. |
| LE PREMIER. Comme vous voudrez. Le comédien de nature est souvent détestable, quelquefois excellent. En quelque genre que ce soit, méfiez-vous d'une médiocrité soutenue. Avec quelque rigueur qu'un débutant soit traité, il est facile de pressentir ses succès à venir. Les huées n'étouffent que les ineptes. Et comment la nature sans l'art formerait-elle un grand comédien, puisque rien ne se passe exactement sur la scène comme en nature, et que les poèmes dramatiques sont tous composés d'après un certain système de principes ? Et comment un rôle serait-il joué de la même manière par deux acteurs différents, puisque dans l'écrivain le plus clair, le plus précis, le plus énergique, les mots ne sont et ne peuvent être que des signes approchés d'une pensée, d'un sentiment, d'une idée ; signes dont le mouvement, le geste, le ton, le visage, les yeux, la circonstance donnée, complètent la valeur ? Lorsque vous avez entendu ces mots : ... | Первый. Если угодно. Актер , следующий только природному дарованию, часто бывает нестерпим, иногда - превосходен. В любом жанре бойтесь однообразной посредственности. Как бы строго ни судили дебютанта, всегда можно предвидеть его будущий успех. Свистки губят лишь бездарность. Разве может природа без помощи искусства создать великого актера , когда ничто на сцене не повторяет природы, и все драматические произведения написаны согласно определенной системе правил? А как смогли бы два разных актера сыграть одинаково одну и ту же роль, когда у самого ясного, точного и выразительного писателя слова являются и могут быть лишь приблизительными обозначениями мысли, чувства, идеи; обозначениями, которым жест, тон, движение, лицо, взгляд, обстановка придают их истинный смысл. Когда вы слышите слова: |
| Que fait là votre main ? | - Но где у вас рука? |
| - Je tâte votre habit, l'étoffe en est moelleuse. | - Я бархат пробую, - какой он обработки? - |
| Que savez-vous ? Rien. Pesez bien ce qui suit, et concevez combien il est fréquent et facile à deux interlocuteurs, en employant les mêmes expressions, d'avoir pensé et de dire des choses tout à fait différentes. L'exemple que je vous en vais donner est une espèce de prodige ; c'est l'ouvrage même de votre ami. Demandez à un comédien français ce qu'il en pense, et il conviendra que tout en est vrai. | что вы узнали? Ничего. Обдумайте хорошенько то, что я сейчас вам скажу, и вы поймете, как часто и легко два собеседника, пользуясь теми же выражениями, думают и говорят о совершенно различных предметах. Пример, который я вам приведу, - своего рода чудо; это сочинение вашего друга. Спросите у французского актера , что он думает об этой книге, и тот согласится, что все в ней верно. |
| Faites la même question à un comédien anglais, et il vous jurera by God, qu'il n'y a pas une phrase à changer, et que c'est le pur évangile de la scène. Cependant comme il n'y a presque rien de commun entre la manière d'écrire la comédie et la tragédie en Angleterre et la manière dont on écrit ces poèmes en France ; puisque, au sentiment même de Garrick, celui qui sait rendre parfaitement une scène de Shakespeare ne connaît pas le premier accent de la déclamation d'une scène de Racine, puisque enlacé par les vers harmonieux de ce dernier, comme par autant de serpents dont les replis lui étreignent la tête, les pieds, les mains, les jambes et les bras, son action en perdrait toute sa liberté : il s'ensuit évidemment que l'acteur français et l'acteur anglais qui conviennent unanimement de la vérité des principes de votre auteur ne s'entendent pas et qu'il y a dans la langue technique du théâtre une latitude, un vague assez considérable pour que des hommes sensés, d'opinions diamétralement opposées, croient y reconnaître la lumière de l'évidence. Et demeurez plus que jamais attaché à votre maxime : Ne vous expliquez point si vous voulez vous entendre. | Задайте тот же вопрос английскому актеру , и он будет клясться by God, что нельзя тут изменить ни фразы, что это настоящее евангелие сцены. Однако между английской манерой писать комедии и трагедии и манерой, принятой для этих театральных произведений во Франции, нет почти ничего общего, раз, даже по мнению самого Гаррика, актер , в совершенстве исполняющий сцену из Шекспира, не знает, как приступить к декламации сцены из Расина; гармонические стихи французского поэта обовьются вокруг актера как змеи и, кольцами сжав его голову, руки, ноги, лишат его игру всякой непринужденности. Отсюда с очевидностью следует, что английский и французский актеры , единодушно признавшие истинность принципов вашего автора, друг друга не поняли, а неопределенность и свобода технического языка сцены настолько значительны, что здравомыслящие люди диаметрально противоположных мнений воображают, будто заметили тут проблеск бесспорности. Больше чем когда-либо придерживайтесь своей максимы: "Не пускайтесь в объяснения, если хотите быть понятым". |
| LE SECOND. Vous pensez qu'en tout ouvrage, et surtout dans celui-ci, il y a deux sens distingués, tous les deux renfermés sous les mêmes signes, l'un à Londres, l'autre à Paris ? | Второй. Вы думаете, что в каждом произведении, и в этом особенно, есть два различных смысла, скрытых под теми же знаками, - один смысл для Лондона, другой для Парижа? |
| LE PREMIER. Et que ces signes présentent si nettement ces deux sens que votre ami même s'y est trompé, puisqu'en associant des noms de comédiens anglais à des noms de comédiens français, leur appliquant les mêmes préceptes, et leur accordant le même blâme et les mêmes éloges, il a sans doute imaginé que ce qu'il prononçait des uns était également juste des autres. | Первый. И знаки эти так ясно выражают оба смысла, что друг наш сам попался; ведь, ставя имена французских актеров рядом с именами английских, применяя к ним те же правила, возводя на них ту же хулу и воздавая им ту же хвалу, он несомненно воображал, что сказанное об одних будет справедливо и относительно других. |
| LE SECOND. Mais, à ce compte, aucun autre auteur n'aurait fait autant de vrais contresens. | Второй. Но если так судить, ни один актер не смог бы нагородить больше бессмыслиц. |
| LE PREMIER. Les mêmes mots dont il se sert énonçant une chose au carrefour de Bussy, et une chose différente à Drury-Lane, il faut que je l'avoue à regret ; au reste, je puis avoir tort. Mais le point important, sur lequel nous avons des opinions tout à fait opposées, votre auteur et moi, ce sont les qualités premières d'un grand comédien. Moi, je lui veux beaucoup de jugement ; il me faut dans cet homme un spectateur froid et tranquille ; j'en exige, par conséquent, de la pénétration et nulle sensibilité, l'art de tout imiter, ou, ce qui revient au même, une égale aptitude à toutes sortes de caractères et de rôles. | Первый. Те же слова его на перекрестке Де-Бюсси означают одно, а в Друрилейне совсем другое, - приходится поневоле признать это; впрочем, может быть, я ошибаюсь. Но основное, в чем мы с вашим автором расходимся совершенно, это вопрос о главных качествах великого актера . Я хочу, чтобы он был очень рассудочным; он должен быть холодным, спокойным наблюдателем. Следовательно, я требую от него проницательности, но никак не чувствительности, искусства всему подражать, или, что то же, способности играть любые роли и характеры. |
| LE SECOND. Nulle sensibilité ! | Второй. Никакой чувствительности! |
| LE PREMIER. Nulle. Je n'ai pas encore bien enchaîné mes raisons, et vous me permettrez de vous les exposer comme elles me viendront, dans le désordre de l'ouvrage même de votre ami. | Первый. Никакой. Между моими доводами пока еще нет связи, но позвольте излагать их так, как они мне приходят на ум, в том же беспорядке, какой мы находим и в сочинении вашего друга. |
| Si le comédien était sensible, de bonne foi lui serait-il permis de jouer deux fois de suite un même rôle avec la même chaleur et le même succès ? Très chaud à la première représentation, il serait épuisé et froid comme un marbre à la troisième. Au lieu qu'imitateur attentif et disciple réfléchi de la nature, la première fois qu'il se présentera sur la scène sous le nom d'Auguste, de Cinna, d'Orosmane, d'Agamemnon, de Mahomet, copiste rigoureux de lui-même ou de ses études, et observateur continu de nos sensations, son jeu, loin de s'affaiblir, se fortifiera des réflexions nouvelles qu'il aura recueillies ; il s'exaltera ou se tempérera, et vous en serez de plus en plus satisfait. S'il est lui quand il joue, comment cessera-t-il d'être lui ? S'il veut cesser d'être lui, comment saisira-t-il le point juste auquel il faut qu'il se place et s'arrête ? | Если б актер был чувствителен, скажите по совести, мог бы он два раза кряду играть одну и ту же роль с равным жаром и равным успехом? Очень горячий на первом представлении, на третьем он выдохнется и будет холоден, как мрамор. Не то внимательный подражатель и вдумчивый ученик природы: после первого появления на сцене под именем Августа, Цинны, Оросмана, Агамемнона, Магомета он строго копирует самого себя или изученный им образ, неустанно наблюдает за нашими чувствами; его игра не только не ослабевает, а укрепляется новыми для него размышлениями; он либо станет еще пламеннее, либо умерит свой пыл, и вы будете все больше и больше им довольны. Если он будет только самим собой во время игры, то как же он перестанет быть самим собой? А если перестанет быть им, то как уловит точную грань, на которой нужно остановиться? |
| Ce qui me confirme dans mon opinion, c'est l'inégalité des acteurs qui jouent d'âme. Ne vous attendez de leur part à aucune unité ; leur jeu est alternativement fort et faible, chaud et froid, plat et sublime. Ils manqueront demain l'endroit où ils auront excellé aujourd'hui ; en revanche, ils excelleront dans celui qu'ils auront manqué la veille. Au lieu que le comédien qui jouera de réflexion, d'étude de la nature humaine, d'imitation constante d'après quelque modèle idéal, d'imagination, de mémoire, sera un, le même à toutes les représentations, toujours également parfait : tout a été mesuré, combiné, appris, ordonné dans sa tête ; il n'y a dans sa déclamation ni monotonie, ni dissonance. La chaleur a son progrès, ses élans, ses rémissions, son commencement, son milieu, son extrême. Ce sont les mêmes accents, les mêmes positions, les mêmes mouvements, s'il y a quelque différence d'une représentation à l'autre, c'est ordinairement à l'avantage de la dernière. Il ne sera pas journalier : c'est une glace toujours disposée à montrer les objets et à les montrer avec la même précision, la même force et la même vérité. Ainsi que le poète, il va sans cesse puiser dans le fonds inépuisable de la nature, au lieu qu'il aurait bientôt vu le terme de sa propre richesse. | Меня утверждает в моем мнении неровность актеров , играющих "нутром". Не ждите от них никакой цельности; игра их то сильна, то слаба, то горяча, то холодна, то мягка, то возвышенна. Завтра они провалят место, в котором блистали сегодня, зато они блеснут там, где провалились накануне. Меж тем актер , который играет, руководствуясь рассудком, изучением человеческой природы, неустанным подражанием идеальному образцу, воображением, памятью, - будет одинаков на всех представлениях, всегда равно совершенен: все было измерено, рассчитано, изучено, упорядочено в его голове; нет в его декламации ни однотонности, ни диссонансов. Пыл его имеет свои нарастания, взлеты, снижения, начало, середину и высшую точку. Те же интонации, те же позы, те же движения; если что-либо и меняется от представления к представлению, то обычно в пользу последнего. Такой актер не переменчив: это зеркало, всегда отражающее предметы, и отражающее с одинаковой точностью, силой и правдивостью. Подобно поэту, он бесконечно черпает в неиссякаемых глубинах природы, в противном случае он бы скоро увидел пределы собственных богатств. |
| Quel jeu plus parfait que celui de la Clairon ? cependant suivez-la, étudiez-la, et vous serez convaincu qu'à la sixième représentation elle sait par c?ur tous les détails de son jeu comme tous les mots de son rôle. Sans doute elle s'est fait un modèle auquel elle a d'abord cherché à se conformer, sans doute elle a conçu ce modèle le plus haut, le plus grand, le plus parfait qu'il lui a été possible ; mais ce modèle qu'elle a emprunté de l'histoire, ou que son imagination a créé comme un grand fantôme, ce n'est pas elle, si ce modèle n'était que de sa hauteur, que son action serait faible et petite ! Quand, à force de travail, elle a approché de cette idée le plus près qu'elle a pu, tout est fini, se tenir ferme là, c'est une pure affaire d'exercice et de mémoire. Si vous assistiez à ses études, combien de fois vous lui diriez : Vous y êtes !... combien de fois elle vous répondrait : Vous vous trompez !... C'est comme Le Quesnoy, à qui son ami saisissait le bras, et criait : Arrêtez ! le mieux est l'ennemi du bien : vous allez tout gâter... Vous voyez ce que j'ai fait, répliquait l'artiste haletant au connaisseur émerveillé, mais vous ne voyez pas ce que j'ai là, et ce que je poursuis. | Что может быть совершеннее игры Клерон? Однако последите за ней, изучите ее, и вы убедитесь, что к шестому представлению артистка знает наизусть все детали своей игры, как слова своей роли. Несомненно, она создала себе идеальный образец и сперва стремилась приноровиться к нему; несомненно, идеал этот она задумала сколь можно более высоким, величественным и совершенным. Но образ этот - взятый ли из истории, или, подобно видению, порожденный ее фантазией, - не она сама. Будь он лишь равен ей, какой слабой и жалкой была бы ее игра! Когда путем упорной работы она приблизилась, насколько могла, к своей идее, - все уже готово; твердо держаться на этом уровне - лишь дело упражнений и памяти. Присутствуй вы на ее занятиях, сколько раз вы бы воскликнули: "Вы уже добились своего!.." Сколько раз она бы вам ответила: "Ошибаетесь!.." Так однажды друг Лекенуа схватил его за руку, крича: "Остановитесь! Лучшее - враг хорошего: вы все испортите..." - "Вы видите то, что я создал, - задыхаясь, ответил художник восхищенному ценителю, - но вы не видите того, что я задумал и к чему я стремлюсь". |
| Je ne doute point que la Clairon n'éprouve le tourment du Quesnoy dans ses premières tentatives ; mais la lutte passée, lorsqu'elle s'est une fois élevée à la hauteur de son fantôme, elle se possède, elle se répète sans émotion. Comme il nous arrive quelquefois dans le rêve, sa tête touche aux nues, ses mains vont chercher les deux confins de l'horizon ; elle est l'âme d'un grand mannequin qui l'enveloppe, ses essais l'ont fixé sur elle. Nonchalamment étendue sur une chaise longue, les bras croisés, les yeux fermés, immobile, elle peut, en suivant son rêve de mémoire, s'entendre, se voir, se juger et juger les impressions qu'elle excitera. Dans ce moment elle est double : la petite Clairon et la grande Agrippine. | Я не сомневаюсь, что и Клерон, приступая к работе над ролью, переживает муки Лекенуа; но лишь только поднялась она на высоту своего образа, борьба окончена; она владеет собой, она повторяет себя без всякого волнения. Как это иногда бывает во сне, голова ее касается туч, руки простерлись до горизонта; она - душа огромного тела, которым облекла себя; она уже не расстается с этой оболочкой. Небрежно раскинувшись в шезлонге, скрестив руки, закрыв глаза, не двигаясь, мысленно следя за своим образом, она себя видит, слышит, судит о себе, о впечатлении, которое произведет. В эти минуты в ней два существа: маленькая Клерон и великая Агриппина. |
| LE SECOND. Rien, à vous entendre, ne ressemblerait tant à un comédien sur la scène ou dans ses études, que les enfants qui, la nuit, contrefont les revenants sur les cimetières, en élevant au-dessus de leurs têtes un grand drap blanc au bout d'une perche, et faisant sortir de dessous ce catafalque une voix lugubre qui effraie les passants. | Второй. Послушать вас, так актеры во время игры или своих занятий больше всего похожи на ребятишек, когда те ночью изображают на кладбище привидения, подняв над головой белые простыни на шесте и испуская из-под этого сооружения заунывные вопли, пугающие прохожих. |
| LE PREMIER. Vous avez raison. Il n'en est pas de la Dumesnil ainsi que de la Clairon. Elle monte sur les planches sans savoir ce qu'elle dira ; la moitié du temps elle ne sait ce qu'elle dit, mais il vient un moment sublime. Et pourquoi l'acteur différerait-il du poète, du peintre, de l'orateur, du musicien ? Ce n'est pas dans la fureur du premier jet que les traits caractéristiques se présentent, c'est dans des moments tranquilles et froids, dans des moments tout à fait inattendus. On ne sait d'où ces traits viennent, ils tiennent de l'inspiration. C'est lorsque, suspendus entre la nature et leur ébauche ces génies portent alternativement un oeil attentif sur l'une et l'autre ; les beautés d'inspiration, les traits fortuits qu'ils répandent dans leurs ouvrages, et dont l'apparition subite les étonne eux-mêmes, sont d'un effet et d'un succès bien autrement assurés que ce qu'ils ont jeté de boutade. C'est au sang-froid à tempérer le délire de l'enthousiasme. Ce n'est pas l'homme violent qui est hors de lui-même qui dispose de nous ; c'est un avantage réservé à l'homme qui se possède. Les grands poètes dramatiques surtout sont spectateurs assidus de ce qui se passe autour d'eux dans le monde physique et dans le monde moral. | Первый. Совершенно верно. Вот Дюмениль - не то, что Клерон. Она поднимается на подмостки, не зная еще, что скажет. Половину спектакля она не знает, что говорит, но бывают у нее моменты высшего подъема. Да и почему бы актеру отличаться от поэта, от художника, оратора, музыканта? Не в упоении первых порывов встают перед ними характерные черты их творения, - они появляются в моменты холодные и спокойные, в моменты совершенно неожиданные. Как возникают эти черты, - никто не знает; их создает вдохновение. Внезапно остановившись, мастер переводит зоркий взгляд с натуры на свой набросок; красота, созданная в эти минуты вдохновения, разлитая в его творении, неожиданные черты, поразившие его самого, будут долговечнее, чем то, что набросал он, повинуясь случайному капризу воображения. Хладнокровие должно умерять восторженное неистовство. Потерявший голову безумец не может властвовать над нами; власть эта дается тому, кто владеет собой. Великие драматурги - неустанные наблюдатели всего происходящего вокруг них в мире физическом и в мире моральном. |
| LE SECOND. Qui n'est qu'un. | Второй. Миры эти - одно целое. |
| LE PREMIER. Ils saisissent tout ce qui les frappe ; ils en font des recueils. C'est de ces recueils formés en eux, à leur insu, que tant de phénomènes rares passent dans leurs ouvrages. Les hommes chauds, violents, sensibles, sont en scène ; ils donnent le spectacle, mais ils n'en jouissent pas. C'est d'après eux que l'homme de génie fait sa copie. Les grand poètes, les grands acteurs, et peut-être en général tous les grands imitateurs de la nature, quels qu'ils soient, doués d'une belle imagination, d'un grand jugement, d'un tact fin, d'un goût très sûr, sont les êtres les moins sensibles. Ils sont également propres à trop de choses ; ils sont trop occupés à regarder, à reconnaître et à imiter, pour être vivement affectés au-dedans d'eux-mêmes. Je les vois sans cesse le portefeuille sur les genoux et le crayon à la main. | Первый. Они собирают все, что их поражает, и копят запасы. Сколько чудес, сами не ведая, переносят они в свои произведения из этих внутренних запасов! Пылкие, страстные, чувствительные люди всегда словно играют на сцене; они дают спектакль, но сами не наслаждаются им. С них-то гений и создает копии. Великие поэты, великие актеры и, может быть, вообще все великие подражатели природы, одаренные прекрасным воображением, силой суждения, тонким чутьем и верным вкусом, - существа наименее чувствительные. Они слишком многогранны, слишком поглощены наблюдением, познаванием, подражанием, чтоб переживать внутреннее волнение. Я представляю их себе всегда с записной книжкой на коленях и карандашом в руке. |
| Nous sentons, nous ; eux, ils observent, étudient et peignent. Le dirai-je ? Pourquoi non ? La sensibilité n'est guère la qualité d'un grand génie. Il aimera la justice ; mais il exercera cette vertu sans en recueillir la douceur. Ce n'est pas son c?ur, c'est sa tête qui fait tout. &Аgrave; la moindre circonstance inopinée, l'homme sensible la perd ; il ne sera ni un grand roi, ni un grand ministre. ni un grand capitaine, ni un grand avocat, ni un grand médecin. Remplissez la salle du spectacle de ces pleureurs-là, mais ne m'en placez aucun sur la scène. Voyez les femmes ; elles nous surpassent certainement, et de fort loin, en sensibilité : quelle comparaison d'elles à nous dans les instants de la passion ! Mais autant nous le leur cédons quand elles agissent, autant elles restent au-dessous de nous quand elles imitent. La sensibilité n'est jamais sans faiblesse d'organisation. La larme qui s'échappe de l'homme vraiment homme nous touche plus que tous les pleurs d'une femme. Dans la grande comédie, la comédie du monde, celle à laquelle j'en reviens toujours, toutes les âmes chaudes occupent le théâtre ; tous les hommes de génie sont au parterre. Les premiers s'appellent des fous ; les seconds, qui s'occupent à copier leurs folies, s'appellent des sages. C'est l'oeil du sage qui saisit le ridicule de tant de personnages divers, qui le peint, et qui vous fait rire et de ces fâcheux originaux dont vous avez été la victime, et de vous-même. C'est lui qui vous observait, et qui traçait la copie comique et du fâcheux et de votre supplice. | Чувствуем мы, а они наблюдают, изучают и описывают. Сказать ли? Почему же нет? Чувствительность отнюдь не является свойством таланта. Он может любить справедливость, но, поступая согласно этой добродетели, не получает оттого услады. Всем управляет не сердце его, а голова. Чувствительный человек теряет ее при малейшей неожиданности; никогда он не станет ни великим королем, ни великим министром, ни великим полководцем, ни великим адвокатом, ни великим врачом. Заполните хоть весь зрительный зал этими плаксами, но на сцену не выпускайте ни одного. Взгляните на женщин; разумеется, они далеко превосходят нас в чувствительности: разве мы можем равняться с ними в минуты страсти! Но насколько мы им уступаем в действии, настолько в подражании они стоят ниже нас. Чувствительность - всегда признак общей слабости натуры. Одна лишь слеза мужчины, настоящего мужчины, нас трогает больше, чем бурные рыдания женщины. В великой комедии, - в комедии жизни, на которую я постоянно ссылаюсь, - все пылкие души находятся на сцене, все гениальные люди занимают партер. Первых зовут безумцами; вторых, копирующих их безумства, зовут мудрецами. Мудрец подмечает смешное во множестве различных персонажей и, запечатлев его, вызывает в вас смех и над несносными чудаками, чьей жертвою вы стали и над вами самим. Мудрец наблюдал за вами и набрасывал забавное изображение и чудака, и ваших терзаний. |
| Ces vérités seraient démontrées que les grands comédiens n'en conviendraient pas ; c'est leur secret. Les acteurs médiocres ou novices sont faits pour les rejeter, et l'on pourrait dire de quelques autres qu'ils croient sentir, comme on a dit du superstitieux, qu'il croit croire ; et que sans la foi pour celui-ci, et sans la sensibilité pour celui-là, il n'y a point de salut. | Как ни доказывай эти истины, великие актеры не согласятся с ними; все это их тайна. Посредственные же актеры и новички будто созданы для того, чтобы опровергать их, а о некоторых можно бы сказать: они верят, будто чувствуют, как говорили о суеверах, что они верят, будто верят; для одних без веры, для других без чувствительности нет спасения. |
| Mais quoi ? dira-t-on, ces accents si plaintifs, si douloureux, que cette mère arrache du fond de ses entrailles, et dont les miennes sont si violemment secouées, ce n'est pas le sentiment actuel qui les produit, ce n'est pas le désespoir qui les inspire ? Nullement ; et la preuve, c'est qu'ils sont mesurés ; qu'ils font partie d'un système de déclamation ; que plus bas ou plus aigus de la vingtième partie d'un quart de ton, ils sont faux ; qu'ils sont soumis à une loi d'unité ; qu'ils sont, comme dans l'harmonie, préparés et sauvés ; qu'ils ne satisfont à toutes les conditions requises que par une longue étude ; qu'ils concourent à la solution d'un problème proposé, que pour être poussés juste, ils ont été répétés cent fois, et que malgré ces fréquentes répétitions, on les manque encore ; c'est qu'avant de dire : | Но как, скажут мне, разве эти жалобные, скорбные звуки, исторгнутые матерью из глубины ее существа и так бурно потрясшие мою душу, не вызваны настоящим чувством, не само ли отчаяние их породило? Ничуть не бывало. И вот доказательство: эти звуки размерены, они являются частью декламационной системы, будь они на двадцатую долю четверти тона выше или ниже - они звучали бы фальшиво; они подчинены закону единства; они подготовлены и разрешены, как в гармонии; они отвечают всем нужным условиям лишь после долгой работы; они способствуют решению поставленной задачи; чтобы они звучали верно, их репетировали сотни раз, и даже этих бесчисленных репетиций иногда недостаточно, потому что, прежде чем сказать: |
| Zaire, vous pleurez ! | Вы плачете, Заира! - |
| ou, | или: |
| Vous y serez, ma fille, | Вы будете там, дочь моя, - |
| l'acteur s'est longtemps écouté lui-même ; c'est qu'il s'écoute au moment où il vous trouble, et que tout son talent consiste non pas à sentir, comme vous le supposez, mais à rendre si scrupuleusement les signes extérieurs du sentiment, que vous vous y trompiez. Les cris de sa douleur sont notés dans son oreille. Les gestes de son désespoir sont de mémoire, et ont été préparés devant une glace. Il sait le moment précis où il tirera son mouchoir et où les larmes couleront ; attendez-les à ce mot, à cette syllabe, ni plus tôt ni plus tard. Ce tremblement de la voix, ces mots suspendus, ces sons étouffés ou traînés, ce frémissement des membres, ce vacillement des genoux, ces évanouissements, ces fureurs, pure imitation, leçon recordée d'avance, grimace pathétique, singerie sublime dont l'acteur garde le souvenir longtemps après l'avoir étudiée, dont il avait la conscience présente au moment où il l'exécutait, qui lui laisse, heureusement pour le poète, pour le spectateur et pour lui, toute la liberté de son esprit, et qui ne lui ôte, ainsi que les autres exercices que la force du corps. | актер долго прислушивался к самому себе; он слушает себя и в тот момент, когда волнует вас, и весь его талант состоит не в том, чтобы чувствовать, как вы полагаете, а в умении так тщательно изобразить внешние признаки чувства, чтобы вы обманулись. Вопли скорби размечены его слухом, жесты отчаяния он помнит наизусть, они разучены перед зеркалом. Он точно знает момент, когда нужно вытащить платок и разразиться слезами; ждите их на определенном слове, на определенном слоге, ни раньше, ни позже. Дрожь в голосе, прерывистые фразы, глухие или протяжные стоны, трепещущие руки, подкашивающиеся колени, обмороки, неистовства - все это чистое подражание, заранее выученный урок, патетическая гримаса, искуснейшее кривляние, которое актер помнит долго после того, как затвердил его, и в котором прекрасно отдает себе отчет во время исполнения; но к счастью для автора, зрителя и самого актера , оно ничуть не лишает его самообладания и требует, как и другие упражнения, лишь затраты физических сил. |
| Le socque ou le cothurne déposé, sa voix est éteinte, il éprouve une extrême fatigue, il va changer de linge ou se coucher ; mais il ne lui reste ni trouble, ni douleur, ni mélancolie, ni affaissement d'âme. C'est vous qui remportez toutes ces impressions. L'acteur est las, et vous triste, c'est qu'il s'est démené sans rien sentir, et que vous avez senti sans vous démener. S'il en était autrement, la condition du comédien serait la plus malheureuse des conditions ; mais il n'est pas le personnage, il le joue et le joue si bien que vous le prenez pour tel : l'illusion n'est que pour vous ; il sait bien, lui, qu'il ne l'est pas. | Как только котурны или деревянные башмаки сброшены, голос актера гаснет, он испытывает величайшую усталость, он должен переменить белье или прилечь; но нет в нем ни следа волнения, скорби, грусти, душевного изнеможения. Все эти впечатления уносите с собой вы. Актер устал, а вы опечалены, потому что он неистовствовал, ничего не чувствуя, а вы чувствовали, не приходя в неистовство. Будь по-другому, звание актера было бы несчастнейшим из званий, но он не герой пьесы, - он лишь играет его, и играет так хорошо, что кажется вам самим героем: иллюзия существует лишь для вас, он-то отлично знает, что остается самим собой. |
| Des sensibilités diverses, qui se concertent entre elles pour obtenir le plus grand effet possible, qui se diapasonnent, qui s'affaiblissent, qui se fortifient, qui se nuancent pour former un tout qui soit un, cela me fait rire. J'insiste donc, et je dis : " C'est l'extrême sensibilité qui fait les acteurs médiocres ; c'est la sensibilité médiocre qui fait la multitude des mauvais acteurs ; et c'est le manque absolu de sensibilité qui prépare les acteurs sublimes. " Les larmes du comédien descendent de son cerveau ; celles de l'homme sensible montent de son c?ur : ce sont les entrailles qui troublent sans mesure la tête de l'homme sensible ; c'est la tête du comédien qui porte quelquefois un trouble passager dans ses entrailles ; il pleure comme un prêtre incrédule qui prêche la Passion ; comme un séducteur aux genoux d'une femme qu'il n'aime pas, mais qu'il veut tromper ; comme un gueux dans la rue ou à la porte d'une église, qui vous injurie lorsqu'il désespère de vous toucher ; ou comme une courtisane qui ne sent rien, mais qui se pâme entre vos bras. | Все виды чувствительности сошлись, чтобы достигнуть наибольшего эффекта, они приноравливаются друг к другу, то усиливаясь, то ослабевая, играют различными оттенками, чтобы слиться в единое целое. Да это просто смешно! А я стою на своем и говорю: "Крайняя чувствительность порождает посредственных актеров ; посредственная чувствительность порождает толпы скверных актеров ; полное отсутствие чувствительности создает величайших актеров ". Истоки слез актера находятся в его разуме; слезы чувствительного человека закипают в глубине его сердца; душа чрезмерно тревожит голову чувствительного человека, голова актера вносит иногда кратковременное волнение в его душу; он плачет, как неверующий священник, проповедующий о страстях господних, как соблазнитель у ног женщины, которую не любит, но хочет обмануть, как нищий на улице или на паперти, который будет поносить вас, если потеряет надежду разжалобить, или же как куртизанка, которая, ничего не чувствуя, замирает в ваших объятиях. |
| Avez-vous jamais réfléchi à la différence des larmes excitées par un événement tragique et des larmes exitées par un récit pathétique ? On entend rencontre une belle chose : peu à peu la tête s'embarrasse, les entrailles s'émeuvent, et les larmes coulent. Au contraire, à l'aspect d'un accident tragique, l'objet, la sensation et l'effet se touchent ; en un instant, les entrailles s'émeuvent, on pousse un cri, la tête se perd, et les larmes coulent ; celles-ci viennent subitement ; les autres sont amenées. Voilà l'avantage d'un coup de théâtre naturel et vrai sur une scène éloquente, il opère brusquement ce que la scène fait attendre ; mais l'illusion en est beaucoup plus difficile à produire, un incident faux, mal rendu, la détruit. Les accents s'imitent mieux que les mouvements, mais les mouvements frappent plus violemment. Voilà le fondement d'une loi à laquelle je ne crois pas qu'il y ait d'exception, c'est de dénouer par une action et non par un récit, sous peine d'être froid. | Случалось ли вам размышлять о разнице между слезами, вызванными трагическим событием, и слезами, вызванными патетическим рассказом? Вы слушаете прекрасную повесть: постепенно ваши мысли затуманиваются, душа приходит в волнение и начинают литься слезы. Наоборот, при виде трагического события - его зрелище, ощущение и воздействие совпадают: мгновенно волнение охватывает вашу душу, вы вскрикиваете, теряете голову в льете слезы. Эти слезы пришли внезапно, первые были вызваны постепенно. Вот преимущество естественного и правдивого театрального эффекта перед красноречивым рассказом на сцене, - он производит внезапно то, к чему рассказ готовит нас понемногу; но добиться иллюзии тут гораздо труднее: одна фальшивая, дурно воспроизведенная черта способна ее разрушить. Интонацию воспроизвести легче, чем движение, но движения поражают с большей силой. Вот основание закона, не знающего, по моему мнению, никаких изъятий, - развязку нужно строить на действии, а не на рассказе, если не хочешь оставить публику холодной. |
| Eh bien, n'avez-vous rien à m'objecter ? Je vous entends ; vous faites un récit en société ; vos entrailles s'émeuvent, votre voix s'entrecoupe, vous pleurez. Vous avez, dites-vous, senti et très vivement senti. J'en conviens ; mais vous y êtes-vous préparé ? Non. Parliez-vous en vers ? Non. Cependant vous entraîniez, vous étonniez, vous touchiez, vous produisiez un grand effet. Il est vrai. Mais portez au théâtre votre ton familier, votre expression simple, votre maintien domestique, votre geste naturel, et vous verrez combien vous serez pauvre et faible. Vous aurez beau verser des pleurs, vous serez ridicule, on rira. Ce ne sera pas une tragédie, ce sera une parade tragique que vous jouerez. Croyez-vous que les scènes de Corneille, de Racine, de Voltaire, même de Shakespeare, puissent se débiter avec votre voix de conversation et le ton du coin de votre âtre ? Pas plus que l'histoire du coin de votre âtre avec l'emphase et l'ouverture de bouche du théâtre. | Итак, вам нечего возразить? Я слышу, как вы рассказываете о чем-то в обществе; ваши нервы возбуждены, вы плачете. Вы чувствовали, говорите вы, и чувствовали сильно. Согласен; но разве вы готовились к своему рассказу? Нет. Разве говорили стихами? Нет. Однако вы увлекали, поражали, трогали, производили сильное впечатление. Все это верно. Но перенесите на сцену свой обычный тон, простые выражения, домашние манеры, естественные жесты - и увидите, какое это будет бедное и жалкое зрелище. Можете лить слезы сколько угодно - вы будете только смешны, вас засмеют. Это будет не трагедия, а пародия на трагедию. Неужели вы думаете, что сцены из Корнеля, Расина, Вольтера, даже Шекспира можно исполнять обычным разговорным голосом и тоном, каким болтают дома, сидя у камелька? Нет, так же нельзя, как и рассказать вашу семейную историю с театральным пафосом и театральной дикцией. |
| LE SECOND. C'est que peut-être Racine et Corneille, tout grands hommes qu'ils étaient, n'ont rien fait qui vaille. | Второй. Что ж, может быть, Расин и Корнель, как велики они ни были, не создали ничего ценного. |
| LE PREMIER. Quel blasphème ! Qui est-ce qui oserait le proférer ? Qui est-ce qui oserait y applaudir ? Les choses familières de Corneille ne peuvent pas même se dire d'un ton familier. | Первый. Какое богохульство! Кто дерзнет произнести такие слова? Кто дерзнет одобрить их? Даже самые обыденные фразы Корнеля не могут быть сказаны обыденным тоном. |
| Mais une expérience que vous aurez cent fois répétée, c'est qu'à la fin de votre récit, au milieu du trouble et de l'émotion que vous avez jetés dans votre petit auditoire de salon, il survient un nouveau personnage dont il faut satisfaire la curiosité. Vous ne le pouvez plus, votre âme est épuisée, il ne vous reste ni sensibilité, ni chaleur, ni larmes. Pourquoi l'acteur n'éprouve-t-il pas le même affaissement ? C'est qu'il y a bien de la différence de l'intérêt qu'il prend à un conte fait à plaisir et de l'intérêt que vous inspire le malheur de votre voisin. Etes-vous Cinna ? Avez-vous jamais été Cléopâtre, Mérope, Agrippine ? Que vous importent ces gens-là ? La Cléopâtre, la Mérope, l'Agrippine, le Cinna du théâtre, sont-ils même des personnages historiques ? Non. Ce sont les fantômes imaginaires de la poésie ; je dis trop : ce sont des spectres de la façon particulière de tel ou tel poète. Laissez ces espèces d'hippogriffes sur la scène avec leurs mouvements, leur allure et leurs cris ; ils figureraient mal dans l'histoire : ils feraient éclater de rire dans un cercle ou une autre assemblée de la société. On se demanderait à l'oreille : Est-ce qu'il est en délire ? D'où vient ce Don Quichotte-là ? Où fait-on de ces contes-là ! Quelle est la planète où l'on parle ainsi ? | Но с вами случалось, наверное, сотни раз, что под конец вашего рассказа, среди тревоги и волнения, в которое привели вы маленькую аудиторию салона, входит новое лицо, и приходится удовлетворить и его любопытство. А вы это уже не можете сделать, душа ваша иссякла, не осталось в ней ни чувствительности, ни жара, ни слез. Почему актер не знает такого изнеможения? Потому что его интерес к вымыслу, созданному ради развлечения, сильно отличается от участия, вызванного в вас горем ближнего. Разве вы Цинна? Разве были вы когда-нибудь Клеопатрой, Меропой, Агриппиной? Что вам до них? Театральные Клеопатра, Меропа, Агриппина, Цинна - разве это исторические персонажи? Нет. Это вымышленные поэтические призраки. Больше того: каждый поэт создает их на свой лад. Оставьте на сцене этих гиппогрифов, с их движениями, походкой и криками; в истории оии бы выглядели странно; в каком-нибудь интимном кружке или любом другом обществе они вызвали бы взрыв хохота. Все бы перешептывались: "Он бредит?", "Откуда этот Дон Кихот?", "Где сочиняют подобные россказни?", "На какой планете так говорят?". |
| LE SECOND. Mais pourquoi ne révoltent-ils pas au théâtre ? | Второй. Но почему же на театре они никого не возмущают? |
| LE PREMIER. C'est qu'ils y sont de convention. C'est une formule donnée par le vieil Eschyle ; c'est un protocole de trois mille ans. | Первый. Потому что существует театральная условность. Это формула, данная старым Эсхилом. Канон трехтысячелетней давности. |
| LE SECOND. Et ce protocole a-t-il encore longtemps à durer ? | Второй. И долго ли еще просуществует этот канон? |
| LE PREMIER. Je l'ignore. Tout ce que je sais, c'est qu'on s'en écarte à mesure qu'on s'approche de son siècle et de son pays. | Первый. Мне не известно. Я знаю лишь, что чем ближе автор к своему веку и своей стране, тем дальше он от этого канона. |
| Connaissez-vous une situation plus semblable à celle d'Agamemnon dans la première scène d'Iphigénie, que la situation de Henri IV, lorsque, obsédé de terreurs qui n'étaient que trop fondées, il disait à ses familiers : " Ils me tueront, rien n'est plus certain ; ils me tueront... " Supposez que cet excellent homme, ce grand et malheureux monarque, tourmenté la nuit de ce pressentiment funeste, se lève et s'en aille frapper à la porte de Sully, son ministre et son ami ; croyez-vous qu'il y eût un poète assez absurde pour faire dire à Henri : | Знаете ли вы что-либо более похожее на положение Агамемнона в первой сцене "Ифигении", чем положение Генриха IV, когда, обуреваемый ужасом, для которого было достаточно причин, он говорит своим близким: "Они убьют меня, это ясно, они убьют меня..." Представьте, что этот прекрасный человек, этот великий и несчастный монарх, терзаемый среди ночи зловещими предчувствиями, встает с постели и стучится в дверь Сюлли, своего министра и друга; найдется ли поэт настолько нелепый, чтобы вложить в уста Генриха слова: |
| Oui, c'est Henri, c'est ton roi qui t'éveille, | Я Генрих, твой король. Тебя в ночи бужу я. |
| Viens, reconnais la voix qui frappe ton oreille... | Узнай же голос мой и внемли, что скажу я, - |
| et faire répondre à Sully : | а в уста Сюлли ответ: |
| C'est vous-même, seigneur ! | Вы это, государь? Что побудило вас, |
| Quel important besoin Vous a fait devancer l'aurore de si loin ? | Опередив зарю, прийти в столь ранний час? |
| &Аgrave; peine un faible jour vous éclaire et me guide. | Мерцанье бледное вас еле озаряет. |
| Vos yeux seuls et les miens sont ouverts !... | Лишь ваши и мои сейчас не спят глаза. |
| LE SECOND. C'était peut-être là le vrai langage d'Agamemnon. | Второй. Это, быть может подлинный язык Агамемнона. |
| LE PREMIER. Pas plus que celui de Henri IV. C'est celui d'Homère, c'est celui de Racine, c'est celui de la poésie ; et ce langage pompeux ne peut être employé que par des êtres inconnus, et parlé par des bouches poétiques avec un ton poétique. | Первый. Не больше чем Генриха IV. Это язык Гомера, Расина, язык поэзии. Таким пышным языком могут изъясняться лишь вымышленные существа, такие речи могут быть произнесены устами поэта, поэтическим тоном. |
| Réfléchissez un moment sur ce qu'on appelle au théâtre être vrai. Est-ce y montrer les choses comme elles sont en nature ? Aucunement. Le vrai en ce sens ne serait que le commun. Qu'est-ce donc que le vrai de la scène ? C'est la conformité des actions, des discours, de la figure, de la voix, du mouvement, du geste, avec un modèle idéal imaginé par le poète, et souvent exagéré par le comédien. Voilà le merveilleux. Ce modèle n'influe pas seulement sur le ton ; il modifie jusqu'à la démarche, jusqu'au maintien. De là vient que le comédien dans la rue ou sur la scène sont deux personnages si différents, qu'on a peine à les reconnaître. La première fois que je vis Mlle Clairon chez elle, je m'écriai tout naturellement : " Ah ! mademoiselle, je vous croyais de toute la tête plus grande. " | Поразмыслите над тем, что в театре называют быть правдивым. Значит ли это вести себя на сцене, как в жизни? Нисколько. Правдивость в таком понимании превратилась бы в пошлость. Что же такое театральная правдивость? Это соответствие действий, речи, лица, голоса, движений, жестов идеальному образу, созданному воображением поэта и зачастую еще преувеличенному актером . Вот в чем чудо. Этот образ влияет не только на тон, - он изменяет поступь, осанку. Поэтому-то актер на улице и актер на сцене - люди настолько различные, что их с трудом можно узнать. Когда я впервые увидал мадемуазель Клерон у нее дома, я невольно воскликнул: "Ах, сударыня, я был уверен, что вы на целую голову выше". |
| Une femme malheureuse, et vraiment malheureuse, pleure et ne vous touche point : il y a pis, c'est qu'un trait léger qui la défigure vous fait rire ; c'est qu'un accent qui lui est propre dissone à votre oreille et vous blesse, c'est qu'un mouvement qui lui est habituel vous montre sa douleur ignoble et maussade ; c'est que les passions outrées sont presque toutes sujettes à des grimaces que l'artiste sans goût copie servilement, mais que le grand artiste évite. Nous voulons qu'au plus fort des tourments l'homme garde le caractère d'homme, la dignité de son espèce. Quel est l'effet de cet effort héroique ? | Несчастная женщина, поистине несчастная, плачет, и она вас ничуть не трогает; хуже того: какая-нибудь черта, ее уродующая, смешит вас, свойственные ей интонации режут вам слух и раздражают вас; из-за какого-нибудь привычного ей движения скорбь ее вам кажется низменной и отталкивающей, ибо почти все чрезмерные страсти выражаются гримасами, которые безвкусный актер рабски копирует, но великий артист избегает. Мы хотим, чтобы при сильнейших терзаниях человек сохранял человеческий характер и достоинство своей породы. В чем эффект этих героических усилий? |
| De distraire de la douleur et de la tempérer. Nous voulons que cette femme tombe avec décence, avec mollesse, et que ce héros meure comme le gladiateur ancien, au milieu de l'arène, aux applaudissements du cirque, avec grâce, avec noblesse, dans une attitude élégante et pittoresque. Qui est-ce qui remplira notre attente ? Sera-ce l'athlète que la douleur subjugue et que la sensibilité décompose ? Ou l'athlète académisé qui se possède et pratique les leçons de la gymnastique en rendant le dernier soupir ? Le gladiateur ancien, comme un grand comédien, un grand comédien, ainsi que le gladiateur ancien, ne meurent pas comme on meurt sur un lit, mais sont tenus de nous jouer une autre mort pour nous plaire, et le spectateur délicat sentirait que la vérité nue, l'action dénuée de tout apprêt serait mesquine et contrasterait avec la poésie du reste. | В том, чтоб смягчить и рассеять нашу скорбь. Мы хотим, чтобы женщина падала на землю пристойно и мягко, а герой умирал подобно древнему гладиатору, посреди арены, под аплодисменты цирка, грациозно и благородно, в изящной и живописной позе. Кто же удовлетворит наши пожелания? Тот ли атлет, кого скорбь порабощает, а чувствительность обезображивает? Или же академический атлет, который владеет собой и испускает последний вздох, следуя правилам уроков гимнастики? Древний гладиатор, подобно великому актеру , и великий актер , подобно древнему гладиатору, не умирают так, как умирают в постели, - чтобы нам понравиться, они должны изображать смерть по-другому, и чуткий зритель поймет, что обнаженная правда, действие, лишенное прикрас, выглядело бы жалким и противоречило бы поэзии целого. |
| Ce n'est pas que la pure nature n'ait ses moments, sublimes ; mais je pense que s'il est quelqu'un sûr de saisir et de conserver leur sublimité, c'est celui qui les aura pressentis d'imagination ou de génie, et qui les rendra de sang-froid. | Это не значит, что подлинной природе не присущи возвышенные моменты, но я думаю, что уловить и сохранить их величие дано лишь тому, кто сумеет предвосхитить их силой воображения или таланта и передать их хладнокровно. |
| Cependant je ne nierais pas qu'il n'y eût une sorte de mobilité d'entrailles acquise ou factice ; mais si vous m'en demandez mon avis je la crois presque aussi dangereuse que la sensibilité naturelle. Elle doit conduire peu à peu l'acteur à la manière et à la monotonie. C'est un élément contraire à la diversité des fonctions d'un grand comédien ; il est souvent obligé de s'en dépouiller, et cette abnégation de soi n'est possible qu'à une tête de fer. | Однако не стану отрицать, что тут появляется известное внутреннее возбуждение, выработанное или искусственное. Но - если вас интересует мое мнение - по-моему, это возбуждение почти так же опасно, как и природная чувствительность. Постепенно оно приведет актера к манерности и однообразию. Это свойство противоречит многогранности великого актера ; часто он бывает вынужден отделаться от него, но такое отречение от самого себя возможно лишь при железной воле. |
| Encore vaudrait-il mieux, pour la facilité et le succès des études, l'universalité du talent et la perfection du jeu, n'avoir point à faire cette incompréhensible distraction de soi d'avec soi, dont l'extrême difficulté bornant chaque comédien à un seul rôle, condamne les troupes à être très nombreuses, ou presque toutes les pièces à être mal jouées, à moins que l'on ne renverse l'ordre des choses, et que les pièces ne se fassent pour les acteurs, qui, ce me semble, devraient tout au contraire être faits pour les pièces. | Для облегчения и успешности подготовки к спектаклю, для разносторонности таланта и совершенства игры было бы много лучше, если б не приходилось проделывать это необъяснимое отречение от самого себя, крайняя трудность которого, ограничивая каждого актера одной-единственной ролью, обрекает либо труппы на чрезвычайную многочисленность, либо почти все пьесы на плохое исполнение; разве только установленный порядок будет изменен и перестанут писать пьесы для отдельных актеров , которые, как мне кажется, напротив, должны бы сами применяться к пьесе. |
| LE SECOND. Mais si une foule d'hommes attroupés dans la rue par quelque catastrophe viennent à déployer subitement, et chacun à sa manière, leur sensibilité naturelle, sans s'être concertés, ils créeront un spectacle merveilleux, mille modèles précieux pour la sculpture, la peinture, la musique et la poésie. | Второй. Но если в толпе, привлеченной на улице какой-нибудь катастрофой, каждый на свой лад начнет внезапно проявлять свою природную чувствительность, то люди, не сговариваясь, создадут чудесное зрелище, тысячи драгоценных образцов для скульптуры, живописи, музыки, поэзии. |
| LE PREMIER. Il est vrai. Mais ce spectacle serait-il à comparer avec celui qui résulterait d'un accord bien entendu, de cette harmonie que l'artiste y introduira lorsqu'il le transportera du carrefour sur la scène ou sur la toile ? Si vous le prétendez, quelle est donc, vous répliquerai-je, cette magie de l'art si vantée, puisqu'elle se réduit à gâter ce que la brute nature et un arrangement fortuit avaient mieux fait qu'elle ? Niez-vous qu'on n'embellisse la nature ? N'avez-vous jamais loué une femme en disant qu'elle était belle comme une Vierge de Raphaël ? &Аgrave; la vue d'un beau paysage, ne vous êtes-vous pas écrié qu'il était romanesque ? D'ailleurs vous me parlez d'une chose réelle, et moi je vous parle d'une imitation ; vous me parlez d'un instant fugitif de la nature, et moi je vous parle d'un ouvrage de l'art, projeté, suivi, qui a ses progrès et sa durée. | Первый. Верно. Но выдержит ли это зрелище сравнение с тем, что получится в результате хорошо продуманной согласованности и той гармонии, которую придаст ему художник, перенеся его с улицы на сцену или на полотно? Если вы так полагаете, то в чем же тогда, возражу я, хваленая магия искусства, раз она способна лишь портить то, что грубая природа и случайное сочетание событий сделали лучше нее? Вы отрицаете, что искусство украшает природу? Разве не приходилось вам, восхищаясь женщиной, говорить, что она прекрасна, как Мадонна Рафаэля? Не восклицали ли вы, глядя на прекрасный пейзаж, что он романтичен? К тому же вы говорите о чем-то реальном, а я о подражании; вы говорите о мимолетном жизненном явлении, я же говорю о произведении искусства, обдуманном, последовательно выполненном, имеющем свое развитие и длительность. |
| Prenez chacun de ses acteurs, faites varier la scène dans la rue comme au théâtre, et montrez-moi vos personnages successivement, isolés, deux à deux, trois à trois, abandonnez-les à leurs propres mouvements ; qu'ils soient maîtres absolus de leurs actions, et vous verrez l'étrange cacophonie qui en résultera. Pour obvier à ce défaut, les faites-vous répéter ensemble ? Adieu leur sensibilité naturelle, et tant mieux. | Возьмите любого из ваших актеров , заставьте их варьировать уличную сцену, как это делают и на театре, и покажите мне по очереди эти персонажи, каждого в отдельности, по двое, по трое; дайте волю их собственным движениям, пусть они сами распоряжаются своими действиями - и увидите, какая получится невероятная разноголосица. Чтобы избежать этого недостатка, вы заставите их репетировать вместе. Прощай тогда естественная чувствительность! И тем лучше. |
| Il en est du spectacle comme d'une société bien ordonnée, où chacun sacrifie de ses droits primitifs pour le bien de l'ensemble et du tout. Qui est-ce qui appréciera le mieux la mesure de ce sacrifice ? Sera-ce l'enthousiaste ? Le fanatique ? Non, certes. Dans la société, ce sera l'homme juste ; au théâtre, le comédien qui aura la tête froide. Votre scène des rues est à la scène dramatique comme une horde de sauvages à une assemblée d'hommes civilisés. | Спектакль подобен хорошо организованному обществу, где каждый жертвует своими правами для блага всех и всего целого. Кто же лучше определит меру этой жертвы? Энтузиаст? Фанатик? Конечно, нет. В обществе - это будет справедливый человек, на сцене - актер с холодной головой. Ваша уличная сцена относится к драматической сцене, как орда дикарей к цивилизованному обществу. |
| C'est ici le lieu de vous parler de l'influence perfide d'un médiocre partenaire sur un excellent comédien. Celui-ci a conçu grandement, mais il sera forcé de renoncer à son modèle idéal pour se mettre au niveau du pauvre diable avec qui il est en scène. Il se passe alors d'étude et de bon jugement : ce qui se fait d'instinct à la promenade ou au coin du feu, celui qui parle bas abaisse le ton de son interlocuteur. Ou si vous aimez mieux une autre comparaison, c'est comme au whist, où vous perdez une portion de votre habileté, si vous ne pouvez pas compter sur votre joueur. | Здесь уместно поговорить о пагубном влиянии посредственного партнера на превосходного артиста. Замысел последнего величествен, но он вынужден отказаться от своего идеального образа и приспособиться к уровню выступающего с ним жалкого существа. Он обходится тогда без работы над ролью и без размышлений: на прогулке или у камина это делается инстинктивно - говорящий снижает тон собеседника. Или, если вы предпочитаете другое сравнение, - тут как в висте, где вы утрачиваете частично свое умение, если не можете рассчитывать на партнера. |
| Il y a plus : la Clairon vous dira, quand vous voudrez, que Le Kain, par méchanceté, la rendait mauvaise ou médiocre, à discrétion ; et que, de représailles, elle l'exposait quelquefois aux sifflets. Qu'est-ce donc que deux comédiens qui se soutiennent mutuellement ? Deux personnages dont les modèles ont, proportion gardée, ou l'égalité, ou la subordination qui convient aux circonstances où le poète les a placés, sans quoi l'un sera trop fort ou trop faible ; et pour sauver cette dissonance, le fort élèvera rarement le faible à sa hauteur, mais, de réflexion, il descendra à sa petitesse. Et savez-vous l'objet de ces répétitions si multipliées ? C'est d'établir une balance entre les talents divers des acteurs, de manière qu'il en résulte une action générale qui soit une ; et lorsque l'orgueil de l'un d'entre eux se refuse à cette balance, c'est toujours aux dépens de la perfection du tout, au détriment de votre plaisir ; car il est rare que l'excellence d'un seul vous dédommage de la médiocrité des autres qu'elle fait ressortir. J'ai vu quelquefois la personnalité d'un grand acteur punie ; c'est lorsque le public prononçait sottement qu'il était outré, au lieu de sentir que son partenaire était faible. | Больше того: Клерон вам расскажет, если угодно, как Лекен из озорства превращал ее, когда хотел, в плохую или посредственную актрису, а она в отместку не раз навлекала на него свистки. Что же такое актеры , сыгравшиеся друг с другом? Это два персонажа пьесы, идеальные образцы которых, принимая во внимание отдельные различия, либо равны между собой, либо подчинены один другому, в согласии с условиями, созданными автором, без чего один из них был бы слишком силен, а другой слишком слаб; сильный, чтоб избежать диссонанса, лишь изредка поднимает слабого на свою высоту, скорее он сознательно опустится до его убожества. А знаете, какова цель столь многочисленных репетиций? Установить равновесие между различными талантами актеров , с тем чтобы возникло единство общего действия. А если самолюбие одного из актеров препятствует такому равновесию, то всегда страдает совершенство целого и ваше удовольствие; ибо редко бывает, чтобы блеск одного актера вознаграждал вас за посредственность остальных, которую его игра лишь подчеркивает. Мне приходилось видеть великого актера , наказанного за свое честолюбие: публика по глупости находила его игру утрированной, вместо того чтобы признать слабость его партнера. |
| &Аgrave; présent vous êtes poète : vous avez une pièce à faire jouer, et je vous laisse le choix ou d'acteurs à profond jugement et à tête froide, ou d'acteurs sensibles. Mais avant de vous décider, permettez que je vous fasse une question. &Аgrave; quel âge est-on grand comédien ? Est-ce à l'âge où l'on est plein de feu, où le sang bouillonne dans les veines, où le choc le plus léger porte le trouble au fond des entrailles, où l'esprit s'enflamme à la moindre étincelle ? | Вообразите, что вы поэт; вы ставите пьесу, вы свободны выбирать либо актеров , обладающих глубоким суждением и холодной головой, либо актеров с повышенной чувствительностью. Но прежде чем вы что-либо решили, позвольте задать вам один вопрос: в каком возрасте становятся великим актером ? Тогда ли, когда человек полон огня, когда кровь кипит в жилах, когда от легчайшего толчка все существо приходит в бурное волнение и ум воспламеняется от малейшей искры? |
| Il me semble que non. Celui que la nature a signé comédien, n'excelle dans son art que quand la longue expérience est acquise, lorsque la fougue des passions est tombée, lorsque la tête est calme, et que l'âme se possède. Le vin de la meilleure qualité est âpre et bourru lorsqu'il fermente ; c'est par un long séjour dans la tonne qu'il devient généreux. Cicéron, Sénèque et Plutarque me représentent les trois âges de l'homme qui compose : Cicéron n'est souvent qu'un feu de paille qui réjouit mes yeux ; Sénèque un feu de sarment qui les blesse ; au lieu que si je remue les cendres du vieux Plutarque, j'y découvre les gros charbons d'un brasier qui m'échauffent doucement. | Мне кажется, что нет. Тот, кого природа отметила печатью актера , достигает превосходства в своем искусстве лишь после того, как приобретен долголетний опыт, когда жар страстей остыл, голова спокойна и душа ясна. Лучшее вино, пока не перебродит, кисло и терпко; лишь долго пробыв в бочке, становится оно благородным. Цицерон, Сенека и Плутарх являют собой три возраста человека-творца: Цицерон - часто лишь полыхание соломы, веселящее мой взгляд, Сенека - горение лозы, которое слепит глаза; когда же я ворошу пепел старого Плутарха, то нахожу в нем раскаленные угли, и они ласково согревают меня. |
| Baron jouait, à soixante ans passés, le comte d'Essex, Xipharés, Britannicus, et les jouait bien. La Gaussin enchantait, dans l'Oracle et la Pupille, à cinquante ans. | Барону было за шестьдесят, когда он играл графа Эссекса, Ксифареса, Британника, и играл хорошо. Госсен пятидесяти лет восхищала всех в "Оракуле" и "Воспитаннице". |
| LE SECOND. Elle n'avait guère le visage de son rôle. | Второй. Да, но внешность ее совсем не подходила к этим ролям. |
| LE PREMIER. Il est vrai ; et c'est là peut-être un des obstacles insurmontables à l'excellence d'un spectacle. Il faut s'être promené de longues années sur les planches, et le rôle exige quelquefois la première jeunesse. S'il s'est trouvé une actrice de dix-sept ans, capable du rôle de Monime, de Didon, de Pulchérie, d'Hermione, c'est un prodige qu'on ne reverra plus. Cependant un vieux comédien n'est ridicule que quand les forces l'ont tout à fait abandonné, ou que la supériorité de son jeu ne sauve pas le contraste de sa vieillesse et de son rôle. Il en est au théâtre comme dans la société, où l'on ne reproche la galanterie à une femme que quand elle n'a ni assez de talents, ni assez d'autres vertus pour couvrir un vice. | Первый. Правда, и это, может быть, одно из непреодолимых препятствий к созданию превосходного спектакля. Нужно выступать на подмостках долгие годы, а роль иногда требует расцвета юности. Если и нашлась актриса, в семнадцать лет игравшая Мониму, Дидону, Пульхерию, Гермиону, так то было чудо, и больше нам его не увидеть. А старый актер смешон лишь тогда, когда силы его совсем покинули или когда все совершенство его игры не может уже скрыть противоречия между его старостью и ролью. В театре - как в обществе, женщину попрекают любовными похождениями лишь в том случае, если ей не хватает ни талантов, ни других достоинств, способных прикрыть порок. |
| De nos jours, la Clairon et Molé ont, en débutant, joué a peu près comme des automates, ensuite ils se sont montrés de vrais comédiens. Comment cela s'est-il fait ? Est-ce que l'âme, la sensibilité, les entrailles leur sont venues à mesure qu'ils avançaient en âge ? Il n'y a qu'un moment, après dix ans d'absence du théâtre, la Clairon voulut y reparaître, si elle joua médiocrement, est-ce qu'elle avait perdu son âme, sa sensibilité, ses entrailles ? Aucunement ; mais bien la mémoire de ses rôles. J'en appelle à l'avenir. | В наше время Клерон и Моле, дебютируя, играли почти как автоматы, впоследствии они показали себя истинными актерами . Как это произошло? Неужели с годами появилась у них душа, чувствительность, "нутро"? Недавно, после десятилетнего перерыва, Клерон задумала вновь появиться на сцене; она играла посредственно; что ж, не утратила ли она душу, чувствительность и "нутро"? Нисколько; но свои роли она позабыла. Будущее это покажет. |
| LE SECOND. Quoi, vous croyez qu'elle nous reviendra ? | Второй. Как, вы думаете, она вернется на сцену? |
| LE PREMIER. Ou qu'elle périra d'ennui ; car que voulez-vous qu'on mette à la place de l'applaudissement public et d'une grande passion ? Si cet acteur, si cette actrice étaient profondément pénétrés, comme on le suppose, dites-moi si l'un penserait à jeter un coup d'oeil sur les loges, l'autre à diriger un sourire vers la coulisse, presque tous à parler au parterre, et si l'on irait aux foyers interrompre les ris immodérés d'un troisième, et l'avertir qu'il est temps de venir se poignarder ? | Первый. Иначе она погибнет от скуки; ибо что, по-вашему, может заменить рукоплескания публики и великие страсти? Если б этот актер или эта актриса так глубоко переживали свою роль, как это полагают, возможно ли было, чтобы один поглядывал на ложи, другая улыбалась кому-то за кулисы и чуть ли не все переговаривались с партером; и нужно ли было бы в артистическом фойе прерывать безудержный хохот третьего актера , напоминая ему, что пора идти заколоть себя кинжалом. |
| Mais il me prend envie de vous ébaucher une scène entre un comédien et sa femme qui se détestaient, scène d'amants tendres et passionnés ; scène jouée publiquement sur les planches, telle que je vais vous la rendre et peut-être un peu mieux ; scène où deux acteurs ne parurent jamais plus fortement à leurs rôles ; scène où ils enlevèrent les applaudissements continus du parterre et des loges ; scène que nos battements de mains et nos cris d'admiration interrompirent dix fois. | Меня разбирает желание набросать вам одну сцену, исполненную неким актером и его женой, которые ненавидели друг друга, - сцену нежных и страстных любовников; сцену, разыгранную публично на подмостках так, как я вам сейчас изображу, а может быть, немного лучше; сцену, в которой актеры , казалось, были созданы для своих ролей; сцену, в которой они вызывали несмолкаемые аплодисменты партера и лож; сцену, которую наши рукоплескания и крики восторга прерывали десятки раз, |
| C'est la troisième du quatrième acte du Dépit amoureux de Molière, leur triomphe. | - третью сцену четвертого акта "Любовной досады" Мольера, их триумф. |
| Le comédien ERASTE, amant de Lucile, | Актер - Эраст, любовник Люсиль. |
| LUCILE, maîtresse d'Eraste et femme du comédien. | Люсиль - любовница Эраста, жена актера . |
| LE COMEDIEN | Актерa |
| Non, non, ne croyez pas, madame, | Нет, нет! Не думайте, мадам, |
| Que je revienne encor vous parler de ma flamme. | Что снова говорить о страсти буду вам. |
| La comédienne. Je vous le conseille. | - Да, не советую. |
| C'en est fait ; | Все кончено. |
| - Je l'espère. | - Надеюсь. |
| Je me veux guérir, et connais bien | Теперь хочу я излечиться. |
| Ce que de votre c?ur a possédé le mien. | Что был я дорог вам, не стану я хвалиться. |
| - Plus que vous n'en méritiez. | - Больше, чем вы заслуживали. |
| Un courroux si constant pour l'ombre d'une offense | За тень обиды гнев суровый доказал... |
| - Vous m'offenser ! je ne vous fais pas cet honneur. | - Чтоб я на вас обиделась! не дождетесь такой чести. |
| M'a trop bien éclairci de votre indifférence ; | Что равнодушны вы и я любви не знал. |
| Et je dois vous montrer que les traits du mépris - | И вам я покажу, что люди, от рожденья |
| Le plus profond. | Великодушные... |
| Sont sensibles surtout | - Вот именно, великодушные! |
| aux généreux esprits. - | ...не вынесут презренья. |
| Oui, aux généreux. | - И самое глубокое. |
| Je l'avouerai, mes yeux observaient dans les vôtres | Признаться, находил у вас в очах мой взор |
| Des charmes qu'ils n'ont point trouvés dans tous les autres. | Ту прелесть, что в других не видел до тех пор. |
| Ce n'est pas faute d'en avoir vu. | - Не так уж трудно было увидать. |
| Et le ravissement où j'étais de mes fers | Безмерно были мне дороже эти цепи, |
| Les aurait préférés à des sceptres offerts. | Чем царственный престол и блеск великолепий... |
| - Vous en avez fait meilleur marché. | - Вы предпочли сделку повыгоднее. |
| Je vivais tout en vous ; | Я только вами жил. |
| - Cela est faux, et vous en avez menti. | - Неправда, все вы лжете! |
| -- Et, je l'avouerai même, | И должен вам признаться, |
| Peut-être qu'après tout j'aurai, quoique outragé, | Что буду, может быть, страдать жестоко я, |
| Assez de peine encor à m'en voir dégagé. | От бремени цепей освободив себя. |
| - Cela serait fâcheux. | - Это было бы досадно. |
| Possible que, malgré la cure qu'elle essaie, Mon âme saignera longtemps de cette plaie, - Ne craignez rien ; la gangrène y est. Et qu'affranchi d'un joug qui faisait tout mon bien, Il faudra me résoudre à n'aimer jamais rien. - Vous trouverez du retour. Mais enfin il n'importe ; et puisque votre haine Chasse un c?ur tant de fois que l'amour vous ramène, C'est la dernière ici des importunités Que vous aurez jamais de mes v?ux rebutés. | Не будут ли души губительные раны, -- Леченью вопреки, сочиться неустанно? -- - Бояться нечего. У вас уже гангрена началась. -- И бремя нежное низвергнув, может быть, -- Решу я никого на свете не любить. -- - Не беспокойтесь, полюбите! -- Но все равно теперь. И раз ваш гнев суровый -- То сердце гонит прочь, что страсть приводит снова, -- Клянусь, досаду вам чиню в последний paз. -- Свой пыл отвергнутый я утаю от вас. |
| LA COMEDIENNE | Актриса |
| Vous pouvez faire aux miens la grâce tout entière, Monsieur, et m'épargner encor cette dernière. Le comédien. Mon c?ur, vous êtes une insolente, et vous vous en repentirez. | -- Вы, сударь, можете мне оказать пощаду -- И в этот раз меня избавить от досады. Вы нахалка, душа моя, и в этом раскаетесь! - |
| LE COMEDIEN | - Актер |
| Eh bien, madame, eh bien ! ils seront satisfaits. Je romps avecque vous, et j'y romps pour jamais. Puisque vous le voulez, que je perde la vie, Lorsque de vous parler je reprendrai l'envie. LA COMEDIENNE Tant mieux, c'est m'obliger. | -- Ну что ж, мадам, ну что ж! Пощаду окажу. -- Я с вами рву навек, от вас я ухожу. -- И пусть в угоду вам утрачу жизни пламя, -- Коль снова захочу увидеться я с вами. -- - Тем лучше для меня. |
| Non, non, n'ayez pas peur La comédienne. Je ne vous crains pas. Que je fausse parole ; eussé-je un faible c?ur, Jusques à n'en pouvoir effacer votre image, Croyez que vous n'aurez jamais cet avantage C'est le malheur que vous voulez dire. De me voir revenir. | - Не бойтесь. -- - Я вас не боюсь. -- Не солгал -- Ни слова я, мадам. Когда б я обладал -- Душою слабою и прелести вот эти -- Не смог бы позабыть, все ж ни зa что на свете... -- - Какое несчастье! -- Вам не видать меня! -- - И слава богу... |
| LA COMEDIENNE Ce serait bien en vain. Le comédien. Ma mie, vous êtes une fieffée gueuse, à qui j'apprendrai à parler. | -- Актриса -- Не надо мне ничуть... -- - Вы, милочка, отъявленная негодяйка, и я вас проучу! -- |
| LE COMEDIEN | Актер |
| Moi-même de cent coups je percerais mon sein, La comédienne. Plût à Dieu ! Si j'avais jamais fait cette bassesse insigne, Pourquoi pas celle-là, après tant d'autres ? De vous revoir, après ce traitement indigne. | -- Вонзил бы острый меч стократ себе я в грудь... -- - Дай-то бог! -- Когда, бы низкое ко мне пришло решенье... -- - Почему бы и нет, после стольких других? -- Увидеть вас, познав такое обращенье. |
| LA COMEDIENNE | Актриса |
| Soit ; n'en parlons donc plus. Et ainsi du reste. Après cette double scène, l'une d'amants, l'autre d'époux, lorsque Eraste reconduisait sa maîtresse Lucile dans la coulisses il lui serrait le bras d'une violence à arracher la chair à sa chère femme, et répondait à ses cris par les propos les plus insultants et les plus amers. | -- Пусть так. Довольно слов! -- И так до конца. После этой двойной сцены, где они были то любовниками, то супругами, Эраст отвел свою возлюбленную Люсиль за кулисы и так сжал ей руку, что едва не изувечил свою дорогую жену, а на ее крики отвечал самыми грубыми оскорблениями. |
| LE SECOND. Si j'avais entendu ces deux scènes simultanées, je crois que de ma vie je n'aurais remis le pied au spectacle. | Второй. Если бы мне довелось услышать одновременно две такие сцены, я думаю, ноги моей больше не было бы в театре. |
| LE PREMIER. Si vous prétendez que cet auteur et cette actrice ont senti, je vous demanderai si c'est dans la scène des amants, ou dans la scène des époux, ou dans l'une et l'autre ? Mais écoutez la scène suivante entre la même comédienne et un autre acteur, son amant. | Первый. А если вы утверждаете, что эти актер и актриса испытывали какое-то чувство, то скажите - когда же: в сцене любовников, в сцене супругов или в той и в другой? Но прослушайте еще одну сцену - между той же актрисой и другим актером - ее любовником. |
| Tandis que l'amant parle, la comédienne dit de son mari : " C'est un indigne, il m'a appelée..., je n'oserais vous le répéter. " Tandis qu'elle répond, son amant lui répond " Est-ce que vous n'y êtes pas faite ?... " | Пока любовник подает свою реплику, актриса рассказывает о своем муже: "Это - негодяй, он назвал меня... я не решусь даже повторить вам". |
| Et ainsi de couplet en couplet. " Ne soupons-nous pas ce soir ? - Je le voudrais bien, mais comment s'échapper ? - C'est votre affaire. - S'il vient à le savoir ? - Il n'en sera ni plus ni moins, et nous aurons par-devers nous une soirée douce. Qui aurons-nous ? - Qui vous voudrez. - Mais d'abord le chevalier, qui est de fondation. - &Аgrave; propos du chevalier, savez-vous qu'il ne tiendrait qu'à moi d'en être jaloux ? - Et qu'à moi que vous eussiez raison ? " | Пока она отвечает по пьесе, любовник говорит ей: "Разве вы не привыкли к этому?.." И так от реплики к реплике. "Не поужинать ли нам вместе сегодня?" - "С удовольствием, но как нам удрать?" - "Это ваше дело". - "А если он узнает?" - "Ничего с ним не будет, а вечер нас ждет чудесный". - "Кого бы еще позвать?" - "Кого хотите". - "Прежде всего - шевалье". - "Кстати о шевалье, я, пожалуй, начну ревновать к нему". - "А я, пожалуй, дам вам для этого основания". |
| C'est ainsi que ces êtres si sensibles vous paraissaient tout entiers à la scène haute que vous entendiez, tandis qu'ils n'étaient vraiment qu'à la scène basse que vous n'entendiez pas ; et vous vous écriiez : " Il faut avouer que cette femme est une actrice charmante, que personne ne sait écouter comme elle, et qu'elle joue avec une intelligence, une grâce, un intérêt, une finesse, une sensibilité peu commune... " Et moi, je riais de vos exclamations. | Вам казалось, что эти чувствительные существа целиком захвачены возвышенной сценой, которую вы слышали, а в действительности они были увлечены низменной сценой, неслышной вам, и вы восклицали: "Да, несомненно, эта женщина - очаровательная актриса, - никто не умеет так слушать, как она, а играет она так тонко, умно и грациозно, с таким интересом и незаурядным чувством..." А я от души смеялся над вашими восклицаниями. |
| Cependant cette actrice trompe son mari avec un autre acteur, cet acteur avec le chevalier, et le chevalier avec un troisième, que le chevalier surprend entre ses bras. Celui-ci a médité une grande vengeance. Il se placera aux balcons, sur les gradins les plus bas. (Alors le comte de Lauraguais n'en avait pas encore débarrassé notre scène.) Là, il s'est promis de déconcerter l'infidèle par sa présence et par ses regards méprisants, de la troubler et de l'exposer aux huées du parterre. La pièce commence, sa traîtresse paraît ; elle aperçoit le chevalier, et, sans s'ébranler dans son jeu, elle lui dit en souriant : " Fi ! le vilain boudeur qui se fâche pour rien. " Le chevalier sourit à son tour. Elle continue : " Vous venez ce soir ? " Il se tait. Elle ajoute : " Finissons cette plate querelle, et faites avancer votre carrosse... " Et savez-vous dans quelle scène on intercalait celle-ci ? Dans une des plus touchantes de La Chaussée, où cette comédienne sanglotait et nous faisait pleurer à chaudes larmes. Cela vous confond ; et c'est pourtant l'exacte vérité. | Однако ж, актриса эта изменяет своему мужу с другим актером , актеру с шевалье, шевалье с третьим, которого тот застает в ее объятьях. Тогда шевалье задумал страшную месть. Он займет кресло на сцене в нижнем ряду. (В ту пору граф де Лораге не очистил еще от публики нашу сцену.) Он решил смутить неверную своим присутствием и презрительными взглядами - она собьется, и партер ее освищет. Пьеса начинается. Выходит изменница, замечает шевалье и, продолжая игру, шепчет ему с улыбкой: "Фи! гадкий злюка, разве можно сердиться по пустякам!" Шевалье в ответ улыбается. Она продолжает: "Вы придете вечером?" Он молчит. Она прибавляет: "Кончим эту глупую ссору, и велите подать вашу карету". И знаете, в какую сцену она все это вклеила? В одну из самых трогательных сцен Ла Шоссе, в которой актриса эта рыдала сама и заставляла нас проливать горячие слезы. Вы смущены? Все же это истинная правда. |
| LE SECOND. C'est à me dégoûter du théâtre. | Второй. Это способно внушить мне отвращение к театру. |
| LE PREMIER. Et pourquoi ? Si ces gens-là n'étaient pas capables de ces tours de force, c'est alors qu'il n'y faudrait pas aller. Ce que je vais vous raconter, je l'ai vu. | Первый. Но почему же? Если бы актеры неспособны были на такие проделки, тогда бы и не стоило ходить туда. То, что я расскажу вам сейчас, я видел собственными глазами. |
| Garrick passe sa tête entre les deux battants d'une porte, et, dans l'intervalle de quatre à cinq secondes, son visage passe successivement de la joie folle à la joie modérée, de cette joie à la tranquillité, de la tranquillité à la surprise, de la surprise à l'étonnement, de l'étonnement à la tristesse, de la tristesse à l'abattement, de l'abattement à l'effroi, de l'effroi à l'horreur, de l'horreur au désespoir, et remonte de ce dernier degré à celui d'où il était descendu. Est-ce que son âme a pu éprouver toutes ces sensations et exécuter, de concert avec son visage, cette espèce de gamme ? Je n'en crois rien, ni vous non plus. si vous demandiez à cet homme célèbre, qui lui seul méritait autant qu'on fît le voyage d'Angleterre que tous les restes de Rome méritent qu'on fasse le voyage d'Italie ; si vous lui demandiez, dis-je, la scène du petit Garçon pâtissier, il vous la jouait, si vous lui demandiez tout de suite la scène d'Hamlet, il vous la jouait, également prêt à pleurer la chute de ses petits pâtés et à suivre dans l'air le chemin d'un poignard. Est-ce qu'on rit, est-ce qu'on pleure à discrétion ? On en fait la grimace plus ou moins fidèle, plus ou moins trompeuse, selon qu'on est ou qu'on n'est pas Garrick. | Между створками двери появляется голова Гаррика, и в течение четырех-пяти секунд выражение его лица все время меняется, переходя от безумной радости к сдержанной радости, от радости к спокойствию, от спокойствия к удивлению, от удивления к изумлению, от изумления к печали, от печали к унынию, от уныния к испугу, от испуга к ужасу, от ужаса к отчаянию и от этой последней ступени возвращается к исходной точке. Неужели душа его могла пережить все эти чувства и, в согласии с лицом, исполнить эту своеобразную гамму? Никогда не поверю, да и вы тоже! Если вы попросите этого знаменитого актера , - из-за него одного стоит поехать в Англию, как из-за развалин Рима стоит съездить в Италию, - если вы попросите его, говорю я, сыграть сцену из "Маленького пирожника", он вам сыграет ее; если вслед за этим вы попросите сыграть сцену из "Гамлета", он сыграет и ее, равно готовый и плакать из-за того, что уронил в грязь пирожки, и следить глазами за кинжалом, совершающим в воздухе свой путь. Разве смеются, разве плачут по заказу? Изображают лишь гримасы, более или менее верно передающие чувство, смотря по тому, делает ли это Гаррик или плохой актер . |
| Je persifle quelquefois, et même avec assez de vérité, pour en imposer aux hommes du monde les plus déliés. Lorsque je me désole de la mort simulée de ma s?ur dans la scène avec l'avocat bas-normand ; lorsque, dans la scène avec le premier commis de la marine, je m'accuse d'avoir fait un enfant à la femme d'un capitaine de vaisseau, j'ai tout à fait l'air d'éprouver de la douleur et de la honte ; mais suis-je affligé ? suis-je honteux ? Pas plus dans ma petite comédie que dans la société, où j'avais fait ces deux rôles avant de les introduire dans un ouvrage de théâtre. Qu'est-ce donc qu'un grand comédien ? Un grand persifleur tragique ou comique, à qui le poète a dicté son discours. | Я иногда сам играю настолько правдоподобно, что ввожу в обман самых проницательных людей. Когда в сцене с адвокатом из Нижней Нормандии я прихожу в отчаяние от мнимой смерти своей сестры; или в сцене с первым чиновником морского министерства признаюсь в том, что ребенок жены морского капитана принадлежит мне, - я проявляю все внешние признаки скорби и стыда, но разве я при этом был удручен? или пристыжен? Право же, ни тогда, когда я писал мою комедию, ни когда разыгрывал обе эти роли в обществе, прежде чем ввести их в драматическое произведение. Что же такое - великий актер ? Великий пересмешник - трагический или комический, - чьи речи продиктованы поэтом. |
| Sedaine donne le Philosophe sans le savoir. Je m'intéressais plus vivement que lui au succès de la pièce ; la jalousie de talents est un vice qui m'est étranger, j'en ai assez d'autres sans celui-là : j'atteste tous mes confrères en littérature, lorsqu'ils ont daigné quelquefois me consulter sur leurs ouvrages, si je n'ai pas fait tout ce qui dépendait de moi pour répondre dignement à cette marque distinguée de leur estime ? Le Philosophe sans le savoir chancelle à la première, à la seconde représentation, et j'en suis affligé ; à la troisième il va aux nues, et j'en suis transporté de joie. | Дают комедию Седена "Философ сам того не зная". Я горячей его интересовался успехом пьесы; завидовать чужому таланту - порок мне чуждый, и без того у меня их достаточно. Сошлюсь на моих собратьев по перу: когда они иной раз оказывали мне честь и советовались со мной о своих произведениях, не делал ли я все от меня зависящее, чтобы достойно ответить на этот высший знак уважения? Успех пьесы "Философ сам того не зная" колеблется на первом, на втором представлении, и это меня очень огорчает. На третьем - пьесу превозносят до небес, и я не помню себя от радости. |
| Le lendemain matin je me jette dans un fiacre, je cours après Sedaine, c'était en hiver, il faisait le froid le plus rigoureux ; je vais partout où j'espère le trouver. J'apprends qu'il est au fond du faubourg Saint-Antoine, je m'y fais conduire. Je l'aborde ; je jette mes bras autour de son cou ; la voix me manque, et les larmes me coulent le long des joues. Voilà l'homme sensible et médiocre. Sedaine, immobile et froid, me regarde et me dit : " Ah ! Monsieur Diderot, que vous êtes beau ! " Voilà l'observateur et l'homme de génie. | Наутро я вскакиваю в фиакр, мчусь разыскивать Седена. Дело было зимой, холод отчаянный; езжу повсюду, где только надеюсь найти его. Узнаю, что он где-то в Сент-Антуанском предместье, прошу отвезти меня туда. Застаю его, бросаюсь к нему на шею, голос меня не слушается, слезы бегут по лицу. Вот человек чувствительный и заурядный. Седен, неподвижный, холодный, смотрит на меня и говорит: "Ах! господин Дидро , как вы милы!" Вот наблюдатель и талантливый человек. |
| Ce fait, je le racontais un jour à table, chez un homme que ses talents supérieurs destinaient à occuper la place la plus importante de l'Etat, chez M. Necker ; il y avait un assez grand nombre de gens de lettres, entre lesquels Marmontel, que j'aime et à qui je suis cher. Celui-ci me dit ironiquement : " Vous verrez que lorsque Voltaire se désole au simple récit d'un trait pathétique et que Sedaine garde son sang-froid à la vue d'un ami qui fond en larmes, c'est Voltaire qui est l'homme ordinaire et Sedaine l'homme de génie ! " Cette apostrophe me déconcerte et me réduit au silence, parce que l'homme sensible, comme moi, tout entier à ce qu'on lui objecte, perd la tête et ne se retrouve qu'au bas de l'escalier. Un autre, froid et maître de lui-même, aurait répondu à Marmontel : " Votre réflexion serait mieux dans une autre bouche que la vôtre, parce que vous ne sentez pas plus que Sedaine et que vous faites aussi de fort belles choses, et que, courant la même carrière que lui, vous pouviez laisser à votre voisin le soin d'apprécier impartialement son mérite. | Я рассказал этот случай как-то за столом у лица, предназначенного, благодаря своим выдающимся талантам, занять важнейший государственный пост, а именно у господина Неккера; там было немало литераторов, и среди них Мармонтель, которого я люблю сам и который симпатизирует мне. Он иронически заметил: "Изволите ли видеть, если Вольтера может огорчить простой трогательный рассказ, а Седен хранит хладнокровие при виде рыдающего друга, то Вольтер - человек заурядный, а Седен - гений!" Эта колкость меня обескуражила и заставила умолкнуть, ибо человек чувствительный, подобно мне, от любого возражения теряет голову и приходит в себя лишь на последней ступеньке лестницы. Человек хладнокровный и владеющий собой ответил бы Мармонтелю: "Ваша мысль прозвучала бы лучше в других устах; ведь вы сами не чувствительней Седена и тоже создаете прекрасные произведения, а занимаясь тем же ремеслом, что и он, вы могли бы предоставить своему соседу заботу беспристрастно оценить его достоинства. |
| Mais sans vouloir préférer Sedaine à Voltaire, ni Voltaire à Sedaine, pourriez-vous me dire ce qui serait sorti de la tête de l'auteur du Philosophe sans le savoir, du Déserteur et de Paris sauvé, si, au lieu de passer trente-cinq ans de sa vie à gâcher le plâtre et à couper la pierre, il eût employé tout ce temps, comme Voltaire, vous et moi, à lire et à méditer Homère, Virgile, le Tasse, Cicéron, Démosthène et Tacite ? Nous ne saurons jamais voir comme lui, et il aurait appris à dire comme nous. Je le regarde comme un des arrière-neveux de Shakespeare ; ce Shakespeare, que je ne comparerai ni à l'Apollon du Belvédère, ni au Gladiateur, ni à l'Antinoüs, ni à l'Hercule de Glycon, mais bien au saint Christophe de Notre-Dame, colosse informe, grossièrement sculpté, mais entre les jambes duquel nous passerions tous sans que notre front touchât à ses parties honteuses. " | Но не пытаясь ставить Седена выше Вольтера или Вольтера выше Седена, можете ли вы сказать мне, какие произведения вышли бы из головы автора "Философа сам того не зная", "Дезертира" и "Спасенного Парижа", если бы вместо того, чтоб тридцать пять лет своей жизни гасить известь и дробить камни, употребил он это время, подобно Вольтеру, вам и мне, на чтение и обдумывание Гомера, Вергилия, Тассо, Цицерона, Демосфена и Тацита? Нам никогда не научиться наблюдать, как наблюдает он, а он бы научился говорить так, как мы. Я вижу в нем одного из потомков Шекспира; Шекспира, которого я сравню не с Аполлоном Бельведерским, не с Гладиатором, не с Антиноем, не с Геркулесом Гликона, а со святым Христофором в соборе Парижской богоматери, бесформенным, грубо высеченным колоссом, между ногами которого мы прошли бы все, не задев его срамных частей". |
| Mais un autre trait où je vous montrerai un personnage dans un moment rendu plat et sot par sa sensibilité, et dans le moment suivant sublime par le sang-froid qui succéda à la sensibilité étouffée, le voici : | Но вот еще один пример, на котором я покажу вам, как чувствительность в одно мгновение сделала человека пошлым и неумным, и как хладнокровие, сменившее заглушенную чувствительность, мгновенно сделало его великим. |
| Un littérateur, dont je tairai le nom, était tombé dans l'extrême indigence. Il avait un frère, théologal et riche. Je demandai à l'indigent pourquoi son frère ne le secourait pas. C'est, me répondit-il, que j'ai de grands torts avec lui. J'obtins de celui-ci la permission d'aller voir M. le théologal. J'y vais. On m'annonce ; j'entre. Je dis au théologal que je vais lui parler de son frère. Il me prend brusquement par la main, me fait asseoir et m'observe qu'il est d'un homme sensé de connaître celui dont il se charge de plaider la cause ; puis, m'apostrophant avec force : " Connaissez-vous mon frère ? - Je le crois. - Etes-vous instruit de ses procédés à mon égard ? - Je le crois. - Vous le croyez ? Vous savez donc ?... " Et voilà mon théologal qui me débite, avec une rapidité et une véhémence sur prenante, une suite d'actions plus atroces, plus révoltantes les unes que les autres. Ma tête s'embarrasse, je me sens accablé ; je perds le courage de défendre un aussi abominable monstre que celui qu'on me dépeignait. | Один писатель, об имени его я умолчу, впал в крайнюю нужду. У него был брат, учитель богословия и к тому же богатый человек. Я спросил у бедняка, почему брат не поддерживает его. "Потому что я очень виноват перед ним", - ответил он. Я добился у него разрешения повидать господина богослова. Отправляюсь к нему. Докладывают. Я вхожу. Сообщаю богослову, что пришел поговорить о его брате. Он хватает меня за руку, усаживает и заявляет, что здравомыслящий человек должен бы знать того, за кого берется хлопотать; затем спрашивает очень выразительно: "Знаете ли вы моего брата?" - "Полагаю, что да". - "Известно вам, как он со мной поступает?" - "Кажется, да". - "Кажется, да? Значит, вы знаете?" И вот мой богослов с неожиданной запальчивостью и поспешностью выкладывает целый ряд поступков, один другого ужасней и возмутительней. Мысли мои смешались, я чувствую себя побежденным. Не хватает мужества защищать столь отвратительное чудовище, какое он описал. |
| Heureusement mon théologal, un peu prolixe dans sa philippique, me laissa le temps de me remettre ; peu à peu l'homme sensible se retira et fit place à l'homme éloquent, car j'oserai dire que je le fus dans cette occasion. " Monsieur, dis-je froidement au théologal, votre frère a fait pis, et je vous loue de me celer le plus criant de ses forfaits. - Je ne cèle rien. - Vous auriez pu ajouter à tout ce que vous m'avez dit, qu'une nuit, comme vous sortiez de chez vous pour aller à matines, il vous avait saisi à la gorge, et que tirant un couteau qu'il tenait caché sous son habit, il avait été sur le point de vous l'enfoncer dans le sein. - Il en est bien capable ; mais si je ne l'en ai pas accusé, c'est que cela n'est pas vrai... " Et moi, me levant subitement, et attachant sur mon théologal un regard ferme et sévère. je m'écriai d'une voix tonnante, avec toute la véhémence et l'emphase de l'indignation : " Et quand cela serait vrai, est-ce qu'il ne faudrait pas encore donner du pain à votre frère ? " Le théologal, écrasé, terrassé, confondu, reste muet, se promène, revient à moi et m'accorde une pension annuelle pour son frère. | К счастью, пространные филиппики богослова дали мне время оправиться. Постепенно чувствительный человек отступил перед человеком красноречивым, ибо, осмелюсь сказать, на этот раз я был красноречив. "Сударь, - обратился я холодно к богослову, - ваш брат поступил еще хуже, и я хвалю вас за то, что самое вопиющее злодеяние его вы от меня утаили". - "Я ничего не утаиваю". - "Ко всему сказанному вы могли бы прибавить, что однажды ночью, когда вы вышли из дому, отправляясь к заутрене, он схватил вас за горло и, вытащив спрятанный под одеждою нож, хотел вонзить его в вашу грудь". - "О, он на это способен; если я не обвиняю его, то лишь потому, что это неправда..." Тут я внезапно вскочил и, устремив на богослова суровый и пристальный взгляд, воскликнул громовым голосом со всем пылом и пафосом негодования: "А если б это была правда, разве не должны были вы и тогда дать своему брату кусок хлеба?" Богослов, растерянный, подавленный, сбитый с толку, молчит, ходит по комнате и, подойдя ко мне, говорит, что назначает брату ежегодную пенсию. |
| Est-ce au moment où vous venez de perdre votre ami ou votre maîtresse que vous composerez un poème sur sa mort ? Non. Malheur à celui qui jouit alors de son talent ! C'est lorsque la grande douleur est passée, quand l'extrême sensibilité est amortie, lorsqu'on est loin de la catastrophe, que l'âme est calme, qu'on se rappelle son bonheur éclipsé, qu'on est capable d'apprécier la perte qu'on a faite, que la mémoire se réunit à l'imagination, l'une pour retracer, l'autre pour exagérer la douceur d'un temps passé, qu'on se possède et qu'on parle bien. On dit qu'on pleure, mais on ne pleure pas lorsqu'on poursuit une épithète énergique qui se refuse ; on dit qu'on pleure, mais on ne pleure pas lorsqu'on s'occupe à rendre son vers harmonieux : ou si les larmes coulent, la plume tombe des mains, on se livre à son sentiment et l'on cesse de composer. | Неужели в тот момент, как вы потеряли друга или возлюбленную, вы станете писать поэму на их смерть? Нет. Горе тому, кто в такую минуту обратится к своему таланту! Лишь когда первая боль прошла, когда притупилась острая чувствительность, когда катастрофа далека, - душа обретает спокойствие; вспоминаешь ушедшее счастье, можешь оценить понесенную утрату, память и воображение вступают в союз: первая - чтобы вызвать воспоминание, второе - чтобы преувеличить сладость былых дней; тогда поэт владеет собой и говорит краснч. Он только говорит, что рыдает, но не рыдает, подыскивая ускользающий от него выразительный эпитет; он говорит, что рыдает, но не рыдает, отделывая свои гармоничные стихи. Если же польются слезы, - перо падает из рук, он предается своему чувству и не в силах творить. |
| Mais il en est des plaisirs violents ainsi que des peines profondes ; ils sont muets. Un ami tendre et sensible revoit un ami qu'il avait perdu par une longue absence ; celui-ci reparaît dans un moment inattendu, et aussitôt le c?ur du premier se trouble : il court, il embrasse, il veut parler ; il ne saurait : il bégaye des mots entrecoupés, il ne sait ce qu'il dit, il n'entend rien de ce qu'on lui répond ; s'il pouvait s'apercevoir que son délire n'est pas partagé, combien il souffrirait ! Jugez par la vérité de cette peinture, de la fausseté de ces entrevues théâtrales où deux amis ont tant d'esprit et se possèdent si bien. Que ne vous dirais-je pas de ces insipides et éloquentes disputes à qui mourra ou plutôt à qui ne mourra pas, si ce texte, sur lequel je ne finirais point, ne nous éloignait de notre sujet ? C'en est assez pour les gens d'un goût grand et vrai ; ce que j'ajouterais n'apprendrait rien aux autres. Mais qui est-ce qui sauvera ces absurdités si communes au théâtre ? Le comédien, et quel comédien ? | Но и бурные радости подобны глубокому горю: они безмолвны. Нежный и чувствительный человек встречает друга, долго бывшего в отсутствии; тот появился неожиданно, и сердце первого в смятении: он бросается к другу, обнимает его, хочет что-то сказать; ничего не выходит: он бормочет прерывистые слова, не знает, что говорит, не слышит, что ему отвечают; если бы он мог заметить, что восторг его не разделен, как бы он страдал! Судите по правдивости этой картины о фальши театральных встреч, где оба друга так умны, так прекрасно владеют собой. Я мог бы многое сказать и о несносных и красноречивых спорах - кому умереть или, вернее, кому не умирать, но эта неисчерпаемая тема увела бы нас слишком далеко. Для людей с развитым и верным вкусом достаточно сказанного; других ничему не научит и то, что я мог бы прибавить. Кто же искупит эти нелепости, столь обычные на театре? Актер , но какой актер ? |
| Il est mille circonstances pour une où la sensibilité est aussi nuisible dans la société que sur la scène. Voilà deux amants, ils ont l'un et l'autre une déclaration à faire. Quel est celui qui s'en tirera le mieux ? Ce n'est pas moi. Je m'en souviens, je n'approchais de l'objet aimé qu'en tremblant ; le c?ur me battait, mes idées se brouillaient ; ma voix s'embarrassait, j'estropiais tout ce que je disais, je répondais non quand il fallait répondre oui ; je commettais mille gaucheries, des maladresses sans fin ; j'étais ridicule de la tête aux pieds, je m'en apercevais, je n'en devenais que plus ridicule. | В тысяче случаев против одного чувствительность бывает так же вредна в обществе, как и на сцене. Вот двое влюбленных. Оба готовятся к объяснению. Кто из них лучше справится с этим? Уж наверное не я. Помнится, когда я приближался к любимой женщине, я трепетал, сердце мое билось, мысли мешались, голос прерывался, я путал слова, отвечал "нет", когда нужно было ответить "да", совершал тысячи нелепостей, бессчетные неловкости; я был смешон с головы до ног, сам видел это, но становился оттого еще смешнее. |
| Tandis que, sous mes yeux, un rival gai, plaisant et léger, se possédant, jouissant de lui-même, n'échappant aucune occasion de louer, et de louer finement, amusait, plaisait, était heureux ; il sollicitait une main qu'on lui abandonnait, il s'en saisissait quelquefois sans l'avoir sollicitée, il la baisait, il la baisait encore, et moi, retiré dans un coin, détournant mes regards d'un spectacle qui m'irritait, étouffant mes soupirs, faisant craquer mes doigts à force de serrer les poings, accablé de mélancolie, couvert d'une sueur froide, je ne pouvais ni montrer ni celer mon chagrin. On a dit que l'amour, qui ôtait l'esprit à ceux qui en avaient, en donnait à ceux qui n'en avaient pas ; c'est-à-dire, en autre français, qu'il rendait les uns sensibles et sots, et les autres froids et entreprenants. | А в то же время, у меня на глазах, мой веселый, остроумный и развязный соперник, владея и любуясь собой, не упуская ни одного случая польстить, и польстить тонко, развлекал, нравился, имел успех. Он просил руку, ему давали ее, иногда он брал ее и, не спросясь, целовал, целовал снова, а я, забившись в угол, отворачиваясь от раздражавшего меня зрелища, подавляя вздохи, сжимая кулаки до треска в пальцах, удрученный печалью, обливаясь холодным потом, не мог ни высказать, ни скрыть свое горе. Говорят, что любовь, лишая разума тех, у кого он был, отдает его тем, у кого его нет, - иначе говоря, одних она делает чувствительными и глупыми, других хладнокровными и предприимчивыми. |
| L'homme sensible obéit aux impulsions de la nature et ne rend précisément que le cri de son c?ur ; au moment où il tempère ou force ce cri, ce n'est plus lui, c'est un comédien qui joue. | Чувствительный человек подчиняется побуждениям своей природы и с точностью передает лишь голос своего сердца; когда он умеряет или усиливает этот голос, он перестает быть самим собой, он - актер , играющий роль. |
| Le grand comédien observe les phénomènes ; l'homme sensible lui sert de modèle, il le médite, et trouve, de réflexion, ce qu'il faut ajouter ou retrancher pour le mieux. Et puis, des faits encore après des raisons. | Великий актер наблюдает явления, чувствительный человек служит образцом для актера ; последний обдумывает этот образец и, поразмыслив, находит, чтл нужно прибавить, чтл отбросить для большего эффекта. А потом проверяет свои рассуждения на деле. |
| &Аgrave; la première représentation d'Inès de Castro, à l'endroit où les enfants paraissent, le parterre se mit à rire, la Duclos, qui faisait Inès, indignée, dit au parterre : " Ris donc, sot parterre, au plus bel endroit de la pièce. " Le parterre l'entendit, se contint ; l'actrice reprit son rôle, et ses larmes et celles du spectateur coulèrent. Quoi donc ! est-ce qu'on passe et repasse ainsi d'un sentiment profond à un sentiment profond, de la douleur à l'indignation, de l'indignation à la douleur ? Je ne le conçois pas ; mais ce que je conçois très bien, c'est que l'indignation de la Duclos était réelle et sa douleur simulée. | На первом представлении "Инес де Кастро", при появлении детей, в партере начали смеяться; Дюкло, игравшая Инес, негодуя, крикнула партеру: "Смейся, глупый партер, в прекраснейшем месте пьесы!" Публика услышала ее, сдержалась, актриса продолжала роль, и полились слезы и у нее и у зрителей. Как! Да разве переходят и возвращаются так легко от одного глубокого чувства к другому, от скорби к негодованию, от негодования к скорби? Не понимаю этого. Но я прекрасно понимаю, что негодование Дюкло было подлинным, а скорбь притворна. |
| Quinault-Dufresne joue le rôle de Sévère dans Polyeucte. Il était envoyé par l'empereur Décius pour persécuter les chrétiens. Il confie ses sentiments secrets à son ami sur cette secte calomniée. Le sens commun exigeait que cette confidence, qui pouvait lui coûter la faveur du prince, sa dignité, sa fortune, la liberté et peut-être la vie, se fît à voix basse. Le parterre lui crie : " Plus haut. " Il réplique au parterre : " Et vous, messieurs, plus bas. " Est-ce que s'il eût été vraiment Sévère, il fût redevenu si prestement Quinault ? Non. vous dis-je, non. Il n'y a que l'homme qui se possède comme sans doute il se possédait, l'acteur rare, le comédien par excellence, qui puisse ainsi déposer et reprendre son masque. | Кино-Дюфрен играет Севнра в "Полиевкте". Император Деций послал его преследовать христиан. Севнр признается другу в своих тайных симпатиях к этой оклеветанной секте. Здравый смысл требует, чтобы признание, которое может стоить ему милостей государя, положения, богатства, свободы, может быть жизни, сделано было шепотом. Партер кричит ему: "Громче!" Он отвечает: "А вы, господа, потише". Да если бы он действительно был Севнром, разве смог бы он сразу превратиться в Кино? Нет, говорю я, нет. Лишь человек, владеющий собой, как несомненно владел собой Кино, редкий артист, подлинный актер , умеет с такой легкостью снимать и надевать маску. |
| Le Kain-Ninias descend dans le tombeau de son père, il y égorge sa mère ; il en sort les mains sanglantes. Il est rempli d'horreur, ses membres tressaillent, ses yeux sont égarés, ses cheveux semblent se hérisser sur sa tête. Vous sentez frissonner les vôtres, la terreur vous saisit, vous êtes aussi éperdu que lui. Cependant Le Kain-Ninias pousse du pied vers la coulisse une pendeloque de diamants qui s'était détachée de l'oreille d'une actrice. Et cet acteur-là sent ? Cela ne se peut. Direz-vous qu'il est mauvais acteur ? Je n'en crois rien. Qu'est-ce donc que Le Kain-Ninias ? C'est un homme froid qui ne sent rien, mais qui figure supérieurement la sensibilité. Il a beau s'écrier : " Où suis-je ? " Je lui réponds : " Où tu es ? Tu le sais bien : tu es sur les planches, et tu pousses du pied une pendeloque vers la coulisse. " | Лекен-Ниний спускается в могилу отца, он убивает там свою мать, Он выходит с окровавленными руками. Он объят ужасом, руки его трепещут, глаза блуждают, кажется, будто волосы у него становятся дыбом. Вы чувствуете, как шевелятся и ваши волосы, вас охватывает страх, вы так же потрясены, как и он. А тем временем Лекен-Ниний отбрасывает ногой к кулисе выпавшую из уха актрисы бриллиантовую серьгу. И этот актер чувствует? Не может быть. Скажете ли вы, что он плохой актер ? Надеюсь, нет. Кто же такой Лекен-Ниний? Холодный человек, который ничего не чувствует, но превосходно изображает чувствительность. Напрасно он восклицает: "Где я?" Я отвечаю ему: "Где ты? Ты сам отлично знаешь: ты на подмостках и отбрасываешь ногой серьгу к кулисе". |
| Un acteur est pris de passion pour une actrice ; une pièce les met par hasard en scène dans un moment de jalousie. La scène y gagnera, si l'acteur est médiocre ; elle y perdra, s'il est comédien, alors le grand comédien devient lui et n'est plus le modèle idéal et sublime qu'il s'est fait d'un jaloux. Une preuve qu'alors l'acteur et l'actrice se rabaissent l'un et l'autre à la vie commune, c'est que s'ils gardaient leurs échasses ils se riraient au nez ; la jalousie ampoulée et tragique ne leur semblerait souvent qu'une parade de la leur. | Актер охвачен страстью к актрисе. Пьеса случайно сталкивает их в сцене ревности. Сцена выиграет, если актер посредствен, она проиграет, если он настоящий актер ; тут великий актер становится самим собой, а не созданным им высоким, идеальным образом ревнивца. И актер и актриса снижаются до обыденной жизни; сохрани они театральные ходули, они б расхохотались друг другу в лицо; напыщенная трагическая ревность показалась бы им лишь пародией на их чувство. |
| LE SECOND. Cependant il y aura des vérités de nature. | Второй. И все же в ней была бы естественная правдивость. |
| LE PREMIER. Comme il y en a dans la statue du sculpteur qui a rendu fidèlement un mauvais modèle. On admire ces vérités, mais on trouve le tout pauvre et méprisable. Je dis plus : un moyen sûr de jouer petitement, mesquinement, c'est d'avoir à jouer son propre caractère. Vous êtes un tartuffe, un avare, un misanthrope, vous le jouerez bien, mais vous ne ferez rien de ce que le poète a fait ; car il a fait, lui, le Tartuffe, l'Avare et le Misanthrope. | Первый. Как есть она в статуе скульптора, точно передавшего скверную натуру. Все восхищаются этой правдивостью, но произведение находят жалким и презренным. Больше того: верным средством для того, чтобы играть мелко и ничтожно, будет попытка играть свой собственный характер. Вы - тартюф, скупец, мизантроп, вы сыграете их хорошо, но это ничуть не будет похоже на созданное поэтом, потому что он-то создал Тартюфа, Скупого, Мизантропа. |
| LE SECOND. Quelle différence mettez-vous donc entre un tartuffe et le Tartuffe ? | Второй. Но какая же разница между тартюфом и Тартюфом? |
| LE PREMIER. Le commis Billard est un tartuffe, l'abbé Grizel est un tartuffe, mais il n'est pas le Tartuffe. Le financier Toinard était un avare, mais il n'était pas l'Avare. L'Avare et le Tartuffe ont été faits d'après tous les Toinards et tous les Grizel, du monde ; ce sont leurs traits les plus généraux et les plus marqués, et ce n'est le portrait exact d'aucun ; aussi personne ne s'y reconnaît-il. | Первый. Чиновник Бийяр - тартюф, аббат Гризель - тартюф, но ни один из них не Тартюф. Финансист Туанар был скупцом, но не был Скупым. Скупой и Тартюф были созданы по образцу туанаров и гризелей всего мира, это их наиболее общие и примечательные черты, но отнюдь не точный портрет кого-нибудь из них, а поэтому никто себя в нем не узнает. |
| Les comédies de verve et même de caractères sont exagérées. La plaisanterie de société est une mousse légère qui s'évapore sur la scène ; la plaisanterie de théâtre est une arme tranchante qui blesserait dans la société. On n'a pas pour des êtres imaginaires le ménagement qu'on doit à des êtres réels. | Комедия интриги и даже комедия характеров всегда прибегают к преувеличению. Светская шутка - лишь легкая пена, на сцене она испаряется, шутка театральная - разящее оружие, которое может кое-кого поранить в обществе. Вымышленное существо не щадят так, как живых людей. |
| La satire est d'un tartuffe, et la comédie est du Tartuffe. La satire poursuit un vicieux, la comédie poursuit un vice. S'il n'y avait eu qu'une ou deux Précieuses ridicules, on en aurait pu faire une satire, mais non pas une comédie. | Сатира пишется на тартюфа, комедия же - о Тартюфе. Сатира преследует носителя порока, комедия - самый порок. Если бы существовала лишь одна или две смешных жеманницы, - о них можно было бы написать сатиру, но никак не комедию. |
| Allez-vous-en chez La Grenée, demandez-lui la Peinture, et il croira avoir satisfait à votre demande, lorsqu'il aura placé sur sa toile une femme devant un chevalet, la palette passée dans le pouce et le pinceau à la main. Demandez-lui la Philosophie, et il croira l'avoir faite, lorsque, devant un bureau, la nuit, à la lueur d'une lampe, il aura appuyé sur le coude une femme en négligé, échevelée et pensive, qui lit ou qui médite. Demandez-lui la Poésie, et il peindra la même femme dont il ceindra la tête d'un laurier, et à la main de laquelle il placera un rouleau. La Musique, ce sera encore la même femme avec une lyre au lieu de rouleau. Demandez-lui la Beauté, demandez même cette figure à un plus habile que lui, ou je me trompe fort, ou ce dernier se persuadera que vous n'exigez de son art que la figure d'une belle femme. | Отправьтесь к Лагрене, попросите его изобразить Живопись, и он возомнит, что удовлетворил вашу просьбу, если поместит на полотне женщину, стоящую перед мольбертом, с надетой на палец палитрой и с кистью в руке. Попросите его изобразить Философию, и он возомнит, что сделал это, если посадит за секретер растрепанную и задумчивую женщину в пеньюаре, которая, опершись на локоть, читает или размышляет, ночью, при свете лампы. Попросите его изобразить Поэзию, и он напишет ту же женщину, но голову ее увенчает лаврами, а в руки вложит свиток. Музыка - снова та же женщина, только с лирой вместо свитка. Попросите его изобразить Красоту, попросите об этом даже более искусного художника, и, либо я сильно ошибаюсь, либо и он будет уверен, что вы ждете от его искусства лишь изображения красивой женщины. |
| Votre acteur et ce peintre tombent tous deux dans un même défaut, et je leur dirai : " Votre tableau, votre jeu, ne sont que des portraits d'individus fort au-dessous de l'idée générale que le poète a tracée, et du modèle idéal dont je me promettais la copie, Votre voisine est belle, très belle ; d'accord : mais ce n'est pas la Beauté. Il y a aussi loin de votre ouvrage à votre modèle que de votre modèle à l'idéal." ; | И ваш актер , и этот художник впадают в одну и ту же ошибку, и я сказал бы им: "Ваша картина, ваша игра - лишь портреты отдельных лиц и стоят они гораздо ниже общей идеи, начертанной поэтом, и идеального образа, копии которого я ожидал. Ваша соседка хороша, очень хороша, согласен, но это - не Красота. Ваше произведение так же далеко от вашей натуры, как натура эта - от идеала". |
| LE SECOND. Mais ce modèle idéal tic serait-il pas une chimère ? | Второй. Но не химера ли этот идеальный образ? |
| LE PREMIER. Non. | Первый. Нет. |
| LE SECOND. Mais puisqu'il est idéal, il n'existe pas : or, il n'y a rien dans l'entendement qui n'ait été dans la sensation. | Второй. Но раз он идеален - он не существует. Однако в представлении нет ничего, что не было бы дано в ощущении. |
| LE PREMIER. Il est vrai. Mais prenons un art à son origine, la sculpture, par exemple. Elle copia le premier modèle qui se présenta. Elle vit ensuite qu'il y avait des modèles moins imparfaits qu'elle préféra. Elle corrigea les défauts grossiers de ceux-ci, puis les défauts moins grossiers, jusqu'à ce que, par une longue suite de travaux, elle atteignît une figure qui n'était plus dans la nature. | Первый. Правда. Но возьмем искусство в его зародыше, например скульптуру. Она создала копию первого попавшегося образца. Потом она установила, что есть более совершенные образцы, и отдала предпочтение им. Она исправила их грубые недостатки, потом недостатки менее грубые, пока, путем долгих трудов, не достигла образа, которого уже не было в природе. |
| LE SECOND. Et pourquoi ? | Второй. Но почему? |
| LE PREMIER. C'est qu'il est impossible que le développement d'une machine aussi compliquée qu'un corps animal soit régulier. Allez aux Tuileries ou aux Champs-Elysées un beau jour de fête ; considérez toutes les femmes qui rempliront les allées, et vous n'en trouverez pas une seule qui ait les deux coins de la bouche parfaitement semblables. La Danaé du Titien est un portrait ; l'Amour, placé au pied de sa couche, est idéal. Dans un tableau de Raphaël, qui a passé de la galerie de M. de Thiers dans celle Catherine II, le saint Joseph est une nature commune ; la Vierge est une belle femme réelle ; l'enfant Jésus est idéal. Mais si vous en voulez savoir davantage sur ces principes spéculatifs de l'art, je vous communiquerai mes Salons. | Первый. Потому что невозможно, чтобы такая сложная машина, как живое тело, развивалась вполне правильно. Отправьтесь в праздничный день в Тюильри или на Елисейские поля, осмотрите всех женщин, гуляющих по аллеям, - вы не найдете ни одной, у которой оба уголка рта были бы совершенно одинаковы. Тицианова Даная - портрет, Амур, изображенный у ее ложа - идеал. В картине Рафаэля, которая перешла к Екатерине II из галереи господина де Тьера, святой Иосиф - обыкновенный грубоватый человек, богоматерь - просто красивая женщина; младенец Иисус - идеал. Но если хотите больше узнать об умозрительных принципах искусства, я отсылаю вас к моим "Салонам". |
| LE SECOND. J'en ai entendu parler avec éloge par un homme d'un goût fin et d'un esprit délicat. | Второй. Я слышал, как хвалил их человек изысканного вкуса и тонкого ума. |
| LE PREMIER. M. Suard. | Первый. Господин Сюар? |
| LE SECOND. Et par une femme qui possède tout ce que la pureté d'une âme angélique ajoute à la finesse du goût. | Второй. И женщина, обладающая всем, что чистота ангельской души может прибавить к изысканному вкусу. |
| LE PREMIER. Madame Necker. | Первый. Госпожа Неккер? |
| LE SECOND. Mais rentrons dans notre sujet. | Второй. Но вернемся к нашей теме. |
| LE PREMIER. J'y consens, quoique j'aime mieux louer la vertu que de discuter des questions assez oiseuses. | Первый. Согласен, хотя и предпочитаю восхвалять добродетель, чем обсуждать довольно праздные вопросы. |
| LE SECOND. Quinault-Dufresne, glorieux de caractère, jouait merveilleusement le Glorieux. | Второй. Кино-Дюфрен, гордый от природы, был великолепен в "Гордеце". |
| LE PREMIER. Il est vrai ; mais d'où savez-vous qu'il se jouât lui-même ? ou pourquoi la nature n'en aurait-elle pas fait un glorieux très rapproché de la limite qui sépare le beau réel du beau idéal, limite sur laquelle se jouent les différentes écoles ? | Первый. Это верно. Но откуда вы знаете, что он играл самого себя? Быть может, природа создала его гордецом, очень близким к той грани, которая отделяет красоту действительную от красоты идеальной, той грани, вокруг которой упражняют свой разум различные школы. |
| LE SECOND. Je ne vous entends pas. | Второй. Не понимаю вас. |
| LE PREMIER. Je suis plus clair dans mes Salons, où je vous conseille de lire le morceau sur la Beauté en général. En attendant, dites-moi, Quinault-Dufresne est-il Orosmane ? Non. Cependant, qui est-ce qui l'a remplacé et le remplacera dans ce rôle ? Etait-il l'homme du Préjugé à la mode ? Non. Cependant avec quelle vérité ne le jouait-il pas ? | Первый. В "Салонах" я говорю об этом более ясно. Советую вам прочесть отрывок о красоте вообще. Но сейчас скажите, разве Кино-Дюфрен похож на Оросмана? Нет. Однако кто заменил и кто заменит его в этой роли? Разве он герой "Модного предрассудка"? Нет. Однако как правдиво он его играет. |
| LE SECOND. A vous entendre, le grand comédien est tout et n'est rien. | Второй. Послушать вас, так великий актер - это все или ничто. |
| LE PREMIER. Et peut-être est-ce parce qu'il n'est rien qu'il est tout par excellence, sa forme particulière ne contrariant jamais les formes étrangères qu'il doit prendre. Entre tous ceux qui ont exercé l'utile et belle profession de comédiens ou de prédicateurs laiques, un des hommes les plus honnêtes, un des hommes qui en avaient le plus la physionomie, le ton et le maintien, le frère du Diable boiteux, de Gilblas, du Bachelier de Salamanque, Montménil... | Первый. Возможно, именно потому, что он - ничто, он отлично может быть всем; его собственный облик никогда не противоречит чужим обликам, которые он должен принимать. Среди всех, кто занимался полезным и прекрасным ремеслом актера или светского проповедника, один из самых честных людей, который имел и соответствующую внешность, тон и манеры, брат "Хромого беса", "Жиля Бласа" и "Саламанкского бакалавра", Монмениль... |
| LE SECOND. Le fils de Le Sage, père commun de toute cette plaisante famille... | Второй. ...сын Лесажа - отца всего этого веселого семейства... |
| LE PREMIER. Faisait avec un égal succès Ariste dans la Pupille, Tartuffe dans la comédie de ce nom, Mascarille dans les Fourberies de Scapin, l'avocat ou M. Guillaume dans la farce de Patelin. | Первый. ...играл с равным успехом Ариста в "Воспитаннице", Тартюфа в одноименной комедии, Маскариля в "Проделках Скапена", адвоката или господина Гильома в фарсе "Адвокат Патлен". |
| LE SECOND. Je l'ai vu. | Второй. Я видел его. |
| LE PREMIER. Et à votre grand étonnement, il avait le masque de ces différents visages. Ce n'était pas naturellement, car Nature ne lui avait donné que le sien ; il tenait donc les autres de l'art.DiderParad|DiderParad00102|[Est-ce qu'il y a...] Premier interlocuteur... | Первый. И к вашему великому удивлению, он принимал облики всех этих разнообразных персонажей. Они не были естественны, ибо природа подарила ему лишь его собственный облик; остальные же дало ему искусство. |
| Est-ce qu'il y a une sensibilité artificielle ? Mais soit factice, soit innée, la sensibilité n'a pas lieu dans tous les rôles. Quelle est donc la qualité acquise ou naturelle qui constitue le grand acteur dans l'Avare, le Joueur, le Flatteur, le Grondeur, le Médecin malgré lui, l'être le moins sensible et le plus immoral que la poésie ait encore imaginé, le Bourgeois Gentilhomme, le Malade et le Cocu imaginaires ; dans Néron, Mithridate, Atrée, Phocas, Sertorius, et tant d'autres caractères tragiques ou comiques, où la sensibilité est diamétralement opposée à l'esprit du rôle ? La facilité de connaître et de copier toutes les natures. Croyez-moi, ne multiplions pas les causes lorsqu'une suffit à tous les phénomènes. | Бывает ли искусственная чувствительность? Но ведь не во всех же ролях нужна чувствительность, будь она выработанная или врожденная. Какое же качество, приобретенное или природное, помогает великому актеру создавать Скупого, Игрока, Льстеца, Ворчуна, Лекаря поневоле, - наименее чувствительное и самое безнравственное существо, изображенное когда-либо в поэзии, - Мещанина во дворянстве, Мнимого больного и Мнимого рогоносца, Нерона, Митридата, Атрея, Фоку, Сертория и другие трагические и комические характеры, духу которых чувствительность прямо противоположна? Способность изучать и воспроизводить любой характер. Поверьте, не нужно искать множества причин, если одной из них достаточно для объяснения. |
| Tantôt le poète a senti plus fortement que le comédien, tantôt, et plus souvent peut-être, le comédien a conçu plus fortement que le poète ; et rien n'est plus dans la vérité que cette exclamation de Voltaire, entendant la Clairon dans une de ses pièces : Est-ce bien moi qui ai fait cela ? Est-ce que la Clairon en sait plus que Voltaire ? Dans ce moment du moins son modèle idéal, en déclamant, était bien au-delà du modèle idéal que le poète s'était fait en écrivant, mais ce modèle idéal n'était pas elle. Quel était donc son talent ? Celui d'imaginer un grand fantôme et de le copier de génie. Elle imitait le mouvement, les actions, les gestes, toute l'expression d'un être fort au-dessus d'elle. Elle avait trouvé ce qu'Eschine récitant une oraison de Démosthène ne put jamais rendre, le mugissement de la bête. Il disait à ses disciples : " Si cela vous affecte si fort, qu'aurait-ce donc été, si audivissetis bestiam mugientem ? " Le poète avait engendré l'animal terrible, la Clairon le faisait mugir. | Иногда поэт чувствует сильнее, чем актер, иногда - и, может быть, чаще - замысел актера бывает сильнее; как верно восклицание Вольтера, увидевшего Клерон в одной из своих пьес: "Неужели это сделал я?" Разве Клерон понимала больше Вольтера? По крайней мере в тот момент, когда актриса играла, ее идеальный образ был гораздо выше идеального образа, который виделся автору, когда писал он свое произведение, но этот идеальный образ не был ею самой. Какой же талант был у нее? Талант создавать силой своего воображения возвышенное видение и гениально его копировать. Она подражала движениям, действиям, жестам, всем проявлениям существа, стоящего гораздо выше нее. Она нашла то, что никогда не мог передать Эсхин, пересказывая речь Демосфена, - мычание животного. Он говорил своим ученикам: Если это вас так поражает, то что было бы, si audivissetis bestiam mugientem?b Поэт породил ужасное животное, Клерон заставила его мычать. |
| Ce serait un singulier abus des mots que d'appeler sensibilité cette facilité de rendre toutes natures, même les natures féroces. La sensibilité, selon la seule acception qu'on ait donnée jusqu'à présent à ce terme, est, ce me semble, cette disposition compagne de la faiblesse des organes, suite de la mobilité du diaphragme, de la vivacité de l'imagination, de la délicatesse des nerfs, qui incline à compatir, à frissonner, à admirer, à craindre, à se troubler, à pleurer, à s'évanouir, à secourir, à fuir, à crier, à perdre la raison, à exagérer, à mépriser, à dédaigner, à n'avoir aucune idée précise du vrai, du bon et du beau, à être injuste, à être fou. Multipliez les âmes sensibles, et vous multiplierez en même proportion les bonnes et les mauvaises actions en tout genre, les éloges et les blâmes outrés. | Назвать чувствительностью эту способность изображать все характеры, даже характеры свирепые, значило бы злоупотреблять словами. Если следовать единственному смыслу, принятому по сей день для этого слова, то чувствительность, как мне кажется, есть свойство, сопутствующее слабости всех органов, связанное с подвижностью диафрагмы, живостью воображения, изнеженностью нервов, - свойство, которое делает человека склонным трепетать, сочувствовать, восхищаться, пугаться, волноваться, рыдать, лишаться чувств, спешить на помощь, бежать, кричать, терять разум, преувеличивать, презирать, пренебрегать, не иметь точных представлений об истине, добре, красоте, быть несправедливым и безрассудным. Умножьте количество чувствительных душ, и в той же пропорции вы умножите всякого рода добрые и злые поступки, преувеличенные хулы и восхваления. |
| Poètes, travaillez-vous pour une nation délicate, vaporeuse et sensible ; renfermez-vous dans les harmonieuses, tendres et touchantes élégies de Racine ; elle se sauverait des boucheries de Shakespeare : ces âmes faibles sont incapables de supporter des secousses violentes. Gardez-vous bien de leur présenter des images trop fortes. Montrez-leur, si vous voulez, Le fils tout dégouttant du meurtre de son père, Et sa tête à la main demandant son salaire ; mais n'allez pas au-delà. Si vous osiez leur dire avec Homère : | Поэты, если вы трудитесь для нации хрупкой, расслабленной и чувствительной, замкнитесь в гармоничных, нежных и трогательных элегиях Расина; нацию эту обратили бы в бегство кровавые побоища Шекспира: бурные потрясения не для слабых душ. Остерегайтесь преподносить им слишком мощные образы. Покажите им, если хотите, как Главу родителя убийца-сын приносит И плату за нее рукой кровавой просит... |
| " Où vas-tu, malheureux ? Tu ne sais donc pas que c'est à moi que le ciel envoie les enfants des pères infortunés ; tu ne recevras point les derniers embrassements de ta mère ; déjà je te vois étendu sur la terre, déjà je vois les oiseaux de proie, rassemblés autour de ton cadavre, t'arracher les yeux de la tête en battant les ailes de joie ; " toutes nos femmes s'écrieraient en détournant la tête : " Ah ! l'horreur !... " Ce serait bien pis si ce discours, prononcé par un grand comédien, était encore fortifié de sa véritable déclamation. | Но не идите дальше. Если же вы дерзнули бы сказать им вместе с Гомером: "Куда идешь, презренный? Разве ты не ведаешь, что ко мне посылает небо детей несчастных отцов? Ты не получишь прощального поцелуя матери. Я уже вижу тебя простертым на земле, я вижу, как хищные птицы слетелись к твоему трупу и вырывают глаза из головы твоей, радостно хлопая крыльями", - все наши женщины закричали бы отворачиваясь: "Ах! Ужас!.." Еще хуже будет, если речь эту произнесет великий актер, усилив ее своей правдивой декламацией. |
| LE SECOND. Je suis tenté de vous interrompre pour vous demander ce que vous pensez de ce vase présenté à Gabrielle de Vergy, qui y voit le c?ur sanglant de son amant. | Второй. Мне хочется прервать вас и спросить, что думаете вы о сосуде, поднесенном Габриэли де Вержи, в котором она увидела окровавленное сердце своего любовника. |
| LE PREMIER. Je vous répondrai qu'il faut être conséquent, et que, quand on se révolte contre ce spectacle, il ne faut pas souffrir qu'Oedipe se montre avec ses yeux crevés, et qu'il faut chasser de la scène Philoctète tourmenté de sa blessure, et exhalant sa douleur par des cris inarticulés. Les anciens avaient, ce me semble, une autre idée de la tragédie que nous, et ces anciens-là, c'étaient les Grecs, c'étaient les Athéniens, ce peuple si délicat, qui nous a laissé en tout genre des modèles que les autres nations n'ont point encore égalés. Eschyle, Sophocle, Euripide, ne veillaient pas des années entières pour ne produire que de ces petites impressions passagères qui se dissipent dans la gaieté d'un souper. Ils voulaient profondément attrister sur le sort des malheureux ; ils voulaient, non pas amuser seulement leurs concitoyens, mais les rendre meilleurs. Avaient-ils tort ? avaient-ils raison ? Pour cet effet, ils faisaient courir sur la scène les Euménides suivant la trace du parricide, et conduites par la vapeur du sang qui frappait leur odorat. Ils avaient trop de jugement pour applaudir à ces imbroglios, à ces escamotages de poignards, qui ne sont bons que pour des enfants. Une tragédie n'est, selon moi, qu'une belle page historique qui se partage en un certain nombre de repos marqués. On attend le shérif. Il arrive. Il interroge le seigneur du village. Il lui propose d'apostasier. Celui-ci s'y refuse. Il le condamne à mort. Il l'envoie dans les prisons. La fille vient demander la grâce de son père. Le shérif la lui accorde à une condition révoltante. Le seigneur du village est mis à mort. Les habitants poursuivent le shérif. Il fuit devant eux. L'amant de la fille du seigneur l'étend mort d'un coup de poignard, et l'atroce intolérant meurt au milieu des imprécations. Il n'en faut pas davantage à un poète pour composer un grand ouvrage. | Первый. Я вам отвечу, что нужно быть последовательным, и если возмущаются этим зрелищем, то нельзя терпеть и появления на сцене Эдипа с выколотыми глазами и нужно изгнать оттуда Филоктета, страдающего от раны и выражающего свою боль нечленораздельными воплями. У древних, мне кажется, было другое представление о трагедии, чем у нас, а древние эти были греками, были афинянами, народом весьма утонченным, оставившим нам во всех жанрах такие образцы, до которых ни одна нация еще не поднялась. Эсхил, Софокл, Еврипид работали годами не затем, чтобы порождать легкие впечатления, рассеивающиеся за веселым ужином, - они хотели глубоко трогать зрителя судьбой несчастных, они хотели не только развлекать своих сограждан, но и исправлять их. Заблуждались ли они? Были они правы? Для этого выпускали они на сцену Эвменид, бегущих по следу матереубийцы, влекомых запахом крови, поразившим их обоняние. Они были слишком умны, чтоб рукоплескать той мешанине, тому шутовству с кинжалами, которые приличны лишь детям. Трагедия - на мой взгляд, лишь прекрасная страница истории, разделенная на части известным количеством пауз. Ждут шерифа. Он приезжает. Допрашивает сеньора деревни. Предлагает ему отречься от веры. Тот отказывается. Шериф приговаривает его к смерти. Отправляет в темницу. Является дочь и просит помиловать отца. Шериф обещает, но ставит возмутительное условие. Сеньор деревни казнен. Жители преследуют шерифа. Он бежит от них. Возлюбленный дочери сеньора поражает его ударом кинжала, и безжалостный злодей умирает, напутствуемый проклятиями. Поэту больше ничего не нужно, чтобы создать великое произведение. |
| Que la fille aille interroger sa mère sur son tombeau, pour en apprendre ce qu'elle doit à celui qui lui a donné la vie. Qu'elle soit incertaine sur le sacrifice de l'honneur que l'on exige d'elle. Que, dans cette incertitude, elle tienne son amant loin d'elle, et se refuse aux discours de sa passion. Qu'elle obtienne la permission de voir son père dans les prisons. Que son père veuille l'unir à son amant, et qu'elle n'y consente pas. Qu'elle se prostitue. Que, tandis qu'elle se prostitue, son père soit mis à mort. Que vous ignoriez sa prostitution jusqu'au moment où, son amant la trouvant désolée de la mort de son père qu'il lui apprend, il en apprend le sacrifice qu'elle a fait pour le sauver. Qu'alors le shérif, poursuivi par le peuple, arrive, et qu'il soit massacré par l'amant. Voilà une partie des détails d'un pareil sujet. | Пусть дочь отправится на могилу матери и вопрошает, в чем заключается ее долг перед тем, кто дал ей жизнь. Пусть колеблется она, прежде чем принести в жертву свою честь. Пусть во время этих колебаний она удаляет от себя своего возлюбленного в отказывается слушать его страстные речи. Пусть добьется она разрешения повидать отца в тюрьме. Пусть отец захочет соединить ее с возлюбленным, но она не согласится. Пусть она отдастся шерифу. Пусть в то время, как она отдается, отца казнят. Пусть ее падение вам будет неизвестно до того момента, когда возлюбленный повергнет ее в отчаяние, рассказав о смерти отца, и узнает от нее о жертве, принесенной для его спасения. И тогда пусть вбегает шериф, преследуемый народом, и возлюбленный убивает его. Вот часть деталей подобного сюжета. |
| LE SECOND. Une partie ! | Второй. Часть! |
| LE PREMIER. Oui, une partie. Est-ce que les jeunes amants ne proposeront pas au seigneur du village de se sauver ? Est-ce que les habitants ne lui proposeront pas d'exterminer le shérif et ses satellites ? Est-ce qu'il n'y aura pas un prêtre défenseur de la tolérance ? Est-ce qu'au milieu de cette journée de douleur, l'amant restera oisif ? Est-ce qu'il n'y a pas de liaisons à supposer entre ces personnages ? Est-ce qu'il n'y a aucun parti à tirer de ces liaisons ? Est-ce qu'il ne peut pas, ce shérif, avoir été l'amant de la fille du seigneur du village ? Est-ce qu'il ne revient pas l'âme pleine de vengeance, et contre le père qui l'aura chassé du bourg, et contre la fille qui l'aura dédaigné ? Que d'incidents importants on peut tirer du sujet le plus simple quand on a la patience de le méditer ! Quelle couleur ne peut-on pas leur donner quand on est éloquent ! On n'est point poète dramatique sans être éloquent. Et croyez-vous que je manquerai de spectacle ? Cet interrogatoire, il se fera dans tout son appareil. Laissez-moi disposer de mon local, et mettons fin à cet écart. | Первый. Да, часть. Разве юные возлюбленные не могли бы предложить сеньору бежать? Разве поселяне не могли предложить ему убить шерифа и его приверженцев? Разве не мог тут случиться священник, взывающий к веротерпимости? Разве возлюбленный будет бездействовать в этот день скорби? Разве между действующими лицами нет никаких связей? Разве ничего нельзя извлечь из этих связей? Разве шериф этот не мог быть раньше влюблен в дочь сеньора? И вернуться, задумав месть против отца, изгнавшего его из селенья, и против дочери, которая пренебрегла им? Сколько захватывающих происшествий можно извлечь из самого простого сюжета, если иметь терпение его обдумать! Какую окраску можно им дать, если обладаешь красноречием! Нельзя быть драматическим поэтом, не обладая красноречием. Не думаете ли вы, что это будет недостаточно яркое зрелище? Можно было бы показать допрос во всех подробностях. Предоставьте мне распорядиться сценой, как мне будет угодно, и положим конец этому отступлению от нашей беседы. |
| Je te prends à témoin, Roscius anglais, célèbre Garrick, toi qui, du consentement unanime de toutes les nations subsistantes, passes, pour le premier comédien qu'elles aient connu, rends hommage à la vérité ! Ne m'as-tu pas dit que, quoique tu sentisses fortement, ton action serait faible, si, quelle que fût la passion ou le caractère que tu avais à rendre, tu ne savais t'élever par la pensée à la grandeur d'un fantôme homérique auquel tu cherchais à t'identifier ? Lorsque je t'objectai que ce n'était donc pas d'après toi que tu jouais, confesse ta réponse : ne m'avouas-tu pas que tu t'en gardais bien, et que tu ne paraissais si étonnant sur la scène, que parce que tu montrais sans cesse au spectacle un être d'imagination qui n'était pas toi ? | Я призываю тебя в свидетели, английский Росций, знаменитый Гаррик, тебя, кого все существующие народы единодушно признали первым актером: воздай честь истине! Не говорил ли ты мне, что, как бы сильно ты ни чувствовал, твоя игра будет слаба, если, независимо от страсти или характера, тобой изображаемых, ты не сумел возвыситься мыслью до величия гомеровского видения, воплотить которое ты стремился? Когда же я возразил, сказав, что, следовательно, ты играешь не самого себя, то каков был твой ответ? Не признался ли ты мне, что решительно остерегаешься этого и бываешь так изумителен на сцене лишь потому, что постоянно показываешь в спектакле созданное воображением существо, которое не является тобой? |
| LE SECOND. L'âme d'un grand comédien a été formée de l'élément subtil dont notre philosophe remplissait l'espace qui n'est ni froid, ni chaud, ni pesant, ni léger, qui n'affecte aucune forme déterminée, et qui, également susceptible de toutes, n'en conserve aucune. | Второй. Душа великого актера состоит из того тонкого вещества, которым наш философ заполнял пространство, оно ни холодно, ни горячо, ни тяжело, ни легко, оно не стремится к определенной форме и, воспринимая любую из них, не сохраняет ни одной. |
| LE PREMIER. Un grand comédien n'est ni un piano-forté, ni une harpe, ni un clavecin, ni un violon, ni un violoncelle ; il n'a point d'accord qui lui soit propre ; mais il prend l'accord et le ton qui conviennent à sa partie, et il sait se prêter à toutes. J'ai une haute idée du talent d'un grand comédien : cet homme est rare, aussi rare et peut-être plus grand que le poète. | Первый. Великий актер - это ни фортепиано, ни арфа, ни клавесин, ни скрипка, ни виолончель; у него нет собственного тембра, но он принимает тембр и тон, нужный для его партии, и умеет применяться ко всем партиям. Я высоко ставлю талант великого актера: такой человек встречается редко; так же редко, а может быть, еще реже, чем великий поэт. |
| Celui qui dans la société se propose, et a le malheureux talent de plaire à tous, n'est rien, n'a rien qui lui appartienne, qui le distingue, qui engoue les uns et qui fatigue les autres. Il parle toujours, et toujours bien ; c'est un adulateur de profession, c'est un grand courtisan, c'est un grand comédien. | Тот, кто в обществе выставляет себя напоказ и обладает злосчастным талантом нравиться всем, не представляет собой ничего, не имеет ничего, принадлежащего ему самому, что бы его отличало, что бы увлекало одних и приедалось другим. Он говорит всегда, и всегда хорошо; это льстец по профессии, великий царедворец, великий актер. |
| LE SECOND. Un grand courtisan, accoutumé, depuis qu'il respire, au rôle d'un pantin merveilleux, prend toutes sortes de formes, au gré de la ficelle qui est entre les mains de son maître. | Второй. Великий царедворец, привыкший, с тех пор как он начал дышать, к роли превосходного паяца, принимает любую позу по воле хозяина, дергающего его за веревочку. |
| LE PREMIER. Un grand comédien est un autre pantin merveilleux dont le poète tient la ficelle, et auquel il indique à chaque ligne la véritable forme qu'il doit prendre. | Первый. Великий актер - тот же превосходный паяц, которого автор дергает за веревочку и в каждой строке указывает истинную позу, какую тот должен принять. |
| LE SECOND. Ainsi un courtisan, un comédien, qui ne peuvent prendre qu'une forme, quelque belle, quelque intéressante qu'elle soit, ne sont que deux mauvais pantins ? | Второй. Итак, царедворец и актер, которые способны принимать одну-единственную позу, как бы прекрасна, как интересна она ни была, - лишь жалкие паяцы? |
| LE PREMIER. Mon dessein n'est pas de calomnier une profession que j'aime et que j'estime ; je parle de celle du comédien. Je serais désolé que mes observations, mal interprétées, attachassent l'ombre du mépris à des hommes d'un talent rare et d'une utilité réelle, aux fléaux du ridicule et du vice, aux prédicateurs les plus éloquents de l'honnêteté et des vertus, à la verge dont l'homme de génie se sert pour châtier les méchants et les fous. Mais tournez les yeux autour de vous, et vous verrez que les personnes d'une gaieté continue n'ont ni de grands défauts, ni de grandes qualités ; que communément les plaisants de profession sont des hommes frivoles, sans aucun principe solide ; et que ceux qui, semblables à certains personnages qui circulent dans nos sociétés, n'ont aucun caractère, excellent à les jouer tous. | Первый. В мои намерения не входит клеветать на профессию, которую я люблю и уважаю; я говорю о профессии актера. Я был бы в отчаянии, если бы мои замечания, будучи неверно истолкованы, навлекли тень презрения на людей редкого таланта, людей действительно полезных, бичующих все смешное и порочное, на красноречивейших проповедников нравственности и добродетели, на розгу, которой гений наказывает злых и безумных. Но взгляните вокруг, и вы увидите, что у людей, которые постоянно веселы, нет ни крупных достоинств, ни крупных недостатков; что обычно профессиональными шутниками бывают люди пустые, без твердых убеждений, и что те, кто, подобно некоторым лицам, встречающимся в нашем обществе, лишены всякого характера, - превосходно играют любой. |
| Un comédien n'a-t-il pas un père, une mère, une femme, des enfants, des frères, des s?urs, des connaissances, des amis, une maîtresse ? S'il était doué de cette exquise sensibilité, qu'on regarde comme la qualité principale de son état, poursuivi comme nous et atteint d'une infinité de peines qui se succèdent, et qui tantôt flétrissent nos âmes, et tantôt les déchirent, combien lui resterait-il de jours à donner à notre amusement ? Très peu. Le gentilhomme de la chambre interposerait vainement sa souveraineté, le comédien serait souvent dans le cas de lui répondre : " Monseigneur, je ne saurais rire aujourd'hui, ou c'est d'autre chose que des soucis d'Agamemnon que je veux pleurer. " Cependant on ne s'aperçoit pas que les chagrins de la vie, aussi fréquents pour eux que pour nous, et beaucoup plus contraires au libre exercice de leurs fonctions, les suspendent souvent. | Разве у актера нет отца, матери, жены, детей, братьев, сестер, знакомых, друзей, любовницы? Если б он был одарен той утонченной чувствительностью, которую считают основным свойством, присущим его званию, то, преследуемый, подобно нам, и настигаемый бесконечными невзгодами, иссушающими, а подчас раздирающими нашу душу, сколько дней он смог бы уделить нашему развлечению? Очень немного. Тщетно отдавал бы свои приказания директор придворного театра, актер нередко имел бы случай ему ответить: "Монсеньор, сегодня я не могу смеяться", или: "У меня и без забот Агамемнона есть над чем поплакать". Однако незаметно, чтобы жизненные горести, столь же обычные для них, как и для нас, но более противоречащие свободному выполнению их обязанностей, мешали бы им слишком часто. |
| Dans le monde, lorsqu'ils ne sont pas bouffons, je les trouve polis, caustiques et froids, fastueux, dissipés, dissipateurs, intéressés, plus frappés de nos ridicules que touchés de nos maux ; d'un esprit assez rassis au spectacle d'un événement fâcheux, ou au récit d'une aventure pathétique ; isolés, vagabonds, à l'ordre des grands ; peu de m?urs, point d'amis, presque aucune de ces liaisons saintes et douces qui nous associent aux peines et aux plaisirs d'un autre qui partage les nôtres. (J'ai souvent vu rire un comédien hors de la scène, je n'ai pas mémoire d'en avoir jamais vu pleurer un.) Cette sensibilité qu'ils s'arrogent et qu'on leur alloue, qu'en font-ils donc ? La laissent-ils sur les planches, quand ils en descendent, pour la reprendre quand ils y remontent ? | В обществе актеры, если только они не шуты, вежливы, язвительны, холодны: они любят роскошь и развлечения, они расточительны и корыстны; их поражают наши смешные черты больше, чем трогают наши несчастья; они довольно безразличны к зрелищу бедствий или к рассказу о трогательном происшествии; они одиноки, бесприютны, находятся в подчинении у сильных мира сего; у них мало нравственных правил, нет друзей, почти ни одной из тех сладостных священных связей, что приобщают нас к невзгодам и отрадам ближнего, который разделяет их с нами. Не раз я видел, как смеется актер вне сцены, но не припомню, чтобы видел хоть одного плачущим. Да что же они делают с этой чувствительностью, на которую притязают сами и которую мы им приписываем? Оставляют ее на подмостках, когда уходят, с тем чтобы, вернувшись туда, снова завладеть ею? |
| Qu'est-ce qui leur chausse le socque ou le cothurne ? Le défaut d'éducation, la misère et le libertinage. Le théâtre est une ressource, jamais un choix. Jamais on ne se fit comédien par goût pour la vertu, par le désir d'être utile dans la société et de servir son pays ou sa famille, par aucun des motifs honnêtes qui pourraient entraîner un esprit droit, un c?ur chaud, une âme sensible vers une aussi belle profession. | Что заставляет их надевать котурны или деревянные башмаки? Недостаток образования, нищета и распущенность. Театр - это прибежище, но отнюдь не выбор по склонности. Никогда не становятся актером из стремления к добродетели, из желания быть полезным обществу, служить своей стране или семье, ни по одному из тех нравственных побуждений, что могли бы привлечь честный ум, горячее сердце, чувствительную душу к такой прекрасной профессии. |
| Moi-même, jeune, je balançai entre la Sorbonne et la Comédie. J'allais, en hiver, par la saison la plus rigoureuse, réciter à haute voix des rôles de Molière et de Corneille dans les allées solitaires du Luxembourg. Quel était mon projet ? d'être applaudi ? Peut-être. De vivre familièrement avec les femmes de théâtre que je trouvais infiniment aimables et que je savais très faciles ? Assurément. Je ne sais ce que je n'aurais pas fait pour plaire à la Gaussin, qui débutait alors et qui était la beauté personnifiée ; à la Dangeville, qui avait tant d'attraits sur la scène. | Я сам смолоду колебался между Сорбонной и Комеди. Зимой, в самые лютые морозы, я отправлялся в пустынные аллеи Люксембургского сада читать вслух роли из Мольера и Корпеля. На что я рассчитывал? На рукоплескания? Может быть. Встречаться запросто с актрисами, которые казались мне весьма соблазнительными и слыли очень доступными? Несомненно. Не знаю, чего бы я не сделал, чтобы понравиться дебютировавшей тогда Госсен, которая была олицетворением красоты; или Данжевиль, столь привлекательной со сцены. |
| On a dit que les comédiens n'avaient aucun caractère, parce qu'en les jouant tous ils perdaient celui que la nature leur avait donné, qu'ils devenaient faux, comme le médecin, le chirurgien et le boucher deviennent durs. Je crois qu'on a pris la cause pour l'effet, et qu'ils ne sont propres à les jouer tous que parce qu'ils n'en ont point. | Говорят, будто актеры лишены характера, потому что, играя все характеры, они утратили свой собственный, данный им природой, что они становятся лживыми, подобно тому как врач, хирург и мясник становятся черствыми. Я думаю, что причину приняли за следствие и что они способны играть любой характер именно потому, что сами вовсе лишены его. |
| LE SECOND. On ne devient point cruel parce qu'on est bourreau ; mais on se fait bourreau, parce qu'on est cruel. | Второй. Не ремесло палача делает его жестоким, а становится палачом тот, кто жесток. |
| LE PREMIER. J'ai beau examiner ces hommes-là. Je n'y vois rien qui les distingue du reste des citoyens, si ce n'est une vanité qu'on pourrait appeler insolence, une jalousie qui remplit de troubles et de haines leur comité. Entre toutes les associations, il n'y en a peut-être aucune où l'intérêt commun de tous et celui du public soient plus constamment et plus évidemment sacrifiés à de misérables petites prétentions. L'envie est encore pire entre eux qu'entre les auteurs ; c'est beaucoup dire, mais cela est vrai. Un poète pardonne plus aisément à un poète le succès d'une pièce, qu'une actrice ne pardonne à une actrice les applaudissements qui la désignent à quelque illustre ou riche débauché. | Первый. Я хорошо изучил этих людей. Я не вижу в них ничего, что отличало бы их от остальных граждан, разве лишь тщеславие, которое можно бы назвать наглостью, и зависть, возбуждающую волнения и ненависть в их среде. Быть может, нет ни одного объединения, где бы общие интересы всех и интересы публики так очевидно и упорно приносились в жертву ничтожным и мелким притязаниям. Их зависть еще отвратительнее, чем зависть писателей; это сильно сказано, но это правда. Поэт легче простит поэту успех его пьесы, чем актриса простит актрисе рукоплескания, которые привлекут к ней какого-нибудь знаменитого или богатого развратника. |
| Vous les voyez grands sur la scène, parce qu'ils ont de l'âme, dites-vous ; moi, je les vois petits et bas dans la société, parce qu'ils n'en ont point : avec les propos et le ton de Camille et du vieil Horace, toujours les m?urs de Frosine et de Sganarelle. Or, pour juger le fond du c?ur, faut-il que je m'en rapporte à des discours d'emprunt, que l'on sait rendre merveilleusement, ou à la nature des actes et à la teneur de la vie ? | На сцене они вам кажутся великими, потому что у них есть душа, говорите вы; в обществе они мне кажутся мелкими и низкими, потому что у них ее нет: речи и тон Камиллы и старого Горация, и при этом - нравы Фрозины и Сганареля. Но для того чтобы судить о самой глубине их сердца, должен ли я обращаться к заимствованным речам, хотя бы и превосходно произнесенным, или же к их действительным поступкам и образу жизни? |
| LE SECOND. Mais jadis Molière, les Quinault, Montménil, mais aujourd'hui Brizard et Caillot qui est également bienvenu chez les grands et chez les petits, à qui vous confieriez sans crainte votre secret et votre bourse, et avec lequel vous croiriez l'honneur de votre femme et l'innocence de votre fille beaucoup plus en sûreté qu'avec tel grand seigneur de la cour ou tel respectable ministre de nos autels... | Второй. Но некогда Мольер, Кино, Монмениль, а теперь Бризар и Кайо - желанный гость и у великих и у малых, которому вы безбоязненно доверите и вашу тайну и кошелек, который оградит честь вашей жены и невинность дочери скорей, чем любой придворный вельможа или всеми уважаемый священнослужитель... |
| LE PREMIER. L'éloge n'est pas exagéré : ce qui me fâche, c'est de ne pas entendre citer un plus grand nombre de comédiens qui l'aient mérité ou qui le méritent. Ce qui me fâche, c'est qu'entre ces propriétaires par état, d'une qualité, la source précieuse et féconde de tant d'autres, un comédien galant homme, une actrice honnête femme soient des phénomènes si rares. | Первый. Похвала не преувеличена: меня огорчает то, что не много можно назвать актеров, которые ее заслуживали или заслуживают. Меня огорчает, что среди людей, по самому своему званию обладающих тем достоинством, которое является драгоценным и плодоносным источником многих других, актер - порядочный человек и актриса - честная женщина - такое редкое явление. |
| Concluons de là qu'il est faux qu'ils en aient le privilège spécial, et que la sensibilité qui les dominerait dans le monde comme sur la scène, s'ils en étaient doués, n'est ni la base de leur caractère ni la raison de leurs succès ; qu'elle ne leur appartient ni plus ni moins qu'à telle ou telle condition de la société, et que si l'on voit si peu de grands comédiens, c'est que les parents ne destinent point leurs enfants au théâtre ; c'est qu'on ne s'y prépare point par une éducation commencée dans la jeunesse ; c'est qu'une troupe de comédiens n'est point, comme elle devrait l'être chez un peuple où l'on attacherait à la fonction de parler aux hommes rassemblés pour être instruits, amusés, corrigés, l'importance, les honneurs, les récompenses qu'elle mérite, une corporation formée, comme toutes les autres communautés, de sujets tirés de toutes les familles de la société et conduits sur la scène comme au service, au palais, à l'église, par choix ou par goût et du consentement de leurs tuteurs naturels. | Сделаем отсюда вывод, что у них нет на то особых привилегий и что чувствительность, которая должна бы руководить ими в обществе так же, как на сцене, будь они одарены ею, не является ни основой их характера, ни причиной их успехов; что она присуща им не больше и не меньше, чем людям любого другого общественного положения и что если мы видим так мало великих актеров, то это происходит оттого, что родители отнюдь не прочат своих детей на сцену; оттого, что к ней не готовятся обучением, начатым смолоду; оттого, что у нас актерская труппа не является корпорацией, образованной подобно другим объединениям из представителей всех слоев общества, идущих на сцену, как идут на военную службу, на судебные или церковные должности, по выбору или по призванию, с согласия своих естественных опекунов, хотя именно так оно и должно быть у народа, воздающего должные почести и награды тем, чье назначение говорить перед людьми, собравшимися, дабы поучаться, развлекаться и исправляться. |
| LE SECOND. L'avilissement des comédiens modernes est, ce me semble, un malheureux héritage que leur ont laissé les comédiens anciens. | Второй. Унизительное положение нынешних актеров есть, как мне кажется, несчастное наследие, оставленное им актерами прежних времен. |
| LE PREMIER. Je le crois. | Первый. Пожалуй. |
| LE SECOND. Si le spectacle naissait aujourd'hui qu'on a des idées plus justes des choses, peut-être que... Mais vous ne m'écoutez pas. &Аgrave; quoi rêvez-vous ? | Второй. Если бы театр нарождался теперь, когда сложились более правильные представления, может быть... Но вы не слушаете меня. О чем вы задумались? |
| LE PREMIER. Je suis ma première idée, et je pense à l'influence du spectacle sur le bon goût et sur les m?urs, si les comédiens étaient gens de bien et si leur profession était honorée. Où est le poète qui osât proposer à des hommes bien nés de répéter publiquement des discours plats ou grossiers ; à des femmes à peu près sages comme les nôtres, de débiter effrontément devant une multitude d'auditeurs des propos qu'elles rougiraient d'entendre dans le secret de leurs foyers ? Bientôt nos auteurs dramatiques atteindraient à une pureté, une délicatesse, une élégance dont ils sont plus loin encore qu'ils ne le soupçonnent. Or, doutez-vous que l'esprit national ne s'en ressentit ? | Первый. Я продолжаю мою первую мысль и думаю о том влиянии, какое оказал бы театр на вкус и нравы, если бы актеры были достойными людьми, а их профессия почиталась. Где тот автор, который осмелился бы предложить добропорядочным мужчинам произносить публично грубые или плоские речи, а женщинам, почти столь же добродетельным, как наши жены, - бесстыдно выкладывать перед толпой слушателей слова, от которых они покраснели бы, услыхав их у себя дома? Вскоре наши драматические поэты достигли бы чистоты, тонкости и изящества, от которых они еще дальше, чем сами предполагают. Неужели вы сомневаетесь в том, что это отозвалось бы и нa национальном духе? |
| LE SECOND. On pourrait vous objecter peut-être que les pièces, tant anciennes que modernes, que vos comédiens honnêtes excluraient de leur répertoire, sont précisément celles que nous jouons en société. | Второй. Можно бы возразить вам, что именно те пьесы, как древние, так и современные, которые ваши достойные актеры исключили бы из своего репертуара, мы играем в обществе на любительских спектаклях. |
| LE PREMIER. Et qu'importe que nos citoyens se rabaissent à la condition des plus vils histrions ? en serait-il moins utile, en serait-il moins à souhaiter que nos comédiens s'élevassent à la condition des plus honnêtes citoyens ? | Первый. Вольно же нашим гражданам опускаться до положения презренных комедиантов! Разве от этого станет менее желательно, менее полезно, чтобы наши актеры возвысились до положения достойнейших граждан? |
| LE SECOND. La métamorphose n'est pas aisée. | Второй. Превращение не из легких. |
| LE PREMIER. Lorsque je donnai le Père de Famille, le magistrat de la police m'exhorta à suivre ce genre. | Первый. Когда я ставил "Отца семейства", один полицейский чиновник уговаривал меня продолжать писать в этом жанре. |
| LE SECOND. Pourquoi ne le fîtes-vous pas ? | Второй. Почему же вы этого не сделали? |
| LE PREMIER. C'est que n'ayant pas obtenu le succès que je m'en étais promis, et ne me flattant pas de faire beaucoup mieux, je me dégoûtai d'une carrière pour laquelle je ne me crus pas assez de talent. | Первый. Потому что, не достигнув ожидаемого успеха и не надеясь создать что-нибудь лучшее, я отвернулся от поприща, для которого считаю себя недостаточно талантливым. |
| LE SECOND. Et pourquoi cette pièce qui remplit aujourd'hui la salle de spectateurs avant quatre heures et demie, et que les comédiens affichent toutes les fois qu'ils ont besoin d'un millier d'écus, fut-elle si tièdement accueillie dans le commencement ? | Второй. Но почему же пьеса эта, которая собирает теперь полный зрительный зал еще до половины пятого, пьеса, которую актеры объявляют всякий раз, когда нуждаются в лишней тысяче экю, была так холодно принята вначале? |
| LE PREMIER. Quelques-uns disaient que nos m?urs étaient trop factices pour s'accommoder d'un genre aussi simple, trop corrompues pour goûter un genre aussi sage. | Первый. Кое-кто говорил, что нравы наши были слишком далеки от природы, чтоб воспринять жанр столь безыскусственный; слишком развращены, чтобы оценить жанр столь добродетельный. |
| LE SECOND. Cela n'était pas sans vraisemblance. | Второй. Это не лишено правдоподобия. |
| LE PREMIER. Mais l'expérience a bien démontré que cela n'était pas vrai, car nous ne sommes pas devenus meilleurs. D'ailleurs le vrai, l'honnête a tant d'ascendant sur nous, que si l'ouvrage d'un poète a ces deux caractères et que l'auteur ait du génie, son succès n'en sera que plus assuré. C'est surtout lorsque tout est faux qu'on aime le vrai, c'est surtout lorsque tout est corrompu que le spectacle est le plus épuré. Le citoyen qui se présente à l'entrée de la Comédie y laisse tous ses vices pour ne les reprendre qu'en sortant. Là il est juste, impartial, bon père, bon ami, ami de la vertu ; et j'ai vu souvent à côté de moi des méchants profondément indignés contre des actions qu'ils n'auraient pas manqué de commettre s'ils s'étaient trouvés dans les mêmes circonstances où le poète avait placé le personnage qu'ils abhorraient. Si je ne réussis pas d'abord, c'est que le genre était étranger aux spectateurs et aux acteurs ; c'est qu'il y avait un préjugé établi et qui subsiste encore contre ce qu'on appelle la comédie larmoyante ; c'est que j'avais une nuée d'ennemis à la cour, à la ville, parmi les magistrats, parmi les gens d'église, parmi les hommes de lettres. | Первый. Но опыт доказал, что это неверно, ибо не стали же мы лучше. Кроме того, истинное и нравственное имеют над нами такую власть, что если произведение поэта отмечено такими чертами и сам он талантлив, успех ему всегда обеспечен. Когда в жизни все лживо, тогда особенно начинают любить истину, когда все растленно, тогда особенно спектакль должен быть чистым. Гражданин оставляет все свои пороки у входа в Комеди, с тем чтобы обрести их снова, лишь выйдя оттуда. В театре он справедлив, беспристрастен, хороший отец, хороший друг, сторонник добродетели, и мне часто приходилось видеть рядом с собой злодеев, искренне возмущавшихся поступком, который не преминули бы совершить сами, попади они в условия, созданные автором для героя, столь мерзкого им. Вначале я не имел успеха, потому что жанр моей пьесы был чужд зрителям и актерам, потому что сложилось предубеждение, существующее и сейчас, против так называемой слезливой комедии; потому что у меня были тучи врагов при дворе, в городе, среди чиновников, среди духовенства, среди литераторов. |
| LE SECOND. Et comment aviez-vous encouru tant de haines ? | Второй. Чем же вызвали вы такую ненависть? |
| LE PREMIER. Ma foi, je n'en sais rien, car je n'ai jamais fait de satire ni contre les grands ni contre les petits, et je n'ai croisé personne sur le chemin de la fortune et des honneurs. Il est vrai que j'étais du nombre de ceux qu'on appelle philosophes, qu'on regardait alors comme des citoyens dangereux, et contre lesquels le ministère avait lâché deux ou trois scélérats subalternes, sans vertu, sans lumières, et qui pis est sans talent. Mais laissons cela. | Первый. Право, не знаю, ибо я никогда не писал сатир ни против великих, ни против малых и никому не становился поперек пути к богатству и почестям. Правда, я принадлежу к числу тех, кого называют философами, кого считали в то время опасными гражданами, на кого министерство спустило двух-трех мерзавцев, лишенных чести, образования и, что хуже всего, таланта. Но оставим это. |
| LE SECOND. Sans compter que ces philosophes avaient rendu la tâche des poètes et des littérateurs en général plus difficile. Il ne s'agissait plus, pour s'illustrer, de savoir tourner un madrigal ou un couplet ordurier.] | Второй. Не говоря уже о том, что философы эти сделали более трудной задачу поэтов и вообще литераторов. Раньше, чтобы прославиться, достаточно было состряпать мадригал или грязный стишок. |
| LE PREMIER. Cela se peut. Un jeune dissolu, au lieu de se rendre avec assiduité dans l'atelier du peintre, du sculpteur, de l'artiste qui l'a adopté, a perdu les années les plus précieuses de sa vie, et il est resté à vingt ans sans ressources et sans talent. Que voulez-vous qu'il devienne ? Soldat ou comédien. Le voilà donc enrôlé dans une troupe de campagne. Il rôde jusqu'à ce qu'il puisse se promettre un début dans la capitale. Une malheureuse créature a croupi dans la fange de la débauche ; lasse de l'état le plus abject, celui de basse courtisane, elle apprend par c?ur quelques rôles, elle se rend un matin chez la Clairon, comme l'esclave ancien chez l'édile ou le prêteur. Celle-ci la prend par la main, lui fait faire une pirouette, la touche de sa baguette, et lui dit : " Va faire rire ou pleurer les badauds. " | Первый. Возможно. Молодой повеса, вместо того чтоб усидчиво работать в мастерской живописца, скульптора, художника, который его принял к себе, растратил зря свои лучшие годы и в двадцать лет остался без средств и без таланта. Кем прикажете ему быть? Солдатом или актером! И вот он нанимается в бродячую труппу. Он странствует, пока не почувствует себя в силах дебютировать в столице. Какая-нибудь несчастная погибает в грязи разврата; устав от гнуснейшего занятия, от жизни презренной распутницы, она разучит несколько ролей и отправится к Клерон, как древняя рабыня к эдилу или претору. Та возьмет ее за руку, заставит сделать пируэт, коснется ее своей палочкой и скажет: "Иди, вызывай смех или слезы у зевак". |
| Ils sont excommuniés. Ce public qui ne peut s'en passer les méprise. Ce sont des esclaves sans cesse sous la verge d'un autre esclave. Croyez-vous que les marques d'un avilissement aussi continu puissent rester sans effet, et que, sous le fardeau de l'ignominie, une âme soit assez ferme pour se tenir à la hauteur de Corneille ? | Актеры отлучены от церкви. Та же публика, которая без них не может обойтись, презирает их. Это рабы, над которыми вечно занесена плеть другого раба. Не думаете ли вы, что печать такого унижения может пройти безнаказанно, а отягченная позором душа будет достаточно тверда, чтобы удержаться на высоте Корнеля? |
| Ce despotisme que l'on exerce sur eux, ils l'exercent sur les auteurs, et je ne sais quel est le plus vil ou du comédien insolent ou de l'auteur qui le souffre. | С авторами они так же деспотичны, как общество с ними, и я не знаю, кто подлее - наглый актер или автор, который терпит его наглость. |
| LE SECOND. On veut être joué. | Второй. Каждому хочется поставить свою пьесу. |
| LE PREMIER. A quelque condition que ce soit. Ils sont tous las de leur métier. Donnez votre argent à la porte, et ils se lasseront de votre présence et de vos applaudissements. Suffisamment rentés par les petites loges, ils ont été sur le point de décider ou que l'auteur renoncerait à son honoraire, ou que sa pièce ne serait pas acceptée. | Первый. На любых условиях. Актерам надоело их ремесло. Заплатите лишь деньги за вход, и им не нужны будут ни ваше присутствие, ни ваши рукоплескания. Достаточно обеспеченные доходом от маленьких лож, они готовы были потребовать, чтобы автор отказался от гонорара, под угрозой, что пьеса его будет отвергнута. |
| LE SECOND. Mais ce projet n'allait à rien moins qu'à éteindre le genre dramatique. | Второй. Но подобное требование не привело бы ни к чему иному, как к угасанию драматического жанра. |
| LE PREMIER. Qu'est-ce que cela leur fait ? | Первый. А им-то какое дело? |
| LE SECOND. Je pense qu'il vous reste peu de chose à dire. | Второй. Я думаю, вам немного осталось сказать. |
| LE PREMIER. Vous vous trompez. Il faut que je vous prenne par la main et que je vous introduise chez la Clairon, cette incomparable magicienne. | Первый. Ошибаетесь. Мне бы нужно взять вас за руку и свести к Клерон, этой несравненной волшебнице. |
| LE SECOND. Celle-là du moins était fière de son état. | Второй. Она-то по крайней мере гордилась своим званием. |
| LE PREMIER. Comme le seront toutes celles qui ont excellé. Le théâtre n'est méprisé que par ceux d'entre les acteurs que les sifflets en ont chassés. Il faut que je vous montre la Clairon dans les transports réels de sa colère. Si par hasard elle y conservait son maintien, ses accents, son action théâtrale avec tout son apprêt, avec toute son emphase, ne porteriez-vous pas vos mains sur vos côtés, et pourriez-vous contenir vos éclats ? Que m'apprenez-vous donc alors ? Ne prononcez-vous pas nettement que la sensibilité vraie et la sensibilité jouée sont deux choses fort différentes ? Vous riez de ce que vous auriez admiré au théâtre ? et pourquoi cela, s'il vous plaît ? C'est que la colère réelle de la Clairon ressemble à de la colère simulée, et que vous avez le discernement juste du masque de cette passion et de sa personne. | Первый. Подобно всем, кто достиг успеха. Лишь актеры, изгнанные из театра свистками, презирают его. Я хотел бы показать вам Клерон в припадке ее неподдельного гнева. Сохрани она случайно при этом свою осанку, интонацию, театральные жесты со всей их искусственностью и напыщенностью, - не схватились ли бы вы за бока, могли бы вы удержаться от хохота? И что бы вы тем самым доказали? Не признали бы вы, что чувствительность настоящая и чувствительность театральная - вещи совершенно различные? Вы смеетесь над тем, что на театре вас восхитило бы? Но почему же, скажите? Потому что подлинный гнев Клерон походит на притворный гнев, и вы легко различаете, где маска этой страсти, а где сама страсть. |
| Les images des passions au théâtre n'en sont donc pas les vraies images, ce n'en sont donc que des portraits outrés, que de grandes caricatures assujetties à des règles de convention. Or, interrogez-vous, demandez-vous à vous-même quel artiste se renfermera le plus strictement dans ces règles données ? Quel est le comédien qui saisira le mieux cette bouffissure prescrite, ou de l'homme dominé par son propre caractère, ou de l'homme né sans caractère, ou de l'homme qui s'en dépouille pour se revêtir d'un autre plus grand, plus noble, plus violent, plus élevé ? On est soi de nature ; on est un autre d'imitation ; le c?ur qu'on se suppose n'est pas le c?ur qu'on a. Qu'est-ce donc que le vrai talent ? | Образы страстей на театре не являются правдивыми образами - это лишь преувеличенные портреты, огромные карикатуры, подчиненные известным правилам и условностям. Спросите-ка сами себя, поставьте себе вопрос, какой артист наиболее строго ограничит себя этими заранее данными правилами? Какой актер лучше овладеет этой предуказанной высокопарной манерой - тот ли, кто подвластен собственному характеру, тот, кто вообще лишен его, или тот, кто освобождается от него, чтобы принять другой - более величественный, благородный, могучий и возвышенный? Самим собой человек бывает от природы, другим его делает подражание; сердце, которое себе придумываешь, не похоже на сердце, которое имеешь в действительности. В чем же состоит истинный талант? |
| Celui de bien connaître les symptômes extérieurs de l'âme d'emprunt, de s'adresser à la sensation de ceux qui nous entendent, qui nous voient, et de les tromper par l'imitation de ces symptômes, par une imitation qui agrandisse tout dans leurs têtes et qui devienne la règle de leur jugement ; car il est impossible d'apprécier autrement ce qui se passe au-dedans de nous. Et que nous importe en effet qu'ils sentent ou qu'ils ne sentent pas, pourvu que nous l'ignorions ? | В том, чтобы хорошо изучить внешние проявления чужой души, чтобы обратиться к чувствам тех, кто нас слушает, видит, и обмануть их подражанием, которое преувеличит все в их представлении и определит их суждение; ибо другим способом невозможно оценить происходящее внутри нас. И что нам до того, чувствует актер или не чувствует, раз мы все равно этого не знаем. |
| Celui donc qui connaît le mieux et qui rend le plus parfaitement ces signes extérieurs d'après le modèle idéal le mieux conçu est le plus grand comédien. | Величайший актер - тот, кто глубже изучил и с наибольшим совершенством изображает внешние признаки наиболее высоко задуманного идеального образа. |
| LE SECOND. Celui qui laisse le moins à imaginer au grand comédien est le plus grand des poètes. | Второй. А величайший драматический поэт - тот, кто как можно меньше оставляет воображению великого актера. |
| LE PREMIER. J'allais le dire. Lorsque, par une longue habitude du théâtre, on garde dans la société l'emphase théâtrale et qu'on y promène Brutus, Cinna, Mithridate, Cornélie, Mérope, Pompée, savez-vous ce qu'on fait ? On accouple à une âme petite ou grande, de la mesure précise que Nature l'a donnée, les signes extérieurs d'une âme exagérée et gigantesque qu'on n'a pas ; et de là naît le ridicule. | Первый. Я только что хотел это сказать. Знаете ли, что делает актер, когда, вследствие долгой привычки к сцене, он и в обществе сохраняет театральную напыщенность и выступает как Брут, Цинна, Митридат или Корнелия, Меропа, Помпея? Он наделяет свою душу, великую или мелкую, которую точно отмерила ему природа, внешними признаками чужой ему, непомерно гигантской души; вот почему это смешно. |
| LE SECOND. La cruelle satire que vous faites là, innocemment ou malignement, des acteurs et des auteurs ! | Второй. Невольно или со злым умыслом, но вы создали жестокую сатиру на актеров и авторов! |
| LE PREMIER. Comment cela ? | Первый. Как так? |
| LE SECOND. Il est, je crois, permis à tout le monde d'avoir une âme forte et grande ; il est, je crois, permis d'avoir le maintien, le propos et l'action de son âme, et je crois que l'image de la véritable grandeur ne peut jamais être ridicule. | Второй. Я думаю, каждому дозволено обладать сильной, большой душой, я думаю, дозволена и соответствующая этой душе осанка, речь и поступки, и думаю, что образ истинного величия никогда не может быть смешон. |
| LE PREMIER. Que s'ensuit-il de là ? | Первый. Что ж из того? |
| LE SECOND. Ah, traître ! vous n'osez le dire, et il faudra que j'encoure l'indignation générale pour vous. C'est que la vraie tragédie est encore à trouver, et qu'avec leurs défauts les anciens en étaient peut-être plus voisins que nous. | Второй. А, предатель! Вы не смеете сказать это, и я за вас должен принять на себя всеобщее негодование. Да то, что истинной трагедии пока еще нет и что древние, несмотря на все их недостатки, были к ней, может быть, ближе, чем мы. |
| LE PREMIER. Il est vrai que je suis enchanté d'entendre Philoctète dire si simplement et si fortement à Néoptolème, qui lui rend les flèches d'Hercule qu'il lui avait volées à l'instigation d'Ulysse : " Vois quelle action tu avais commise : sans t'en apercevoir, tu condamnais un malheureux à périr de douleur et de faim. | Первый. Да, это верно, меня восхищают простые сильные слова Филоктета, обращенные к Неоптолему, когда тот отдает ему стрелы Геркулеса, украденные им по наущению Улисса: "Вот видишь, что ты совершил: сам того не зная, ты обрек несчастного на гибель от горя и голода. |
| Ton vol est le crime d'un autre, ton repentir est à toi. Non, jamais tu n'aurais pensé à commettre une pareille indignité si tu avais été seul. Conçois donc, mon enfant, combien il importe à ton âge de ne fréquenter que d'honnêtes gens. Voilà ce que tu avais à gagner dans la société d'un scélérat. Et pourquoi t'associer aussi à un homme de ce caractère ? Etait-ce là celui que ton père aurait choisi pour son compagnon et pour son ami ? Ce digne père qui ne se laissa jamais approcher que des plus distingués personnages de l'armée, que te dirait-il, s'il te voyait avec un Ulysse ?... " Y a-t-il dans ce discours autre chose que ce que vous adresseriez à mon fils, que ce que je dirais au vôtre ? | Кража твоя - преступление другого, но расквитаться должен ты. Нет, никогда бы ты не задумал совершить такую низость, если бы ты был один! Пойми же, дитя мое, как важно в твоем возрасте знаться лишь с честными людьми. Вот до чего дошел ты в обществе презренного злодея! К чему тебе общение с подобным человеком? Неужели твой отец избрал бы его своим товарищем и другом? Этот почтенный отец, который приближал к себе лишь достойнейших воинов, что бы он сказал, если б увидел тебя вместе с Улиссом?.." Не с такой ли речью вы обратились бы к моему сыну, не то же сказал бы я вашему? |
| LE SECOND. Non. | Второй. Да. |
| LE PREMIER. Cependant cela est beau. | Первый. Однако это прекрасно. |
| LE SECOND. Assurément. | Второй. Несомненно. |
| LE PREMIER. Et le ton de ce discours prononcé sur la scène différerait-il du ton dont on le prononcerait dans la société ? | Первый. И разве на сцене эту речь нужно произносить другим тоном, чем в обществе? |
| LE SECOND. Je ne le crois pas. | Второй. Не думаю. |
| LE PREMIER. Et ce ton dans la société, y serait-il ridicule ? | Первый. Разве в обществе этот тон был бы смешон? |
| LE SECOND. Nullement. | Второй. Нисколько. |
| LE PREMIER. Plus les actions sont fortes et les propos simples, plus j'admire. Je crains bien que nous n'ayons pris cent ans de suite la rodomontade de Madrid pour l'héroisme de Rome, et brouillé le ton de la muse tragique avec le langage de la muse épique. | Первый. Чем действия сильнее, а речи проще, тем больше я восхищаюсь. Я боюсь, не принимали ли мы сто лет кряду бахвальство Мадрида за героизм Рима и не спутали ли тон трагической музы с речью музы эпической. |
| LE SECOND. Notre vers alexandrin est trop nombreux et trop noble pour le dialogue. | Второй. Для диалога наш александрийский стих слишком благороден и многословен. |
| LE PREMIER. Et notre vers de dix syllabes est trop futile et trop léger. Quoi qu'il en soit, je désirerais que vous n'allassiez à la représentation de quelqu'une des pièces romaines de Corneille qu'au sortir de la lecture des lettres de Cicéron à Atticus. Combien je trouve nos auteurs dramatiques ampoulés ! Combien leurs déclamations me sont dégoûtantes, lorsque je me rappelle la simplicité et le nerf du discours de Régulus dissuadant le Sénat et le peuple romain de l'échange des captifs ! C'est ainsi qu'il s'exprime dans une ode, poème qui comporte bien plus de chaleur, de verve et d'exagération qu'un monologue tragique ; il dit : " J'ai vu nos enseignes suspendues dans les temples de Carthage. J'ai vu le soldat romain dépouillé de ses armes qui n'avaient pas été teintes d'une goutte de sang. J'ai vu l'oubli de la liberté, et des citoyens les bras retournés en arrière et liés sur leur dos. J'ai vu les portes des villes toutes ouvertes, et les moissons couvrir les champs que nous avions ravagés. Et vous croyez que, rachetés à prix d'argent, ils reviendront plus courageux ? Vous ajoutez une perte à l'ignominie. La vertu, chassée d'une âme qui s'est avilie, n'y revient plus. N'attendez rien de celui qui a pu mourir, et qui s'est laissé garrotter. O Carthage, que tu es grande et fière de notre honte !... " Tel fut son discours et telle sa conduite. Il se refuse aux embrassements de sa femme et de ses enfants, il s'en croit indigne comme un vil esclave. Il tient ses regards farouches attachés sur la terre, et dédaigne les pleurs de ses amis, jusqu'à ce qu'il ait amené les sénateurs à un avis qu'il était seul capable de donner, et qu'il lui fût permis de retourner à son exil. | Первый. А наш десятисложный стих слишком пуст и легковесен. Как бы то ни было, советую вам отправляться на представление какой-нибудь римской пьесы Корнеля лишь после чтения писем Цицерона к Аттику. Какими напыщенными кажутся мне наши драматурги! Как отвратительна мне их декламация, когда я вспоминаю простоту и силу речи Регула, отговаривающего сенат и римский народ от обмена пленными! Вот как выражается он в оде, поэме, заключающей больше огня, вдохновения и величия, чем любой трагический монолог; он говорит: "Я видел наши знамена, висящие в храмах Карфагена. Я видел римского солдата, сдавшего оружие, которое он не окрасил ни каплей вражеской крови. Я видел, как предали забвению свободу, и видел граждан со связанными за спиной руками. Я видел открытые настежь городские ворота и хлеба, возросшие на полях, что мы опустошали. И думаете вы, что, выкупленные ценою золота, они вернутся более отважными? К бесчестью вы добавите потерю денег. Добродетель, изгнанная из презренной души, не возвращается никогда. Не ждите ничего от тех, кто мог умереть, но дал сковать себя цепями. О Карфаген, как ты велик, как горд нашим позором!.." Такова была его речь и поступки. Он отвергает объятия жены и детей: он считает, что недостоин их, как подлый раб. Он устремляет в землю суровый взгляд и пренебрегает рыданиями друзей, пока не добивается от сенаторов решения, которое мог подсказать им лишь он один, и не получает позволения вернуться обратно в плен. |
| LE SECOND. Cela est simple et beau, mais le moment où le héros se montre, c'est le suivant. | Второй. Это прекрасно и просто. Но героем он становится лишь в следующий момент. |
| LE PREMIER. Vous avez raison. | Первый. Вы правы. |
| LE SECOND. Il n'ignorait pas le supplice qu'un ennemi féroce lui préparait. Cependant il reprend sa sérénité, il se dégage de ses proches qui cherchaient à différer son retour, avec la même liberté dont il se dégageait auparavant de la foule de ses clients pour aller se délasser de la fatigue des affaires dans ses champs de Vénafre ou sa campagne de Tarente. | Второй. Он знал о казни, уготованной ему жестоким врагом. Однако он снова спокоен, он отстраняет близких, стремящихся отсрочить его отъезд, с той же легкостью, с какой некогда отделывался от толпы клиентов, дабы предаться отдыху от трудов в полях Венафра или в деревне Тарента. |
| LE PREMIER. Fort bien. &Аgrave; présent mettez la main sur la conscience, et dites-moi s'il y a dans nos poètes beaucoup d'endroits du ton propre à une vertu aussi haute, aussi familière, et ce que vous paraîtraient dans cette bouche, ou nos tendres jérémiades, ou la plupart de nos fanfaronnades à la Corneille. | Первый. Очень хорошо. Теперь скажите положа руку на сердце, много ли найдется строк у наших поэтов, близких по тону к добродетели столь возвышенной и простой, и как прозвучали бы в этих устах наши нежные жалобы или большинство наших фанфаронад в духе Корнеля. |
| Combien de choses que je n'ose confier qu'à vous ! Je serais lapidé dans les rues si l'on me savait coupable de ce blasphème, et il n'y a aucune sorte de martyre dont j'ambitionne le laurier. | О, эти мысли я могу поверить лишь вам! Меня бы забросали каменьями на улице, если бы заподозрили в таком богохульстве, а я отнюдь не притязаю на лавры мученика. |
| S'il arrive un jour qu'un homme de génie ose donner à ses personnages le ton simple de l'héroisme antique, l'art du comédien sera autrement difficile, car la déclamation cessera d'être une espèce de chant. | Если бы какой-нибудь талантливый автор осмелился однажды наделить свои персонажи простотой античного героизма, искусство актера встретило бы трудности другого рода, ибо декламация тогда уже не была бы своеобразным пением. |
| Au reste, lorsque j'ai prononcé que la sensibilité était la caractéristique de la bonté de l'âme et de la médiocrité du génie, j'ai fait un aveu qui n'est pas trop ordinaire, car si Nature a pétri une âme sensible, c'est la mienne. | Впрочем, когда я провозглашаю чувствительность признаком душевной доброты и посредственных способностей, я делаю не совсем обычное признание, ибо если природа и создала когда-либо чувствительную душу, то именно мою. |
| L'homme sensible est trop abandonné à la merci de son diaphragme pour être un grand roi, un grand politique, un grand magistrat, un homme juste, un profond observateur, et conséquemment un sublime imitateur de la nature, à moins qu'il ne puisse s'oublier et se distraire de lui-même, et qu'à l'aide d'une imagination forte il ne sache se créer, et d'une mémoire tenace tenir son attention fixée sur des fantômes qui lui servent de modèles ; mais alors ce n'est plus lui qui agit, c'est l'esprit d'un autre qui le domine. | Чувствительный человек слишком зависит от собственной диафрагмы, чтобы стать великим королем, великим политиком, великим судьей, справедливым человеком, проницательным наблюдателем, а следовательно, превосходным подражателем природы, если только он не умеет забывать себя, отвлекаться от самого себя, создавать силой своего воображения и удерживать в своей цепкой памяти видения, служившие ему образцами; но тогда действует уже не он, им владеет дух другого существа. |
| Je devrais m'arrêter ici ; mais vous me pardonnerez plus aisément une réflexion déplacée qu'omise. C'est une expérience qu'apparemment vous aurez faite quelquefois, lorsque appelé par un débutant ou par une débutante, chez elle, en petit comité, pour prononcer sur son talent, vous lui aurez accordé de l'âme, de la sensibilité, des entrailles, vous l'aurez accablée d'éloges et l'aurez laissée, en vous séparant d'elle, avec l'espoir du plus grand succès. Cependant qu'arrive-t-il ? Elle paraît, elle est sifflée, et vous vous avouez à vous-même que les sifflets ont raison. D'où cela vient-il ? Est-ce qu'elle a perdu son âme, sa sensibilité, ses entrailles, du matin au soir ? Non ; mais à son rez-de-chaussée vous étiez terre à terre avec elle ; vous l'écoutiez sans égard aux conventions, elle était vis-à-vis de vous, il n'y avait entre l'un et l'autre aucun modèle de comparaison ; vous étiez satisfait de sa voix, de son geste, de son expression, de son maintien ; tout était en proportion avec l'auditoire et l'espace ; rien ne demandait de l'exagération. Sur les planches tout a changé : ici il fallait un autre personnage, puisque tout s'était agrandi. | Здесь я должен бы остановиться. Но вы скорее простите мне неуместное рассуждение, чем умолчание. Вам очевидно знакомы такие случаи: какой-нибудь дебютант или дебютантка приглашают вас к себе, чтобы вы в тесном кругу высказались о ее таланте, - вы находите, что у нее есть душа, чувствительность, внутренний огонь, осыпаете ее похвалами, и она расстается с вами преисполненная надежд на блестящий успех. А между тем, что же происходит? Она выступает, ее освистывают, и вы признаетесь себе самому, что свистки эти заслуженны. Почему это случилось? Разве она утратила за один день душу, чувствительность, теплоту? Нет, но у нее в гостинной вы были с ней на равной ноге, вы слушали ее без оглядки на условности, она стояла напротив вас, и между вами не было никакого образца для сравнения; вам понравились ее голос, жесты, выразительность, манеры; все было в соответствии с размерами аудитории, ничто не требовало преувеличения. На подмостках все изменилось: понадобился другой персонаж, поскольку все вокруг выросло. |
| Sur un théâtre particulier, dans un salon où le spectateur est presque de niveau avec l'acteur, le vrai personnage dramatique vous aurait paru énorme, gigantesque, et au sortir de la représentation vous auriez dit à votre ami confidemment : " Elle ne réussira pas, elle est outrée ; " et son succès au théâtre vous aurait étonné. Encore une fois, que ce soit un bien ou un mal, le comédien ne dit rien, ne fait rien dans la société précisément comme sur la scène ; c'est un autre monde. | На домашней сцене, в салоне, где зритель находится почти на одном уровне с актерами, - подлинно драматический персонаж вам показался бы чрезмерным, гигантским, и после представления вы бы тайком сказали своему другу: "Она провалится, она переигрывает". И вас поразил бы ее успех на театре. Повторяю, хорошо это или дурно, но никогда актер ничего не говорит и не делает в обществе точно так же, как на сцене; это другой мир. |
| Mais un fait décisif qui m'a été raconté par un homme vrai, d'un tour d'esprit original et piquant, l'abbé Galiani, et qui m'a été ensuite confirmé par un autre homme vrai, d'un tour d'esprit aussi original et piquant, M. le marquis de Caraccioli, ambassadeur de Naples à Paris, c'est qu'à Naples, la patrie de l'un et de l'autre, il y a un poète dramatique dont le soin principal n'est pas de composer sa pièce. | Но вот вам убедительный факт, который рассказал мне аббат Галиани - человек правдивый, с острым и оригинальным складом ума, а подтвердил другой правдивый человек, с умом не менее острым и оригинальным - маркиз де Караччоли, неаполитанский посол в Париже. Дело в том, что в Неаполе, на их общей родине, живет некий драматический поэт, для которого написать пьесу - не главная забота. |
| LE SECOND. La vôtre, le Père de Famille, y a singulièrement réussi. | Второй. Ваш "Отец семейства" имел там необычайный успех. |
| LE PREMIER. On en a donné quatre représentations de suite devant le roi, contre l'étiquette de la cour qui prescrit autant de pièces différentes que de jours de spectacle, et le peuple en fut transporté. Mais le souci du poète napolitain est de trouver dans la société des personnages d'âge, de figure, de voix, de caractère propres à remplir ses rôles. On n'ose le refuser, parce qu'il s'agit de l'amusement du souverain. Il exerce ses acteurs pendant six mois, ensemble et séparément. Et quand imaginez-vous que la troupe commence à jouer, à s'entendre, à s'acheminer vers le point de perfection qu'il exige ? C'est lorsque les acteurs sont épuisés de la fatigue de ces répétitions multipliées, ce que nous appelons blasés. De cet instant les progrès sont surprenants, chacun s'identifie avec son personnage ; et c'est à la suite de ce pénible exercice que des représentations commencent et se continuent pendant six autres mois de suite, et que le souverain et ses sujets jouissent du plus grand plaisir qu'on puisse recevoir de l'illusion théâtrale. Et cette illusion, aussi forte, aussi parfaite à la dernière représentation qu'à la première, à votre avis, peut-elle être l'effet de la sensibilité ? | Первый. Его давали четыре раза подряд в присутствии короля, вопреки придворному этикету, требующему, чтобы каждый день шла новая пьеса; публика была в восторге. Итак, неаполитанский автор заботился больше всего о том, чтобы отыскать в обществе людей, подходящих по возрасту, внешности, голосу, характеру к исполнению ролей в его пьесе. Отказаться никто не смеет, ибо речь идет о развлечении монарха. Он полгода работает с актерами, со всеми вместе и поодиночке. И когда же, вы думаете, актеры начинают играть, понимать друг друга, приближаться к совершенству, которого он от них требует? Лишь тогда, когда они уже изнемогают от этих бесчисленных репетиций, что называется - пресыщены ими. С этой минуты успехи становятся поразительными, каждый актер отождествляется со своим героем; и в результате этих томительных упражнений представление идет всю остальную половину года, а король и его подданные испытывают величайшее наслаждение, какое только может дать театральная иллюзия. Как, по-вашему, может ли эта иллюзия - столь же сильная и совершенная на последнем представлении, как и на первом, - быть следствием чувствительности? |
| Au reste, la question que j'approfondis a été autrefois entamée entre un médiocre littérateur, Rémond de Saint-Albine, et un grand comédien, Riccoboni. Le littérateur plaidait la cause de la sensibilité, le comédien plaidait la mienne. C'est une anecdote que j'ignorais et que je viens d'apprendre. J'ai dit, vous m'avez entendu, et je vous demande à présent ce que vous en pensez. | Впрочем, обсуждаемый мною вопрос был как-то затронут в споре между незначительным литератором Ремоном Сент-Альбином и великим актером Риккобони. Литератор выступал в пользу чувствительности, Риккобони - придерживался моего мнения. Этот случай был мне неизвестен, я узнал его совсем недавно. Я все высказал, вы меня выслушали, и теперь я вас спрашиваю, что же вы об этом думаете? |
| LE SECOND. Je pense que ce petit homme arrogant, décidé, sec et dur, en qui il faudrait reconnaître une dose honnête de mépris, s'il en avait seulement le quart de ce que la nature prodigue lui a accordé de suffisance, aurait été un peu plus réservé dans son jugement si vous aviez eu, vous, la complaisance de lui exposer vos raisons, lui, la patience de vous écouter ; mais le malheur est qu'il sait tout, et qu'à titre d'homme universel, il se croit dispensé d'écouter. | Второй. Я думаю, что этот заносчивый, решительный, сухой и черствый человек, чье пренебрежение к людям было бы чрезмерным, даже если бы оно равнялось лишь четвертой доле того самомнения, коим одарила его щедрая природа, стал бы немного более сдержан в своих суждениях, если бы вы были так добры и изложили ему свои доводы, а он бы терпеливо их выслушал; но, к несчастью, он знает все и в качестве человека разностороннего считает, что может никого не слушать. |
| LE PREMIER. En revanche, le public le lui rend bien. Connaissez-vous madame Riccoboni ? | Первый. В отместку публика платит ему тем же. Знаете ли вы госпожу Риккобони? |
| LE SECOND. Qui est-ce qui ne connaît pas l'auteur d'un grand nombre d'ouvrages charmants, pleins de génie, d'honnêteté, de délicatesse et de grâce ? | Второй. Кто же не знает автора стольких прелестных произведений, полных таланта, благородства, тонкости и грации? |
| LE PREMIER. Croyez-vous que cette femme fût sensible ? | Первый. На ваш взгляд, эта женщина чувствительна? |
| LE SECOND. Ce n'est pas seulement par ses ouvrages, mais par sa conduite qu'elle l'a prouvé. Il y a dans sa vie un incident qui a pensé la conduire au tombeau. Au bout de vingt ans ses pleurs ne sont pas encore taris, et la source de ses larmes n'est pas encore épuisée. | Второй. Она доказала это не только своими произведениями, но и своим поведением. В жизни ее было событие, которое едва не свело ее в могилу. Прошло уж двадцать лет, а слезы ее все еще льются, и источник их не иссяк. |
| LE PREMIER. Eh bien, cette femme, une des plus sensibles que la nature ait formées, a été une des plus mauvaises actrices qui aient jamais paru sur la scène. Personne ne parle mieux de l'art, personne ne joue plus mal. | Первый. Так вот, эта женщина, одна из самых чувствительных женщин, созданных природой, была одной из самых плохих актрис, выступавших когда-либо на сцене. Никто не судит лучше ее об искусстве, никто не играет хуже. |
| LE SECOND. J'ajouterai qu'elle en convient, et qu'il ne lui est jamais arrivé d'accuser les sifflets d'injustice. | Второй. Прибавлю, что она сама соглашается с этим, и ни разу не случалось ей пожаловаться нa то, что ее освистали несправедливо. |
| LE PREMIER. Et pourquoi, avec la sensibilité exquise, la qualité principale, selon vous, du comédien, la Riccoboni était-elle si mauvaise ? | Первый. Но почему же, обладая такой утонченной чувствительностью - главным, на ваш взгляд, качеством актера, - Риккобони так плохо играла? |
| LE SECOND. C'est qu'apparemment les autres lui manquaient à un point tel que la première n'en pouvait compenser le défaut. | Второй. Очевидно, ей настолько не хватало других качеств актера, что чувствительность не могла возместить их недостаток. |
| LE PREMIER. Mais elle n'est point mal de figure ; elle a de l'esprit ; elle a le maintien décent ; sa voix n'a rien de choquant. Toutes les bonnes qualités qu'on tient de l'éducation, elle les possédait. Elle ne présentait rien de choquant en société. On la voit sans peine, on l'écoute avec le plus grand plaisir. | Первый. Но она недурна собой, умна, хорошо держится, в ее голосе нет неприятных нот. Она обладает всеми достоинствами, которые дает воспитание. В обществе она никого не шокирует. Вы смотрите на нее без досады, слушаете с величайшим удовольствием. |
| LE SECOND. Je n'y entends rien ; tout ce que je sais, c'est que jamais le public n'a pu se réconcilier avec elle, et qu'elle a été vingt ans de suite la victime de sa profession. | Второй. Я не могу этого понять; но я знаю, что публика никогда не могла с ней примириться, и двадцать лет кряду она была жертвой своей профессии. |
| LE PREMIER. Et de sa sensibilité, au-dessus de laquelle elle n'a jamais pu s'élever ; et c'est parce qu'elle est constamment restée elle, que le public l'a constamment dédaignée. | Первый. И своей чувствительности, над которой она никогда не могла подняться. Именно потому, что она постоянно оставалась сама собой, публика постоянно пренебрегала ею... |
| LE SECOND. Et vous, ne connaissez-vous pas Caillot ? | Второй. А знакомы ли вы с Кайо? |
| LE PREMIER. Beaucoup. | Первый. Очень хорошо. |
| LE SECOND. Avez-vous quelquefois causé là-dessus ? | Второй. Не приходилось ли вам беседовать с ним на эту тему? |
| LE PREMIER. Non. | Первый. Нет. |
| LE SECOND. A votre place, je serais curieux de savoir son avis. | Второй. На вашем месте я бы поинтересовался его мнением. |
| LE PREMIER. Je le sais. | Первый. Оно мне известно. |
| LE SECOND. Quel est-il ? | Второй. И что же? |
| LE PREMIER. Le vôtre et celui de votre ami. | Первый. Он вполне согласен с вами и с вашим другом. |
| LE SECOND. Voilà une terrible autorité contre vous. | Второй. Вот страшное свидетельство против вас. |
| LE PREMIER. J'en conviens. | Первый. Пожалуй. |
| LE SECOND. Et comment avez-vous appris le sentiment de Caillot ? | Второй. А каким образом вы узнали взгляды Кайо? |
| LE PREMIER. Par une femme pleine d'esprit et de finesse, la princesse de Ealitzin. Caillot avait joué le Déserteur, il était encore sur le lieu où il venait d'éprouver et elle de partager, à côté de lui, toutes les transes d'un malheureux prêt à perdre sa maîtresse et la vie. Caillot s'approche de sa loge et lui adresse, avec ce visage riant que vous lui connaissez, des propos gais, honnêtes et polis. La princesse, étonnée, lui dit : " Comment ! vous n'êtes pas mort ! Moi, qui n'ai été que spectatrice de vos angoisses, je n'en suis pas encore revenue. - Non, madame, je ne suis pas mort. Je serais trop à plaindre si je mourais si souvent. - Vous ne sentez donc rien ? - Pardonnez-moi... " Et puis les voilà engagés dans une discussion qui finit entre eux comme celle-ci finira entre nous : je resterai dans mon opinion, et vous dans la vôtre. La princesse ne se rappelait point les raisons de Caillot, mais elle avait observé que ce grand imitateur de la nature, au moment de son agonie, lorsqu'on allait l'entraîner au supplice, s'apercevant que la chaise où il aurait à déposer Louise évanouie était mal placée, la rarrangeait en chantant d'une voix moribonde : " Mais Louise ne vient pas, et mon heure s'approche... " Mais vous êtes distrait ; à quoi pensez-vous ? | Первый. От княгини Голицыной, женщины очень умной и тонкой. Кайо играл "Дезертира", он был еще на сцене, где только что пережил, а она разделила, глядя на него, всю силу отчаяния несчастного героя, который должен расстаться с возлюбленной и с жизнью. Кайо подходит к ее ложе и, улыбаясь, - вы знаете его улыбку, - обращается к ней с веселой и учтивой речью. Княгиня в изумлении воскликнула: "Как? Вы живы! Я была лишь зрительницей ваших страданий и то не могу еще очнуться". - "Нет, сударыня, я не умер. Право, я был бы достоин жалости, если бы умирал так часто". - "И вы ничего не чувствуете?" - "Простите..." И тут у них завязался спор, который закончился так же, как закончится наш: я останусь при своем мнении, а вы при своем. Княгиня не запомнила доводов Кайо, но она подметила, что этот великий подражатель природы, в минуты предсмертной тоски в ожидании казни, увидев, что стул, на который ему надо будет опустить лишившуюся чувств Луизу, стоит не на месте, переставил его, говоря нараспев умирающим голосом: "Луизы нет, а час мой близится..." Но вы рассеянны. О чем вы думаете? |
| LE SECOND. Je pense à vous proposer un accommodement : de réserver à la sensibilité naturelle de l'acteur ces moments rares où sa tête se perd, où il ne voit plus le spectateur, où il a oublié qu'il est sur un théâtre, où il s'est oublié lui-même, où il est dans Argos, dans Mycènes, où il est le personnage même qu'il joue ; il pleure. | Второй. Я хочу предложить вам прийти к соглашению: отнесем за счет естественной чувствительности актера те редкие моменты, когда он теряет голову, перестает видеть спектакль, забывает, что он на сцене, забывает самого себя, переносится на Аргос или в Микены, превращается в самого героя, плачет... |
| LE PREMIER. En mesure ? | Первый. Размеренно? |
| LE SECOND. En mesure. Il crie. | Второй. Размеренно. Кричит... |
| LE PREMIER. Juste ? | Первый. В верном тоне? |
| LE SECOND. Juste. S'irrite, s'indigne, se désespère, présente à mes yeux l'image réelle, porte à mon oreille et à mon c?ur l'accent vrai de la passion qui l'agite, au point qu'il m'entraîne, que je m'ignore moi-même, que ce n'est plus ni Brizard, ni Le Kain, mais Agamemnon que je vois, mais Néron que j'entends... etc., d'abandonner à l'art tous les autres instants... Je pense que peut-être alors il en est de la nature comme de l'esclave qui apprend à se mouvoir librement sous la chaîne : l'habitude de la porter lui en dérobe le poids et la contrainte. | Второй. В верном. Сердится, негодует, отчаивается, являет моему взору живой образ, доносит до моего слуха и сердца истинный голос волнующей его страсти, и вот - я увлечен, я не помню себя, я вижу Агамемнона, слышу Нерона, а не Бризара или Лекена... Все остальные моменты в игре актера отдадим искусству. Я думаю, что природа здесь, быть может, подобна рабу, который научился свободно двигаться в оковах и так привык к ним, что не замечает, ни как они тяжелы, ни как они его стесняют. |
| LE PREMIER. Un acteur sensible aura peut-être dans son rôle un ou deux de ces moments d'aliénation qui dissoneront avec le reste d'autant plus fortement qu'ils seront plus beaux. Mais dites-moi, le spectacle alors ne cesse-t-il pas d'être un plaisir et ne devient-il pas un supplice pour vous ? | Первый. У чувствительного актера могут в течение роли случиться два-три момента такого самозабвения, и чем прекраснее они вам покажутся, тем больше будут противоречить всему остальному. Но скажите, не перестанет ли тогда спектакль быть наслаждением и не превратится ли он для вас в пытку? |
| LE SECOND. Oh ! non. | Второй. О нет! |
| LE PREMIER. Et ce pathétique de fiction ne l'emporte-t-il pas sur le spectacle domestique et réel d'une famille éplorée autour de la couche funèbre d'un père chéri ou d'une mère adorée ? | Первый. И не будет ли патетика вымысла волновать вас больше, чем простое и правдивое зрелище плачущей семьи у смертного одра любимого отца или обожаемой матери? |
| LE SECOND. Oh ! non. | Второй. О нет! |
| LE PREMIER. Vous ne vous êtes donc pas, ni le comédien, ni vous, si parfaitement oubliés... | Первый. Значит, ни вы, ни актер не забылись полностью... |
| LE SECOND. Vous m'avez déjà fort embarrassé, et je ne doute pas que vous ne puissiez m'embarrasser encore ; mais je vous ébranlerais, je crois, si vous me permettiez de m'associer un second. Il est quatre heures et demie, on donne Didon ; allons voir mademoiselle Raucourt ; elle vous répondra mieux que moi. | Второй. Вы меня уже изрядно запутали; не сомневаюсь, что вы можете меня запутать еще больше; но я собью вас, если вы разрешите мне взять союзника. Сейчас половина пятого, сегодня дают "Дидону"; посмотрим мадемуазель Рокур. Она ответит вам лучше, чем я. |
| LE PREMIER. Je le souhaite, mais je ne l'espère pas. Pensez-vous qu'elle fasse ce que ni la Le Couvreur, ni la Duclos, ni la de Seine, ni la Balincourt, ni la Clairon, ni la Dumesnil n'ont pu faire ? J'ose vous assurer que, si notre jeune débutante est encore loin de la perfection, c'est qu'elle est trop novice pour ne point sentir, et je vous prédis que, si elle continue de sentir, de rester elle et de préférer l'instinct borné de la nature à l'étude illimitée de l'art, elle ne s'élèvera jamais à la hauteur des actrices que je vous ai nommées. Elle aura de beaux moments, mais elle ne sera pas belle. Il en sera d'elle comme de la Gaussin et de plusieurs autres qui n'ont été toute leur vie maniérées, faibles et monotones, que parce qu'elles n'ont jamais pu sortir de l'enceinte étroite où leur sensibilité naturelle les renfermait. Votre dessein est-il toujours de m'opposer mademoiselle Raucourt ? | Первый. Хотелось бы, но не надеюсь на это. Вы думаете, ей удастся то, что не удавалось ни Лекуврер, ни Дюкло, ни де Сен, ни Баленкур, ни Клерон, ни Дюмениль? Смею вас уверить, что если наша юная дебютантка еще далека от совершенства, то происходит это потому, что она новичок и не может ничего не чувствовать; и я предсказываю: если она не перестанет чувствовать, останется сама собой и предпочтет ограниченное природное чутье беспредельному изучению искусства, - никогда не подняться ей на высоту названных мною актрис. У нее встретятся отдельные прекрасные моменты, но она не будет прекрасна. С нею станет то же, что с Госсен и многими другими, которые всю жизнь были манерны, слабы и однообразны лишь потому, что не могли вырваться из узкого круга, куда загнала их природная чувствительность. Вы по-прежнему хотите противопоставить мне мадемуазель Рокур? |
| LE SECOND. Assurément. | Второй. Разумеется. |
| LE PREMIER. Chemin faisant, je vous raconterai un fait qui revient assez au sujet de notre entretien. Je connaissais Pigalle ; j'avais mes entrées chez lui. J'y vais un matin, je frappe ; l'artiste m'ouvre, son ébauchoir à la main ; et, m'arrêtant sur le seuil de son atelier : " Avant que de vous laisser passer, me dit-il, jurez-moi que vous n'aurez pas de peur d'une belle femme toute nue... " Je souris... j'entrai. | Первый. По дороге я расскажу вам случай, довольно близкий к нашей теме. Я знавал Пигаля; был вхож к нему. Однажды утром прихожу, стучу; художник открывает, со стекой в руках, и, остановив меня на пороге мастерской, говорит: "Прежде чем я впущу вас, поклянитесь, что не испугаетесь при виде совершенно обнаженной красавицы..." Я улыбнулся... вошел. |
| Il travaillait alors à son monument du maréchal de Saxe, et une très belle courtisane lui servait de modèle pour la figure de la France. Mais comment croyez-vous qu'elle me parut entre les figures colossales qui l'environnaient ? pauvre, petite, mesquine, une espèce de grenouille ; elle en était écrasée ; et j'aurais pris, sur la parole de l'artiste, cette grenouille pour une belle femme, si je n'avais pas attendu la fin de la séance et si je ne l'avais pas vue terre à terre et le dos tourné à ces figures gigantesques qui la réduisaient à rien. Je vous laisse le soin d'appliquer ce phénomène singulier à la Gaussin, à la Riccoboni et à toutes celles qui n'ont pu s'agrandir sur la scène. | Он работал тогда над памятником маршалу Саксонскому, и для фигуры Франции ему позировала очень красивая куртизанка. Но как, по-вашему, выглядела она среди окружающих ее колоссальных фигур? Жалкой, маленькой, невзрачной, каким-то лягушонком; они раздавили ее. И я счел бы эту лягушку красивой женщиной, лишь поверив на слово художнику, если бы не дождался конца сеанса и не увидел ее сошедшей на землю, в стороне от гигантов, низводивших ее до ничтожества. Попытайтесь приложить это любопытное явление к Госсен, Риккобони, ко всем, кто не смог на сцене стать выше своего роста. |
| Si, par impossible, une actrice avait reçu la sensibilité à un degré comparable à celle que l'art porté à l'extrême peut simuler, le théâtre propose tant de caractères divers à imiter, et un seul rôle principal amène tant de situations opposées, que cette rare pleureuse, incapable de bien jouer deux rôles différents, excellerait à peine dans quelques endroits du même rôle ; ce serait la comédienne la plus inégale, la plus bornée et la plus inepte qu'on pût imaginer. S'il lui arrivait de tenter un élan, sa sensibilité prédominante ne tarderait pas à la ramener à la médiocrité. Elle ressemblerait moins à un vigoureux coursier qui galope qu'à une faible haquenée qui prend le mors aux dents. Son instant d'énergie, passager, brusque, sans gradation, sans préparation, sans unité, vous paraîtrait un accès de folie. | Допустим невозможное, - актриса обладает той степенью чувствительности, какую может изобразить доведенное до совершенства искусство; но театр требует подражания стольким характерам и даже в одной только главной роли есть положения настолько противоречивые, что эта редкостная плакальщица, неспособная сыграть две различные роли, могла бы отличиться лишь в нескольких местах своей единственной роли; трудно вообразить более неровную, ограниченную и неспособную актрису. А попытайся она отдаться вдохновению, все равно эта преобладающая в ней чувствительность вернет ее к посредственности. Она напомнит не мощного коня, несущегося вскачь, а скорей жалкую клячу, закусившую удила. Порыв энергии, мимолетный, внезапный, лишенный постепенных переходов, подготовки, цельности, показался бы вам припадком безумия. |
| La sensibilité étant, en effet, compagne de la douleur et de la faiblesse, dites-moi si une créature douce, faible et sensible est bien propre à concevoir et à rendre le sang-froid de Léontine, les transports jaloux d'Hermione, les fureurs de Camille, la tendresse maternelle de Mérope, le délire et les remords de Phèdre, l'orgueil tyrannique d'Agrippine, la violence de Clytemnestre ? Abandonnez votre éternelle pleureuse à quelques-uns de nos rôles élégiaques, et ne l'en tirez pas. | Чувствительность всегда сопутствует грусти и слабости; скажите же, способно ли создание нежное, слабое и чувствительное понять и изобразить хладнокровие Леонтины, неистовую ревность Гермионы, ярость Камиллы, материнскую нежность Меропы, бред и угрызения совести Федры, тираническую гордость Агриппины, мощь Клитемнестры? Оставьте вашей вечной плакальщице несколько элегических ролей и не тревожьте ее. |
| C'est qu'être sensible est une chose, et sentir est une autre. L'une est une affaire d'âme, l'autre une affaire de jugement. C'est qu'on sent avec force et qu'on ne saurait rendre ; c'est qu'on rend, seul, en société, au coin d'un foyer, en lisant, en jouant, pour quelques auditeurs, et qu'on ne rend rien qui vaille au théâtre ; c'est qu'au théâtre, avec ce qu'on appelle de la sensibilité, de l'âme, des entrailles, on rend bien une ou deux tirades et qu'on manque le reste ; c'est qu'embrasser toute l'étendue d'un grand rôle, y ménager les clairs et les obscurs, les doux et les faibles, se montrer égal dans les endroits tranquilles et dans les endroits agités, être varié dans les détails, harmonieux et un dans l'ensemble, et se former un système soutenu de déclamation qui aille jusqu'à sauver les boutades du poète, c'est l'ouvrage d'une tête froide, d'un profond jugement, d'un goût exquis, d'une étude pénible, d'une longue expérience et d'une ténacité de mémoire peu commune ; c'est que la règle qualis ab incepto processerit et sibi constet, très rigoureuse pour le poète, l'est jusqu'à la minutie pour le comédien ; c'est que celui qui sort de la coulisse sans avoir son jeu présent et son rôle noté éprouvera toute sa vie le rôle d'un débutant, ou que si, doué d'intrépidité, de suffisance et de verve, il compte sur la prestesse de sa tête et l'habitude du métier, cet homme vous en imposera par sa chaleur et son ivresse, et que vous applaudirez à son jeu comme un connaisseur en peinture sourit à une esquisse libertine où tout est indiqué et rien n'est décidé. C'est un de ces prodiges qu'on a vu quelquefois à la foire ou chez Nicolet. Peut-être ces fous-là font-ils bien de rester ce qu'ils sont, des comédiens ébauchés. Plus de travail ne leur donnerait pas ce qui leur manque et pourrait leur ôter ce qu'ils ont. Prenez-les pour ce qu'ils valent, mais ne les mettez pas à côté d'un tableau fini. | Быть чувствительным - это одно, а чувствовать - другое. Первое принадлежит душе, второе - рассудку. Можно чувствовать сильно - и не уметь передать это. Можно хорошо передать чувство, когда бываешь один, или в обществе, или в семейном кругу, когда читаешь или играешь для нескольких слушателей, - и не создать ничего значительного на сцене. Можно на сцене, с помощью так называемой чувствительности, души, теплоты, произнести хорошо одну-две тирады и провалить остальное; но охватить весь объем большой роли, расположить правильно свет и тени, сильное и слабое, играть одинаково удачно в местах спокойных и бурных, быть разнообразным в деталях, гармоничным и единым в целом, выработать строгую систему декламации, способную сгладить даже срывы поэта, - возможно лишь при холодном разуме, глубине суждения, тонком вкусе, упорной работе, долгом опыте и необычайно цепкой памяти. Правило: qualis ab incepto processerit et ibit const etc, строго обязательное для поэта, должно тщательно выполняться актерами, ибо тот, кто выходит из-за кулис, не зная заранее, как будет играть, и не разметив роли, останется на всю жизнь дебютантом; если же актер этот смел, самонадеян, талантлив и рассчитывает на свою сообразительность и профессиональный навык, - он обманет вас своим жаром и опьянением, и вы будете рукоплескать его игре, как ценитель живописи улыбается при виде смелого наброска, где все намечено и ничего не решено. Такого рода чудеса можно увидеть на ярмарке или у Николе. Может быть, такие сумасброды поступают правильно, оставаясь тем, что они есть, - незавершенными актерами. Работа не могла бы возместить то, чего им не хватает, но могла бы лишить того, что они имеют... Расценивайте их так, как они того заслуживают, но не ставьте рядом с законченной картиной. |
| LE SECOND. Il ne me reste plus qu'une question à vous faire. | Второй. Я задам вам последний вопрос. |
| LE PREMIER. Faites. | Первый. Задавайте. |
| LE SECOND. Avez-vous vu jamais une pièce entière parfaitement jouée ? | Второй. Случалось ли вам видеть пьесу, разыгранную в совершенстве от начала до конца? |
| LE PREMIER. Ma foi, je ne m'en souviens pas... Mais attendez... Oui, quelquefois une pièce médiocre, par des acteurs médiocres... | Первый. Право, не помню... Погодите... Да, иногда, посредственную пьесу, с посредственными актерами... |
| Nos deux interlocuteurs allèrent au spectacle, mais n'y trouvant plus de place ils se rabattirent aux Tuileries. Ils se promenèrent quelque temps en silence. Ils semblaient avoir oublié qu'ils étaient ensemble, et chacun s'entretenait avec lui-même comme s'il eût été seul, l'un à haute voix, l'autre à voix si basse qu'on ne l'entendait pas, laissant seulement échapper par intervalles des mots isolés, mais distincts, desquels il était facile de conjecturer qu'il ne se tenait pas pour battu. | Наши собеседники отправились на спектакль, но все места были проданы, и они повернули к Тюильри. Некоторое время они гуляли молча. Казалось, они позабыли, что находятся вместе, и каждый говорил сам с собой, как будто рядом никого не было; первый - вслух, второй - так тихо, что его не было слышно и только по изредка вырывающимся словам, отрывочным, но отчетливым, легко было догадаться, что он не считает себя побежденным. |
| Les idées de l'homme au paradoxe sont les seules dont je puisse rendre compte, et les voici aussi décousues qu'elles doivent le paraître lorsqu'on supprime d'un soliloque les intermédiaires qui servent de liaison. | Я могу передать лишь мысли любителя парадоксов; вот они, беспорядочные, как всякий разговор с самим собой, в котором уничтожены переходы, служащие связью. |
| Il disait : | Он говорил: |
| Qu'on mette à sa place un acteur sensible, et nous verrons comment il s'en tirera. Lui, que fait-il ? Il pose son pied sur la balustrade, rattache sa jarretière, et répond au courtisan qu'il méprise, la tête tournée sur une de ses épaules ; et c'est ainsi qu'un incident qui aurait déconcerté tout autre que ce froid et sublime comédien, subitement adapté à la circonstance, devient un trait de génie. | "Будь на его месте чувствительный актер, посмотрел бы я, как он выпутается. А он что делает? Ставит ногу на балюстраду, завязывает подвязку и небрежно, через плечо отвечает придворному, которого презирает; так случайность, способная привести в замешательство всякого, кроме этого холодного превосходного актера, мгновенно приспособленная к обстоятельствам, превратилась в гениальную деталь". |
| (Il parlait, je crois, de Baron dans la tragédie du Comte d'Essex. Il ajoutait en souriant :) | Он говорил, кажется, о Бароне в трагедии "Граф Эссекс". Улыбаясь, он прибавил: |
| Eh oui, il croira que celle-là sent, lorsque renversée sur le sein de sa confidente et presque moribonde, les yeux tournés vers les troisièmes loges, elle y aperçoit un vieux procureur qui fondait en larmes et dont la douleur grimaçait d'une manière tout à fait burlesque, et dit : " Regarde donc un peu là-haut la bonne figure que voilà... " murmurant dans sa gorge ces paroles comme si elles eussent été la suite d'une plainte inarticulée... &Аgrave; d'autres ! à d'autres ! Si je me rappelle bien ce fait, il est de la Gaussin, dans Zaire. | "О да, он поверит, что и эта актриса что-то чувствует, котда, упав на грудь наперсницы, чуть ли не умирая, она устремляет взор на третий ярус лож, замечает там заливающегося слезами старого прокурора, который выражал свое горе совершенно шутовскими гримасами, и говорит: "Взгляни туда, наверх, ну и рожа..." - пролепетав эти слова так, словно они были продолжением неясной жалобы... Рассказывайте это другим! Если не ошибаюсь, это случилось с Госсен в "Заире". |
| Et ce troisième dont la fin a été si tragique, je l'ai connu, j'ai connu son père, qui m'invitait aussi quelquefois à dire mon mot dans son cornet. (Il n'y a pas de doute qu'il ne soit ici question du sage Montménil.) C'était la candeur et l'honnêteté même. Qu'y avait-il de commun entre son caractère naturel et celui de Tartuffe qu'il jouait supérieurement ? Rien. | И третий, кончивший так трагично... Я знал его, знал и его отца, который не раз просил меня сказать словечко в его слуховую трубку". Здесь несомненно речь шла о мудром Монмениле. "Он был сама честность и прямодушие. Что общего между его природным характером и Тартюфом, которого он так превосходно играл? |
| Où avait-il pris ce torticolis, ce roulement d'yeux si singulier, ce ton radouci et toutes les autres finesses du rôle de l'hypocrite ? Prenez garde à ce que vous allez répondre. Je vous tiens. - Dans une imitation profonde de la nature. - Dans une imitation profonde de la nature ? Et vous verrez que les symptômes extérieurs qui désignent le plus fortement la sensibilité de l'âme ne sont pas autant dans la nature que les symptômes extérieurs de l'hypocrisie ; qu'on ne saurait les y étudier, et qu'un acteur à grand talent trouvera plus de difficultés à saisir et à imiter les uns que les autres ! Et si je soutenais que de toutes les qualités de l'âme la sensibilité est la plus facile à contrefaire, n'y ayant peut-être pas un seul homme assez cruel, assez inhumain pour que le germe n'en existât pas dans son c?ur, pour ne l'avoir jamais éprouvée ; ce qu'on ne saurait assurer de toutes les autres passions, telle que l'avarice, la méfiance ? Est-ce qu'un excellent instrument ?... | Ничего. Откуда у него эта вытянутая шея, эти странные вращающиеся глаза, этот слащавый тон и другие тонкие оттенки образа лицемера? Остерегитесь отвечать сразу. Я поймал вас. - В тщательном подражании природе. - В тщательном подражании природе? И вы увидите, что внешних примет, наиболее ярко показывающих чувствительность души, в природе меньше, чем внешних примет лицемерия, что распознать их в природе нелегко и что талантливому актеру гораздо труднее схватить и изобразить первые приметы, чем вторые! И если я утверждал, что из всех душевных проявлений легче всего воспроизвести чувствительность, то потому лишь, что нет ни одного человека столь жестокого и бездушного, чтобы в его сердце не было ни искры чувствительности, чтобы никогда он не испытывал ее; а можно ли утверждать это о других страстях, например, о скупости, подозрительности? Но разве превосходный инструмент... |
| -Je vous entends ; il y aura toujours, entre celui qui contrefait la sensibilité et celui qui sent, la différence de l'imitation à la chose. - Et tant mieux, tant mieux, vous dis-je. Dans le premier cas, le comédien n'aura pas à se séparer de lui-même, il se portera tout à coup et de plein saut à la hauteur du modèle idéal. - Tout à coup et de plein saut ! - Vous me chicanez sur une expression. Je veux dire que, n'étant jamais ramené au petit modèle qui est en lui, il sera aussi grand, aussi étonnant, aussi parfait imitateur de la sensibilité que de l'avarice, de l'hypocrisie, de la duplicité et de tout autre caractère qui ne sera pas le sien, de toute autre passion qu'il n'aura pas. | - Я понимаю вас. Между тем, кто изображает чувствительность, и тем, кто в самом деле чувствует, всегда будет такая же разница, как между подделкой и настоящей вещью. - И тем лучше, тем лучше, скажу я. В первом случае актеру не нужно отделяться от самого себя, - сразу, одним прыжком он достигнет высоты идеального образа. - Сразу, одним прыжком? - Вы придираетесь к словам. Я хочу сказать, что, никогда не обращаясь к образцу, заключенному в нем самом, он будет столь же великим, поразительным и совершенным имитатором чувствительности, как и скупости, лицемерия, двоедушия и всякого другого характера, ему чуждого, всякой другой страсти, ему не свойственной. |
| La chose que le personnage naturellement sensible me montrera sera petite ; l'imitation de l'autre sera forte ; ou s'il arrivait que leurs copies fussent également fortes, ce que je ne vous accorde pas, mais pas du tout, l'un, parfaitement maître de lui-même et jouant tout à fait d'étude et de jugement, serait tel que l'expérience journalière le montre, plus un que celui qui jouera moitié de nature, moitié d'étude, moitié d'après un modèle, moitié d'après lui-même. Avec quelque habileté que ces deux imitations soient fondues ensemble, un spectateur délicat les discernera plus facilement encore qu'un profond artiste ne démêlera dans une statue la ligne qui séparerait ou deux styles différents, ou le devant exécuté d'après un modèle, et le dos d'après un autre. - Qu'un acteur consommé cesse de jouer de tête, qu'il s'oublie ; que son c?ur s'embarrasse ; que la sensibilité le gagne, qu'il s'y livre. Il nous enivrera. - Peut-être. - Il nous transportera d'admiration. - Cela n'est pas impossible ; mais c'est à condition qu'il ne sortira pas de son système de déclamation et que l'unité ne disparaîtra point, sans quoi vous prononcerez qu'il est devenu fou... Oui, dans cette supposition vous aurez un bon moment, j'en conviens ; mais préférez-vous un beau moment à un beau rôle ? Si c'est votre choix, ce n'est pas le mien. | То, что может показать мне человек, от природы чувствительный, будет мелко; подражание же другого будет сильным; если же созданные ими копии окажутся равной силы, с чем я никак, никак не могу согласиться, то актер, который в совершенстве владеет собой и играет, всегда опираясь на изучение и размышление, будет, как показывает это ежедневный опыт, более цельным, чем тот, кто играет наполовину естественно, наполовину заученно, наполовину - по образцу, наполовину - с самого себя. Как бы искусно ни были слиты эти два вида подражания, требовательный зритель распознает их еще легче, чем глубокий художник заметит в статуе линию, разделяющую либо два разных стиля, либо переднюю часть, выполненную по одной модели, от спины, сделанной по другой. - Пусть совершенный актер перестанет играть рассудочно, пусть он забудется; сердце его смутится, им овладеет чувствительность, пусть он отдастся ей. И он опьянит нас. - Может быть. - Он приведет нас в восхищение. - И это возможно; но при условии, что он не нарушит свою систему декламации и единство исполнения не исчезнет, в противном случае вы скажете, что он сошел с ума... Да, при таких условиях вы получите удачный момент, согласен; но неужели вы предпочитаете прекрасный момент прекрасной роли? Если таков ваш выбор, то уж никак не мой". |
| Ici l'homme au paradoxe se tut. Il se promenait à grands pas sans regarder où il allait ; il eût heurté de droite et de gauche ceux qui venaient à sa rencontre s'ils n'eussent évité le choc. Puis, s'arrêtant tout à coup, et saisissant son antagoniste fortement par le bras, il lui dit d'un ton dogmatique et tranquille : Mon ami, il y a trois modèles, l'homme de la nature, l'homme du poète, l'homme de l'acteur. Celui de la nature est moins grand que celui du poète, et celui-ci moins grand encore que celui du grand comédien, le plus exagéré de tous. Ce dernier monte sur les épaules du précédent, et se renferme dans un grand mannequin d'osier dont il est l'âme ; il meut ce mannequin d'une manière effrayante, même pour le poète qui ne se reconnaît plus, et il nous épouvante, comme vous l'avez fort bien dit, ainsi que les enfants s'épouvantent les uns les autres en tenant leurs petits pourpoints courts élevés au-dessus de leur tête, en s'agitant, et en imitant de leur mieux la voix rauque et lugubre d'un fantôme qu'ils contrefont. | Тут наш любитель парадоксов умолк. Он шел большими шагами, не глядя, куда идет; он расталкивал бы направо и налево всех встречных, если бы те не сторонились. Но вот, внезапно остановившись и схватив за руку своего противника, он сказал спокойно и наставительно: "Друг мой, есть три образца: человек, созданный природой, человек, созданный поэтом, и человек, созданный актером. Тот, кто создан природой, меньше, чем созданный поэтом, второй - меньше, чем созданный великим актером, третий - наиболее преувеличенный из всех. Этот последний взбирается на плечи второго, замыкается в огромном ивовом манекене и становится его душой; приводя этот манекен в движение, он ужасает даже поэта, не узнающего свое детище, он пугает нас, как вы прекрасно сказали, подобно ребятишкам, которые пугают друг друга, размахивая над головой своими камзольчиками и стараясь подделаться под хриплый зловещий голос привидения. |
| Mais, par hasard, n'auriez-vous pas vu des jeux d'enfants qu'on a gravés ? N'y auriez-vous pas vu un marmot qui s'avance sous un masque hideux de vieillard qui le cache de la tête aux pieds ? Sous ce masque, il rit de ses petits camarades que la terreur met en fuite. Ce marmot est le vrai symbole de l'acteur ; ses camarades sont les symboles du spectateur. Si le comédien n'est doué que d'une sensibilité médiocre, et que ce soit là tout son mérite, ne le tiendrez-vous pas pour un homme médiocre ? Prenez-y garde, c'est encore un piège que je vous tends. - Et s'il est doué d'une extrême sensibilité, qu'en arrivera-t-il ? - Ce qu'il en arrivera ? C'est qu'il ne jouera pas du tout, ou qu'il jouera ridiculement. Oui, ridiculement, et la preuve, vous la verrez en moi quand il vous plaira. Que j'aie un récit un peu pathétique a faire, il s'élève je ne sais quel trouble dans mon c?ur dans ma tête ; ma langue s'embarrasse ; ma voix s'altère : mes idées se décomposent, mon discours se suspend ; je balbutie, je m'en aperçois ; les larmes coulent de mes joues, et je me tais. - Mais cela vous réussit. - En société ; au théâtre, je serais hué. - Pourquoi ? - Parce qu'on ne vient pas pour voir des pleurs, mais pour entendre des discours qui en arrachent, parce que cette vérité de nature dissone avec la vérité de convention. | Не случалось ли вам видеть гравюру, на которой изображены игры детей? Не видали ли вы на ней малыша, который движет перед собой страшную театральную маску старика, закрывающую его с головы до ног? Притаившись под маской, он хохочет над маленькими своими приятелями, в страхе пустившимися наутек. Малыш этот - настоящий символ актера; товарищи его - символ зрителей. Если актер одарен лишь посредственной чувствительностью и в этом единственное его достоинство, - разве не сочтете вы его человеком посредственным? Берегитесь, я вам снова готовлю ловушку". - "А если он одарен исключительной чувствительностью, что произойдет тогда?" - "Что тогда произойдет? То, что он совсем не будет играть или игра его будет смехотворной. Да, смехотворной, и доказательством могу служить я сам, если хотите. Когда мне нужно рассказать сколько-нибудь трогательную историю, - невообразимое волнение поднимается в моем сердце, в голове; язык заплетается; голос изменяет мне; мысли рассеиваются, речь становится бессвязной; я бормочу и сам замечаю это; слезы струятся по моим щекам, и я умолкаю". - "Но вам удается произвести впечатление". - "В обществе; в театре меня бы освистали". - "Почему?" - "Да потому, что туда приходят не смотреть на слезы, а слушать речи, которые их исторгают, потому что эта жизненная правда противоречит правде условной. |
| Je m'explique : je veux dire que, ni le système dramatique, ni l'action, ni les discours du poète, ne s'arrangeraient point de ma déclamation étouffée, interrompue, sanglotée. Vous voyez qu'il n'est pas même permis d'imiter la nature, même la belle nature, la vérité de trop près, et qu'il est des limites dans lesquelles il faut se renfermer. - Et ces limites, qui les a posées ? - Le bon sens, qui ne veut pas qu'un talent nuise à un autre talent. Il faut quelquefois que l'acteur se sacrifie au poète. - Mais si la composition du poète s'y prêtait ? - Eh bien ! vous auriez une autre sorte de tragédie tout à fait différente de la vôtre. - Et quel inconvénient à cela ? - Je ne sais pas trop ce que vous y gagneriez ; mais je sais très bien ce que vous y perdriez. | Поясняю: я хочу сказать, что ни драматическая система, ни действие, ни слова поэта никак не вязались бы с моей невнятной, прерываемой рыданиями декламацией. Вы видите, что нельзя слишком точно подражать даже природе, даже прекрасной природе, даже правде, и что есть границы, в которых нужно замкнуться". - "Кто же установил эти границы?" - "Здравый смысл, требующий, чтобы один талант не вредил другому. Иногда нужно, чтобы актер жертвовал собой для автора". - "Но если сочинение автора допускает толкование актера?" - "Что ж, вы получите другую трагедию, ничуть не похожую на вашу". - "Но что же здесь плохого?" - "Не знаю, что вы от этого выиграли бы, но зато отлично знаю, что потеряли бы". |
| Ici l'homme paradoxal s'approcha pour la seconde ou, la troisième fois de son antagoniste, et lui dit : | Тут любитель парадоксов во второй или третий раз подошел к своему противнику и сказал: |
| Le mot est de mauvais goût, mais il est plaisant, mais il est d'une actrice sur le talent de laquelle il n'y a pas deux sentiments. C'est le pendant de la situation et du propos de la Gaussin ; elle est aussi renversée entre Pillot-Pollux ; elle se meurt, du moins je le crois, et elle lui bégaye tout bas : Ah ! Pillot, que tu pues ! Ce trait est d'Arnould faisant Télaire. Et dans ce moment, Arnould est vraiment Télaire ? Non, elle est Arnould, toujours Arnould. Vous ne m'amènerez jamais à louer les degrés intermédiaires d'une qualité qui gâterait tout, si, poussée à l'extrême, le comédien en était dominé. | "Словечко это дурного тона, но оно забавно и принадлежит актрисе, о таланте которой нет двух мнений. Случай этот под стать положению и реплике Госсен: актриса упала на грудь Пийо, играющего Поллукса, она умирает, - по крайней мере, так мне кажется, - и лепечет ему едва слышно: "Ах, Пийо, как от тебя воняет!" Это было с Арну, игравшей Телаиру. И в этот момент Арну действительно была Телаирой? Нет, она оставалась Арну, все той же Арну. Никогда вы не заставите меня похвалить даже частицу того свойства, которое испортит все, если будет доведено до предела и подчинит себе актера. |
| Mais je suppose que le poète eût écrit la scène pour être déclamée au théâtre comme je la réciterais en société ; qui est-ce qui jouerait cette scène ? Personne, non, personne, pas même l'acteur le plus maître de son action ; s'il s'en tirait bien une fois, il la manquerait mille. Le succès tient alors à si peu de chose !... Ce dernier raisonnement vous paraît peu solide ? Eh bien, soit ; mais je n'en conclurai pas moins de piquer un peu nos ampoules, de rabaisser de quelques crans nos échasses, et de laisser les choses à peu près comme elles sont. Pour un poète de génie qui atteindrait à cette prodigieuse vérité de Nature, il s'élèverait une nuée d'insipides et plats imitateurs. Il n'est pas permis, sous peine d'être insipide, maussade, détestable, de descendre d'une ligne au-dessous de la simplicité de Nature. Ne le pensez-vous pas ? | Но предположим, что поэт написал сцену, которую на театре нужно декламировать так, как я прочел бы ее в обществе. Кто же сыграет ее? Никто, да, никто, даже не актер, в совершенстве владеющий собой; если он один раз и справится с ролью, то тысячу раз провалит ее. Ведь успех зависит от таких мелочей!.. Последний довод вам кажется не очень основательным? Что ж, пусть так, но все же я сделал бы вывод: нужно немного умерить выспренность нашей речи, подрубить слегка ходули и оставить все почти таким, как оно есть. Вслед за талантливым автором, который достиг бы чудесной верности природе, поднялась бы туча безвкусных и пошлых подражателей. Нельзя опуститься хоть на волос ниже простоты природы, чтоб не навлечь на себя опасность стать безвкусным, докучливым и отталкивающим. Не думаете ли вы, что это так?" |
| LE SECOND. Je ne pense rien. Je ne vous ai pas entendu. | Второй. Я ничего не думаю. Я вас не слушал. |
| LE PREMIER Quoi ! nous n'avons pas continué de disputer ! | Первый. Как! Разве мы не продолжали спорить? |
| LE SECOND. Non. | Второй. Нет. |
| LE PREMIER. Et que diable faisiez-vous donc ? | Первый. Да что же вы делали? |
| LE SECOND. Je rêvais. | Второй. Размышлял. |
| LE PREMIER. Et que rêviez-vous ? | Первый. О чем же вы размышляли? |
| LE SECOND. Qu'un acteur anglais appelé, je crois, Macklin (j'étais ce jour-là au spectacle), ayant à s'excuser auprès du parterre de la témérité de jouer après Garrick je ne sais quel rôle dans la Macbeth de Shakespeare, disait, entre autres choses, que les impressions qui subjuguaient le comédien et le soumettaient au génie et à l'inspiration du poète lui étaient très nuisibles ; je ne sais plus les raisons qu'il en donnait ; mais elles étaient très fines, et elles furent senties et applaudies. Au reste, si vous en êtes curieux, vous les trouverez dans une lettre insérée dans le Saint James Chronicle, sous le nom de Quinctilien. | Второй. Один английский актер, если не ошибаюсь, по имени Маклин (я был тогда на спектакле), вынужденный просить прощения перед партером за то, что дерзнул играть после Гаррика какую-то роль в "Макбете" Шекспира, сказал, между прочим, что впечатления, которые порабощают актера и подчиняют его таланту и вдохновению автора, ему очень вредят; не припоминаю сейчас приведенных им доводов, но они были очень остроумны; публика поняла их и аплодировала. Впрочем, если они вас интересуют, прочтите письмо, помещенное в "Saint James Chronicle" за подписью Квинтилиан. |
| LE PREMIER. Mais j'ai donc causé longtemps tout seul ? | Первый. Но значит, я долго разговаривал сам с собой? |
| LE SECOND. Cela se peut ; aussi longtemps que j'ai rêvé tout seul. Vous savez qu'anciennement des acteurs faisaient des rôles de femmes ? | Второй. Возможно. Столько же, сколько я размышлял. Знаете ли вы, что в древности женские роли исполняли мужчины? |
| LE PREMIER. Je le sais. | Первый. Знаю. |
| LE SECOND. Aulu-Gelle raconte, dans ses Nuits attiques, qu'un certain Paulus, couvert des habits lugubres d'Electre, au lieu de se présenter sur la scène avec l'urne d'Oreste, parut en embrassant l'urne qui renfermait les cendres de son propre fils qu'il venait de perdre, et qu'alors ce ne fut point une vaine représentation, une petite douleur de spectacle, mais que la salle retentit de cris et de vrais gémissements. | Второй. Авл Геллий рассказывает в своих "Аттических ночах", что некий Павел, облаченный в траурные одежды Электры, вместо того чтобы выйти на сцену с урной Ореста, явился, прижимая к груди урну с пеплом своего давно умершего сына, и теперь уж то было не пустое представление, не малозначащая театральная скорбь, нет, зал оглашали подлинные вопли и стоны. |
| LE PREMIER. Et vous croyez que Paulus dans ce moment parla sur la scène comme il aurait parlé dans ses foyers ? Non, non. Ce prodigieux effet, dont je ne doute pas, ne tint ni aux vers d'Euripide, ni à la déclamation de l'acteur, mais bien à la vue d'un père désolé qui baignait de ses pleurs l'urne de son propre fils. Ce Paulus n'était peut-être qu'un médiocre comédien ; non plus que cet Aesopus dont Plutarque rapporte que " jouant un jour en plein théâtre le rôle d'Atréus délibérant en lui-même comment il se pourra venger de son frère Thyestès, il y eut d'aventure quelqu'un de ses serviteurs qui voulut soudain passer en courant devant lui, et que lui, Aesopus, étant hors de lui-même pour l'affection véhémente et pour l'ardeur qu'il avait de représenter au vif la passion furieuse du roi Atréus, lui donna sur la tête un tel coup du sceptre qu'il tenait en sa main, qu'il le tua sur la place... " C'était un fou que le tribun devait envoyer sur-le-champ au mont Tarpéien. | Первый. И вы верите, что в тот момент Павел говорил на сцене так, как говорил бы у себя дома? Нет, нет. Необычайный эффект, в котором я не сомневаюсь, был вызван не стихами Еврипида, не декламацией актера, но зрелищем отца, обливающего слезами урну родного сына. Павел этот, наверное, был посредственным актером, вроде Эзопа, о котором Плутарх рассказывает, что "однажды, когда он играл в переполненном театре роль Атрея, размышляющего, как отомстить брату своему, Фиесту, случился тут какой-то театральный служитель, который вздумал перебежать перед ним через сцену, и он, Эзоп, будучи вне себя от пылкого возбуждения и желания как можно живее представить яростную страсть короля Атрея, нанес ему по голове такой удар скипетром, который держал в руке, что убил его на месте...". Это был сумасшедший, которого трибун должен был немедленно отправить на Тарпейскую скалу. |
| LE SECOND. Comme il fit apparemment. | Второй. Что он, очевидно, и сделал. |
| LE PREMIER. J'en doute. Les Romains faisaient tant de cas de la vie d'un grand comédien, et si peu de la vie d'un esclave ! | Первый. Сомневаюсь. Римляне столь высоко ценили жизнь великого актера и так мало - жизнь раба! |
| Mais, dit-on, un orateur en vaut mieux quand il s'échauffe, quand il est en colère. Je le nie. C'est quand il imite la colère. Les comédiens font impression sur le public, non lorsqu'ils sont furieux, mais lorsqu'ils jouent bien la fureur. | Говорят, оратор всего значительнее, когда он воспламенен, когда он негодует. Я отрицаю это. Он сильнее, когда только изображает гнев. Актеры производят впечатление на публику не тогда, когда они неистовствуют, а когда хорошо играют неистовство. |
| Dans les tribunaux, dans les assemblées, dans tous les lieux où l'on veut se rendre maître des esprits, on feint tantôt la colère, tantôt la crainte, tantôt la pitié, pour amener les autres à ces sentiments divers. Ce que la passion elle-même n'a pu faire, la passion bien imitée l'exécute. | В трибуналах, на собраниях, повсюду, где хотят властвовать над умами, притворно изображают то гнев, то страх, то жалость, чтобы заразить слушателей различными чувствами. То, чего не может сделать подлинная страсть, выполнит страсть, хорошо разыгранная. |
| Ne dit-on pas dans le monde qu'un homme est un grand comédien ? On n'entend pas par là qu'il sent, mais au contraire qu'il excelle à simuler, bien qu'il ne sente rien : rôle bien plus difficile que celui de l'acteur, car cet homme a de plus à trouver le discours et deux fonctions à faire, celle du poète et du comédien. | Не говорят ли в обществе, что такой-то человек - прекрасный актер? Но под этим не разумеют, что он чувствует, а, наоборот, что он превосходно притворяется, хотя и не чувствует ничего: вот роль - потруднее роли актера, ибо этому человеку нужно еще самому придумывать речи и выполнять два назначения - автора и актера. |
| Le poète sur la scène peut être plus habile que le comédien dans le monde, mais croit-on que sur la scène l'acteur soit plus profond, soit plus habile à feindre la joie, la tristesse, la sensibilité, l'admiration, la haine, la tendresse, qu'un vieux courtisan ? | Автор на сцене может быть более искусен, чем актер в обществе, но кто поверит, будто на сцене актер может более точно, более искусно подделать радость, печаль, чувствительность, восхищение, ненависть, нежность, чем старый царедворец? |
| Mais il se fait tard. Allons souper. | Однако уже поздно. Пойдемте ужинать. |