| English | Русский |
| Gleich nach sieben ging man zu Tisch, und alles freute sich, daß der Weihnachtsbaum, eine mit zahllosen Silberkugeln bedeckte Tanne, noch einmal angesteckt wurde. Crampas, der das Ringsche Haus noch nicht kannte, war helle Bewunderung. Der Damast, die Weinkühler, das reiche Silbergeschirr, alles wirkte herrschaftlich, weit über oberförsterliche Durchschnittsverhältnisse hinaus, was darin seinen Grund hatte, daß Rings Frau, so scheu und verlegen sie war, aus einem reichen Danziger Kornhändlerhause stammte. | После семи гости сели за стол, радуясь, что снова зажгли нарядную елку, сверху донизу увешанную серебряными шарами. Крампасу еще не приходилось бывать в доме у Ринга, и все здесь приводило его в изумление. Камчатная скатерть, великолепное серебро, ведерко для охлаждения вин -- все, как говорится, поставлено на широкую ногу, все гораздо богаче, чем бывает у лесничего средней руки. А разгадка оказалась простой: жена Ринга, эта робкая, молчаливая женщина, происходила из богатой семьи -- ее отец занимался в Данциге зернотор-говлей. |
| Von daher rührten auch die meisten der ringsumher hängenden Bilder: der Kornhändler und seine Frau, der Marienburger Remter und eine gute Kopie nach dem berühmten Memlingschen Altarbild in der Danziger Marienkirche. Kloster Olivia war zweimal da, einmal in Öl und einmal in Kork geschnitzt. Außerdem befand sich über dem Büfett ein sehr nachgedunkeltes Porträt des alten Nettelbeck, das noch aus dem bescheidenen Mobiliar des erst vor anderthalb Jahren verstorbenen Ringschen Amtsvorgängers herrührte. Niemand hatte damals bei der gewöhnlich stattfindenden Auktion das Bild des Alten haben wollen, bis Innstetten, der sich über diese Mißachtung ärgerte, darauf geboten hatte. Da hatte sich denn auch Ring patriotisch besonnen, und der alte Kolbergverteidiger war der Oberförsterei verblieben. | Оттуда же были и картины на стенах: зерноторговец с супругой, вид трапезной Мариенбургского замка* и хорошая копия знаменитой приалтарной иконы Мемлинга* из данцигской церкви девы Марии; монастырь Олива* был представлен дважды: резьбой по дереву и картиной маслом. Кроме того, над буфетом висел потемневший от времени портрет Неттельбека*, случайно сохранившийся от скромной обстановки предшественника Ринга: на аукционе, устроенном года полтора тому назад после смерти старого лесничего, вначале никто не хотел покупать эту вещь; тогда, возмущенный подобным пренебрежением, отозвался Инштеттен. Тут уж и новому лесничему пришлось настроиться на патриотический лад, и защитник Кольберга занял свое прежнее место. |
| Das Nettelbeckbild ließ ziemlich viel zu wünschen übrig; sonst aber verriet alles, wie schon angedeutet, eine beinahe an Glanz streifende Wohlhabenheit, und dem entsprach denn auch das Mahl, das aufgetragen wurde. Jeder hatte mehr oder weniger seine Freude daran, mit Ausnahme Sidoniens. Diese saß zwischen Innstetten und Lindequist und sagte, als sie Coras ansichtig wurde: | По правде говоря, портрет Неттельбека оставлял желать много лучшего, тогда как вся обстановка говорила о благосостоянии, почти граничащем с роскошью; не отставал и обед, только что поданный, и все гости с большим или меньшим пристрастием стали отдавать ему должное. Только Сидония Гразенабб, сидевшая между Инштеттеном и пастором Линдеквистом, стала ворчать, оказывается она увидела Кору. |
| "Da ist ja wieder dies unausstehliche Balg, diese Cora. Sehen Sie nur, Innstetten, wie sie die kleinen Weingläser präsentiert, ein wahres Kunststück, sie könnte jeden Augenblick Kellnerin werden. Ganz unerträglich. Und dazu die Blicke von Ihrem Freund Crampas! Das ist so die rechte Saat! Ich frage Sie, was soll dabei herauskommen?" | -- Опять эта избалованная девчонка, эта несносная Кора. Посмотрите, Инштеттен, она расставляет маленькие рюмки, словно это невесть какое искусство. Просто официантка, хоть сейчас в ресторан! Невыносимо смотреть! А какие взгляды бросает на нее ваш приятель Крампас! Что ж, он нашел благодатную почву! Я вас спрашиваю, к чему все это приведет? |
| Innstetten, der ihr eigentlich zustimmte, fand trotzdem den Ton, in dem das alles gesagt wurde, so verletzend herbe daß er spöttisch bemerkte: | Собственно говоря, Инштеттен считал, что она во многом права, но тон ее был так оскорбительно груб, что он не без иронии заметил: |
| "Ja, meine Gnädigste, was dabei herauskommen soll? Ich weiß es auch nicht" - | -- Да, почтеннейшая, к чему все это приведет? Мне это тоже неизвестно. |
| worauf sich Sidonie von ihm ab- und ihrem Nachbarn zur Linken zuwandte: | А Сидония уже позабыла о нем и обратилась к соседу, сидевшему слева: |
| "Sagen Sie, Pastor, ist diese vierzehnjährige Kokette schon im Unterricht bei Ihnen?" | -- Скажите, пастор, вы уже начали заниматься с этой четырнадцатилетней кокеткой? |
| "Ja, mein gnädiges Fräulein." | -- Да, фрейлейн. |
| "Dann müssen Sie mir die Bemerkung verzeihen, daß Sie sie nicht in die richtige Schule genommen haben. Ich weiß wohl, es hält das heutzutage sehr schwer, aber ich weiß auch, daß die, denen die Fürsorge für junge Seelen obliegt, es vielfach an dem rechten Ernst fehlen lassen. Es bleibt dabei, die Hauptschuld tragen die Eltern und Erzieher." | -- Простите мне это замечание, но что-то не видно, чтобы вы ее как следует взяли в работу. В наше время это, правда, не просто, но, к сожалению, и те, на кого возложена забота о душах подрастающего поколения, не всегда проявляют должное рвение. А все-таки ответственность несут, я считаю, родители и воспитатели. |
| Lindequist, denselben Ton anschlagend wie Innstetten, antwortete, daß das alles sehr richtig, der Geist der Zeit aber zu mächtig sei. | Линдеквист ответил ей не менее насмешливым тоном, чем Инштеттен, что это верно, но что слишком силен дух времени. |
| "Geist der Zeit!" sagte Sidonie. "Kommen Sie mir nicht damit. Das kann ich nicht hören, das ist der Ausdruck höchster Schwäche, Bankrotterklärung. Ich kenne das; nie scharf zufassen wollen, immer dem Unbequemen aus dem Wege gehen. Denn Pflicht ist unbequem. Und so wird nur allzuleicht vergessen, daß das uns anvertraute Gut auch mal von uns zurückgefordert wird. Eingreifen, lieber Pastor, Zucht. Das Fleisch ist schwach, gewiß, aber ..." | -- Дух времени! -- сказала Сидония. -- Не говорите об этом, я и слушать не буду, это только признание своей слабости, своего банкротства. Я знаю! Никто не желает принимать решительных мер, все плывут по течению, стараясь избежать неприятностей. Ибо долг -- это неприятная штука! Поэтому так легко забывают о том, что когда-нибудь от нас потребуют обратно вверенное нам добро. Тут необходимо энергичное вмешательство, дорогой пастор, нужна суровая дисциплина. Конечно, плоть наша слаба, но... |
| In diesem Augenblick kam ein englisches Roastbeef, von dem Sidonie ziemlich ausgiebig nahm, ohne Lindequists Lächeln dabei zu bemerken. Und weil sie's nicht bemerkte, so durfte es auch nicht wundernehmen, daß sie mit viel Unbefangenheit fortfuhr: | В этот момент на столе появился ростбиф по-английски, и Сидония принялась щедрою дланью наполнять свою тарелку, не замечая, что Линдеквист наблюдает за нею с улыбкой. И, поскольку она не заметила этой улыбки, она, ни мало не смутившись, продолжала: |
| "Es kann übrigens alles, was Sie hier sehen, nicht wohl anders sein; alles ist schief und verfahren von Anfang an. Ring, Ring - wenn ich nicht irre, hat es drüben in Schweden oder da herum mal einen Sagenkönig dieses Namens gegeben. Nun sehen Sie, benimmt er sich nicht, als ob er von dem abstamme? Und seine Mutter, die ich noch gekannt habe, war eine Plättfrau in Köslin." | -- Впрочем, в этом доме ничего другого и ждать не приходится, здесь с самого начала все пошло вкривь и вкось. Ринг, Ринг... Если не ошибаюсь, кажется, в Швеции, или где-то еще, был какой-то легендарный король с этим именем. Вы не находите, что наш Ринг держит себя так, словно и в самом деле ведет свою родословную от этого короля? А мать его -- я ведь ее знала -- была гладильщицей в Кеслине. |
| "Ich kann darin nichts Schlimmes finden." | -- В этом я не вижу ничего дурного. |
| "Schlimmes finden? Ich auch nicht. Und jedenfalls gibt es Schlimmeres. Aber soviel muß ich doch von Ihnen, als einem geweihten Diener der Kirche, gewärtigen dürfen, daß Sie die gesellschaftlichen Ordnungen gelten lassen. Ein Oberförster ist ein bißchen mehr als ein Förster, und ein Förster hat nicht solche Weinkühler und solch Silberzeug; das alles ist ungehörig und zieht dann solche Kinder groß wie dies Fräulein Cora. " | -- Ничего дурного? В этом я тоже не вижу ничего дурного! Однако тут есть кое-что и похуже. Я полагаю, что вы, как служитель церкви, считаетесь с общественными установлениями? По-моему, старший лесничий самую малость выше простого лесничего. А у простого лесничего не бывает ни подобных ведер для охлаждения вин, ни такого серебра. Это выходит из всяких рамок, оттого-то и детки вырастают такие, как Кора. |
| Sidonie, jedesmal bereit, irgendwas Schreckliches zu prophezeien, wenn sie, vom Geist überkommen, die Schalen ihres Zorns ausschüttete, würde sich auch heute bis zum Kassandrablick in die Zukunft gesteigert haben, wenn nicht in ebendiesem Augenblick die dampfende Punschbowle - womit die Weihnachtsreunions bei Ring immer abschlossen - auf der Tafel erschienen wäre, dazu Krausgebackenes, das, geschickt übereinandergetürmt, noch weit über die vor einigen Stunden aufgetragene Kaffeekuchenpyramide hinauswuchs. | Сидония, готовая в любое время предсказывать всякие ужасы, в минуты подъема изливала свой гнев полными до краев чашами. Похоже было, что и сейчас она настраивалась окинуть будущее взором Кассандры*. К счастью, в этот момент на столе появился дымящийся пунш, которым у Рингов неизменно оканчивался рождественский праздник, и "хворост", искусно положенный огромной горой, более высокой, чем гора пирожных, несколько часов тому назад поданных к кофе. |
| Und nun trat auch Ring selbst, der sich bis dahin etwas zurückgehalten hatte, mit einer gewissen strahlenden Feierlichkeit in Aktion und begann die vor ihm stehenden Gläser, große geschliffene Römer, in virtuosem Bogensturz zu füllen, ein Einschenkekunststück, das die stets schlagfertige Frau von Padden, die heute leider fehlte, mal als "Ringsche Füllung en cascade" bezeichnet hatte. Rotgolden wölbte sich dabei der Strahl, und kein Tropfen durfte verlorengehen. So war es auch heute wieder. Zuletzt aber, als jeder, was ihm zukam, in Händen hielt - auch Cora, die sich mittlerweile mit ihrem rotblonden Wellenhaar auf "Onkel Crampas'" Schoß gesetzt hatte -, erhob sich der alte Papenhagner, um, wie herkömmlich bei Festlichkeiten der Art, einen Toast auf seinen lieben Oberförster auszubringen. | Теперь в качестве главного действующего лица на сцену выступил сам Ринг, который до сих пор держался несколько на заднем плане. С торжественным видом, словно священнодействуя, он ловко и виртуозно принялся наполнять стоявшие перед ним старинные граненые бокалы, демонстрируя своего рода искусство, искусство виночерпия, которое остроумная, к сожалению сегодня отсутствовавшая госпожа фон Падден метко назвала однажды "круговым разливом en cascade (Водопадом (франц.)". Струя играла золотисто-красным цветом, причем Ринг никогда не проливал ни капли. Так было и сегодня. И вот, когда в руках у каждого, даже у белокурой Коры, присевшей на колени к "милому дяде Крампасу", был полный бокал, из-за стола поднялся старый Папенгаген, чтобы произнести, как было принято на такого рода праздниках, тост в честь дорогого лесничего. |
| Es gäbe viele Ringe, so etwa begann er, Jahresringe, Gardinenringe, Trauringe, und was nun gar - denn auch davon dürfe sich am Ende wohl sprechen lassen - die Verlobungsringe angehe, so sei glücklicherweise die Gewähr gegeben, daß einer davon in kürzester Frist in diesem Hause sichtbar werden und den Ringfinger (und zwar hier in einem doppelten Sinne den Ringfinger) eines kleinen hübschen Pätschelchens zieren werde... | -- На свете бывают разные кольца (Ринг (Ring) -- по-немецки означает "кольцо", "круг"), -- примерно так начал он,-- годовые кольца на деревьях, кольца для гардин, обручальные кольца. Что же касается обручальных колец, -- а о них здесь скоро придется завести разговор, -- думается, не за горами тот день, когда обручальное колечко появится тут, в этом доме, и украсит безымянный пальчик одной маленькой очаровательной ручки... |
| "Unerhört", raunte Sidonie dem Pastor zu. | -- Это неслыханно! -- буркнула Сидония в сторону пастора. |
| "Ja, meine Freunde", fuhr Güldenklee mit gehobener Stimme fort, "viele Ringe gibt es, und es gibt sogar eine Geschichte, die wir alle kennen, die die Geschichte von den 'drei Ringen' heißt, eine Judengeschichte, die, wie der ganze liberale Krimskrams, nichts wie Verwirrung und Unheil gestiftet hat und noch stiftet. Gott bessere es. Und nun lassen Sie mich schließen, um Ihre Geduld und Nachsicht nicht über Gebühr in Anspruch zu nehmen. Ich bin nicht für diese drei Ringe, meine Lieben, ich bin vielmehr für einen Ring, für einen Ring, der so recht ein Ring ist, wie er sein soll, ein Ring, der alles Gute, was wir in unsrem altpommerschen Kessiner Kreise haben, alles, was noch mit Gott für König und Vaterland einsteht - und es sind ihrer noch einige (lauter Jubel) -, an diesem seinem gastlichen Tisch vereinigt sieht. Für diesen Ring bin ich. Er lebe hoch!" | -- Да, друзья мои,-- торжественным тоном продолжал Гюльденклее,-- на свете имеется много колец, есть даже "История о трех кольцах"* --старая еврейская легенда, которую все мы прекрасно знаем и которая, однако, не принесла и не принесет ничего хорошего, кроме раздора и смуты (сохрани нас от них господь), как, впрочем, и всякое другое либеральное старье. На этом, дорогие друзья, разрешите мне кончить, дабы не злоупотреблять вашей снисходительностью и вашим терпением. Итак, я пью не за все три кольца, я пью только за одно кольцо, за нашего Ринга, который был, есть и будет настоящим золотым кольцом, как ему и подобает, и который объединил сейчас все лучшее, что есть в нашем милом Кессинском округе, всех тех, кто с богом стоит за кайзера и отечество, -- а такие, слава богу, еще не перевелись у нас! (Всеобщее ликование.) Ринг объединил их здесь, за своим гостеприимным столом! Итак, я пью за этого Ринга! Ваше здоровье! |
| Alles stimmte ein und umdrängte Ring, der, solange das dauerte, das Amt des "Einschenkens en cascade" an den ihm gegenübersitzenden Crampas abtreten mußte; der Hauslehrer aber stürzte von seinem Platz am unteren Ende der Tafel an das Klavier und schlug die ersten Takte des Preußenliedes an, worauf alles stehend und feierlich einfiel: "Ich bin ein Preuße ... will ein Preuße sein." | Со всех сторон раздались приветственные возгласы, все окружили хозяина, вынужденного во время этого тоста уступить "разлив еп сазсайе" сидевшему напротив Крампасу, а домашний учитель, находившийся на нижнем конце стола, бросился к роялю и заиграл первые такты известной прусской песни, после чего все встали и торжественно подхватили: "Да, я пруссак и пруссаком останусь..." |
| "Es ist doch etwas Schönes", sagte gleich nach der ersten Strophe der alte Borcke zu Innstetten, "so was hat man in anderen Ländern nicht." | -- Нет, это действительно прекрасно! -- уже после первой строфы сказал Инштеттену старый Борке. -- В других странах этого нет. . |
| "Nein", antwortete Innstetten, der von solchem Patriotismus nicht viel hielt, "in anderen Ländern hat man was anderes." | -- Естественно, -- ответил Инштеттен, не особенно ценивший такого рода патриотизм, -- в других странах есть что-нибудь другое. |
| Man sang alle Strophen durch, dann hieß es, die Wagen seien vorgefahren, und gleich danach erhob sich alles, um die Pferde nicht warten zu lassen. Denn diese Rücksicht "auf die Pferde" ging auch im Kreise Kessin allem anderen vor. Im Hausflur standen zwei hübsche Mägde, Ring hielt auf dergleichen, um den Herrschaften beim Anziehen ihrer Pelze behilflich zu sein. Alles war heiter angeregt, einige mehr als das, und das Einsteigen in die verschiedenen Gefährte schien sich schnell und ohne Störung vollziehen zu sollen, als es mit einemmal hieß, der Gieshüblersche Schlitten sei nicht da. Gieshübler selbst war viel zu artig, um gleich Unruhe zu zeigen oder gar Lärm zu machen; endlich aber, weil doch wer das Wort nehmen mußte, fragte Crampas, was es denn eigentlich sei. | Пропели все строфы. Тут кто-то объявил, что сани поданы и стоят у ворот, все сразу засуетились, никому не хотелось держать своих лошадей на морозе. Внимание к лошадям и в Кессинском округе было самое главное. А в сенях уже стояли две хорошенькие служанки, -- Ринг держал только смазливых, -- чтобы помогать гостям одеваться. Все были в веселом расположении духа, иные, быть может, даже несколько больше, чем следует, и посадка прошла быстро и вроде без недоразумений, как вдруг все разом обнаружили, что не поданы сани Гизгюблера. Сам Гизгюблер, по свойственной ему деликатности, беспокойства не проявлял и тревоги не поднял. Тогда спросил Крампас, -- ведь кому-то нужно было спросить: -- Ну, что там случилось? |
| "Mirambo kann nicht fahren", sagte der Hofknecht; "das linke Pferd hat ihn beim Anspannen vor das Schienbein geschlagen. Er liegt im Stall und schreit." | -- Мирамбо не может ехать,-- сказал батрак. -- Когда запрягали, его лягнула в ногу левая пристяжная. Сейчас он лежит на конюшне и стонет. |
| Nun wurde natürlich nach Doktor Hannemann gerufen, der denn auch hinausging und nach fünf Minuten mit echter Chirurgenruhe versicherte: | Разумеется, позвали доктора'Ганнеманна. Он отправился на конюшню, пробыл там минут пять или шесть и, вернувшись, изрек со спокойствием, поистине достойным хирурга: |
| ja, Mirambo müsse zurückbleiben; es sei vorläufig in der Sache nichts zu machen als stilliegen und kühlen. Übrigens von Bedenklichem keine Rede. | -- Да, Мирамбо придется остаться. Сделать пока что ничего нельзя, сейчас ему нужен покой и холод. Впрочем, ничего страшного нет. |
| Das war nun einigermaßen ein Trost, aber schaffte doch die Verlegenheit, wie der Gieshüblersche Schlitten zurückzufahren sei, nicht aus der Welt, bis Innstetten erklärte, daß er für Mirambo einzutreten und das Zwiegestirn von Doktor und Apotheker persönlich glücklich heimzusteuern gedenke. Lachend und unter ziemlich angeheiterten Scherzen gegen den verbindlichsten aller Landräte, der sich, um hilfreich zu sein, sogar von seiner jungen Frau trennen wolle, wurde dem Vorschlag zugestimmt, und Innstetten, mit Gieshübler und dem Doktor im Fond, nahm jetzt wieder die Tete. Crampas und Lindequist folgten unmittelbar. Und als gleich danach auch Kruse mit dem landrätlichen Schlitten vorfuhr, trat Sidonie lächelnd an Effi heran und bat diese, da ja nun ein Platz frei sei, mit ihr fahren zu dürfen. | Это было утешительно, однако заставило призадуматься, как же быть с санями Гизгюблера. Тут вдруг Инштеттен вызвался заменить Мирамбо, обещая в целости и сохранности доставить до города и доктора и аптекаря, эту неразлучную медицинскую чету. Предложение было принято под хохот и веселые шутки в адрес самого любезного в мире ландрата, готового разлучить-, ся даже с молодой женой, лишь бы помочь ближнему. Между тем, едва доктор и Гизгюблер оказались в санях, Инштеттен взялся за кнут и стегнул лошадей. Вслед за ним тронули Крампас и Линдеквист. Когда Крузе подал к воротам сани ландрата, Эффи заметила Сидонию; та подошла к ней с улыбкой и попросила разрешения занять освободившееся место Инштеттена. |
| "In unserer Kutsche ist es immer so stickig; mein Vater liebt das. Und außerdem, ich möchte so gerne mit Ihnen plaudern. Aber nur bis Quappendorf. Wo der Morgnitzer Weg abzweigt, steig ich aus und muß dann wieder in unseren unbequemen Kasten. Und Papa raucht auch noch." | -- В нашей карете так душно, отец это любит. И еще мне хочется побеседовать с вами. Впрочем, я поеду в ваших санях только до Кваппендорфа, а потом, у развилки в лесу, где дорога сворачивает на Моргениц, пересяду в свою колымагу. Ведь папа еще и курит. |
| Effi war wenig erfreut über diese Begleitung und hätte die Fahrt lieber allein gemacht; aber ihr blieb keine Wahl, und so stieg denn das Fräulein ein, und kaum daß beide Damen ihre Plätze genommen hatten, so gab Kruse den Pferden auch schon einen Peitschenknips, und von der oberförsterlichen Rampe her, von der man einen prächtigen Ausblick auf das Meer hatte, ging es die ziemlich steile Düne hinunter auf den Strandweg zu, der, eine Meile lang, in beinahe gerader Linie bis an das Kessiner Strandhotel und von dort aus, rechts einbiegend, durch die Plantage hin in die Stadt führte. | Эффи, правда, уже настроилась ехать одна, но выбора, к сожалению, не было, ей пришлось согласиться, и фрейлейн села к ней в сани. Как только обе дамы хорошенько устроились, Крузе хлестнул кнутом, и лошади понеслись мимо дома лесничего (оттуда был прекрасный вид на море) вниз по довольно крутой дюне, затем вдоль берега по дороге, которая почти целую милю, вплоть до кессинского отеля, была прямой как стрела и только там через питомник поворачивала к городу. |
| Der Schneefall hatte schon seit ein paar Stunden aufgehört, die Luft war frisch, und auf das weite dunkelnde Meer fiel der matte Schein der Mondsichel. Kruse fuhr hart am Wasser hin, mitunter den Schaum der Brandung durchschneidend, und Effi, die etwas fröstelte, wickelte sich fester in ihren Mantel und schwieg noch immer und mit Absicht. Sie wußte recht gut, daß das mit der "stickigen Kutsche" bloß ein Vorwand gewesen und daß sich Sidonie nur zu ihr gesetzt hatte, um ihr etwas Unangenehmes zu sagen. Und das kam immer noch früh genug. Zudem war sie wirklich müde, vielleicht von dem Spaziergange im Walde, vielleicht auch von dem oberförsterlichen Punsch, dem sie, auf Zureden der neben ihr sitzenden Frau von Flemming, tapfer zugesprochen hatte. Sie tat denn auch, als ob sie schliefe, schloß die Augen und neigte den Kopf immer mehr nach links. | Снегопад давно прекратился, воздух был свежий, а над темнеющим морем висел серп луны, подернутый пеленой облаков. Крузе ехал у самой воды, порой разрезая пену прибоя. Эффи немного знобило, она зябко куталась в шубу и все еще не без умысла молчала. Она хорошо понимала, что "душная карета" для Сидонии всего лишь предлог, чтобы сесть к ней и по дороге сказать что-нибудь неприятное. А это не к спеху. К тому же она в самом деле устала, вероятно, ее утомила прогулка по лесу, а может, виною был пунш, которого она выпила несколько больше, чем следует, поддавшись уговорам сидевшей с ней рядом госпожи фон Флемминг. Эффи закрыла глаза и притворилась спящей, все больше и больше склоняя голову налево. |
| "Sie sollten sich nicht so sehr nach links beugen, meine gnädigste Frau. Fährt der Schlitten auf einen Stein, so fliegen Sie hinaus. Ihr Schlitten hat ohnehin kein Schutzleder und, wie ich sehe, auch nicht einmal die Haken dazu." | -- Сударыня, не слишком наклоняйтесь. Можно легко вылететь из саней, стоит им зацепиться за камень. Не забывайте, что у ваших саней нет кожаного фартука, и, как я вижу, нет даже крючков для него. |
| "Ich kann die Schutzleder nicht leiden; sie haben so was Prosaisches. Und dann, wenn ich hinausflöge, mir wär es recht, am liebsten gleich in die Brandung. Freilich ein etwas kaltes Bad, aber was tut's ... Übrigens, hören Sie nichts?" | -- Да, я не люблю кожаных фартуков; по-моему, в фартукахесть какая-то проза. А вылететь -- это еще интересней, только уж прямо в морские волны. Не беда, если придется принять холодную ванну... Впрочем, вы ничего ке слышите? |
| "Nein. " | -- Нет. |
| "Hören Sie nicht etwas wie Musik?" | -- Разве вы не слышите музыки? |
| "Orgel?" | -- Какой? Органной? |
| "Nein, nicht Orgel. Da würd ich denken, es sei das Meer. Aber es ist etwas anderes, ein unendlich feiner Ton, fast wie menschliche Stimme ... " | -- Нет, не органной. Это море, хотя нет, то что-то другое. Мне слышится вдалеке беспредельно нежный звук, почти человеческий голос... |
| "Das sind Sinnestäuschungen", sagte Sidonie, die jetzt den richtigen Einsetzmoment gekommen glaubte. "Sie sind nervenkrank. Sie hören Stimmen. Gebe Gott, daß Sie auch die richtige Stimme hören." | -- Обман чувств, больше ничего, -- изрекла Сидония, сообразив, что настал подходящий момент завязать разговор.-- У вас, сударыня, расстроены нервы. Вам уже чудятся голоса! Молите бога, чтобы это были праведные голоса! |
| "Ich höre ... nun, gewiß, es ist Torheit, ich weiß, sonst würd ich mir einbilden, ich hätte die Meerfrauen singen hören ... Aber, ich bitte Sie, was ist das? Es blitzt ja bis hoch in den Himmel hinauf. Das muß ein Nordlicht sein." | -- Я слышала... мне показалось... Пусть это глупо, но мне послышались голоса морских сирен... А там, что там такое? Взгляните туда, вы видите, как в небе сверкает. Это, должно быть, северное сияние? |
| "Ja", sagte Sidonie. "Gnädigste Frau tun ja, als ob es ein Weltwunder wäre. Das ist es nicht. Und wenn es dergleichen wäre, wir haben uns vor Naturkultus zu hüten. Übrigens ein wahres Glück, daß wir außer Gefahr sind, unsern Freund Oberförster, diesen eitelsten aller Sterblichen, über dies Nordlicht sprechen zu hören. Ich wette, daß er sich einbilden würde, das tue ihm der Himmel zu Gefallen, um sein Fest noch festlicher zu machen. Er ist ein Narr. Güldenklee konnte Besseres tun, als ihn feiern. Und dabei spielt er sich auf den Kirchlichen aus und hat auch neulich eine Altardecke geschenkt. Vielleicht, daß Cora daran mitgestickt hat. Diese Unechten sind schuld an allem, denn ihre Weltlichkeit liegt immer obenauf und wird denen mit angerechnet, die's ernst mit dem Heil ihrer Seele meinen." | -- Ну конечно, -- сказала Сидония,-- а вам, сударыня, мерещатся чудеса. Откуда им быть? А если бы они и были, к чему создавать себе культ природы! Между прочим, нам повезло, мы унеслись от разглагольствований нашего друга лесничего, этого тщеславнейшего из смертных, насчет северного сияния. Держу пари, он сказал бы, что небо специально ниспослало ему эту иллюминацию, чтобы сделать его праздник более торжественным. Ну и глупец! И Гюльденклее не нашел ничего лучшего, как славословить ему. А ведь Ринг пытается играть и на религиозных чувствах -- недавно он подарил нашей церкви покров для алтаря. Вероятно, к вышиванию приложила свою ручку и Кора. Вот почему на этом свете все идет вкривь и вкось. Всему виною эти нечестивцы, во всем просвечивают их мирские цели. А ведь вместе с ними страдает и тот, кто всей душой предан богу. |
| "Es ist so schwer, ins Herz zu sehen!" | -- Ах, в человеческую душу нелегко заглянуть. |
| "Ja. Das ist es. Aber bei manchem ist es auch ganz leicht." Und dabei sah sie die junge Frau mit beinahe ungezogener Eindringlichkeit an. Effi schwieg und wandte sich ungeduldig zur Seite. | -- Так-то оно так. Впрочем, иногда это и не трудно. И она в упор посмотрела на молодую женщину. Эффи сердито отвернулась, ничего не ответив. |
| "Bei manchem, sag ich, ist es ganz leicht", wiederholte Sidonie, die ihren Zweck erreicht hatte und deshalb ruhig lächelnd fortfuhr. "Und zu diesen leichten Rätseln gehört unser Oberförster. Wer seine Kinder so erzieht, den beklag ich, aber das eine Gute hat es, es liegt bei ihm alles klar da. Und wie bei ihm selbst, so bei den Töchtern. Cora geht nach Amerika und wird Millionärin oder Methodistenpredigerin; in jedem Fall ist sie verloren. Ich habe noch keine Vierzehnjährige gesehen ..." | -- Да, у некоторых даже очень легко, -- повторила Сидония, добившись, чего ей хотелось, и продолжала с довольной улыбкой. -- Вот, скажем к примеру, наш лесничий. Я виню всех, кто подобным образом воспитывает своих детей. Но у него есть хоть одна хорошая черта -- у него душа нараспашку. Это, впрочем, относится: и к его дочерям. Кора, уверяю вас, уедет в Америку и станет миллионершей или проповедницей у методистов. Во всяком случае, она погибла. Я еще никогда не видела, чтобы четырнадцатилетняя... |
| In diesem Augenblick hielt der Schlitten, und als sich beide Damen umsahen, um in Erfahrung zu bringen, was es denn eigentlich sei, bemerkten sie, daß rechts von ihnen, in etwa dreißig Schritt Abstand, auch die beiden anderen Schlitten hielten - am weitesten nach rechts der von Innstetten geführte, näher heran der Crampassche. | В этот момент сани остановились; и когда дамы стали всматриваться, выясняя причину остановки, то заметили, что справа от них, на расстоянии примерно тридцати шагов, остановились и двое других саней: слева остановились сани Крампаса, справа, поодаль, те, которыми правил Инштеттен. |
| "Was ist?" fragte Effi. | -- Что там? -- спросила Эффи. |
| Kruse wandte sich halb herum und sagte: "Der Schloon, gnäd'ge Frau." | Крузе повернулся вполоборота и сказал: |
| "Der Schloon? Was ist das? Ich sehe nichts." | -- Шлон, сударыня. |
| Kruse wiegte den Kopf hin und her, wie wenn er ausdrücken wollte, daß die Frage leichter gestellt als beantwortet sei. | -- Шлон? А что это такое? Я ничего там не вижу. |
| Worin er auch recht hatte. Denn was der Schloon sei, das war nicht so mit drei Worten zu sagen. Kruse fand aber in seiner Verlegenheit alsbald Hilfe bei dem gnädigen Fräulein, das hier mit allem Bescheid wußte und natürlich auch mit dem Schloon. | Крузе покачал головой, словно хотел сказать, что легче задать вопрос, чем на него ответить. Впрочем, он был прав: объяснить в двух словах, что такое шлон, не так-то просто. Но ему на помощь пришла Сидония, разбиравшаяся здесь во всем и уж, во всяком случае, в шлоне. |
| "Ja, meine gnädigste Frau", sagte Sidonie, "da steht es schlimm. Für mich hat es nicht viel auf sich, ich komme bequem durch; denn wenn erst die Wagen heran sind, die haben hohe Räder, und unsere Pferde sind außerdem daran gewöhnt. Aber mit solchem Schlitten ist es was anderes; die versinken im Schloon, und Sie werden wohl oder übel einen Umweg machen müssen." | -- Да, сударыня, дело неважное, -- сказала она.-- Лично для меня это не страшно, я-то великолепно проеду. Сейчас подъедут кареты -- они у нас на высоких колесах, да и лошади наши привыкли. Но, а вот с такими санями, как ваши, дело другое. Им не проехать, они провалятся в шлоне, и вам придется, хочешь не хочешь, ехать в объезд. |
| "Versinken! Ich bitte Sie, mein gnädigstes Fräulein, ich sehe noch immer nicht klar. Ist denn der Schloon ein Abgrund oder irgendwas, drin man mit Mann und Maus zugrunde gehen muß? Ich kann mir so was hierzulande gar nicht denken." | -- Провалятся! Но куда же, фрейлейн Сидония? Я ничего здесь не вижу. Шлон -- это, может быть, пропасть? Или еще что-нибудь, где пропадешь совсем? Я даже не предполагала, что в этих местах есть подобные вещи. |
| "Und doch ist es so was, nur freilich im kleinen; dieser Schloon ist eigentlich bloß ein kümmerliches Rinnsal, das hier rechts vom Gothener See herunterkommt und sich durch die Dünen schleicht. Und im Sommer trocknet es mitunter ganz aus, und Sie fahren dann ruhig drüber hin und wissen es nicht einmal." | -- Как видите, есть, хотя и немного. Шлон -- это небольшой водосток, который выходит здесь справа из Го-тенского озера и почти незаметно вьется по дюнам. Летом он иногда совсем пересыхает, можно проехать, даже не обратив на него внимания. |
| "Und im Winter?" | -- А зимой? |
| "Ja, im Winter, da ist es was anderes; nicht immer, aber doch oft. Da wird es dann ein Sog." | -- О, зимой дело другое. -- Правда, бывает это не всегда, но частенько. Зимой он становится зогом. |
| "Mein Gott, was sind das nur alles für Namen und Wörter!" | -- Боже мой, что за названия! |
| "... Da wird es ein Sog, und am stärksten immer dann, wenn der Wind nach dem Lande hin steht. Dann drückt der Wind das Meerwasser in das kleine Rinnsal hinein, aber nicht so, daß man es sehen kann. Und das ist das Schlimmste von der Sache, darin steckt die eigentliche Gefahr. Alles geht nämlich unterirdisch vor sich, und der ganze Strandsand ist dann bis tief hinunter mit Wasser durchsetzt und gefüllt. Und wenn man dann über solche Sandstelle weg will, die keine mehr ist, dann sinkt man ein, als ob es ein Sumpf oder ein Moor wäre." | -- Да, тогда он становится зогом и особенно опасен, если ветер с моря, потому что он загоняет морскую волну в мелкое русло ручья. Но и это вы не сразу заметите. В этом и заключается опасность -- все ведь происходит под землей. Дело в том, что прибрежный песок пропитывается на большую глубину водой, и когда вы едете через эту полосу песка, то неожиданно начинаете погружаться, словно это болото или топь. |
| "Das kenn ich", sagte Effi lebhaft. "Das ist wie in unsrem Luch", | -- Теперь понятно, -- живо откликнулась Эффи. -- Это как у нас дома на поймах. |
| und inmitten all ihrer Ängstlichkeit wurde ihr mit einem Male ganz wehmütig freudig zu Sinn. | И, несмотря на весь страх, у нее на душе сразу стало и радостно и грустно. |
| Während das Gespräch noch so ging und sich fortsetzte, war Crampas aus seinem Schlitten ausgestiegen und auf den am äußersten Flügel haltenden Gieshüblerschen zugeschritten, um hier mit Innstetten zu verabreden, was nun wohl eigentlich zu tun sei. Knut, so meldete er, wolle die Durchfahrt riskieren, aber Knut sei dumm und verstehe nichts von der Sache; nur solche, die hier zu Hause seien, müßten die Entscheidung treffen. | Во время этого разговора Крампас вышел из своих саней и направился к стоявшим у самого края саням Гизгюблера, чтобы посовещаться с Инштеттеном, что же теперь предпринять. Он доложил, что Кнут хочет рискнуть, хочет попытаться проехать, но он дурак и ничего в этом деле не смыслит. Здесь могут решать только те, кто знаком с этой местностью. |
| Innstetten - sehr zu Crampas' Überraschung - war auch fürs "Riskieren", es müsse durchaus noch mal versucht werden ... er wisse schon, die Geschichte wiederholte sich jedesmal: Die Leute hier hätten einen Aberglauben und vorweg eine Furcht, während es doch eigentlich wenig zu bedeuten habe. Nicht Knut, der wisse nicht Bescheid, wohl aber Kruse solle noch einmal einen Anlauf nehmen und Crampas derweilen bei den Damen einsteigen (ein kleiner Rücksitz sei ja noch da), um bei der Hand zu sein, wenn der Schlitten umkippe. Das sei doch schließlich das Schlimmste, was geschehen könne. | Инштеттен, к великому удивлению Крампаса, тоже пожелал "рискнуть". А почему бы и нет? Каждый раз в этом месте разыгрывается одна и та же история. Люди здесь суеверны, с детства напуганы, а на самом деле может ничего и не быть. Не Кнут: он действительно ничего в этом не смыслит, -- пусть попробует Крузе, а Крампас сядет в сани к дамам (там есть маленькое сиденье сзади), чтобы помочь им, в случае если сани опрокинутся. Ведь это самое страшное, что может случиться. |
| Mit dieser Innstettenschen Botschaft erschien jetzt Crampas bei den beiden Damen und nahm, als er lachend seinen Auftrag ausgeführt hatte, ganz nach empfangener Order den kleinen Sitzplatz ein, der eigentlich nichts als eine mit Tuch überzogene Leiste war, und rief Kruse zu: | И вот Крампас предстал пред дамами в роли посла Инштеттена; весело рассказав о данном ему поручении, он сел согласно приказу на маленькое сиденье, представлявшее собой простую доску, обтянутую сукном, и крикнул Крузе: |
| "Nun, vorwärts, Kruse. " | -- Ну, Крузе, пошел! |
| Dieser hatte denn auch die Pferde bereits um hundert Schritte zurückgezoppt und hoffte, scharf anfahrend, den Schlitten glücklich durchbringen zu können; im selben Augenblick aber, wo die Pferde den Schloon auch nur berührten, sanken sie bis über die Knöchel in den Sand ein, so daß sie nur mit Mühe nach rückwärts wieder heraus konnten. | А тот уже отвел лошадей шагов на сто назад, чтобы с разбега проскочить через это место. Но в тот самый момент, когда лошади въехали в шлон, они выше лодыжек погрузились в песок, и вывести их оттуда удалось с величайшим трудом. |
| "Es geht nicht", sagte Crampas, und Kruse nickte. | -- Нет, ничего не получится, -- сказал майор, и Крузе в знак согласия кивнул головой. |
| Während sich dies abspielte, waren endlich auch die Kutschen herangekommen, die Grasenabbsche vorauf, und als Sidonie, nach kurzem Dank gegen Effi, sich verabschiedet und dem seine türkische Pfeife rauchenden Vater gegenüber ihren Rückplatz eingenommen hatte, ging es mit dem Wagen ohne weiteres auf den Schloon zu; die Pferde sanken tief ein, aber die Räder ließen alle Gefahr leicht überwinden, und ehe eine halbe Minute vorüber war, trabten auch schon die Grasenabbs drüben weiter. Die andern Kutschen folgten. | В это время подъехали остальные во главе с каретой Гразенабба, и когда Сидония, наскоро поблагодарив Эффи, попрощалась с ней и заняла -свое место против отца, курившего, как всегда, большую турецкую трубку, карета тронулась по направлению к шлону. Ноги лошадей, правда, глубоко увязали в песке, но колеса легко преодолевали опасность, так что через какие-нибудь полминуты карета Гразенаббов двинулась дальше. За нею последовали и другие. |
| Effi sah ihnen nicht ohne Neid nach. Indessen nicht lange, denn auch für die Schlittenfahrer war in der zwischenliegenden Zeit Rat geschafft worden, und zwar einfach dadurch, daß sich Innstetten entschlossen hatte, statt aller weiteren Forcierung das friedlichere Mittel eines Umwegs zu wählen. Also genau das, was Sidonie gleich anfangs in Sicht gestellt hatte. Vom rechten Flügel her klang des Landrats bestimmte Weisung herüber, vorläufig diesseits zu bleiben und ihm durch die Dünen hin bis an eine weiter hinauf gelegene Bohlenbrücke zu folgen. Als beide Kutscher, Knut und Kruse, so verständigt waren, trat der Major, der, um Sidonie zu helfen, gleichzeitig mit dieser ausgestiegen war, wieder an Effi heran und sagte: "Ich kann Sie nicht allein lassen, gnäd'ge Frau." | Эффи не без зависти смотрела им вслед. Но в это время был найден выход и для тех, кто ехал в санях, ибо Инштеттен, вместо того чтобы еще раз форсировать шлон, решил просто-напросто мирно объехать его. Словом, поступил именно так, как с самого начала предсказала Сидония. С правого края теперь раздавались указания Инштеттена, предлагавшего ехать через дюны по этому берегу, следуя за ним в направлении к Боленскому мосту. Пока оба кучера, Кнут и Крузе, разбирались в том, что от них хочет Инштеттен, майор, сошедший с саней вместе с фрейлейн Сидонией, чтобы помочь ей, снова вернулся к Эффи и сказал: -- Я не могу вас оставить одну, сударыня. |
| Effi war einen Augenblick unschlüssig, rückte dann aber rasch von der einen Seite nach der anderen hinüber, und Crampas nahm links neben ihr Platz. | С минуту Эффи колебалась, не зная, как ей поступить, затем быстро отодвинулась в сторону, и майор занял место слева от нее. |
| All dies hätte vielleicht mißdeutet werden können, Crampas selbst aber war zu sehr Frauenkenner, um es sich bloß in Eitelkeit zurechtzulegen. Er sah deutlich, daß Effi nur tat, was nach Lage der Sache das einzig Richtige war. Es war unmöglich für sie, sich seine Gegenwart zu verbitten. Und so ging es denn im Fluge den beiden anderen Schlitten nach, immer dicht an dem Wasserlauf hin, an dessen anderem Ufer dunkle Waldmassen aufragten. Effi sah hinüber und nahm an, daß schließlich an dem landeinwärts gelegenen Außenrand des Waldes hin die Weiterfahrt gehen würde, genau also den Weg entlang, auf dem man in früher Nachmittagsstunde gekommen war. | Крампас мог бы неправильно истолковать ее нерешительность, но он слишком хорошо знал женщин, чтобы льстить своему тщеславию. Он ясно видел, что в данной ситуации Эффи избрала единственно правильный выход. Ей просто нельзя было не принять его предложения. И вот они снова мчались у самого берега, вслед за двумя другими санями; вдали, на противоположной стороне, маячили темные верхушки деревьев. Эффи смотрела в сторону леса, и ей казалось, что сейчас они обогнут его и поедут той же самой дорогой, по которой сегодня днем ехали к дому лесничего. |
| Innstetten aber hatte sich inzwischen einen anderen Plan gemacht, und im selben Augenblick, wo sein Schlitten die Bohlenbrücke passierte, bog er, statt den Außenweg zu wählen, in einen schmaleren Weg ein, der mitten durch die dichte Waldmasse hindurchführte. Effi schrak zusammen. Bis dahin waren Luft und Licht um sie her gewesen, aber jetzt war es damit vorbei, und die dunklen Kronen wölbten sich über ihr. Ein Zittern überkam sie, und sie schob die Finger fest ineinander, um sich einen Halt zu geben Gedanken und Bilder jagten sich, und eines dieser Bilder war das Mütterchen in dem Gedichte, das die "Gottesmauer" hieß, und wie das Mütterchen, so betete auch sie jetzt, daß Gott eine Mauer um sie her bauen möge. Zwei, drei Male kam es auch über ihre Lippen, aber mit einemmal fühlte sie, daß es tote Worte waren. Sie fürchtete sich und war doch zugleich wie in einem Zauberbann und wollte auch nicht heraus. | Но Инштеттен, видимо, решил иначе; и в тот момент, когда его сани миновали Болен-ский мост, он повернул не на крайнюю, огибавшую лес дорогу, а на более узкую, проходившую через самую чащу леса. Эффи вздрогнула. До сих пор перед ней был широкий простор, залитый светом луны, а теперь все исчезло, и дорогу обступали темные деревья. Эффи охватила сильная дрожь, которую она старалась сдержать, крепко сцепив обе руки. В голове понеслись мысли и образы, вспоминалась старая матушка из стихотворения "Божья, стена", и ей, как и матушке, вдруг захотелось молиться, попросить господа бога и ее окружить какой-нибудь крепкой стеной. Два-три раза губы ее прошептали слова этой молитвы, но вдруг она поняла, что это пустые слова. Ей стало страшно, но чары неведомой силы были так сладки, что она даже не пыталась противиться им. |
| "Effi", klang es jetzt leise an ihr Ohr, und sie hörte, daß seine Stimme zitterte. Dann nahm er ihre Hand und löste die Finger, die sie noch immer geschlossen hielt, und überdeckte sie mit heißen Küssen. Es war ihr, als wandle sie eine Ohnmacht an. | -- Эффи, -- вдруг раздалось возле самого ее уха, и она услышала, что голос его дрожит. Он взял ее руку и, нежно разжимая все еще сцепленные пальцы, стал осыпать их горячими поцелуями. Эффи показалось, что силы покидают ее. |
| Als sie die Augen wieder öffnete, war man aus dem Wald heraus, und in geringer Entfernung vor sich hörte sie das Geläut der vorauseilenden Schlitten. Immer vernehmlicher klang es, und als man, dicht vor Utpatels Mühle, von den Dünen her in die Stadt einbog, lagen rechts die kleinen Häuser mit ihren Schneedächern neben ihnen. | Когда она открыла глаза, лес куда-то исчез, перед ними звенели колокольчики впереди идущих саней. Они звучали, казалось, все ближе и ближе. У мельницы Утпателя дюны окончились, еани влетели в город, справа замелькали запорошенные снегом крыши маленьких домиков. |
| Effi blickte sich um, und im nächsten Augenblick hielt der Schlitten vor dem landrätlichen Hause. | Не успела Эффи опомниться, как лошади остановились у подъезда дома ландрата. |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая