| English | Русский |
| DEAR LEWIS | Любезный Льюис! |
| Your fable of the monkey and the pig, is what the Italians call ben trovata: but I shall not repeat it to my apothecary, who is a proud Scotchman, very thin skinned, and, for aught I know, may have his degree in his pocket -- A right Scotchman has always two strings to his bow, and is in utrumque paratus -- Certain it is, I have not 'scaped a scouring; but, I believe, by means of that scouring, I have 'scaped something worse, perhaps a tedious fit of the gout or rheumatism; for my appetite began to flag, and I had certain croakings in the bowels, which boded me no good -- Nay, I am not yet quite free of these remembrances, which warn me to be gone from this centre of infection -- | Ваша басня о свинье и обезьяне, как говорят итальянцы, ben trovata {Удачная находка (итал.).}. Но я не буду пересказывать ее моему аптекарю, гордому, весьма обидчивому шотландцу, который, может быть, уже имеет в кармане докторский диплом. Истый шотландец всегда имеет две тетивы на луке, он, так сказать, in utrumque paratus {Защищен с обеих сторон (лат.).}. Однако же не подлежит сомнению, что я не избег слабительного, но благодаря сему слабительному мне удалось избежать более худшего - может быть сильного приступа подагры или ревматизма, ибо я начал терять охоту к пище, а в животе у меня начало бурчать, а сие не обещало мне ничего доброго. Как бы то ни было, но я не могу избавиться от этих напоминаний, предостерегающих меня, что мне следует бежать из сего средоточия заразы. |
| What temptation can a man of my turn and temperament have, to live in a place where every corner teems with fresh objects of detestation and disgust? What kind of taste and organs must those people have, who really prefer the adulterate enjoyments of the town to the genuine pleasures of a country retreat? Most people, I know, are originally seduced by vanity, ambition, and childish curiosity; which cannot be gratified, but in the busy haunts of men: but, in the course of this gratification, their very organs of sense are perverted, and they become habitually lost to every relish of what is genuine and excellent in its own nature. | Да и какой соблазн может заставить человека моего нрава и телесного сложения проживать в городе, где в каждом уголке он может обрести все новые и новые предлоги для отвращения и омерзения? Что за вкус и чувства должны быть у тех, кто предпочитает ложные прелести городские истинным радостям сельского жития? Большая часть людей, я знаю, обольщена тщеславием, честолюбием, ребяческим любопытством, а все сие можно удовлетворить только в местах скопления людей. Но покуда они пытаются найти удовлетворение, органы их чувств подвергаются порче, и они обычно теряют самомалейший вкус к тому, что неподдельно и прекрасно в самом существе своем, |
| Shall I state the difference between my town grievances, and my country comforts? | Не изъяснить ли мне разницу между моими городскими страданиями и сельскими отрадами? |
| At Brambleton-hall, I have elbow-room within doors, and breathe a clear, elastic, salutary air -- I enjoy refreshing sleep, which is never disturbed by horrid noise, nor interrupted, but in a-morning, by the sweet twitter of the martlet at my window -- I drink the virgin lymph, pure and chrystalline as it gushes from the rock, or the sparkling beveridge, home-brewed from malt of my own making; or I indulge with cyder, which my own orchard affords; or with claret of the best growth, imported for my own use, by a correspondent on whose integrity I can depend; my bread is sweet and nourishing, made from my own wheat, ground in my own mill, and baked in my own oven; my table is, in a great measure, furnished from my own ground; my five-year old mutton, fed on the fragrant herbage of the mountains, that might vie with venison in juice and flavour; my delicious veal, fattened with nothing but the mother's milk, that fills the dish with gravy; my poultry from the barn-door, that never knew confinement, but when they were at roost; my rabbits panting from the warren; my game fresh from the moors; my trout and salmon struggling from the stream; oysters from their native banks; and herrings, with other sea fish, I can eat in four hours after they are taken -- My sallads, roots, and potherbs, my own garden yields in plenty and perfection; the produce of the natural soil, prepared by moderate cultivation. The same soil affords all the different fruits which England may call her own, so that my dessert is every day fresh-gathered from the tree; my dairy flows with nectarious tildes of milk and cream, from whence we derive abundance of excellent butter, curds, and cheese; and the refuse fattens my pigs, that are destined for hams and bacon | В Брамблтон-Холле у меня в доме простор, и я дышу чистым, свежим, целительным воздухом. Сон меня освежает, его не нарушает ужасный шум, и прерывается он только по утрам мелодическим щебетанием птичек под моим окном. Я пью прямо из источника ключевую воду, чистую и кристальную, или искристое пиво, сваренное дома из ячменя собственных моих полей, или сидр из яблок моего сада, а не то превосходный кларет, который я выписываю через одно лицо, честности коего я вполне доверяю. Мой хлеб вкусен и питателен, испечен в моей собственной печи из моей собственной пшеницы, смолотой на моей собственной мельнице. На мой стол большей частью подают яства, доставляемые собственным моим поместьем: пятигодовалые мои бараны, вскормленные благовонными горными травами, могут соревноваться сочностью и ароматом с дичиной; нежное мясо моих телят, питавшихся только материнским молоком, наполняет блюдо соком; моя домашняя птица, разводимая у меня на дворе, ходит на свободе, покуда сама не сядет на насест; кроликов берут прямо из моих садков; свежую дичину приносят с моих болот, форель и лосось - прямо из речки, устрицы - с отмелей, где их ловят, а сельдь и другую морскую рыбу я могу есть часа через четыре после того, как ее поймали. Овощами, кореньями, салатом в изобилии ц отличного качества снабжают меня мои огороды, почва которых столь тучна, что ее почти не надо возделывать. И та же земля доставляет мне все плоды, которые Англия может считать своими, а потому у меня каждый день свежий десерт, только-только снятый с деревьев. На молочной моей ферме текут нектарные реки сливок и молока, и оттуда мы получаем превосходное масло, творог и сыры, а отбросы идут на корм моим свиньям, дающим мне сало и ветчину. |
| -- I go to bed betimes, and rise with the sun -- I make shift to pass the hours without weariness or regret, and am not destitute of amusements within doors, when the weather will not permit me to go abroad -- I read, and chat, and play at billiards, cards or back-gammon -- Without doors, I superintend my farm, and execute plans of improvements, the effects of which I enjoy with unspeakable delight | Спать я ложусь рано и встаю с восходом солнца. Время провожу я без скуки и печали, и у себя дома я нимало не лишен развлечений, когда погода препятствует мне выйти из дому: я читаю, беседую, играю на бильярде, в карты, в триктрак. Вне дома я надзираю за моим домоводством и измышляю планы улучшений, удачное исполнение коих доставляет мне неизъяснимою радость. |
| -- Nor do I take less pleasure in seeing my tenants thrive under my auspices, and the poor live comfortably by the employment which I provide -- You know I have one or two sensible friends, to whom I can open all my heart; a blessing which, perhaps, I might have sought in vain among the crowded scenes of life: there are a few others of more humble parts, whom I esteem for their integrity; and their conversation I find inoffensive, though not very entertaining. | Не меньше радуюсь я, видя, как мои арендаторы благоденствуют под моим покровительством и как нанятый мной бедняк добывает свой хлеб насущный. Вам известно, что есть у меня несколько разумных друзей, коим я открываю свое сердце блаженство, которое я понапрасну искал бы в городской толчее. Есть у меня еще и другие более скромные знакомцы, которых я уважаю за их честность; обществом их я нисколько не гнушаюсь, хотя бы оно и было не весьма занимательно. |
| Finally, I live in the midst of honest men, and trusty dependents, who, I flatter myself, have a disinterested attachment to my person. You, yourself, my dear Doctor, can vouch for the truth of these assertions. | Словом, так-то я живу среди честных людей и верных домочадцев, каковые, льщу себя надеждой, питают бескорыстную ко мне привязанность. Да вы сами, мой любезный доктор, могли бы удостоверить сию истину. |
| Now, mark the contrast at London -- I am pent up in frowzy lodgings, where there is not room enough to swing a cat; and I breathe the steams of endless putrefaction; and these would, undoubtedly, produce a pestilence, if they were not qualified by the gross acid of sea-coal, which is itself a pernicious nuisance to lungs of any delicacy of texture: but even this boasted corrector cannot prevent those languid, sallow looks, that distinguish the inhabitants of London from those ruddy swains that lead a country-life | А теперь поглядите, сколь отлична от сей жизни жизнь в Лондоне. Я закупорен в душном помещении, где кошку и ту негде повесить, и дышу гнилостными испарениями, которые, разумеется, произвели бы чуму, ежели бы не умерялись кислотой каменного угля, которая, впрочем, сама по себе губительна для слабых легких. Но и сие прославленное противоядие не спасает жителей Лондона от немощного желтого цвета лица, столь непохожего на румянец юношей, проживающих в сельской местности. |
| -- I go to bed after midnight, jaded and restless from the dissipations of the day -- I start every hour from my sleep, at the horrid noise of the watchmen bawling the hour through every street, and thundering at every door; a set of useless fellows, who serve no other purpose but that of disturbing the repose of the inhabitants; and by five o'clock I start out of bed, in consequence of the still more dreadful alarm made by the country carts, and noisy rustics bellowing green pease under my window. | Спать я ложусь после полуночи, утомленный и измученный беспокойной жизнью в течение дня. Каждый час я просыпаюсь, разбуженный страшным шумом ночного дозора, выкликающего часы по всем улицам и бьющего в колотушку у каждых ворот; шайка сих дармоедов только для того и предназначена, чтобы нарушать покой жителей. В пять часов утра меня сгоняет с постели еще более устрашающий грохот деревенских телег и крик зеленщиков, продающих у меня под окнами зеленый горошек. |
| If I would drink water, I must quaff the maukish contents of an open aqueduct, exposed to all manner of defilement; or swallow that which comes from the river Thames, impregnated with all the filth of London and Westminster -- Human excrement is the least offensive part of the concrete, which is composed of all the drugs, minerals, and poisons, used in mechanics and manufacture, enriched with the putrefying carcasses of beasts and men; and mixed with the scourings of all the wash-tubs, kennels, and common sewers, within the bills of mortality. | Ежели я вздумаю выпить воды, мне приходится пить омерзительную бурду из открытого акведука, подвергающегося опасности всяческого загрязнения, либо глотать воду из Темзы, впитавшую в себя все нечистоты Лондона и Вестминстера. Человеческие испражнения входят в их состав как наименьшее зло, а слагаются сии нечистоты из всякой дряни, ядов и минералов, употребляемых ремесленниками и мануфактурами в производстве своих изделий, равно как из гниющих остатков людей и скота, смешанных с помоями всех лачуг, портомоен и сточных канав всего города. |
| This is the agreeable potation, extolled by the Londoners, as the finest water in the universe -- As to the intoxicating potion, sold for wine, it is a vile, unpalatable, and pernicious sophistication, balderdashed with cyder, corn-spirit, and the juice of sloes. In an action at law, laid against a carman for having staved a cask of port, it appeared from the evidence of the cooper, that there were not above five gallons of real wine in the whole pipe, which held above a hundred, and even that had been brewed and adulterated by the merchant at Oporto. | Таков сей приятный напиток, превозносимый лондонцами как лучшая вода на всем белом свете. Что же до хмельного питья, выдаваемого за вино, то сие есть противная, дрянная, вредная смесь из хлебного вина, сидра и тернового сока. Когда разбиралось в суде одно дело по иску к некоему возчику, расколотившему бочку с портвейном, после показаний бочарника обнаружилось, что во всей бочке, вместимостью в сотню галлонов, настоящего портвейна было не более пяти галлонов, да и то вино было подмешано виноторговцем из Опорто. |
| The bread I cat in London, is a deleterious paste, mixed up with chalk, alum, and bone-ashes; insipid to the taste, and destructive to the constitution. The good people are not ignorant of this adulteration -- but they prefer it to wholesome bread, because it is whiter than the meal of corn: thus they sacrifice their taste and their health, and the lives of their tender infants, to a most absurd gratification of a mis-judging eye; and the miller, or the baker, is obliged to poison them and their families, in order to live by his profession. The same monstrous depravity appears in their veal, which is bleached by repeated bleedings, and other villainous arts, till there is not a drop of juice left in the body, and the poor animal is paralytic before it dies; so void of all taste, nourishment, and savour, that a man might dine as comfortably on a white fricassee of kid-skin gloves; or chip hats from Leghorn. | Хлеб, который я ем в Лондоне, - неудобоваримое тесто, смешанное с мелом, квасцами и костяным пеплом, в равной мере безвкусный и вредный для здоровья. Здешние простаки знают, что в нем есть подмесь, но предпочитают его хлебу из чистой муки, ибо он белее. Таким образом они приносят в жертву вкус, здоровье, жизнь нежных своих чад ради услаждения предубежденного своего взора, а мельник с пекарем вынуждены отравлять их вместе с семьями, ежели желают питаться от трудов своих. Телятина здешняя столь же негодна, ибо от повторных кровопусканий и прочих плутней измождена в такой мере, что нет в ней ни капли сока, и ежели теленка не зарезали бы, он все равно издох бы от истощения, а потому нет в телятине ни вкуса, ни питательности, ни аромата, и есть ее можно с такой же приятностью, как, скажем, фрикасе из лайковых перчаток или соломенных шляпок из Ливорно. |
| As they have discharged the natural colour from their bread, their butchers-meat, and poultry, their cutlets, ragouts, fricassees and sauces of all kinds; so they insist upon having the complexion of their potherbs mended, even at the hazard of their lives. Perhaps, you will hardly believe they can be so mad as to boil their greens with brass halfpence, in order to improve their colour; and yet nothing is more true -- Indeed, without this improvement in the colour, they have no personal merit. They are produced in an artificial soil, and taste of nothing but the dunghills, from whence they spring. My cabbage, cauliflower, and 'sparagus in the country, are as much superior in flavour to those that are sold in Covent-garden, as my heath-mutton is to that of St James's-market; which in fact, is neither lamb nor mutton, but something betwixt the two, gorged in the rank fens of Lincoln and Essex, pale, coarse, and frowzy -- As for the pork, it is an abominable carnivorous animal, fed with horse-flesh and distillers' grains; and the poultry is all rotten, in consequence of a fever, occasioned by the infamous practice of sewing up the gut, that they may be the sooner fattened in coops, in consequence of this cruel retention. | Так, стало быть, они лишают натурального цвета свой хлеб, мясо и домашнюю птицу в своих мясных лавках, свои котлеты, рагу, фрикасе и всяческие соусы, но вместе с тем, с риском для жизни, подделывают цвет овощей. Поверите ли - сии безумцы варят овощи вместе с медными полпенни, дабы улучшить их цвет! Это сущая правда. И, сказать по совести, в их овощах ничего хорошего нет, кроме цвета. Произрастают они на искусственной земле и пахнут навозом, на котором растут. Моя капуста, моя спаржа и цветная капуста настолько же лучше, чем овощи, продаваемые на Ковент-гарденском рынке, насколько мои бараны лучше тех, каких вывозят на Сент-Джемский рынок, не похожих ни на барана, ни на овцу, вскормленных на вонючих болотах Линкольна и Эссекса и дающих мясо сухое и жесткое. Что до свиней, то эти прожорливые, мерзкие животные питаются здесь конской падалью и пивной бардой, а домашняя птица вся с гнилым душком, ибо здесь существует мерзкий обычай зашивать домашней птице кишку, дабы она задерживала пищу и оттого в своих курятниках скорей жирела. |
| Of the fish, I need say nothing in this hot weather, but that it comes sixty, seventy, fourscore, and a hundred miles by land-carriage; a circumstance sufficient without any comment, to turn a Dutchman's stomach, even if his nose was not saluted in every alley with the sweet flavour of fresh mackarel, selling by retail. This is not the season for oysters; nevertheless, it may not be amiss to mention, that the right Colchester are kept in slime-pits, occasionally overflowed by the sea; and that the green colour, so much admired by the voluptuaries of this metropolis, is occasioned by the vitriolic scum, which rises on the surface of the stagnant and stinking water -- Our rabbits are bred and fed in the poulterer's cellar, where they have neither air nor exercise, consequently they must be firm in flesh, and delicious in flavour; and there is no game to be had for love or money. | О рыбе я скажу только, что в нынешнюю жару ее тащат сюда посуху миль за шестьдесят - семьдесят, а то и за сотню; одного этого достаточно без пояснений, чтобы и у голландца желудок вывернуло наизнанку, даже ежели он не почует в каждом переулке приятный аромат "свежей" макрели, которой торгуют вразнос. Теперь не время для устриц; все-таки упомяну, что настоящих "кольчестерских" устриц ловят в чаны с тиной, каковые наполняются водой во время морского прилива; а зеленый цвет, который здешние лакомки ценят в устрицах столь высоко, вызван купоросной накипью, поднимающейся на поверхность гнилой, стоячей воды. Кроликов здесь выращивают и выкармливают торговцы домашней птицы в своих подвалах, где они лишены воздуха и не могут двигаться; а посему мясо их жестко и вкусом неприятно; что до дичи, то ее ни за какие деньги не сыщешь. |
| It must be owned, the Covent-garden affords some good fruit; which, however, is always engrossed by a few individuals of overgrown fortune, at an exorbitant price; so that little else than the refuse of the market falls to the share of the community; and that is distributed by such filthy hands, as I cannot look at without loathing. It was but yesterday that I saw a dirty barrow-bunter in the street, cleaning her dusty fruit with her own spittle; and, who knows but some fine lady of St James's parish might admit into her delicate mouth those very cherries, which had been rolled and moistened between the filthy, and, perhaps, ulcerated chops of a St Giles's huckster -- I need not dwell upon the pallid, contaminated mash, which they call strawberries; soiled and tossed by greasy paws through twenty baskets crusted with dirt; and then presented with the worst milk, thickened with the worst flour, into a bad likeness of cream: | Должен признаться, что на Ковент-гарденском рынке можно сыскать хорошие фрукты, но покупают их немногие богачи по непомерным ценам; всем остальным покупателям достаются лишь отбросы, да и отвешивают их такими грязными руками, что я не могу смотреть без отвращения. Не дальше чем вчера я видел на улице грязную торговку, собственными своими слюнями смывавшую пыль с вишен, и, кто знает, какая-нибудь леди из Сент-Джемского прихода кладет в свой нежный ротик эти вишни, которые перебирала грязными, а быть может, и шелудивыми пальцами сент-джемская торговка. О каком-то грязном месиве, которое называется клубникой, и говорить нечего; ее перекладывают сальными руками из одной пыльной корзины в другую, а потом подают на стол с отвратительным, смешанным с мукой, молоком, которое именуется сливками. |
| but the milk itself should not pass unanalysed, the produce of faded cabbage-leaves and sour draff, lowered with hot water, frothed with bruised snails, carried through the streets in open pails, exposed to foul rinsings, discharged from doors and windows, spittle, snot, and tobacco-quids from foot passengers, overflowings from mud carts, spatterings from coach wheels, dirt and trash chucked into it by roguish boys for the joke's sake, the spewings of infants, who have slabbered in the tin-measure, which is thrown back in that condition among the milk, for the benefit of the next customer; and, finally, the vermin that drops from the rags of the nasty drab that vends this precious mixture, under the respectable denomination of milk-maid. | Но и молоко само по себе заслуживает того, чтобы упомянуть о нем; сию жидкость, добытую от коров, кормленных жухлыми капустными листьями и кислым пойлом, разбавленным теплой водой с капустными червями, носят по улицам в открытых ведрах, куда попадают помои, что выплескиваются из дверей и окон, плевки и табачная жвачка пешеходов, брызги грязи из-под колес и всяческая дрянь, швыряемая негодными мальчишками ради забавы; оловянные мерки, испачканные младенцами, снова погружают в молоко, продавая его следующему покупателю, а в довершение всего в сию драгоценную мешанину падают всяческие насекомые с лохмотьев пакостной замарахи, которую величают молочницей. |
| I shall conclude this catalogue of London dainties, with that table-beer, guiltless of hops and malt, vapid and nauseous; much fitter to facilitate the operation of a vomit, than to quench thirst and promote digestion; the tallowy rancid mass, called butter, manufactured with candle grease and kitchen stuff; and their fresh eggs, imported from France and Scotland. | Перечень лондонских лакомств я завершу пивом, лишенным и хмеля и солода, безвкусным и тошнотворным, более пригодным как рвотное средство, чем для утоления жажды и облегчения пищеварения; помяну также о чем-то сальном и прогорклом, что именуется маслом, изготовленным с примесью свечного сала и кухонного жира, а также о здешних "свежих" яйцах, которые ввозятся из Франции и Шотландии. |
| -- Now, all these enormities might be remedied with a very little attention to the article of police, or civil regulation; but the wise patriots of London have taken it into their heads, that all regulation is inconsistent with liberty; and that every man ought to live in his own way, without restraint -- Nay, as there is not sense enough left among them, to be discomposed by the nuisance I have mentioned, they may, for aught I care, wallow in the mire of their own pollution. | А ведь все сии мерзости можно было бы устранить, ежели бы хоть самую малость позаботились о полицейских правилах и градских постановлениях благоустройства, но мудрые лондонские патриоты забили себе в голову, что всяческие постановления несовместимы со свободой и что каждый может жить, как ему вздумается, без всяких принуждений. Ну что ж, раз у них не хватает разума, чтобы упомянутые мной мерзости могли их встревожить, пусть они хоть в собственных своих нечистотах валяются! |
| A companionable man will, undoubtedly put up with many inconveniences for the sake of enjoying agreeable society. A facetious friend of mine used to say, the wine could not be bad, where the company was agreeable; a maxim which, however, ought to be taken cum grano salis: but what is the society of London, that I should be tempted, for its sake, to mortify my senses, and compound with such uncleanness as my soul abhors? All the people I see, are too much engrossed by schemes of interest or ambition, to have any room left for sentiment or friendship. | Человек обходительный, дабы наслаждаться беседой в приятном обществе, вне сомнения, станет смотреть сквозь пальцы на подобные неустройства. Один из моих приятелей, шутник, говаривал, что в приятном обществе нет плохого вина, но сие изречение надлежит воспринять cum grano sails {С известной осторожностью, с оговорками (лат.).}. Но какое такое приятное общество есть в Лондоне, чтобы я ради него стал умерщвлять свои чувства и примирился с мерзостями, от которых с души воротит? Все, кого я здесь вижу, столь озабочены корыстными или тщеславными мыслями, что у них и времени не остается предаваться нежным чувствам или дружбе. |
| Even in some of my old acquaintance, those schemes and pursuits have obliterated all traces of our former connexion -- Conversation is reduced to party disputes, and illiberal altercation -- Social commerce, to formal visits and card-playing -- If you pick up a diverting original by accident, it may be dangerous to amuse yourself with his oddities -- He is generally a tartar at bottom; a sharper, a spy, or a lunatic. Every person you deal with endeavours to overreach you in the way of business; you are preyed upon by idle mendicants, who beg in the phrase of borrowing, and live upon the spoils of the stranger -- Your tradesmen are without conscience, your friends without affection, and your dependents without fidelity. -- | Даже у некоторых моих старинных знакомых сии мысли и вожделения стерли все следы прежних наших отношений. Беседу заменяют здесь только спорами враждующих партий и глупыми пререканиями, а общение между людьми - чинными визитами и игрой в карты. Если же случайно встретишься с каким-нибудь забавником, то чудачества его могут быть для тебя небезопасны. С ним обыкновенно трудно дело иметь, - Это пройдоха, доносчик или сумасшедший. Каждый, с кем толкнешься, норовит тебя обвести вокруг пальца. За тобой охотятся попрошайки, которые под видом займа просят милостыню и живут грабежом приезжих. Купцы тут лишены совести, друзья - дружелюбия, а домочадцы - верности. |
| My letter would swell into a treatise, were I to particularize every cause of offence that fills up the measure of my aversion to this, and every other crowded city -- Thank Heaven! I am not so far sucked into the vortex, but that I can disengage myself without any great effort of philosophy -- From this wild uproar of knavery, folly, and impertinence, I shall fly with double relish to the serenity of retirement, the cordial effusions of unreserved friendship, the hospitality and protection of the rural gods; in a word, the jucunda oblivia Vitae, which Horace himself had not taste enough to enjoy. -- | Письмо мое разрослось бы до трактата, ежели бы я стал перечислять все причины недовольства моего, кои исполнили меру моего негодования на сей город, а равно и на прочие многолюдные города. Благодарение небу, меня еще не настолько втянул сей водоворот, чтобы я не мог из него вырваться без помощи философии. Из сего безумного мира плутовства, нелепиц, наглости я с сугубой охотой удалюсь в тишину уединения, к сердечным излияниям искреннего дружелюбия, под защиту гостеприимных сельских богов, короче говоря, Kucunda oblivia vitae {Жизнь, дающая приятное забвение (лат.).}, которой и сам Гораций не умел должным образом усладить себя. |
| I have agreed for a good travelling-coach and four, at a guinea a day, for three months certain; and next week we intend to begin our journey to the North, hoping still to be with you by the latter end of October -- I shall continue to write from every stage where we make any considerable halt, as often as anything occurs, which I think can afford you the least amusement. | Я договорился и нанял на три месяца, по гинее за день, отменную дорожную карету с четверкой лошадей и на будущей неделе намереваясь пуститься в путешествие на север, уповая увидеться с вами в конце октября. Буду вам писать отовсюду, где остановимся на достаточный срок и как только случится что-нибудь такое, что, по моему мнению, хоть немного вас позабавит. |
| In the mean time, I must beg you will superintend the oeconomy of Barns, with respect to my hay and corn harvests; assured that my ground produces nothing but what you may freely call your own -- On any other terms I should be ashamed to subscribe myself | Покуда же я прошу вас надзирать над Барнсом, заботиться о сенокосе и о жатве и считать, что всеми плодами земель моих можете вы распоряжаться как своими собственными. Ежели вы думали бы иначе, я постыдился бы подписаться вашим неизменным другом |
| Your unvariable friend, MATT. BRAMBLE LONDON, June 8. | М. Брамблом. Лондон, 8 июня |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая