Vanity Fair/Ярмарка тщеславия

CHAPTER XXVI/ГЛАВА XXVI Between London and Chatham/Между Лондоном и Чатемом

English	Русский
On quitting Brighton, our friend George, as became a person of rank and fashion travelling in a barouche with four horses, drove in state to a fine hotel in Cavendish Square, where a suite of splendid rooms, and a table magnificently furnished with plate and surrounded by a half-dozen of black and silent waiters, was ready to receive the young gentleman and his bride. George did the honours of the place with a princely air to Jos and Dobbin; and Amelia, for the first time, and with exceeding shyness and timidity, presided at what George called her own table.	Покинув Брайтон, наш друг Джордж, как и подобало знатной особе, путешествующей в коляске четверкой, важно подкатил к прекрасной гостинице на Кэвендиш-сквер, где для этого джентельмена и его молодой жены был уже приготовлен ряд великолепных комнат и превосходно сервированный стол, окруженный полдюжиной безмолвных черных слуг. Джордж принимал Джоза и Доббина с видом вельможи, а робкая Эмилия в первый раз сидела на месте хозяйки "за своим собственным столом", по выражению Джорджа.
George pooh-poohed the wine and bullied the waiters royally, and Jos gobbled the turtle with immense satisfaction. Dobbin helped him to it; for the lady of the house, before whom the tureen was placed, was so ignorant of the contents, that she was going to help Mr. Sedley without bestowing upon him either calipash or calipee.	Джордж браковал вино и третировал слуг совсем по-королевски; Джоз с громадным наслаждением поглощал суп из черепахи. Суп разливал Доббин, потому что хозяйка, перед которой стояла миска, была так неопытна, что собиралась налить мистеру Седли супу, забыв положить в него столь лакомого черепашьего жиру.
The splendour of the entertainment, and the apartments in which it was given, alarmed Mr. Dobbin, who remonstrated after dinner, when Jos was asleep in the great chair. But in vain he cried out against the enormity of turtle and champagne that was fit for an archbishop.	Великолепие пира и апартаментов, в которых он происходил, встревожило мистера Доббина, и после обеда, когда Джоз уснул в большом кресле, он попробовал образумить своего друга. Но напрасно он восставал против черепахи и шампанского, уместных разве что на столе архиепископа.
"I've always been accustomed to travel like a gentleman," George said, "and, damme, my wife shall travel like a lady. As long as there's a shot in the locker, she shall want for nothing," said the generous fellow, quite pleased with himself for his magnificence of spirit. Nor did Dobbin try and convince him that Amelia's happiness was not centred in turtle-soup.	- Я привык путешествовать, как джентльмен, - возразил Джордж, - и моя жена, черт возьми, будет путешествовать, как леди. Пока у меня есть хоть грош в кармане, она ни в чем не будет нуждаться, - сказал наш благородный джентльмен, вполне довольный своим великодушием. И Доббин отступился и не стал его убеждать, что для Эмилии счастье заключается не в супе из черепахи.
A while after dinner, Amelia timidly expressed a wish to go and see her mamma, at Fulham: which permission George granted her with some grumbling. And she tripped away to her enormous bedroom, in the centre of which stood the enormous funereal bed, "that the Emperor Halixander's sister slep in when the allied sufferings was here," and put on her little bonnet and shawl with the utmost eagerness and pleasure. George was still drinking claret when she returned to the dining-room, and made no signs of moving.	Вскоре после обеда Эмилия робко выразила желание съездить навестить свою мать в Фулеме, на что Джордж, немного поворчав, дал разрешение. Она побежала в огромную спальню, посреди которой стояла огромная, как катафалк, кровать ("на ней спала сестра императора Александра, когда сюда приезжали союзные монархи"), и с чрезвычайной поспешностью и радостью надела шляпку и шаль. Когда она вернулась в столовую, Джордж все еще пил красное вино и не обнаружил ни малейшего желания двинуться с места.
"Ar'n't you coming with me, dearest?" she asked him.	- Разве ты со мной не поедешь, милый? - спросила она.
No; the "dearest" had "business" that night. His man should get her a coach and go with her. And the coach being at the door of the hotel, Amelia made George a little disappointed curtsey after looking vainly into his face once or twice, and went sadly down the great staircase, Captain Dobbin after, who handed her into the vehicle, and saw it drive away to its destination. The very valet was ashamed of mentioning the address to the hackney-coachman before the hotel waiters, and promised to instruct him when they got further on.	Нет, у "милого" были в этот вечер "дела". Его лакей наймет ей карету и проводит ее. Карета подкатила к подъезду гостиницы, и Эмилия, сделав Джорджу несколько разочарованный реверанс и напрасно взглянув раза два ему в лицо, печально спустилась вниз по большой лестнице. Капитан Доббин последовал за нею, усадил ее и проводил взглядом отъехавший экипаж. Даже лакей постыдился назвать кучеру адрес, пока его могли услышать гостиничные слуги, и обещал дать нужные указания дорогой.
Dobbin walked home to his old quarters and the Slaughters', thinking very likely that it would be delightful to be in that hackney-coach, along with Mrs. Osborne. George was evidently of quite a different taste; for when he had taken wine enough, he went off to half-price at the play, to see Mr. Kean perform in Shylock. Captain Osborne was a great lover of the drama, and had himself performed high- comedy characters with great distinction in several garrison theatrical entertainments. Jos slept on until long after dark, when he woke up with a start at the motions of his servant, who was removing and emptying the decanters on the table; and the hackney- coach stand was again put into requisition for a carriage to convey this stout hero to his lodgings and bed.	Доббин пошел пешком на свою старую квартиру у Слотера, вероятно, думая о том, как восхитительно было бы сидеть в этой наемной карете рядом с миссис Осборн. У Джорджа, очевидно, быта другие вкусы: выпив достаточное количество вина, он отправился в театр смотреть Кипа в роли Шейлока. (Капитан Осборн был записной театрал и сам успешно исполнял комические роли в гарнизонных спектаклях.) Джоз проспал до позднего вечера и проснулся лишь оттого, что слуга с некоторым шумом убирал со стола графины, опоражнивая те, в которых еще что-то плескалось; была вызвана еще одна карета, и тучного героя отвезли домой, прямо в постель.
Mrs. Sedley, you may be sure, clasped her daughter to her heart with all maternal eagerness and affection, running out of the door as the carriage drew up before the little garden-gate, to welcome the weeping, trembling, young bride. Old Mr. Clapp, who was in his shirt-sleeves, trimming the garden-plot, shrank back alarmed. The Irish servant-lass rushed up from the kitchen and smiled a "God bless you." Amelia could hardly walk along the flags and up the steps into the parlour.	Можете быть уверены, что, как только карета подкатила к маленькой садовой калитке, миссис Седли выбежала из дому навстречу плачущей и дрожащей Эмилии и прижала ее к сердцу с пылкой материнской нежностью. Старый мистер Клен, работавший без сюртука в своем садике, смущенно скрылся. Молодая ирландка-прислуга выскочила из кухни и с улыбкой приветствовала гостью. Эмилия едва могла дойти до дверей и подняться по лестнице в гостиную своих родителей.
How the floodgates were opened, and mother and daughter wept, when they were together embracing each other in this sanctuary, may readily be imagined by every reader who possesses the least sentimental turn. When don't ladies weep? At what occasion of joy, sorrow, or other business of life, and, after such an event as a marriage, mother and daughter were surely at liberty to give way to a sensibility which is as tender as it is refreshing. About a question of marriage I have seen women who hate each other kiss and cry together quite fondly. How much more do they feel when they love! Good mothers are married over again at their daughters' weddings: and as for subsequent events, who does not know how ultra- maternal grandmothers are?--in fact a woman, until she is a grandmother, does not often really know what to be a mother is. Let us respect Amelia and her mamma whispering and whimpering and laughing and crying in the parlour and the twilight. Old Mr. Sedley did. HE had not divined who was in the carriage when it drove up. He had not flown out to meet his daughter, though he kissed her very warmly when she entered the room (where he was occupied, as usual, with his papers and tapes and statements of accounts), and after sitting with the mother and daughter for a short time, he very wisely left the little apartment in their possession.	Если читатель обладает хотя бы малейшей чувствительностью, он легко себе представит, как раскрылись все шлюзы и как мать с дочерью плакали, обнимаясь в этом святилище. Да и когда женщины не плачут - в каких радостных, печальных или каких-нибудь иных случаях жизни? А уж после такого события, как свадьба, мать и дочь, конечно, имеют полное право дать волю своей чувствительности; это так сладостно и так облегчает! Я знал женщин, которые целовались и плакали по случаю свадьбы, даже будучи заклятыми врагами. Насколько же они больше волнуются, если любят друг друга! Добрые матери вторично выходят замуж на свадьбах своих дочерей. Относительно же дальнейших событий - кто не знает, какими сверхматеринскими чувствами наделены все бабушки? В самом деле, пока женщина не сделается бабушкой, она часто не знает даже, что значит быть матерью. Не будем же мешать Эмилии и ее матери, которые шепчутся и охают, смеются и плачут в сумерках гостиной. Старый мистер Седли так и поступил. Он-то не догадался, кто был в карете, которая подъехала к их дому. Он не выбежал навстречу своей дочери, хотя горячо расцеловал ее, когда она вошла в комнату (где он был, по обыкновению, занят своими бумагами, счетами и документами), и, посидев немного с матерью и дочерью, благоразумно предоставил маленькую гостиную в их полное распоряжение.
George's valet was looking on in a very supercilious manner at Mr. Clapp in his shirt-sleeves, watering his rose-bushes. He took off his hat, however, with much condescension to Mr. Sedley, who asked news about his son-in-law, and about Jos's carriage, and whether his horses had been down to Brighton, and about that infernal traitor Bonaparty, and the war; until the Irish maid-servant came with a plate and a bottle of wine, from which the old gentleman insisted upon helping the valet. He gave him a half-guinea too, which the servant pocketed with a mixture of wonder and contempt.	Лакей Джорджа высокомерно взирал на мистера Клепа, в одном жилете поливавшего розы. Однако перед мистером Седли он снисходительно снял шляпу. Старик расспрашивал его о своем зяте, о карете Джоза, о том, брал ли тот своих лошадей в Брайтон, о коварном предателе Бонапарте и о войне, пока из дома не вышла девушка-ирландка с закуской и бутылкой вина. Тогда старый джентльмен угостил лакея и вдобавок дал ему золотую монету, которую лакей сунул в карман со смешанным чувством удивления и презрения.
"To the health of your master and mistress, Trotter," Mr. Sedley said, "and here's something to drink your health when you get home, Trotter."	- За здоровье вашего хозяина и хозяйки, Троттер, - сказал мистер Седли, - а вот на это выпейте за свое собственное здоровье, Троттер, когда вернетесь домой.
There were but nine days past since Amelia had left that little cottage and home--and yet how far off the time seemed since she had bidden it farewell. What a gulf lay between her and that past life. She could look back to it from her present standing-place, and contemplate, almost as another being, the young unmarried girl absorbed in her love, having no eyes but for one special object, receiving parental affection if not ungratefully, at least indifferently, and as if it were her due--her whole heart and thoughts bent on the accomplishment of one desire. The review of those days, so lately gone yet so far away, touched her with shame; and the aspect of the kind parents filled her with tender remorse. Was the prize gained--the heaven of life--and the winner still doubtful and unsatisfied? As his hero and heroine pass the matrimonial barrier, the novelist generally drops the curtain, as if the drama were over then: the doubts and struggles of life ended: as if, once landed in the marriage country, all were green and pleasant there: and wife and husband had nothing to do but to link each other's arms together, and wander gently downwards towards old age in happy and perfect fruition. But our little Amelia was just on the bank of her new country, and was already looking anxiously back towards the sad friendly figures waving farewell to her across the stream, from the other distant shore.	Всего лишь девять дней прошло с тех пор, как Эмилия покинула это смиренное жилище, а как далеко казалось то время, когда она простилась с ним! Какая пропасть легла между нею и этой прошлой жизнью! Теперь она могла оглянуться назад и словно со стороны увидеть молоденькую девушку, всецело поглощенную любовью и отвечавшую на родительскую нежность нельзя сказать чтобы неблагодарностью, но равнодушием, в то время как все ее помыслы были сосредоточены на одной желанной цели. Воспоминание о тех днях, еще таких недавних, но уже ушедших так далеко, пробудило в ней чувство стыда, и вид добрых родителей наполнил ее раскаянием. Приз был выигран, небесное блаженство достигнуто, - так неужели же победителя по-прежнему терзали сомнения и неудовлетворенность? Когда герои и героиня переступают брачный порог, романист обычно опускает занавес, как будто драма уже доиграна, как будто кончились сомнения и жизненная борьба, как будто супругам, поселившимся в новой, брачной стране, цветущей и радостной, остается только, обнявшись, спокойно шествовать к старости, наслаждаясь счастьем и полным довольством. А между тем наша маленькая Эмилия, едва ступив на берег этой новой страны, уже с тревогой оглядывалась назад, на покинутых друзей, посылавших ей прощальный привет с другого, далекого берега.
In honour of the young bride's arrival, her mother thought it necessary to prepare I don't know what festive entertainment, and after the first ebullition of talk, took leave of Mrs. George Osborne for a while, and dived down to the lower regions of the house to a sort of kitchen-parlour (occupied by Mr. and Mrs. Clapp, and in the evening, when her dishes were washed and her curl-papers removed, by Miss Flannigan, the Irish servant), there to take measures for the preparing of a magnificent ornamented tea. All people have their ways of expressing kindness, and it seemed to Mrs. Sedley that a muffin and a quantity of orange marmalade spread out in a little cut-glass saucer would be peculiarly agreeable refreshments to Amelia in her most interesting situation.	В честь приезда новобрачной мать сочла нужным приготовить праздничное угощение, а потому после первых же излияний оставила на минуту миссис Джордж Осборн и побежала в подвальный этаж, в своего рода кухню-гостиную (где обитали мистер и миссис Клеи и куда по вечерам, закончив мытье посуды и сняв папильотки, приходила посидеть служанка мисс Фленниган); там она занялась приготовлением чая с разными вкусными вещами. У каждого есть свои способы выражать нежные чувства: миссис Седли казалось, что горячая сдобная булочка и апельсинное варенье на хрустальном блюдечке будут сейчас особенно приятны Эмилии.
While these delicacies were being transacted below, Amelia, leaving the drawing-room, walked upstairs and found herself, she scarce knew how, in the little room which she had occupied before her marriage, and in that very chair in which she had passed so many bitter hours. She sank back in its arms as if it were an old friend; and fell to thinking over the past week, and the life beyond it. Already to be looking sadly and vaguely back: always to be pining for something which, when obtained, brought doubt and sadness rather than pleasure; here was the lot of our poor little creature and harmless lost wanderer in the great struggling crowds of Vanity Fair.	Пока внизу приготовлялись эти лакомства, Эмилия, покинув гостиную, поднялась вверх по лестнице и, сама не зная как, очутилась в комнатке, в которой жила до замужества, в том самом кресле, где она провела так много горьких часов. Она упала в кресло, как в объятия старого друга, и задумалась о минувшей неделе и о прежней своей жизни. Уже теперь печально и растерянно оглядываться назад, всегда томиться о чем-то и, достигнув желанного, испытать больше сомнений и скорби, чем радости, - вот что суждено было этой бедняжке, этой смиренной страннице, заблудившейся в огромной, шумной толпе на Ярмарке Тщеславия.
Here she sate, and recalled to herself fondly that image of George to which she had knelt before marriage. Did she own to herself how different the real man was from that superb young hero whom she had worshipped? It requires many, many years--and a man must be very bad indeed--before a woman's pride and vanity will let her own to such a confession. Then Rebecca's twinkling green eyes and baleful smile lighted upon her, and filled her with dismay. And so she sate for awhile indulging in her usual mood of selfish brooding, in that very listless melancholy attitude in which the honest maid-servant had found her, on the day when she brought up the letter in which George renewed his offer of marriage.	Так она сидела у себя в комнате, любовно воскрешая в мыслях образ Джорджа, перед которым преклонялась до замужества. Сознавала ли она, насколько отличался Джордж, каким он был в действительности, от великолепного юного героя, которого она боготворила? Должно пройти много-много лет, - да и человек должен быть уж очень плох, - чтобы гордость и тщеславие женщины позволили ей сознаться в этом. Затем перед мысленным взором Эмилии появились веселые зеленые глаза и неотразимая улыбка Ребекки, и ей стало страшно. Так просидела она еще несколько времени, предаваясь обычным грустным мыслям о своей судьбе, - такая же печальная и безучастная, какой застала ее простодушная прислуга-ирландка в тот день, когда принесла письмо Джорджа, в котором он снова просил ее стать его женой.
She looked at the little white bed, which had been hers a few days before, and thought she would like to sleep in it that night, and wake, as formerly, with her mother smiling over her in the morning: Then she thought with terror of the great funereal damask pavilion in the vast and dingy state bedroom, which was awaiting her at the grand hotel in Cavendish Square. Dear little white bed! how many a long night had she wept on its pillow! How she had despaired and hoped to die there; and now were not all her wishes accomplished, and the lover of whom she had despaired her own for ever? Kind mother! how patiently and tenderly she had watched round that bed! She went and knelt down by the bedside; and there this wounded and timorous, but gentle and loving soul, sought for consolation, where as yet, it must be owned, our little girl had but seldom looked for it. Love had been her faith hitherto; and the sad, bleeding disappointed heart began to feel the want of another consoler.	Эмилия посмотрела на белую постельку, где она спала всего несколько дней назад, и подумала, как было бы хорошо поспать в ней эту ночь и, проснувшись утром, как прежде, увидеть мать, склоненную над ней с улыбкой. Затем она с ужасом вспомнила громадный парчовый катафалк в большой торжественной спальне, ожидавший ее в роскошной гостинице на Кэвендиш-сквер. Милая белая постелька! Сколько долгих ночей проплакала она на ее подушках! Как она отчаивалась, как мечтала умереть! Но теперь разве не исполнились все ее желания и разве ее возлюбленный, соединиться с которым она уже потеряла надежду, не принадлежит ей навеки? Добрая мама! Как нежно и терпеливо дежурила она у этого изголовья! Эмилия подошла и опустилась на колени около постели. И эта болезненно-робкая, по кроткая и любящая душа пыталась найти утешение в том, в чем - нужно сознаться - она его редко искала. До сих пор ее религией была любовь; а теперь опечаленное, раненое, разочарованное сердце ощутило потребность в ином утешителе.
Have we a right to repeat or to overhear her prayers? These, brother, are secrets, and out of the domain of Vanity Fair, in which our story lies.	Имеем ли мы право повторять или подслушивать ее молитвы? Нет, друзья мои, это тайна, и нельзя разглашать ее на Ярмарке Тщеславия, о которой пишется наша повесть.
But this may be said, that when the tea was finally announced, our young lady came downstairs a great deal more cheerful; that she did not despond, or deplore her fate, or think about George's coldness, or Rebecca's eyes, as she had been wont to do of late. She went downstairs, and kissed her father and mother, and talked to the old gentleman, and made him more merry than he had been for many a day. She sate down at the piano which Dobbin had bought for her, and sang over all her father's favourite old songs. She pronounced the tea to be excellent, and praised the exquisite taste in which the marmalade was arranged in the saucers. And in determining to make everybody else happy, she found herself so; and was sound asleep in the great funereal pavilion, and only woke up with a smile when George arrived from the theatre.	Однако следует сказать, что, когда Эмилию позвали наконец к чаю, наша юная леди чувствовала себя гораздо бодрее; она уже не приходила в отчаяние, не оплакивала свою судьбу, не думала о холодности Джорджа или о глазах Ребекки. Она сошла вниз, расцеловала отца и мать, поговорила со стариком и даже развеселила его. Потом уселась за фортепьяно, купленное для нее Доббином, и пропела отцу все его любимые старые песенки. Чай она нашла превосходным и расхвалила изысканный вкус, с каким варенье разложено по блюдечкам. Решив сделать всех счастливыми, она и сама почувствовала себя счастливой и вечером крепко заснула в своем огромном катафалке, а проснулась, улыбаясь, лишь тогда, когда Джордж вернулся из театра.
For the next day, George had more important "business" to transact than that which took him to see Mr. Kean in Shylock. Immediately on his arrival in London he had written off to his father's solicitors, signifying his royal pleasure that an interview should take place between them on the morrow. His hotel bill, losses at billiards and cards to Captain Crawley had almost drained the young man's purse, which wanted replenishing before he set out on his travels, and he had no resource but to infringe upon the two thousand pounds which the attorneys were commissioned to pay over to him. He had a perfect belief in his own mind that his father would relent before very long. How could any parent be obdurate for a length of time against such a paragon as he was? If his mere past and personal merits did not succeed in mollifying his father, George determined that he would distinguish himself so prodigiously in the ensuing campaign that the old gentleman must give in to him. And if not? Bah! the world was before him. His luck might change at cards, and there was a deal of spending in two thousand pounds.	На следующий день у Джорджа было гораздо более важное "дело", чем смотреть мистера Кина в роли Шейлока. Тотчас по прибытии в Лондон он написал поверенным своего отца, милостиво сообщая о своем намерении увидеться с ними на следующий день. Счета в гостинице, а также проигрыши на бильярде и в карты капитану Кроули почти истощили кошелек молодого человека. Прежде чем отправиться в путешествие, его следовало пополнить, а у Джорджа не было других путей, как тронуть капитал в две тысячи фунтов стерлингов, который поверенным было поручено выплатить ему. В глубине души Джордж был уверен, что отец скоро смягчится. Какой родитель мог устоять против такого совершенства, как он? Если же не удастся смягчить отца своими прошлыми заслугами, то Джордж решил так необычайно отличиться в предстоящей кампании, что старый джентльмен должен будет уступить. А если нет? Ну что ж - перед ним открыт весь мир. Может быть, ему начнет везти в карты, да и двух тысяч хватит надолго.
So he sent off Amelia once more in a carriage to her mamma, with strict orders and carte blanche to the two ladies to purchase everything requisite for a lady of Mrs. George Osborne's fashion, who was going on a foreign tour. They had but one day to complete the outfit, and it may be imagined that their business therefore occupied them pretty fully. In a carriage once more, bustling about from milliner to linen-draper, escorted back to the carriage by obsequious shopmen or polite owners, Mrs. Sedley was herself again almost, and sincerely happy for the first time since their misfortunes. Nor was Mrs. Amelia at all above the pleasure of shopping, and bargaining, and seeing and buying pretty things. (Would any man, the most philosophic, give twopence for a woman who was?) She gave herself a little treat, obedient to her husband's orders, and purchased a quantity of lady's gear, showing a great deal of taste and elegant discernment, as all the shopfolks said.	И вот он снова отправил Эмилию в карете к ее матери со строгим распоряжением и carte blanche обеим дамам закупить все необходимое для такой леди, как миссис Джордж Осборн, отправляющейся в заграничное путешествие. У них был на это всего один день, и можно себе представить, как оживленно они его провели. Разъезжая в карете, как в былые времена, торопясь от портнихи в магазин белья, провожаемая за порог раболепными приказчиками и услужливыми владельцами, миссис Седли словно воскресла и впервые со времени их разорения чувствовала себя по-настоящему счастливой. Да и самой миссис Эмилии не было чуждо удовольствие ездить по магазинам, торговаться, рассматривать и покупать красивые вещи. (Какой мужчина, пусть даже наиболее философски настроенный, даст два пенса за женщину, которая выше этого?) Исполняя приказания мужа, Эмилия сама наслаждалась и накупила гору дамских нарядов, обнаружив большой вкус и требовательность, как уверяли в один голос приказчики.
And about the war that was ensuing, Mrs. Osborne was not much alarmed; Bonaparty was to be crushed almost without a struggle. Margate packets were sailing every day, filled with men of fashion and ladies of note, on their way to Brussels and Ghent. People were going not so much to a war as to a fashionable tour. The newspapers laughed the wretched upstart and swindler to scorn. Such a Corsican wretch as that withstand the armies of Europe and the genius of the immortal Wellington! Amelia held him in utter contempt; for it needs not to be said that this soft and gentle creature took her opinions from those people who surrounded her, such fidelity being much too humble-minded to think for itself. Well, in a word, she and her mother performed a great day's shopping, and she acquitted herself with considerable liveliness and credit on this her first appearance in the genteel world of London.	Что касается предстоящей войны, то миссис Осборн не очень ее боялась. Бонапарт, конечно, будет разбит почти без боя. Из Маргета ежедневно отходили суда, переполненные знатными джентльменами и леди, ехавшими в Брюссель и Гент. Люди отправлялись не столько на войну, сколько на увеселительную прогулку. Газеты глумились над недостойным выскочкой и проходимцем. Да разве этот жалкий корсиканец мог противостоять европейским армиям и гению бессмертного Веллингтона! Эмилия относилась к Бонапарту с полным презрением. Нечего и говорить, что это нежное и кроткое создание заимствовало свои взгляды от окружающих, в своей преданности она была слишком скромна, чтобы мыслить самостоятельно. В общем, она и миссис Седли провели восхитительный день в модных лавках, и Эмилия с большим увлечением и с большим успехом дебютировала в лондонском элегантном мире.
George meanwhile, with his hat on one side, his elbows squared, and his swaggering martial air, made for Bedford Row, and stalked into the attorney's offices as if he was lord of every pale-faced clerk who was scribbling there. He ordered somebody to inform Mr. Higgs that Captain Osborne was waiting, in a fierce and patronizing way, as if the pekin of an attorney, who had thrice his brains, fifty times his money, and a thousand times his experience, was a wretched underling who should instantly leave all his business in life to attend on the Captain's pleasure. He did not see the sneer of contempt which passed all round the room, from the first clerk to the articled gents, from the articled gents to the ragged writers and white-faced runners, in clothes too tight for them, as he sate there tapping his boot with his cane, and thinking what a parcel of miserable poor devils these were. The miserable poor devils knew all about his affairs. They talked about them over their pints of beer at their public-house clubs to other clerks of a night. Ye gods, what do not attorneys and attorneys' clerks know in London! Nothing is hidden from their inquisition, and their families mutely rule our city.	Между тем Джордж, в фуражке набекрень, расправив плечи, с дерзким, воинственным видом отбыл на Бедфорд-роу и гордо вошел в контору поверенного, как будто был властителем всех бледнолицых клерков, работавших в ней. Он приказал известить мистера Хигса, что его ожидает капитан Осборн, причем говорил таким покровительственным и высокомерным тоном, как будто этот штафирка-адвокат, который был втрое умнее его, в пятьдесят раз богаче и в тысячу раз опытнее, являлся просто жалким подчиненным, обязанным немедленно бросить все дела, чтобы услужить капитану. Он но заметил презрительного смешка, пробежавшего по комнате от старшего клерка к практикантам, от практикантов к оборванным писцам и бледным посыльным в слишком узких куртках. Джордж сидел, постукивая тростью по сапогу и думая о том, какие они все жалкие твари. А жалкие твари были отлично осведомлены обо всех его делах. Они толковали о них с другими клерками, сидя по вечерам в трактирах за пинтой пива. Господи! Чего только не знают лондонские поверенные и их клерки! Ничто не скроется от их любопытства, и они, оставаясь в тени, на самом деле управляют пашей столицей.
Perhaps George expected, when he entered Mr. Higgs's apartment, to find that gentleman commissioned to give him some message of compromise or conciliation from his father; perhaps his haughty and cold demeanour was adopted as a sign of his spirit and resolution: but if so, his fierceness was met by a chilling coolness and indifference on the attorney's part, that rendered swaggering absurd. He pretended to be writing at a paper, when the Captain entered.	Может быть, входя в кабинет мистера Хигса, Джордж ожидал, что этот джентльмен передаст ему поручение от отца, какие-нибудь условия для мировой сделки. Может быть, он хотел, чтобы его холодность и высокомерное обращение были приняты за энергию и решительность. Но, как бы там ни было, поверенный встретил его таким ледяным равнодушием, что надменные замашки Джорджа потеряли всякий смысл. Когда он вошел в комнату мистера Хигса, поверенный сделал вид, что занят составлением какого-то документа.
"Pray, sit down, sir," said he, "and I will attend to your little affair in a moment. Mr. Poe, get the release papers, if you please"; and then he fell to writing again.	- Прошу садиться, сэр, - сказал он, - я через минуту займусь вашим дельцем. Мистер По, достаньте, пожалуйста, нужные бумаги! - И он снова погрузился в писание.
Poe having produced those papers, his chief calculated the amount of two thousand pounds stock at the rate of the day; and asked Captain Osborne whether he would take the sum in a cheque upon the bankers, or whether he should direct the latter to purchase stock to that amount.	По принес бумаги; его принципал исчислил стоимость облигаций в две тысячи фунтов стерлингов по курсу дня и спросил капитана Осборна, желает ли он получить свои деньги в виде чека на банк или же даст распоряжение о покупке на эту сумму ценных бумаг.
"One of the late Mrs. Osborne's trustees is out of town," he said indifferently, "but my client wishes to meet your wishes, and have done with the business as quick as possible."	- Одного из душеприказчиков покойной миссис Осборн нет сейчас в городе, - промолвил он равнодушно, - но мой клиент готов идти навстречу вашим желаниям и окончить дело как можно скорее.
"Give me a cheque, sir," said the Captain very surlily. "Damn the shillings and halfpence, sir," he added, as the lawyer was making out the amount of the draft; and, flattering himself that by this stroke of magnanimity he had put the old quiz to the blush, he stalked out of the office with the paper in his pocket.	- Дайте мне чек, сэр, - ответил угрюмо капитан. - К черту шиллинги и полупенсы, сэр! - добавил он, когда адвокат начал точно вычислять сумму чека; и, льстя себя надеждой, что этим великодушным жестом он пристыдил старого чудака, Джордж гордо вышел из комнаты с бумагой в кармане.
"That chap will be in gaol in two years," Mr. Higgs said to Mr. Poe.	- Через два года этот молодец будет в долговой тюрьме, - заметил мистер Хигс мистеру По.
"Won't O. come round, sir, don't you think?"	- А вы не думаете, сэр, что мистер Осборн смягчится?
"Won't the monument come round," Mr. Higgs replied.	- Вы еще спросите, не смягчится ли гранитная колонна! - отвечал мистер Хигс.
"He's going it pretty fast," said the clerk. "He's only married a week, and I saw him and some other military chaps handing Mrs. Highflyer to her carriage after the play."	- Этот далеко пойдет, - сказал клерк. - Он женат всего неделю, а я видел, как вчера после спектакля он вместе с другими офицерами подсаживал в карету миссис Хайфлайер.
And then another case was called, and Mr. George Osborne thenceforth dismissed from these worthy gentlemen's memory.	Тут доложили о другом клиенте, и мистер Джордж Осборн исчез из памяти этих почтенных джентльменов.
The draft was upon our friends Hulker and Bullock of Lombard Street, to whose house, still thinking he was doing business, George bent his way, and from whom he received his money. Frederick Bullock, Esq., whose yellow face was over a ledger, at which sate a demure clerk, happened to be in the banking-room when George entered. His yellow face turned to a more deadly colour when he saw the Captain, and he slunk back guiltily into the inmost parlour. George was too busy gloating over the money (for he had never had such a sum before), to mark the countenance or flight of the cadaverous suitor of his sister.	Чек был выдан на контору наших знакомых Халкера и Буллока на Ломбард-стрит, куда Джордж и направил путь, все еще воображая, что делает дело, и где получил свои деньги. Когда Джордж вошел в контору, Фредерик Бул-лок, эсквайр, склонив желтое лицо над бухгалтерской книгой, давал указания писавшему в ней что-то скромному клерку. Едва он увидел капитана, его желтое лицо приняло еще более восковой оттенок, и он виновато проскользнул в заднюю комнату. Джордж так жадно рассматривал полученные деньги (у него еще никогда не бывало в руках такой большой суммы), что не заметил ни мертвенно-бледной физиономии поклонника своей сестры, ни его поспешного бегства.
Fred Bullock told old Osborne of his son's appearance and conduct.	Фред Буллок, ежедневно обедавший теперь на Рассел-сквер, описал старику Осборну визит и поведение его сына.
"He came in as bold as brass," said Frederick. "He has drawn out every shilling. How long will a few hundred pounds last such a chap as that?"	- Он явился с нахальным видом, - закончил Фредерик, - и забрал все до последнего шиллинга. Надолго ли хватит такому молодцу нескольких сот фунтов стерлингов?
Osborne swore with a great oath that he little cared when or how soon he spent it. Fred dined every day in Russell Square now. But altogether, George was highly pleased with his day's business. All his own baggage and outfit was put into a state of speedy preparation, and he paid Amelia's purchases with cheques on his agents, and with the splendour of a lord.	Осборн выругался и заявил, что ему дела нет до того, скоро ли его сын растратит деньги. Но Джордж в общем остался доволен тем, как устроил свои дела. Весь его багаж и обмундирование были быстро собраны, и он с щедростью лорда оплатил покупки Эмилии чеками на своих агентов.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты