Либерализация российского общества вывела многие из социальных конфликтов, ранее вольно или невольно "сворачиваемых", в открытое социальное пространство, где они нередко имеют тенденцию достичь уровня юридического разрешения. Таковы конфликты, связанные с защитой материальных и нематериальных благ. Последние существенным образом динамизируют процессы вокруг закона о гражданско-правовой защите чести, достоинства и деловой репутации. Ср.: "На нынешнем этапе развития российского общества исключительную актуальность и значимость приобретает защита не только имущественных, но и неимущественных прав граждан и юридических лиц" [12, с.8]. Либерализация так или иначе обострила чувство собственного достоинства граждан2.
Свобода слова, свобода выражения мнений (в том числе критических) среди прочих своих общественных достоинств породила и негативные тенденции, связанные со злоупотреблениями такими свободами, и в этой связи - необходимость их правового регулирования. Большое количество исков, возбуждаемых в связи с распространением сведений, порочащих честь достоинство или деловую репутацию граждан (статья 152 Гражданского кодекса Российской Федерации) или оскорблениями (статья 130 Уголовного кодекса Российской Федерации), и процессов по таким делам актуализировало множество теоретических и практических проблем, выявило много недоработок в законодательной базе и механизмах реализации законов3; данное обстоятельство активизировало научное осмысление этих проблем, ведущееся в разных направлениях специалистами разных отраслей знания: юристами, лингвистами, журналистами (см., например [11-19]).
Большинство "лингвистических" конфликтов язык "решает" внутренними средствами, прежде всего своей естественной "нормативной базой", которая регулирует речевое поведение носителей языка, обеспечивая взаимопонимание между ними (см. об этом, например: [18 - 20]). В первую очередь это конфликты, возникающие при социальном функционировании языка, например, те из них, которые связаны с разной интерпретацией речевых произведений их автором и адресатом. Некоторая их часть выходит за рамки внутренних регулятивных возможностей языка и их разрешение требует правового регулирования.
Однако к речевым конфликтам, вошедшим в юрисдикцию названных выше законов, и их правовым следствиям и в общественном мнении и в праве сложилось несколько иное отношение, чем к другим правонарушениям. Они рассматриваются как несерьезные, как недостойные того, чтобы ими занималось такие солидные учреждения, как прокуратура или суд. Материальная оценка морального вреда от словесных оскорблений истцом осуществляется редко. Ср. народную пословицу "Называй хоть горшком только в печку не ставь" отражает данное отношение обыденного сознания к оскорблению. Однако трудно не согласиться с Д.В. Кречетовым: "Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что преступления против человеческой души не менее губительны, чем преступления против человеческого тела. порой легче перенести и холод, и голод, и боль и даже лишение свободы, нежели попрание чести и достоинства" [21]. Совершенно очевидно, что воздействие слова, речи на психологическое состояние человека имеет прямой характер. В языке за тысячелетия его существования выработались разнообразные средства и способы многоаспектного воздействия, в том числе воздействия, направленного на унижение личности. Это предполагает возможность иного отношения к речевым действиям.
Современная лингвистика рассматривает речевые действия как полноценную деятельность со всеми ее компонентами, к ним относятся: мотив (намерение, интенция), цель, способы и средства ее осуществления и результат (речевое произведение). С юридической точки зрения интенция как компонент правонарушения может трактоваться как умысел, средства (трактуемые в лингвистике в аспекте нормативности) могут оцениваться с точки зрения их правовой нормативности (законности/незаконности применения), результат же может трактоваться с позиций его соотнесения с законом как правонарушение. Наличие правовых норм в свою очередь предполагает ответственность его автора за их применение и санкций за их нарушение. Все это позволяет выдвинуть предположение о возможности приравнивания речевых действий, входящих в юрисдикцию законов, к деяниям других различных типов, ведущих к необходимости юридического вмешательства. Нарушение этических и правовых норм, возникающее при этом, имеет с таких позиций признаки правонарушений других, традиционных, типов. Проиллюстрируем далее в этом ключе некоторые из речевых деяний.
Взяв за точку отсчета юридическое видение конфликтов, рассмотрим наиболее типичные случаи соотнесения (по принципам, с одной стороны, подобия и, с другой стороны, смежности) языко-речевых и социальных конфликтов и каналов их вхождения в правовую сферу.
Речевое хулиганство. Яркое проявление последнего - сквернословие в общественных местах, которое сейчас редко становится предметом судебных дел. Отношение к сквернословию по разным причинам в российском обществе изменилось, хотя проблема осталась: если есть граждане, которых ранит бранное слово, где бы оно ни было произнесено, право и правовые органы обязаны защищать их (см. [22-23]).
В этом плане можно говорить и о нанесении травм (увечий). В одной из наших предыдущих статей мы приводили мнение психологов о том, что с помощью словесных мыслеобразов, с негативным содержанием, человек способен разрушать свой генетический код и соответственно нормальную работу организма [18, с.43-44]. Это дает основание говорить о нанесении человеку психологической травмы. Впрочем, определенное движение в сторону осознания языкового и социально-психологического статуса сквернословия можно и наблюдать в лингвистике последних лет. В первую очередь следует назвать исследования В.И. Жельвиса: [22-23]. Разработку данной проблемы стимулирует исследование явлений языковой агрессии [24-28], языкового насилия [29-31], шизосемиозиса [32], языкового манипулирования [33-35]. Отмеченные явления составляют крайний (отрицательный) полюс культуры речи, и как своеобразное конструктивное противодействие этому полюсу в науке о языке появляются понятия лингвистической экологии [36-38], лингвоэкологии и эколингвистики [39], языковой самообороны [40]; в этот ряд входит и юрислингвистика как сфера, обслуживающая экологическое (в широком смысле слова) право, постепенно закрепляющееся в российском правовом пространстве (хотя и медленно). Думается, что где-то в глубине общественного сознания зарождается понятие языкового права. Язык, как и природа, будучи достоянием общества, доставшимся ему в наследство от прежних поколений, нуждается в во всех формах защиты, в том числе правовой.
О речевом убийстве не принято говорить, поэтому выражения "слово -- оружие", "слово убивает", пока остаются метафорами. Но сама постановка вопрос о подобной квалификации некоторых применений языка не представляется такой уж фантастической. Так, в нашей юрислингвистической практике была экспертиза дела, в котором одна женщина обвинила другую -- свою родственницу К. в клевете. Клевета, по ее мнению, заключалась в том, что К. обвиняла истицу в убийстве свекора, который покончил жизнь самоубийством. Лингвистический аспект здесь возник потому, что суициду предшествовал обмен репликами ответчицы и свекора, который спросил: "Можно ли отравиться хлорофосом", на что ответчица сказала "Да!", добавив раздраженно: "Как ты мне надоел!" . В этой связи появилась необходимость оценки роли ее реплики в последующей драме.
А вот о моральном вреде (моральном ущербе) в связи с делами о защите чести и достоинства лингвистам говорить приходится часто, поскольку оно, как правило, тесно связано со словесным оскорблением. Все это означает: слово -- ко всему прочему еще и опасное оружие, поэтому требуется осторожное обращение с ним.
Оскорбление в Уголовном кодексе определяется через понятие "неприличная форма", что означает -- оскорбляющий (инвектор) не считает необходимым следовать в общении с оскорбленным (инвектумом) общепринятым нормам коммуникации, что и оскорбляет последнего, особенно если такое нарушение норм делается намеренно демонстративно и публично. Несмотря на частотность таких дел (все более и более возбуждаемых в последнее время), они чрезвычайно трудны для судов. Суды затягиваются, дела отправляются на доследование, а готовые судебные решения опротестовываются. Проблема заключается прежде всего в отсутствии четко разработанных принципов разрешения таких дел, в том числе и в первую очередь принципов лингвистической экспертизы. Покушение на честь и достоинство личности (словесное оскорбление) -- все эти противоправные деяния не могут быть расследованы и квалифицированы без участия лингвистов-профессионалов, понимающих специфику использования языка в разных социальных условиях и достаточно компетентных как в области лингвистики, так и в области юриспруденции.
Проиллюстрирую сказано лишь одним моментом -- понятия "оскорбление", шире -- понятия "инвективное функционирование языка" в науке о языке нет, что по меньшей мере странно. По сути нет дефиниции оскорбления и в юриспруденции, ибо отсылка на неприличную форму (языковую) ничего не дает: оно само нуждается в определении. Практика юрислингвистических экспертиз соответствует такому состоянию теории. Анализ экспертиз показывает, что они во многом разноплановы, субъективны, поэтому часто не устраивают участников судебного разбирательства.
Речевое воровство ассоциируется прежде всего с плагиатом, за этим понятием стоит сложнейшая лингвистическая проблема -- тождество текстов [41; 42]. Она осложняется в том случае, если обвинение направлено на переводные тексты. Этот план юрислингвистики тесно связан с авторским правом.
Многие проблемы для лингвистики в этом аспекте составляет право на имя. Приведем одну иллюстрацию этому -- использование в качестве псевдонима фамилий или узнаваемых паронимов фамилий известных людей. Вероятно, это нарушение авторских также можно квалифицировать как своего рода речевое воровство.
Речевое мошенничество, как нам представляется, составляет серьезный пласт юрислингвистики будущего. Сейчас многочисленные факты манипулятивного использования языка, в рекламе, в политике (например, в предвыборных кампаниях), в (около)медицинской практике, как правило, остаются безнаказанными. К юридическим выходам в эти вопросы, по-видимому, не готовы ни современная лингвистика, ни право, ни общество в целом. Хотя применительно к лингвистике можно сказать, что она близка к тому, чтобы работать с манипулятивными текстами и в сфере лингвистической экспертизы: в последнее время в прагмалингвистике появилось немало работ, исследующих суггестивное функционирование языка, непрямую коммуникацию, паралингвистические средства языка, в которых основательно исследуются речевые стратегии и тактики лжи, подмены и манипуляции.
Превышение власти в области русского языка можно усмотреть, например, в волевом решении многих специальных языковых (и "околоязыковых) проблем. Так, выдвижение орфографии на первый план в школьном образовании и на вступительных экзаменах, кабинетное утверждение тех или иных форм экзаменов по русскому языку и нормативов экзаменационных оценок, навязывание обществу теоретически и практически неподготовленной реформы орфографии и т.п. -- все это возможно только на фоне неюридизированных отношений, с одной стороны, власти, языка как системы норм и прав (и обязанностей) рядовых носителей русского языка и, с другой стороны, стихийных закономерностей (установлений) языка, установлений (как теоретических, так и вытекающих из них разного рода рекомендаций для органов власти, учреждений народного образования, общества в целом) и законодательства как такового.
Вопрос о превышении власти можно, вероятно, ставить и в связи с определенной реалистичностью метафоры, обозначающей СМИ как "четвертую власть". Злоупотребление словом автора публикации, приводящее к тому, что персонаж публикации чувствует обиду, ущемление достоинства или ущерб его деловой репутации, во многом является следствием именно того, что автор, "завышает свои права", и это нередко поддерживается прецедентами безнаказанности. Она проистекает отчасти из-за сложности юридических процедур, на которые не каждый обиженный персонаж пойдет (тем более, что дела такого рода, как показывает практика, нечасто выигрываются потерпевшей стороной), отчасти из-за того, что общественное мнение склонно преуменьшать значимость таких правонарушений (ср. пословицу: "называй хоть горшком, только в печку не ставь").
Итак, что же дает теоретическая идея приравнивания речевых действий к прочим правонарушениям в практике юрислингвистической экспертизы? Думается, что она способна изменить подход ко многим из них прежде всего на этапе следствия и судебного разбирательства. Обратимся к некоторым моментам в практике лингвистической экспертизы конфликтогенных речевых произведений (текстов), явившихся поводом для обращения обиженного в суд и рассмотрим в связи с этим несколько ситуаций.
1) Ключевым моментом многих экспертиз является разграничение суждений и мнений, утверждений и оценок. Последние обычно не подвергаются юридическим санкциям, по-видимому, из опасности посягательства на свободу журналиста высказывать мнение, в том числе критическое. Поэтому фразы типа он взяточник (с одной стороны) и по-моему, он взяточник, по моим представлениям он взяточник, по-видимому, он взяточник, таких людей называют взяточниками и т. п. на шкале унижения чести, достоинства и деловой репутации в практике лингвистической экспертизы и судебного разбирательства принято оценивать существенным образом по-разному. Но с заявленных позиций и те и другие являются речевыми актами, речевыми событиями4, и речевыми действиями, каждое из которых имеет свои мотивы (умыслы), свои средства воздействия и следствия (воздействие на адресата) и их автор с эти позиций должен нести ответственность за их применение.
2) Больщую сложность для юрислингвистической экспертизы представляет квалификации косвенных оскорблений (инвективных намеков, сравнений, эвфемизмов и т.п.). Причина трудностей во многом определена тем обстоятельством, что принятая логика экспертизы и суда исходит из презумпций классической лингвистики, а именно результат воздействия оценивается не по самому воздействию, а по его возможности. Презумпции лингвиста-эксперта направляют его на поиски ответа на вопрос: может ли то или иное языковое средство нанести моральный ущерб, что нужно сказать соответствует юридическим презумпциям5. По существу, в таком случае экспертизе подвергается (речевое) средство, но не (речевое) действие в целом. Отсюда базовым источником экспертизы становятся лингвистические меморандумы, содержащие нормативные характеристики языковых средств как потенциальных носителей инвективности. При этом особенным предпочтением пользуются словари, и прежде всего нормативные пометы, содержащиеся в них типа "бранное", "грубое", "презрительное", которые механически переносятся на шкалу оскорбительности6. Это в свою очередь формирует в сознании инвектора ментальный стереотип: раз не отмечено, значит законно. Возразить этому в рамках "презумпций классической лингвистики" трудно. Ср. наблюдение лингвиста-эксперта о непрямых покушениях на достоинство личности: "Эксперты наглядно показывают, как авторы разоблачительных статей прибегают к логическим ухищрениям, к разного рода "охранительным" оговоркам, к нечеткому построению предложений, допускающих их неоднозначное толкование и т.п. В результате создается превратное представление о "персонаже" газетной статьи" [16, с. 140] . Это в свою очередь означает, что логика потенциального морального вреда, базирующегося на нормативных оценках потенциальных (вне конкретного речевого акта) единиц и структур, должна уступать место логике "измерения" реального вреда конкретному лицу в конкретной ситуации. Языковое средство в конкретном речевом действии - лишь один из частных (хотя и весьма важных) элементов. Это не означает однако отказа от нормативных характеристик единиц, напротив эти характеристики должны расширяться и углубляться, во-первых, за счет наделения ими единиц (структур, фреймов, типов речевого поведения речевых ситуаций) других, более высоких (глубоких) уровней языка, речи, речевой деятельности, и во-вторых, за счет более специализированного, ориентированного на правовое использование шкалирования инвективной лексики.
Углубление экспертного анализа, проникновение во все большие тонкости конфликтогенного текста и конфликтной ситуации, привлечение все более новых и современных методов, стремление к объективной и всесторонней оценке речевого конфликта приводит к одной из главных коллизий лингвистической экспертизы. Она связана с выбором критериев истинности экспертного исследования и заключается в том, что осложнение экспертного исследования далеко не однозначно связано с его возможностью реально воздействовать на судебное решение, принимаемого в условиях состязательности сторон. Доверие к апробированному, конвенциально и узуально закрепленному у судей, естественно, выше, чем к "новостям с передового фронта лингвистической науки". Решение этой коллизии в постепенном придании статуса легитимности норм все более высоких уровней, узаконивание все более современной лингвистической методологии и методики. Единственный путь такого решения -- взаимонаправленное сближение лингвистики и юриспруденции (как практической, так и теоретической), повышение уровня лингвистической культуры и образования у юристов, а юридической культуры и знаний -- у лингвистов-экспертов.
Таким образом, на частном примере анализа некоторых проблем лингвистической экспертизы мы проиллюстрировали широкое понимание изменений российского правового пространства, предвосхищающих его реформирование. Оно заключается в детерминационном взаимодействии изменений как внешних, так и внутренних (с точки зрения права), как объективных, так и ментальных, как научно-теоретических, так и научно-прикладных. Успешность реформ будет во многом зависеть от того, как будет организован учет многообразных и сложных, нередко противоречивых факторов такого взаимодействия
2. Этому в немалой мере способствовало и обретение гражданами больших прав в сфере личной и частной собственности. К этому можно добавить, что сейчас нередко защита нематериальных благ тесно увязывается с их материальной оценкой (деловая репутация, например, дорого стоит) и, как следствие этого с требованием материальной компенсации.
3. Уместно заметить, что многие из таких проблем выходят в лингвистическую сферу , так как они обусловливаются нечетким определением многих терминов, входящих в формулировки названных выше статей и официальных комментариев к ним, к ним относятся и базовые термины: оскорбление, неприличная форма, порочащие сведения, честь, достоинства Об этом убедительно пишут авторы книги [3].
4. Нужно отметить, что "акт", "событие" - широко применяемые в современной лингвистике понятия (см., например: [3, с. 55-56, 83-99] . Они являются одним из многих других точек пересечения права и лингвистики, ср. другие лингвистические термины, восходящие к праву: презумпции языкового сознания, речевой кодекс, коммуникативные права и обязанности, речевое насилие и т.п. В этом ряду и выражения, использованные в данной статей: речевое мошенничество, речевое хулиганство и т.п.
5. Ср.: ":Понятие морального вреда субъективно, может быть определено только неправовыми (психологическим) способом и, на наш взгляд, в праве может выступать только как ВОЗМОЖНОСТЬ ВОЗНИКНОВЕНИЯ МОРАЛЬНОГО ВРЕДА в силу тех или иных действий или бездействия. Компенсация морального вреда, следовательно, осуществляется по логике ВОЗМОЖНОГО, а не наступившего вреда" [3, с. 42].
6. Проблема легитимности источников лингвистической экспертизы подробно рассматривается нами в статье, которая сдана в сборник "Юрислингвистика-3: проблемы юрислингвистической экспертизы", подготовленном в настоящее время к публикации.
Перечень работ по юрислингвистике | Домашняя страница Н. Д. Голелва