Лаборатория официально открыта в 2001 году, хотя открытию предшествовал подготовительный этап работы с 1996 года.
Начало моему интересу к юридическому функционированию русского языка положил уже первый участия в лингвистической экспертизе. Я остановлюсь на этом частном случае чуть подробнее, так как он весьма симптоматичен и хорошо иллюстрирует основное содержание моего доклада. В 1996 году я согласился на экспертизу одного в общем-то (сейчас это очевидно) не очень сложного дела отчасти из любопытства, отчасти из уверенности в своей лингвистической квалификации, которая, возможно, и подвела. Первый опыт с точки зрения процессуального результата был неудачным. Заключение, которое я сделал, было с явным креном в сторону лингвистической объективности, понимаемой мной сугубо в теоретико-лингвистическом плане: оно изобиловало терминами типа "бесконечная смысловая валентность языкового знака", "нелимитируемость объема и содержания значения", "вариативность интерпретаций", но дело было, как я сейчас понимаю, даже не в терминах. Суть неудачи была в том, что сделанный вывод был неоднозначен, в нем содержалось много разных оговорок и оборотов типа "а с другой стороны :". К моему недоумению, такая, по моей внутренней оценке, " добротная профессинальная" экспертиза не возымела практически никакого действия, ее на суде как бы не заметили и обошли, и судебное решение было принято на основе других аспектов дела. При этом, насколько я позже понял, участники процесса в сущности тактично уклонились от оценок специалисту со степенями и званиями. Позже я стал интересоваться: а как у других? Другим в этом плане везло меньше. Одному моему коллеге в аналогичной ситуации судья в сердцах сказал: "Лучше бы мы пригласили учительницу, она хоть словарем Даля умеет пользоваться" (эту ситуацию я уже представлял в одном из сборников "Юрислингвистики"). Симптоматичная ситуация, демонстрирующая целый клубок проблем, как лингвистических, так и юридических. К ней я еще вернусь далее. Однако здесь сразу выделю главный пафос доклада -- экспертиза конфликтных текстов, попавших в сферу судебного или следственного анализа, есть серьезное лингвистическое исследование и к нему приложимы многие требования исследования, в том числе соответствие новым подходам и методам. Именно поэтому в название доклада вошло понятие современная парадигма. Несомненно, что большинство экспертиз конфликтных текстов, вовлеченных в сферу следственных действий и судебных разбирательств, в той или иной мере представляют собой лингвистические исследования, поэтому неизбежен вопрос о необходимой и достаточной глубине таких исследований. В этой связи встает вопрос и о включенности экспертизы в современную научную парадигму (это, разумеется, один из критериев глубины), о привлечении новейших подходов и методик текстологического анализа.
Ответ на вопрос о балансе лингвистических и юридических интересов в экспертизе отнюдь не так однозначен, как может показаться на первый взгляд. И причина здесь - в двойственной природе экспертизы как юридико-лингвистического и лингво-юридического действия (процесса, акта). Две его стороны лингвистическая (это исследование языкового феномена лингвистическими методами) и правовая, вытекающая из участия экспертизы в вынесении правового вердикта, находятся далеко не всегда в гармоническом соответствии. Аспектов несоответствия, вообще говоря, много, в тезисах доклада очерчены некоторые из них. Остановимся на одном из аспектов, связанном с признаком определенности результата. Экспертиза, будучи серьезным лингвистическим исследованием и стремясь по этой причине к максимальной глубине и объективности отражения сложного языко-речевого конфликта, в большинстве случаев не может не отразить многомерности языко-речевого конфликта, его неоднозначности на шкале оценок или даже самой возможности наличия разных шкал. Будучи же средством, призванным помочь судьям вынести определенный, однозначный вердикт, экспертиза должна в максимальной мере использовать возможность исключения диалектических и плюралистических рефлексий. Таким образом, лингвистическая истина лежит в сфере ее соответствия законам естественного языка; юридическая истина находится в первую очередь в сфере соответствия законам, составляющим право и определяющим содержание вердикта. Юридические процедуры и вердикты строятся на законах формальной (аристотелевской) логики, лингвистические исследования -- на диалектических. Поиск баланса между данными сторонами экспертизы - важнейшая составляющая искусства экспертной деятельности лингвиста, вступившего в сферу права как одного из важнейших социальных институтов. Замечу сразу. Все сказанное в тезисах и в докладе - отнюдь не умозрительные построения лингвиста-теоретика. Напротив, постановка вопросов и поиски ответов на них подсказаны самой практикой экспертизы, которую мы, накапливая материал исследований, широко осуществляли в нашей Лаборатории юрислингвистики.
Теперь перехожу к содержательной части, заявленной в названии доклада -- современной лингвистической и юридической парадигмах, в которые включена юрислингвистическая экспертиза конфликтных текстов. Такая постановка вопроса предполагает введение исходных понятий о предмете юрислингвистики, особенностях ее подхода к языку, взаимоотношения с проблемами, возникающими в современной лингвистической парадигме.
Выделю те, которые являются, на наш взгляд, наиболее общими и потому основополагающими для концепции юрислингвистики как самостоятельной лингвистической дисциплины, изучающей специфический объект -- "систему языко-правовых феноменов", то есть таких феноменов, сущность которых формируется двумя типами детерминант: языковой и правовой. При этом каждая из них в плане сущности не предполагается другой и не выводится из другой в полной мере.
Основная единица юридико-лингвистической сферы такой лингвистической дисциплины, как юрислингвистика, является языко-речевой конфликт, вовлеченный в сферу правового регулирования. Здесь важно подчеркнуть, что конфликтность заложена в самом языке как системном образовании (речь идет об антиномиях языка), так и об общественном бытии языка -- его функционировании в антропо-социальной и антропо-психологической измерениях. Само взаимодействие автора и адресата речевого произведения потенциально конфликтно, ибо у этих участников коммуникативного взаимодействия изначальные разные интересы, разные представления об удобстве, коммуникативной эффективности и разные оценки результатов речевых актов. В естественных условиях язык сам регулирует это взаимодействие, предотвращая, ослабляя, снимая конфликт автора и адресата. В других, более "тяжелых" ситуациях, в предотвращение или разрешение языко-речевых конфликтов осуществляется на уровне социально-этических норм. Наконец, некоторые конфликты (типа словесного оскорбления) требуют вмешательства права, позволяющего цивилизованным способом разрешить острые социально-коммуникативные противоречия. В правовой парадигме автор и адресат (чаще всего в роли персонажа) приобретают статус ответчика и истца. Таким образом происходит постепенная юридизация конфликтов, связанных с употреблением языка в социальной сфере. Пока, как мы отметили, из множества конфликтов, лишь некоторые юридизированы, например, конфликты, связанные с государственным языком, честью и достоинством граждан, некоторыми аспектами авторского права. Остальные ждут своего юридического и юрислингвистического осмысления.
Мы приветствуем появление в проспекте ГЛЭДИС понятия "лингвистическая безопасность страны" (хотя предпочли бы выражение "языковая безопасность"), в котором видны контуры основания и обоснования языкового права. В определенных отношениях оно, с нашей точки зрения, близко к экологическому праву, хотя отличий между ними, может быть, больше, чем сходства. Общее заключается в том, что как язык, так и природа принадлежат всему народу, и право должно регулировать взаимоотношения людей в связи с этими никем не присваиваемыми явлениями. Каждый человек имеет право на чистую воду, воздух, лес, и это право каждого должно быть защищено законом. Например, каждый человек имеет право на "чистый" родной язык, на языковые нормы (в том числе табуированные), вырабатываемые обществом в течение многих веков для общего пользования, это значит они являются всеобщим культурным достоянием и пользование ими предполагает правовую поддержку. Должно соприкасаться языковое право и с законами, обеспечивающими охрану культурно-исторических ценностей. Языковые нормы, например, являются культурно-социальным достоянием, выработанным обществом на протяжении многих веков.
Перейдем к понятию языко-речевого правонарушения. Этот термин пока не имеет хождения и обозначенное им понятие не разработано в юриспруденции. Поэтому мы заявляем этот вопрос в порядке постановки проблемы. Для ее первоначального мониторинга, считаем целесообразным соотнести данное понятие с рядом других видов правонарушений Это позволит, с одной стороны, очертить пространство пересечения конфликтных проявлений языка и права, оценить возможности их юридизации и тем самым конкретизировать понятие "лингво-юридическая парадигма", с другой стороны, это позволяет выявить особенности языко-речевых правонарушений по сравнению с другими.
Возьмем за точку отсчета юридическое видение конфликтов и рассмотрим наиболее типичные случаи соотнесения (по принципам, с одной стороны, подобия и, с другой стороны, смежности) языко-речевых и социальных конфликтов и каналов их вхождения в правовую сферу.
Речевое хулиганство. Яркое проявление последнего - сквернословие в общественных местах. В этой связи можно говорить и о нанесении травм (увечий. Известно мнение психологов о том, что с помощью словесных мыслеобразов, с негативным содержанием, человек способен разрушать свой генетический код и соответственно нормальную работу организма. Инвективное слово несомненно несет особый энергетический заряд, направленный на то, чтобы оскорбить адресата (ист. принести ему скорбь, последнее же родственн слову "ущерб"). Другое дело, что наука пока не может измерить и квалифицировать его воздействие. Возможно, что будущим экспертам наука предоставит такие возможности, и можно будет говорить о нанесении человеку психологической травмы.
О речевом убийстве не принято говорить, поэтому выражения "слово -- оружие", "слово убивает", пока остаются метафорами. Но сама постановка вопрос о подобной квалификации некоторых применений языка не представляется такой уж фантастической. А вот о моральном вреде (моральном ущербе) в связи с делами о защите чести и достоинства лингвистам говорить приходится часто, поскольку оно, как правило, тесно связано со словесным оскорблением, унижением чести и достоинства граждан. Наличие этих законов означает: слово -- ко всему прочему еще и опасное оружие, поэтому требуется осторожное обращение с ним.
Речевое воровство ассоциируется прежде всего с плагиатом.
Речевое мошенничество, как нам представляется, составляет серьезный пласт юрислингвистики будущего. Сейчас многочисленные факты манипулятивного использования языка, в рекламе, в политике (например, в предвыборных кампаниях), в (около)медицинской практике, как правило, остаются безнаказанными. К юридическим выходам в эти вопросы, по-видимому, не готовы ни современная лингвистика, ни право, ни общество в целом. Хотя применительно к лингвистике можно сказать, что она близка к тому, чтобы работать с манипулятивными текстами и в сфере лингвистической экспертизы: в последнее время в прагмалингвистике и лингвистической суггестологии появилось немало работ, исследующих манипулятивное функционирование языка, непрямую коммуникацию, паралингвистические средства языка, в которых основательно исследуются речевые стратегии и тактики лжи, подмены и манипуляции.
Таким образом, достаточно широкий спектр нарушений норм языка входят в той или иной степени в соприкосновение с правом и могут обсуждаться в аспекте квалификации их как правонарушений.
Функционализм в ортологии, определяемый тенденцией к ослаблению пуристического, запретительного начала нормативных установлений и оценок. Сейчас ортология уже не та дисциплина, которая ассоциируется со списками правильных (подлежащих выучиванию) и неправильных (подлежащих запрету) произношений или написаний отдельных звуков, слов, словосочетаний в слабых (вариативных) позициях. Это наука о нормативной речи как системном объекте со сложной многоуровневой организацией. При таком подходе критерием правильности выступает уже не отвлеченный от речи "образец", однозначно предписываемый ортологическим меморандумом для облегчения (однозначного) выбора, а как коммуникативное задание для данного типа речевых произведений в данных коммуникативных условиях. Соответствие коммуникативному заданию -- и есть главная, инвариантная, норма. Таким образом норма регулирует выбор одного из возможных вариантов, предоставляемых языком говорящему. Понятие уместности выбора приходит на смену запрету и жесткому предписанию, формируется понимание толерантного отношения к стилистическому разнообразию вариантов: каждый из них потенциально уместен в определенных коммуникативных ситуациях. Эти тенденции принципиально важны для презумпций юрислингвистической экспертизы публицистических текстов, для которых принцип уместности особенно значим. Вряд ли эксперт должен абсолютизировать пуристические требования, закрепленные, скажем, в словарных пометах. Он в равной мере должен защищать как нормативныю чистоту текста, так и право журналиста на свободное (=творческое) использование языка, иначе публицистические тексты превратятся в дистиллированные отчеты о событиях. Думается, что достижение такого единства противоречий требует от эксперта высокого профессионализма, включающего и эстетический вкус, и понимание общественного назначения СМИ.
Но и развитие лингвоэкологической составляющей презумпций эксперта занимает видное место в соврменной лингвистике. Ср. активизацию исследований языковой агрессии, языкового насилия, шизосемиозиса, криминализации языка и под.; на противоположном полюсе появляются понятия-противовесы: лингвоэкология и эколингвистика, языковая самооборона, лингвистическая безопасность (ср. информационно-психологическая безопасность), в этот ряд входит и юрислингвистика как сфера, обслуживающая экологическое (в широком смысле слова) право, постепеннозакрепляющееся в российском правовом пространстве (хотя и медленно)
Таким образом искусство лингвиста-эксперта во многом проявляется в умении соблюсти баланс очерченных ортологических тенденций.
С этим же связано углубление уровня анализируемых единиц. Современная лингвистика явно движется к тому, чтобы ее предметом становились все более крупные и все более вышестоящие единицы. При этом закономерно углубляется уровень оценки содержательного плана. Применительно к этому тезису в экспертизе оценке должны подвергаться не отдельные части конфликтного текста, из которых выводится его соответствие нормам, а текст в целом. Оценка целого является отправной точкой для оценок частей. При этом анализ поверхностных аспектов содержания конфликтного текста подчиняется современной функциональной лингвистикой прежде всего прагматике. Прагматика определяет семантику, и они вместе определяют синтагматику (и другие проявления внешней структуры, а в известном смысле и семантики текста). Прагматика (отвечающая на вопрос "зачем?") вскрывает коммуникативный замысел текста, детерминирующий содержание и форму текста в целом и как следствие - его отдельных единиц. Вместе с понятием "коммуникативный замысел автора речевого произведения" в сферу лингвистического анализа вошло понятие "интенция" ("намерение"), принципиально важное для юрислингвистической экспертизы, так как замысел соотносится с понятием умысел. Вопрос об умышленности/неумышленности речевого правонарушения крайне редко ставится в настоящее время. И не только потому, что квалифицировать речевые действия в этом аспекте крайне сложно. Главное здесь однако -- в особом отношении к этим действиям, его целям и средствам.
Вместе с понятием интенции экспертиза включается в новую лингвистическую парадигму, обозначаемую сейчас в лингвистике термином "антропоцентризм". Его активизация позволяет многим лингвистам квалифицировать нынешнюю ситуации в отечественном языкознании как смену исследовательской парадигмы, как методологический мятеж, который заключается в переходе к представлениям о языке гумбольдтианского типа и некотором ослаблении активности системоцентрического описания языка соссюрианского типа. Антиномия "антропоцентризм -- системоцентризм" не кабинетная абстракция, а глубинная диалектика, пронизывающая все направления лингвистических исследований, в том числе прикладных. Юрислингвистика здесь не исключение. Особенно значимо для презумпций экспертизы изменение представлений о характере коммуникативного взаимодействия автора и адресата: от модели, где язык рассматривается как выразитель и носитель мысли, продуцируемой автором, как ее неотрывная составляющая, к модели суггестивного воздействия на сознание адресата с помощью языка. Антропоцентристкая лингвистика активно развивает гумбольдтианскую идею, выраженную А. Потебней следующим образом: "Говорить, значит не передавать свою мысль другому, а только возбуждать в другом его собственные мысли". Для лингвиста эксперта это означает перенос предмета анализа с семантики языкового средства как онтологической сущности, к его (средства) воздействия на сознание и психику адресата. И здесь нужно заметить следующее. В настоящее время экспертные презумпции носят системоцентристский характер, что проявляется прежде всего в потенциалистском отношении к языковой и психологической составляющей анализируемого конфликта, то есть в экспертизе оценивается потенциальная способность языкового средства нанести ущерб чести, достоинства и деловой репутации истца. Это в полной мере коррелирует и с самой оценкой морального вреда, принятой в юриспруденции. Так авторы уже называемой книги "Понятия чести достоинства:" в разделе "Результат воздействия" приходят к выводу, что моральный вред "в праве может выступать только как возможность возникновения морального вреда в силу тех или иных действия или бездействия" (с.42). Языковая система -- это система абстрактно-виртуальных (потенциальных) единиц (фонем, морфем, лексем). Они рассматриваются в экспертизе как носители потенциала инвективного функционирования. В наибольшей мере это проявляется в тех экспертизах, которые ограничиваются словарными данными. Но даже в том случае, если анализируется не слово, а слово в контексте или сам контекст, оценивается инвективный потенциал этого слова (контекста), а не его реальное действие. Таки образом, такая экспертиза остается в рамках системоцентризма. Переход к анализу степени и качества воздействия инвективного речевого произведения на адресата (персонажа) предполагает другие экспертные презумпции.
Перечень работ по юрислингвистике | Домашняя страница Н. Д. Голелва