У лингвистики и юриспруденции, действительно, всегда было и есть много общих сфер, и тенденции к сближении этих наук вполне объективны. Видимо, не случайны в этом плане, к примеру, стихийные терминологические перекрещивания, все чаще наблюдаемые в последнее время: к "старым" лингвистическим терминам типа НОРМА, ЗАКОН, РЕГЛАМЕНТАЦИЯ, УСТАНОВЛЕНИЕ, издавна существовавшим в языкознании, добавляются новые - ПРЕЦЕДЕНТ, ПРЕЗУМПЦИЯ, СУБЪЕКТ (ДЕЯТЕЛЬНОСТИ), КОДЕКС3, АКТ (РЕЧЕВОЙ), УЧАСТНИКИ (РЕЧЕВОЙ СИТУАЦИИ), ДИСКРИМИНАЦИЯ (ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ), ЗАЩИТА ЭКОЛОГИИ ЯЗЫКА и др. Пафос предлагаемых заметок в этом плане во многом обусловлен следующим тезисом: стихийный этап сближения двух наук исчерпан, оно (сближение) не ограничено спорадическим сходством терминологии, но имеет фундаментальный характер. Стихийный этап должен быть осмыслен и на этой основе сформирована "рациональная" юрислингвистика, осознающая свой предмет, проблемы и задачи, отличающие ее и от "чистой" лингвистики и юриспруденции.
Незамечание юридического аспекта языка в отечественной лингвистике явственно обнаруживает себя на разных фонах .Наиболее значимы из них следующие три.
Первый - очевидная социальная, политическая4 и коммуникативно-языковая актуальность теоретического и практического характера; она проявляется, в частности, в социальной заявке на разработку юрислингвистических вопросов в юриспруденции, средствах массовой информации, некоторых сферах политики.
Значимость юридического аспекта языка имеет как универсальный, так и конкретно-исторический характер. Языковое общение - одна из форм социального взаимодействия, носящего нередко конфликтный характер, неизбежно рождает потребность его "юридизации". В самом языке во многих его сферах всегда существовала тенденция к регламентации, в результате которой стихийная нормативность, как правило, сменяется кодификацией, сначала рекомендательной, а затем и более жесткой. Так, например, было с русской орфографией. Она пережила этапы стихийности, которая развилась до этапа жесткой регламентация на уровне орфографических кодексов, неоднократно сменявших друг друга, и, наконец, достигла этапа "юридического", связанного с участием орфографии в реализации образовательного права в советском и постсоветском обществах (мы имеем в виду ее роль в разного рода экзаменах). Стихийное регулирование по мере накопления и углубления конфликтных ситуаций все более стимулирует процессы собственно "юридизации" языка, отношений людей в связи с использованием языка и т.п., которые являются весьма специфическими и поэтому требующими от юриспруденции особого отношения. Либерализация российской общественной жизни и особенно актуализация проблемы "права человека" породила массу конфликтов, и прежде в рамках закона о защите чести и достоинства личности, где роль языка и речи является нередко определяющей. Неразработанность лингвистических аспектов права является определенным стимулом увеличения их числа, с одной стороны, и стремления уклониться от обращения в суд с другой, что придает проблемам разработки лингвистических аспектов права обостренно социальный характер. Не случайно, что первой отечественной работой, посвященной конкретно-практическим аспектам взаимодействия правоведения с лингвистикой, стала недавно вышедшая из печати в серии "Журналистика и закон" в издательстве "Права человека" книга [Понятие чести и достоинства, 1997], в которой проблема словесного оскорбления личности, представляемая в данной работе в лингвоюридическом аспекте, заняла центральное положение.
Вторым фоном является зарубежная юрислингвистика: в западноевропейской и американской литературе юридический аспект языка и лингвистический аспект права представлены более широко и разнообразно, особенно активно разрабатываются вопросы юридической герменевтики и логики (интерпретации, аргументации, лингвистической экспертизы и мн. др.). Полное и глубокое представление о зарубежной лингвоюристике (и отчасти - юрислингвистики) дает научно-аналитический обзор [Юридические понятия и язык права, 1986] (составитель С.В. Лёзов), в котором приводится большой библиографический список работ зарубежных авторов5.
Третий фон - непосредственно юриспруденция, которая уже давно разрабатывает лингвистические аспекты права6, и это само по себе делает необходимым постановку вопроса о теоретическом и практическом взаимодействии двух наук. В настоящее время эту проблему ставят исключительно теоретики права, чаще всего подчеркивающие приоритетную специфику юриспруденции и обходящие или упрощенно трактующие специфику лингвистическую, хотя отдельные авторы поднимаются над одноаспектным, так сказать, "ведомственным" видением роли лингвистики в праве. Ср. мнение С.С. Алексеева, которое высказано в связи с оценкой известной работы доктора юридических наук А.А. Ушакова, посвященной лингвистическим аспектам права [Ушаков, 1967]: "...А.А. Ушаков рассматривает законодательную стилистику (стилистику законодательной речи) в качестве теории, одновременно относящейся и к юридической науке, и к лингвистической науке, к литературоведению. Действительно, на стыках наук возникают специфические научные дисциплины. Однако это не должно приводить к смешению научных аспектов в теоретическом анализе. Ведь дисциплины, возникающие на стыках наук, имеют комплексный характер: в их рамках строго различаются науковедческие ракурсы (планы). А каждая наука имеет свою систему понятий, свой категориальный аппарат, при помощи которого осваиваются факты действительности" [Алексеев, 1982, с. 287-288]. И все же в большинстве правоведческих работ, касающихся языкового аспекта права, наблюдается тенденция отвлечения от собственного лингвистического своеобразия при рассмотрении языко-правовой сферы и сосредоточения на "юридизированном" состоянии языка, определяемом его местом в системе права. Своеобразие определяется естественными закономерностями языка, доступными лишь собственно лингвистическим методам.. Необходимость широкого диалектического взаимодействия обоих аспектов - лингвистического им юридического - представляет собой кардинальное основание для выделения таких промежуточных дисциплин, как юрислингвистика и лингвоюристика.
Таким образом, несмотря на всю теоретическую и практическую значимость проблемы, связанной с квалификацией специфической природы юридического языка, она не стала осознанно вычлененным объектом исследования в лингвистической науке. В этой ситуации вполне закономерным становится тот факт, что данную проблему, лингвистическую по сути, решают (точнее сказать - вынуждены решать) юристы, некоторые из которых - отметим еще раз - осознают не только юридический, но и лингвистический ее статус. Весьма примечательной в этой связи нам представляется следующий тезис в его логическом развитии. Начальник отдела лингвистической экспертизы законопроектов Правового управления Аппарата Государственной Думы в своем пособии, обобщая опыт работы своего управления, справедливо отмечает в "преамбуле": "Поднимаемые в нашей работе проблемы, связанные с необходимостью более внимательного отношения к языку законодательства, особенно актуальны в связи с тем, что до сих его специфика не исследована в должной мере учеными-лингвистами"/выделено нами. - Н.Г./[Калинина, 1997, с.5]. На эту тему, как полагает автор (вслед за А.С. Пиголкиным, доктором юридических наук), имеется "всего лишь несколько статей", и самое примечательное здесь в том, что они принадлежат вовсе не "ученым-лингвистам", как можно было бы ожидать из приведенного тезиса, а исключительно юристам . И в списке литературы к указанному пособию представлены в основном авторы-юристы.
Итак, "зародышевое" состояние отечественной юрислингвистики ставит перед исследователями взаимоотношений русского языка и российского права (в направлении от первого ко второму) проблемы соответствующего - "исходного" - статуса: осмысления объекта и предмета новой науки, разграничения юридических и лингвистических аспектоводних и тех же явлений на стыке языка и права; на этом этапе от юрислингвистики требуются накопление материала, первичные наблюдения и обобщения, постановка проблем и гипотез, первичная разработка методики их исследования. Статьи сборника не могут претендовать на всеобъемлющую широту и тем более на достаточно целостную теоретическую концепцию юрислингвистики как специфической отрасли лингвистических знаний, но могут способствовать ее выработке в будущем.
В практическом плане сказанное может служить обоснованием по крайне мере двух общественно-организационных идей.
Во-первых, из него вытекает необходимость создания неких коллективных органов, которые соединили бы усилия лингвистов и юристов (а возможно и представителей других специальностей, например, журналистики, социальной психологии и др.), действующих в рамках принципа дополнительности. Например, таким органом могла бы стать лингвоюридическая экспертная комиссия, наделенная правами давать официальные лингвистические экспертизы для следственных и судебных органов7. Как далее будет показано, главным препятствием для лингвоэкспертной деятельности являются два основных фактора: во-первых, отсутствие научной (лингвоюридической и юрислингвистической!) базы и, как следствие, сформулированных общих принципов и подходов к экспертизе; во-вторых, отсутствие юридической базы - правовых документов, служебных инструкций, только на основе которых экспертиза и приобретает статус легитимного документа. В ходе работы таких совместных комиссий неизбежно аккумулировался бы важный материал, создавалась бы база для теоретических обобщений на его основе, юридических прецедентов, которые подготавливали бы обоснованные законопроекты и на их основе создавались и принимались бы жизненно важные законы.
Во-вторых, принципиально взаимодействие лингвистов и юристов в сфере законотворчества и законоприменения. Об этом, в частности, убедительно пишут авторы коллективной монографии [Язык закона, 1990]. Ср.: "Язык по отношению к праву выполняет как бы две взаимосвязанные функции -- отбразительную (выражает вовне волю законодателя) и коммуникативную (доводит эту волю до сведения участников общественных отношений" (с.8). Из последнего вытекает, что закон (через язык!) должен быть способен воздействовать на волю и сознание граждан (через воздействие на разум и логику), побуждая их к поведению в пределах правовых предписаний. Это в свою очередь означает, что язык должен быть понятен всем "участникам общественных отношений", в том числе непрофессионалам (с. 18-19, 26 и др.). Это требование сейчас не всегда выдерживается, "отсутствуют регулярные, прочные связи юристов с лингвистами" (с.35). "Представляется, что проект любого нормативного акта перед официальным утверждением должен обязательно проходить специальное языковое и стилевое редактирование" (с.35); "юристы и филологи должны регулярно собираться для обсуждения актуальных вопросов" (с.36); "целесообразно было бы ... в настоящее время создать комиссию, которая могла бы:четко сформулировать основные требования к языковому оформлению правотворческих решений" (с. 36).
2. Лишь в новом учебнике Н. Б. Мечковской "Социальная лингвистика" особо выделены разделы, связанные с юридическим аспектом языка, но они посвящены только одному вопросу в его рамках - регламентации межъязыковых отношений в многонациональных государствах [Мечковская, 1996, с.121-125].
3. См., например, употребление термина "кодекс" в статье [Шмелева 1983].
4. Достаточно указать на проблему юридического статуса языков национальных меньшинств и "нетитульных" национальностей в многонациональных государствах или роль проблемы языка в характере межгосударственных отношений (см., например, об этом в статье Б.И. Осипова в нашем сборнике).
5. В дополнение к нему и для иллюстрации направлений зарубежных лингвоюридических исследований приведем несколько подстрочных аннотаций к работам иностранных авторов, данных в библиографическом справочнике "Новая литература по социальным и гуманитарным наукам (языкознание)" за 1988 г.: "семантика и прагматика судебного приговора; роль лингвистического анализа в правильности применения закона", "лингвистический анализ инструкций, данной присяжным, и ее роли в вынесении смертного приговора", "особенности допроса детей - жертв преступлений с точки зрения теории текста и социолингвистики", "роль посредника в судебном разбирательстве с точки зрения теории текста на материале бракоразводных процессов", "речевые акты в текстах контрактов", "семантика и прагматика судебного приговора", "нормативность языка и правовых документов", "аргументы и интерпретация правового текста; правовой текст как модель нарративного литературного текста", "нормативность языка и правовых документов", "выбор семантики слова по толковым словарям современного немецкого языка; в связи с анализом документов судебного судебного процесса над бывшим обер-бургомистром Дрездена по обвинению его в фальсификации результатов выборов" (ср. также названия данных работ в нашем переводе: "К герменевтике права: аргументация и интерпретация", "Юридическая семантика: основы теории интерпретации в лингвистическом смысле"; "Право, язык и юридическое обоснование", "Язык и право", "Семантическая деструкция как метод манипуляции" и др. Обращает на себя внимание следующий факт: степень проникновения лингвоюристики в собственно лингвистику (особенно в ее современные семантико-прагматические аспекты) в зарубежных исследованиях взаимоотношений права с языком значительно выше, чем в отечественной лингвоюристике.
6. Некоторые лингвистические аспекты давно уже стали традиционными для вузовских учебников по теории права; в частности, они регулярно помещаются в разделы, посвященные законодательной технике и толкованию законов (см., например, новые учебники [Венгеров, 1998, с. 537-538; Матузов, Мальков, 1997, т.2, с.440-444; Сырых, 1998, с.242-244]), см. также, например: [Язык закона, 1960; Законодательная техника, 1965; Ушаков, 1967; Черданцев, 1979; Савицкий, 1987]. Типичны они и для научно-юридических публикаций; для их иллюстрации укажем некоторые из недавно опубликованных в России лингвоюридических работ; они касаются правовых проблем языковой политики, лингвистической экспертизы законопроектов, языка и стиля правовых документов и судебных процессов: [Андреев, 1997; Бойко, 1996; Горбачева, 1997; Калинина, 1997; Суздалев, 1996 и др.].
7. Уместно привести аналогию: медицинские заключения, имеющие правовую силу для юридических органов, могут давать только специализированные учреждения, имеющие на это право. Лингвистические же заключения, как показывает практика, дает кто угодно, лишь бы он имел отношение к филологии: школьный учитель, доцент, журналист или корректор издательства (об этом убедительно пишет в одной из статей нашего сборника В.Д. Мансурова). К тому же никак не регламентирован сам выбор эксперта: кто (юридический орган, истец или ответчик) должен осуществлять этот выбор, на основании чего и с какой целью; последнее означает, что не сформулированы презумпции деятельности эксперта (объективистская, защитительная и т.п.). В некоторой мере причиной такого отношения к лингвистической экспертизе является недооценка языковой специфики ее (экспертизы) предмета со стороны юристов. В качестве примера таковой можно привести весьма симптоматичный случай, когда на выступление в суде в роли эксперта квалифицированного лингвиста (доцента вуза), пытавшегося раскрыть неоднозначность выражений, оцениваемых истцом как инвективы, судья в сердцах отреагировал следующим образом: "Уж лучше бы мы пригласили учительницу из школы: она хоть умеет пользоваться словарем Даля!".
Перечень работ по юрислингвистике | Домашняя страница Н. Д. Голелва