Традиционная методика обучения орфографии ставит во главу угла необходимость предварительного, в той или иной мере осознанного освоения учащимися системы орфографических правил (обычно на лингво-теоретической основе: в связи с морфемикой, морфологией, фонетикой) и умения непрерывной ее проекции на подлежащий написанию текст. Разумеется, не исключается перевод действия очерченного механизма на "автоматический режим", из левополушарных структур в правополушарные, однако предполагается возможность всякий раз вернуться к правилу, объясняющему данное написание; вне этого написание, даже объективно правильное, оценивается как случайное, неустойчивое, как бы "второсортное". Факт так называемой интуитивной грамотности, возможности, заложенные в ней, как правило, не рассматриваются в качестве оснований для методики работы по повышению грамотности, что существенно уменьшает эффективность этой работы, ибо письменно-речевая деятельность -- несомненно, сложный, противоречивый, психолингвистический процесс, в ходе которого актуализируются все уровни языкового сознания. Языковая норма фиксируется не только в левом полушарии мозга (правильно то, что соответствует правилу), но и в правом (правильно то, что соответствует обобщенному образу слова, его графическому облику, неправильно то, что "не смотрится", что "коробит"). Внутренний графический образ слова -- такая же реальность, как и внутреннее семантическое слово (ср. учение Л.С.Выготского) или внутреннее звуковое слово (образы слова, предслова, предшествующие в речевой деятельности его выбору или созданию), что не всегда учитывается.
Сказывается недооценка возможностей чувственного познания1, в том числе к обобщению, доказанных еще И.М.Сеченовым. Интуитивная грамотность -- это во многом результат фиксации и обобщения орфографического облика слова (или целого типа слов, орфограмм), осуществляющегося при обычном чтении текста или его списывании, в ходе которых и происходит формирование "правополушарных" орфографических норм. Методика совершенствования орфографомнемонической техники может оказаться важным инструментом повышения грамотности (особенно с учетом наличия большой группы учащихся с хорошо развитым образным мышлением). Возможность управления такого рода процессами проявляется в различных видах мнемонических диктантов, предполагающих предварительное "изучение" учащимися текста, подлежащего диктовке. Установка на диктант включает механизмы непроизвольного запоминания, а при специальной методической работе в этом направлении вырабатываются приемы целенаправленного запоминания и обобщения, т.е. формирования "правополушарных" орфографических норм. Для практического, естественного письма они, конечно, более приемлемы, и носители языка вольно или невольно стремятся "перекодировать" на "правополушарный язык" обычные рациональные правила. Сравните наблюдение психолога: "Может быть, и вы замечали такую странность: не знаешь, как правильно, заминка: Думаешь, думаешь, наконец, пишешь. Как раз не так. А вот если НЕ ДУМАТЬ, если с разгону, с ходу катануть -- как НАПИШЕТСЯ: вот тогда то самое" (В.Леви. Искусство быть собой: Индивидуальная психотехника. М., 1991. С.25).
Конечно, было бы совершено необоснованно абсолютизировать как "левополушарную" стратегию обучения грамотному письму, так и "правополушарную", мнемоническую, особенно в ее элементарном, "фотографическом" варианте. Из школьной практики известно, что само по себе знание правил и алгоритмов, их применения, далеко не всегда обеспечивает реальную грамотность, а незнание их не обязательно предполагает неграмотность. Для эффективности традиционного направления методики орфографической работы в школе необходимо дополнение ее элементами из других направлений. Ограничена в своих возможностях и сугубо мнемоническая стратегия освоения орфографических норм. Многообразие слов и орфограмм, гибкость и осложненность (часто излишняя) их семантизации. обилие дифференцирующих написаний, являющихся причиной значительного числа ошибок, существенно снижают возможности как непроизвольного, так и механически или рационально организованного запоминания. Характеризуя возможности памяти в сфере владения естественными языками В. Гумбольдт в свое время отметил: "Безошибочное использование в речи необходимого в данный момент слова, несомненно, нельзя объяснить одной памятью. Никакая человеческая память не смогла бы этого обеспечить, если бы душа одновременно не содержала бы в себе некий инстинкт, предоставляющий ей ключ к образованию слов" (В.Гумбольдт. Избранные труды по языкознанию. М., 1984, С.112). Все это означает, что мнемонический путь овладения орфографическими нормами должен быть дополнен методами, формирующими представление об орфографических нормах как о некоторых динамических феноменах, как о следствиях действия некоторого языкового механизма (ключа), определенных языковых закономерностей, определяющих данную норму. В этом заключается одна из важнейших составляющих культурно-лингвистического подхода к орфографическим нормам и методике овладения ими, противоречащего односторонне ориентированным методикам.
Говоря о комплексной, синтезирующей стратегии обучения грамотному письму, мы имеем в виду целый ряд аспектов (но не их механическую сумму), относительно самостоятельную методическую систему, в которой элементы разного порядка взаимодействуют по принципу дополнительности.
Так, языковые закономерности и факты теории языка, соответственно детерминирующие и объясняющие то или иное написание, являются одновременно элементом знаний о языке, его устройстве и функционировании, деталью механизма его практического использования (грамотное письмо) и дополнительным приемом в орфографо-мнемонической технике. К примеру, систематизация лексического материала на основе морфемно-этимологических связей формирует (теоретическое) представление о важнейшем принципе устройства языка (его системности) и дает массу сопутствующих сведений о нем, помогает "культурному" (осознанному) практическому владению языковым механизмом (аспект, важнейший для русского письма, основанного преимущественно на морфематическом принципе орфографии) и одновременно вырабатывает весьма полезный мнемотический прием: известно, что мотивированные, понятные, объясненные (= включенные в актуальные для индивида системы) слова запоминаются намного легче и прочнее, чем слова немотивированные, изолированные (ср. возможность запоминания наименований-синонимов одного растения: ЭЛЕУТЕРОКОКК и МЕДВЕЖЬЕ УХО). Естественно, что в ходе отработки данного принципа пополняется запас слов учащегося.
Так, например, в процессе работы со словом МЕТАМОРФОЗА оно ставится в ряд со словами греческого происхождения (МЕТА-ФОРА, МЕТА-ГАЛАКТИКА, МЕТА-СТАЗЫ... и МОРФ-ЕМА, МОРФ-ОЛОГИЯ, А-МОРФ-НЫЙ...), который получает продолжение в словах, восходящих к латинскому варианту корня ФОРМ-, отмечается соответствие но смыслу приставок МЕТА- (греч.), ТРАНС- (лат.), ПРЕ- (старосл.) и ПЕРЕ- (русск.), корней МОРФ/ФОРМ (греч., лат.) и ОБРАЗ- (общеслав.), отсюда синонимия слов МЕТАМОРФОЗА, ТРАНСФОРМАЦИЯ, ПРЕОБРАЗОВАНИЕ, акцентируется внимание на межъязыковых взаимодействиях, в том числе фонетических; МОРФ/ФОРМ, НЕВР/НЕРВ, ПЕРЕ/ПРЕ, БЕРЕГ/БРЕГ и т.д. В связи с орфографической "отработкой" слов ОБАЯНИЕ и ОБОНЯНИЕ уместно на их примере проиллюстрировать явление диахронических изменений в значении, мотивации, структуре и звуковом оформлении слов, отметив историческую увязку слов ОБАЯНИЕ, БАЯТЬ, ПРИБАУТКА, БАСНЯ, КРАСНОБАЙ, БАЯН, БОЯН (вещий), БАЯТЬ/ГОВОРИТЬ и ОБАЯТЬ/ЗАГОВОРИТЬ (зубы), ВРАТЬ и ВРАЧ и т.д., и закономерность отдельных фонетических преобразований, например, выпадения начального В в корне после приставки ОБ- (ср. ОБВОД-ОБОД, ОБВЛАКО - ОБЛАКО, ОБВОРОТ - ОБОРОТ, ОБВОНЯТЬ - ОБОНЯТЬ) или преобразований в значении (ВОНЬ "запах" - ВОНЬ - неприятный запах").
Таким образом формируется специфическое, "культурное", прочтение лексических связей, предоставляющее "ключ к образованию слов" (В.Гумбольдт), а через него - к морфематическому принципу русской орфографии. Прагматическая мотивация обучения при таком подходе органически сливается с "идеалистической", общекультурной, и они взаимно дополняют друг друга. Орфографические специальные знания погружаются в сферу общелингвистических знаний, а через их опосредование формируется целостное научное мировоззрение. Тем самым преодолевается отношение к орфографии как к некоей схоластической науке, замкнутой на изучении заданных (сверху?) жестких правил, "Усвоение грамматических правил должно быть не самоцелью, а средством познания всего многообразия языковых явлении и в конечном итоге фактором, формирующим личность учащегося" (Рус. яз, и лит. в ср. уч. завед. УССР. 1901. N 9, С.5). Орфографические правила здесь не исключение.
Особую роль для культурологического подхода к орфографическим элементам текста (равно как и к другим явлениям речи, текста) играет их погружение в более общие контексты, формируемые линиями "единичное - особенное - всеобщее", "конкретное - абстрактное", "дискретное - непрерывное", "изолированное - системное", "Встреча" со словом, скажем, СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ или выражением СКРЕПЯ СЕРДЦЕ дает учителю возможность развернуть данные факты до "этюдов", раскрывающих суть явлении народной этимологии как частного случая взаимодействия формы и содержания слова, их спонтанного стремления к взаимосоответствию, саморегулирующего действия лексической системности, организуемой внутренней формой слов, взаимодействия внутренней системности лексики и внеязыковых факторов, наконец, соотношения научной и обыденной рефлексии на языковые факты. Неизбежные столкновения в ходе этимологической работы с так называемыми "темными словами" (ТМУТАРАКАНЬ, БЕЛИБЕРДА, ГОРНОСТАЙ и т.п.) не только не должны вызывать у учителя желание уклониться от их разбора, но, напротив, дадут благодатный повод для "этюда" о драматизме любого научного поиска, естественности его неоднозначного результата, о плюрализме гипотез (такого рода знаний весьма не хватает школьному курсу русского языка, склоняющегося к каноническому представлению научного знания как совокупности готовых результатов, но никак не процессов). В ходе такой работы формируется важнейшее культурологическое представление о языке, в соответствии с которым каждый элемент языка таит в себе знание, поиск его - увлекательное и полезное занятие ( utile dulce , ср.: УТИЛЬ, УТИЛИТАРНЫЙ, ДУЛЬСИНЕЯ). Культ знания о языке и его практическая направленность при таком подходе не противоречат друг другу, а взаимодополняют один другого, при этом языковая деятельность приобретает эстетическую окраску.
Яркие образцы эстетического (лингво-ассоциативного) видения слов, текста даёт писатель и культуролог Г.Гачев в своих книгах. Приведен один из многих примеров: "Вот и язык выдаёт. раз-ЛИЧие и лат. diffеrentia от fero - "несу", "уношу"... Ну да: "различие" выступает в ЛИЦевой половине бытия, воздухо-светово-небесной, тогда как differentia на ощупь, усилием руки и осязанием, допустима и возможна во тьме. И на Западе не столько веры глазам своим, сколько рукам, когда пощупают. Немецкое Verschiedenheit тоже от акта, действия: schneiden - отделять, насекать, нарубить различные веши от мира: бытие, выходит, - шницель: из кусочков-насеченностей" (Г.Гачев, Кинга удивлений, или естествознание глазами гуманитария, или образы в науке. М.: Педагогика, 1991. С.66). Так реализуется "филологоцентристский" подход к миру ("филология" - любовь к слову!), который в известном смысле является и мировоззренческим ("в начале было "слово").
Исходя из такого подхода, сущность направления "Орфография и лингвистическая культура" можно определить как включенность орфографии (теории, практической деятельности или методики её обучения) в более широкий контекст с открытыми границами: орфография - разнообразные знания о языке - мировоззрение вообще, орфографические умения - разнообразная языковая (речевая) деятельность - культурная деятельность в различных сферах, включая эстетику, этикет и этику. На уроке орфографии, понимаемой таким образом, естественно появление не только специально орфографических заданий или прямо связанных с ними различных видов анализа слова (фонетического, морфемно-этимологического, грамматического), но и заданий, формирующих глубинные механизмы орфографической грамотности: интерес к слову, чувство слова, эстетическое отношение к нему, а в конечном итоге - орфографическую интуицию. Речь идет об упражнениях, расширяющих словесную эрудицию, культуру речи, различного рода "активных заданиях", 'творческих задачах", связанных с использованием языко-речевого материала. Большую роль призваны здесь сыграть элементы так называемой занимательной лингвистики: словесные игры, кроссворды, викторины, конкурсы, формирующие познавательный и эстетический интерес к слову. Такой интерес способствует тому, что в процессе чтения незнакомое (следовательно, интересное!) слово не пробегается взглядом вскользь а обращает на себя внимание в разных аспектах, в том числе орфографическом.
Специальное изучение правил правописания на таких уроках не исключено, но их основной статус здесь -объективированное, опредмеченное бытие в тексте. Именно текст становится главным объектом изучения на уроке (например, на уроке рассматривается какой-либо фрагмент текста). В этом случае правило, система правил - не самоцель, а всего лишь одно из средств (орфографической) интерпретации текста. На уроке, построенном не по принципу "от правил к тексту", а по принципу "от текста, речевого или языкового материала к правилам", учитель прибегает к объяснению через правила лишь в необходимых случаях, однако сама повторяемость таких случаев позволяет рассчитывать на стихийную систематизацию правил, на саморегуляцию "орфографической деятельности" (языкового) сознания. Разумеется, этой деятельности необходимо помогать, и систематическое распредмечивание правил, "извлекаемых" из текста, может выполнить эту вспомогательную роль.
Несомненно, что полная деактуализация специально-орфографического аспекта в системе обучения грамотному письму неправомерна и невозможна. Сколько бы ни была тесной связь орфографических норм и правил с детерминирующими их факторами, действующими "из глубины" других уровней, орфография не растворяемся в них, и орфографический срез языка, проходящий через разные его уровни, является относительно самостоятельным образованием и представляет собой объективную и субъективную реальность (ср. наблюдение Б.Ю.Нормана о возможности актуализации такого "среза" в языковом сознании, приведенном в разделе 4.1, пример7).
Главным образующим элементом орфографического "среза" является орфографическая парадигма" (поле?). Давно известные преподавателям-практикам случаи взаимовлияния сходных написаний хорошо иллюстрирует такого рода парадигматику (ОБАЯНИЕ - ОБОНЯНИЕ, СЛЕДУЮЩИЙ - БУДУЩИЙ, Сумасшествие - пришествие, дрожжи - дрожать). Особенно трудны для освоения грамматики- орфографические парадигмы (НИЧТО - НИ ЧТО - НЕЧТО..., НЕДАРОМ - НE ДАРОМ, СКОШЕННА - СКОШЕНА, КОШЕННЫЙ - КОШЕНЫЙ и т.п.). Наличие таких парадигм существенно осложняет формирование сообщенного графического облика слова ("правополушарных" норм). Их, на наш взгляд, необходимо осваивать именно блоками (см. раздел Ш).
Орфографическая парадигма составляет содержание приятия орфограммы - центральной единицы орфографии, всегда предполагающей выбор одного из противопоставленных элементов (уровень противопоставления может быть разный: конкретный или абстрактно-орфографический). На психолингвистическом уровне выбор неразрывно связан с понятием сомнения, которое и представляет, по-видимому, первоэлемент в системе формирования навыков грамотного письма. Точно раскрывает эту мысль следующее наблюдение: "Считается, что грамотность - это умение писать без ошибок, правильно с точки зрения грамматических, семантических, стилистических норм излагать свои мысли. С этим трудно спорить. Нo грамотным в такой степени становится только тот, кого с детства научили видеть, трудные места, в которых пишущего подстерегает ошибка. Школьная формулировка "в случае сомнения обращайтесь к словарю" не работает, если ребенка не научили сомневаться. Он может написать "кАрова", не считая нужным проверить себя по словарю. Избежать ошибки можно только научившись предвидеть ее. Предвидение порождает сомнение, а сомнение поневоле заставит обратиться к словарям - сначала к орфографическому, а со временем и к толковому, сделать их настольными книгами. Пока этого нет, о полной грамотности можно и не мечтать'' (Л.Чернейко. Против "буквоедства"//Независимая газета. 1992. 11 февр. С.9).
"Наука сомневаться" методически совершенно не освоена. Ее элементы можно включить в систему "ретроспективных" диктантов, предполагающих самопроверку написанного текста с помощью справочников, словарей, консультаций (мнемонические диктанты, о которых говорилось выше, в этом смысле являются "перспективными"2). Если в тексте ретроспективного диктанта учащийся выделяет "места сомнения", то самопроверка становится способом разрешения сомнений. Но не менее важной оказывается здесь работа с невыделенными орфограммами, их выявление и анализ. В этом случае необходима помощь преподавателя, который в данной ситуации должен прибегать к "перепроверке". Индивидуальная работа по актуализации в сознании учащегося "невыделяемых" орфограмм - важнейшая предпосылка их освоения. Определенную их часть способен обнаружить и проанализировать сам учащийся, но его возможности, как показывает практика, ограничены: невыявленные орфограммы остаются не только при написании диктантов ("пункты" сомнения не подчеркиваются, не выписываются), но и после самопроверки. Аналогичные моменты обнаруживаются и при проведении мнемонических диктантов; обращая внимание на "сильные", бросающиеся в глаза случая ("экзотические пятна" текста диктанта), ученик, "изучающий" предложенный для мнемонического диктанта текст, не замечает, точнее, как бы не считает нужным фиксировать внимание на неброских, "само собой разумеющихся", примелькавшихся словах к написаниях, хотя именно такие, обыденные, случаи весьма часто являются источником (индивидуальных) орфограмм и, соответственно, многих ошибок. Работать с "рядовыми" орфограммами значительно сложнее, чем с "экзотическими", так как речь, по существу, идет о переучивании, преодолении сложившихся стереотипов, а это, как хорошо известно, труднее сделать, чем сформировать новые стереотипы. Именно в этом процессе особенно значима роль сомнения - главного инструмента преодоления стереотипов.
Путь от сомнений к уверенному письму не краток и не прост. Но трудно предположить наличие другого. Самопроверка самоанализ - важнейшие элементы этого направления в обучении грамотному письму. Они и представляют в конечном итоге "факторы, формирующие личность учащегося", и элемент "само" здесь, нужно полагать, решающий.
Настоящее учебное пособие не является разработкой, определенной технологии, рассчитанной на многократное воспроизведение, Оно представляет собой методические материалы для разнообразного использования учителем в соответствии с его методическими установками и особенностями обучаемых; Есть лишь два "технологических момента", вкладываемых в пособие; возможность использований его материалов (в том числе базового текста) поурочно (например, один урок - один фрагмент базового текста и варианта материалов) и возможность распределении фрагментов текста и материалов в качестве индивидуальных вариантов с различным выходом (например, в виде зачетной работы, выполняемой учащимися в течение всего учебного периода). Во всем остальном материалы могут применяться в любых целях, и любых технологиях, в ретроспективной и перспективной формах работы с текстом, подлежащим написанию, в домашней и аудиторной работе, в диагностических, текущих учебных или контрольных уроках, в активных И пассивных заданиях, в основных или дополнительных видах работы, они могут быть задействованы учителем па уроке в качестве иллюстративного материала или предмета для тех или иных изысканий самих учеников.
Базовый текст в значительно меньшей мере предполагает использование его в роли некоего теста на грамотность (хотя такое применение его, разумеется, не исключено). Основное его предназначение - предоставлять материал для аудиторной и самостоятельной домашней работы по повышению грамотности в компактной форме по принципу "от текста к правилам", "от текста к орфограмме". Орфографическая насыщенность каждого фрагмента текста и включенность в него (во всем его объеме) практически всего свода правил и исключений из них, а также множества индивидуальных орфограмм (при этом правила и орфограммы обычно по нескольку раз повторяются как в базовом тексте, так и в специальных заданиях) позволяют продуктивно реализовать названный принцип. В тексте также заложена возможность работы в направлении от неспециальных орфографических форм работы (текст интенсивно загружен материалом для такого вида работ, как лексико-эрудиционная, стилистическая, орфоэпическая и т.п.) к специальным орфографическим.
Важной функцией базового текста и других учебных материалов пособия является их использование в роли стимула и источника для самостоятельной работы со словарями разных типов, справочниками и другой лингвистической литературой - вне такой работы принцип лингвистической культуры не может быть реализован в полной мере.
Материалы пособия были сформированы преимущественно на основе публицистического стиля (он, в свою очередь, вбирает в себя элементы других стилей: художественного, научного и др.). Это обстоятельство предполагает возможность перехода от искусственного текста и заданных списков слов к стихии естественных текстов, к кругу повседневного чтения учащихся путём, например, обнаружения в последнем слов, оборотов, орфограмм, актуализированных в процессе домашней и аудиторной работы с материалами пособия. Выход за пределы урока - важный элемент лингвистической культуры, предполагающей в первую очередь осознанное владение языком (восприятием и порождением речи).
Предлагая настоящие материалы, автор имеет в виду не столько загружение памяти, заучивание правил и слов, сколько их использование в широком спектре активных, и творческих задач на этой основе, в том числе составление устных и письменных речевых произведений, самостоятельное ведение учеником урока по текстам - индивидуальным вариантам, объяснения написаний и (на более высоком уровне) самих правил через включение их в лингвистический контекст.
Все сказанное объясняет, почему отдельные части пособия лишены традиционных заданий, однозначно очерчивающих рамки работы с предлагаемым материалом, разделяющих его по темам или урокам и т.п.
"КРИТИК, ИЛИ СОВРЕМЕННЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ"
Феномены такого рода сначала кажутся непритязательными, а то и неказистыми, ан всмотришься вглубь скрупулезным, неповерхностным и беспристрастные взглядом - кристальные, мастерски отделанные вещи, все в них накрепко соединено и спаяно, все густо замешено; в одно и то же время любишь и ненавидишь, восхищаешься и негодуешь, пребываешь в горних высях и на бренной земле, в огненном пекле в ледяном подземелье - и неясно, то ли все это въявь, то ли в воображении, короче, чувствуешь себя в некоем волшебном, фантасмагорическом полузабытьи, наподобие нирваны. В общем, говоря лаконично, афористическим языком, эти фильмы являют собой средоточие гуманизма, апофеоз творчества, фейерверк неподдельного мастерства. И я ничуть не преувеличиваю и не приукрашиваю, я всего лишь как беспристрастный свидетель и участник феерического действа констатирую очевидные веши - воистину блистательные, сверхинтересные творения, которые не могут не инспирировать в душе у зрителя редкостных впечатлений, не зависящих от привходящих обстоятельств и настроений.
Без сомнения, каждый из названных фильмов-фаворитов достоин того, чтобы быть вписанным в анналы мировой кинематографической истории. Бесспорно и то, что каждый из них по праву может быть удостоен гран-при любой пробы и достоинства на самых престижных кинофестивалях и форумах. За них не приходится краснеть и тушеваться ни перед жюри, ни перед зрителями.
Вследствие сказанного, во всех их "творениях" доминируют не истинные драмы и трагикомедии, претворяемые в подлинно художественных образах и коллизиях, а заковыристые перипетии детективного типа, напоминающие карточный пасьянс, или слащавые, щиплющие нервы бульварные мелодрамы. Самодовлеющий характер приобретает в них претенциозное и нередко вычурное экспериментирование, которое на поверку чаще всего оказывается, сродни обезьяньей имитации истинного творческого поиска, не терпящего, как известно, мишуры и притворства.
Нелишне заметить, что кишмя кишат в "шедеврах", наподобие вышеназванных фильмов, и сугубо технические изъяны и просчёты, которые наличествуют в них, несмотря на всю маститость их авторов - сплошь лауреатов и корифеев, преисполненных фанаберии и тщеславия, кичащихся своими регалиями, монументальными монографиями и диссертациями. Они вальяжно представляют себя публике не иначе, как богемой, рафинированными интеллигентами, гелертерами, витающими в эмпиреях, считающих себя недосягаемыми для понимания непосвященных потребителей их "творческих жемчужин". Поневоле задумаешься, отчего возник у наших "творцов" этот непомерный апломб, эти амбиции и склонность к позерству и эпатажу, эти мало обоснованные претензии на роль чуть ли не демиургов и закоперщиков прогресса в мировом кино? И, не сыскав ответа, придешь к нелицеприятной мысли: а что, в самом деле, не пора ли наших высокопоставленных парвеню (придется-таки мне назвать их своими именами без титулов и эвфемизмов) изъять из кинематографических анналов, в коих они изо всех сил норовят себя увековечить? Не пора ли низвергнуть их, так сказать, с пьедестала небожителей и подиума знаменосцев прогресса, куда они себя очень бы хотели навеки взгромоздить и до смерти пребывать там, почивая на лаврах, взирая с высоты сего Олимпа на мечущихся по жизни человечков, бессмысленно, по их мнению, обретающихся на нашей бренной земле, и изредка одаривая их многомудрыми наставлениями на разные темы из жизни и искусства и похлопывая их покровительственно, запанибрата по плечу.
Искренне скажу: я ломаного гроша не дал бы за фильмы вышеозначенных "корифеев", за их пародии на подлинный творческий поиск, как бы ни старались продажные адепты и клакеры курить им фимиам, петь дифирамбы и слагать панегирики. Но вот ведь парадокс и закавыка; по нынешним временам не то что грошом, ломаным или не ломаным, уже и полтинником на утренний (!) сеанс не обойдешься, а то, глядишь, нежданно-негаданно исподтишка и ещё гривенник-другой накинут за предваряющую сеанс то какую-нибудь заковыристую научно-популярную белиберду, то пропедевтическую ахинею из сферы педагогики или фармакологии. Сразу видно, как казначеи из Госкино напрягали извилины, думали, как бы ещё что-нибудь урвать, как бы ещё на чем-нибудь сэкономить, как бы не упустить маломальский шанс ещё чуть-чуть обогатиться за наш счет. К чему - к чему, а уж к денежкам-то они явно неравнодушны. Сии деятели ведут себя так, как будто массовый зритель у нас не кто иной, как финансовый воротила, ростовщик или обладатель несчетных сокровищ, крез и как будто он одновременно филантроп, у которого запросто можно выклянчить-выцыганить сколько угодно денег. Симптоматично, что эти махинаторы уже пренебрегают сорока-пятьюдесятью копейками сверх заявленного на билете номинала, теперь для обеспечения их алчных притязаний подавай им от восьмидесяти до девяноста "сверху" за один-разъединственный билетишко. И ведь подаем! А в итоге это приносит им, понятное дело, приличные дивиденды. Как говорится, не прикладая рук сам-десят на круг.
Ох, не прочь они фарисейски поплакаться о скудности своих доходов, побрюзжать по поводу лености зрителя, предпочитающего домашний диван креслу в кинозале. Ну, такую голимую спекуляцию, слегка прикрываемую, правда, казуистикой насчет пресловутого хозрасчёта, предприимчивости или рентабельности, еще перетерпишь как-нибудь: все ж таки какое ни на есть, но это наше, нищенское и потому чересчур уж охочее до денег и весьма прижимистое Госкино. Пускай себе брюзжит. А вот что по-настоящему невтерпеж, так это присутствовать, скрепя сердце и превозмогая скуку в течение полутора-двух часов, на самой демонстрации такого рода "шедевров" наших кинодельцов. Казенная тягомотина, псевдометафорическая заумь и словесная абракадабра, вереница нудных кадров - чего только не увидишь и не услышишь в них! Изъелозишь кресло, пока дождешься конца - хэппи энда, так сказать, - и разочарованный, снедаемый упреками себе за бездарное времяпрепровождение, изнеможденный и преисполненный немалой досады, не выскочишь опрометью из кинозала, скрипя зубами, чертыхаясь и кляня себя за промашку, в полуизнеможенном состоянии и с горчайшим чувством бессилия из-за невозможности что-нибудь изменить. Лишь где-то в подсознании брезжит самоирония: поделом тебе - нельзя быть столь доверчивым к дешевым рекламным анонсам, нельзя впадать раньше времени в сентиментально-идиллическое настроение, предвосхищающее будущее удовольствие, которому не часто суждено сбыться. В общем, мысль немудреная: не говори: "Гоп!", пока не перепрыгнешь, не верь рекламе, пока сам не убедишься -- товар хорош. Пора, пора бы уже стать крепко ученными такого рода промашками к не обольщаться посулами рекламы, заманивающей в свои тенета (=киносеть!) наивного зрителя.
Что ждешь от солидно рекламированного фильма? Прежде всего откровенности, особой конфиденциальности. общения начистоту, диалога без обиняков н околичностей. Вместо этого слышишь, как правило, приторные двух-, трех- или даже четырехсерийные декларации и назидания под аккомпанемент то брюзжащего, меланхолического, безысходно-кладбищенского музицирования, а то, несмотря ни на что, по-скоморошьи взбалмошного музыкального дивертисмента - впору под это бесшабашное попурри подбочениться и вприсядку в пляс пускаться. Вместо этого видишь безвкусицу аляповато крашенных декораций, до неузнаваемости трансформирующих реальные панорамы, ландшафты и интерьеры, без устали взираешь, как дефилируют по экрану избалованные примадонны с деланными улыбками на устах, которые кокетливо, а подчас и просто фамильярно разыгрывают бутафорско-опереточные страсти в широком диапазона оттенков и модификаций: от исступленных заклинаний и выкаченных глаз перезрелых мегер до сентиментального лопотания юных влюблённых, беспечно воркующих две серии кряду: "Касатка моя! Кисонька моя!", от невсамделишного обаянии кисейно-веснушчатых барышень-инженю с их искусственными слезами, элегическими грёзами, причитаниями о вечной любви и ужимками до истерических стенаний и гротескно-роковых страстей - все эти гримасы киноактрис, малоискусные трюки сценаристов, режиссерские трюизмы (вперемешку с плагиатом и компиляцией) и операторские стереотипы, право же, покоробят любой вкус: и утонченно-снобистский и безыскусный, и столичный и периферийный, к аристократический и плебейский.
Творцы такого "кинозрива" выворачиваются наизнанку, завлекая, как сирены аргонавтов, зрителей в кинозал, но тем уже давно невмоготу лицезреть эти бесконечные ахи-охи, манерности, эпатаж, назойливые экзерсисы с мильоном терзаний на фоне великосветского антуража. Такой подбор и компоновка сюжетов и кадров претят стоящему зрителю и знатоку кино. Не пристало ему понапрасну тратить время на созерцание всех этих нарочитых треволнений и воздыханий, бесконечных макияжей и куафюр, маникюров и педикюров, декольте и дезабилье - непременных ингредиентов экранного времяпровождения разного рода Анжелик, Марго, Виолетт и Сюзанн, бесконечной вереницей мельтешащих на экранах теперешнего коммерческого кино. Неприемлемо такое "видево" для нашего зрителя, не к лицу ему впадать в экзальтацию и эйфорию при созерцании напыщенных денди, кичащихся своими шикарными "мерседесами", "шевроле", "линкольнами", коттеджами, яхтами. Экран - не место для демонстрации сокровищ нуворишей, норовящих поразить своими картинными галереями, на стенах которых развешаны сплошь шедевры Ренессанса, Гойи и Рембрандта, коллекциями древнего оружия из дамасской стали с экзотической инкрустацией, меблированными апартаментами, породистыми аргамаками, спаниелями, легавыми и левретками, блистательными уик эндами, раутами и прочими приметами, аксессуарами и онёрами аристократизма и истеблишмента! Не приличествует ему замирать в священном трепете перед буржуазным бомондом с его эвфуизмом и иной чуждой нам космополитической атрибутикой, взахлеб пропагандируемой перед трёхсотмиллионной киноаудиторией наших зрителей негоциантами из Голливуда и их доморощенными адептами - "кинозодчими" из Госкино. Последние-то наверняка полагают, что не даром хлебушко едят, не баклуши бьют, не балясы точат и не галиматью несут с экрана, они-то думают, что просвещают нас, сирых, являя нам тамошние красоты, в коих видят идеалы и высшие ценности.
Да как не вздохнешь, мечтательно глядя, как они обретаются в роскошных вестибюлях и фойе фешенебельных гостиниц или модных вернисажей! Как не восхитишься томными инфантами с лилейной кожей лица, перед которыми ежеминутно преклоняют колени галантно-комильфотные селадоны, элегантно жуирующие (так и хочется сказать - жирующие) со своими обаятельными пассиями! Ах, эти писаные красавицы, с потрясающей легкостью покоряющие богатых и знатных мужчин всех рангов и мастей: от фартового коммивояжера, тороватого ростовщика или знаменитого детектива из Скотланд-Ярда до маститого ученого, увенчанного славой премьер-министра или презрелого генералиссимуса. 0 эти апатично-невозмутимые, вечно скучающие, где бы они ни были, чайльд-гарольды, вертопрахи, пресыщенные мессалины, импозантные бонвиваны, дерзкие фрондеры, респектабельные джентльмены, чопорные леди, жантильные баронессы! Как не умилишься играющими в них грациозными актрисами, обвешанными редкостными солитерами, карбункулами или жемчугами! Как естественно и легко шествуют они по экстравагантным апартаментам своих сказочных чертогов и палаццо, где их бережно лелеют дюжие консьержки и мажордомы в манишках и вельветовых панталонах. Они то и дело потчуют с серебряных блюд своих щепетильно-привередливых юных господ изощренно-пикантными, тающими во рту яствами - ну прямо объедение, - а те, восседая на оттоманках и с ленцой обвевая себя опахалами, сначала для блезиру артачатся, а потом как бы нехотя, без аппетита, демонстративно брезгливо соблаговоляют отведать.
Как не подивишься метаморфозе сюжета, вдруг приводящего наших героев и героинь на некий фантастический бал: роскошный интерьер, мириады свечей, сверканье бриллиантов, шелест платьев из тончайшего шелка, шорох парчовых портьер, приглушенный шепот очарованных гостей, их романтические силуэты, слегка брезжащие в мерцании свеч на серебряных жирандолях, блистательные дамы, элегантные кавалеры, волшебные, чарующие звуки виолончели, окунающей героев и героинь в волны котильона, спиричуэлла, мазурки, где игривое каприччо сменяет величавый полонез! Как не вперишь очарованного взгляда в шоколаднокожих любимцев экрана, нежащихся на шикарных пляжах средиземноморского побережья, тающих на палящем солнце, обвеваемых дуновениями ласкового сирокко или меланхолично пребывающих в зарослях магнолий (если хотите, - олеандра, флердоранжа, тамариска, рододендрона - нужное подчеркнуть), средь вьющихся лиан, колышемых ветром, и щебечущих колибри, в романтической беседке, обвиваемой плющом.
Весь этот олеографический калейдоскоп цветов кожи, возрастов, регалий и темпераментов; юных блондинов, крашеных шатенов, деланных флегматиков, холериков, сангвиников - являет себя зрителю во всей своей феерической "красоте", создавая перед его умиленным взором красочный фейерверк кадров, манящий к себе антураж нездешней, не виданной ранее жизни. Такой экран, понятно, кажется зрителю некоей землей обетованной, таящей немало притягательных соблазнов. Ну, как же не позавидовать ее обитателям, как с вожделением не прильнуть к ублажающему глаз экрану!
Нет, что ни говори, а в манипуляциях примитивными запросами инфантильного, невзыскуюшего зрителя, тающего при виде заокеанских прелестников и прелестниц, наши новоявленные "церемониймейстеры" из Госкино поднаторели, спору нет, тут у них полный консенсус и явственный альянс с голливудской олигархией - интересы тех и других в общем-то идентичны. Недаром кич, дешевые сенсации, ажиотаж и кассовое преуспеяние стали главным ракурсом видения ими роли искусства, главным мерилом успеха обеих "фирм", мазанных, прямо скажем, одним миром, имя которому - шоу-бизнес, или иначе - проще и хлестче - экранная киномакулатура. Пример кино иллюстрирует, как экспансия шоу-бизнеса в традиционное и классическое искусство, освященное тысячелетней эстетической деятельностью народа, подрывает его изнутри, как метастазы - здоровый организм. Особенно это касается фольклорных жанров, иммунитет которых против коррозийного воздействия халтуры весьма слаб.
Но вот что примечательно: кое в чем наши доморощенные неофиты и прозелиты сего направления псевдоискусства явно перещеголяли голливудских миссионеров. Вследствие такого альянса (не мезальянса ли?), наверное, привьются-таки въедливые бациллы масс-культуры и на нашем экране. Приобвыкнемся и притерпимся мы к ним по известным канонам перехода невинных привычек в симптомы патологий: сначала, например, для аппетита нужно всего пол чайной ложки снадобья-аперитива, потом пол-ложки обычной, затем уже требуется полстакана и вот уже подавайте "лечащемуся" пациенту полнехонький стакан - меньше уже, увы, неэффективно, и вот уже дошло до пол-литра, а вот, глядишь, и поллитровки мало.
Однако вернемся к нашему блиц-очерку коммерческого кино, которое невиданными темпами оккупирует в последнее время наш необъятный советский и постсоветский экран, простирающийся в длину от Таллинна до Берингова пролива, а в ширину - от Салехарда до тянь-шаньских заоблачных круч, от Пржевальска до Нарьян-Мара, от Ашгабата до бухты Провидения.
И летит трепещущая, размозженная, извалянная в грязи и смерзшаяся в ледяной комок жалкая душонка зрителя одна-одинешенька, почти бездыханная в тартарары, в Тмутаракань, в геенну огненную, в адскую расщелину, в разверзшуюся бездну, в небытие, где ни зги не видно, где тьма кромешная, где мгла беспросветная и где сгинет сия душа навек, как ее и не бывало.
Подобные весьма немудреные аксессуары кинобизнеса, конечно, способны разбередить изъязвленную психику мещанина-неврастеника, без устали ноющего вследствие то разъедающей душу зависти, то восторженной экзальтации, то пароксизмов ужаса. Это про них, мечущихся, сожженных дотла, как бывают сожжены мотыльки в притягивающем их пламени свеч, навзничь поваленных и изможденных, говорил в свое время Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин в "Премудром пескаре": "Жил - дрожал, умирал - дрожал". Как в щедринские достопамятные времена панически трясся, осеняя себя крестным знамением, какой-нибудь малахольный человечишко - будь то безымянный цирюльник, плюгавый кабатчик, дрянненький коллежский асессор Акакий Каллистратович или никчемный подьячий Аполлинарий Фалалеевич при слухах о мифических Гоге и Магоге, так же и наш расхристанный советский человечек, осеняя себя красным знамением, нервно трепещет в смятении после астрально-апокалиптических и инфернальных ужасов, кто бы он ни был: бухгалтер, банщик, кастелянша, переплетчик, рабочий-асфальтщик, врач-невропатолог или отоларинголог, завлабораторией или его ассистент. Вконец изможденные и изнеможенные, со смешанным, взбаламученным чувством, с нервами, натянутыми, как тетива лука, выходят они на кинозала, глядя исподлобья на землю невидящим, безучастным взором, не смотря по сторонам. Ошалело и бесчувственно бредут они, как сомнамбулы, по закоулкам и околицам, не замечая погоды, - им уже все равно, все нипочём: сыплет ли изморось, жжет ли нещадный, испепеляющий зной, трещит ли крещенский мороз или неистовствует вьюга. Промокшие, заиндевевшие, продрогшие - таковы наши несчастные зрители после сеанса "профилактической кинотерапии". Их воля поражена, ум парализован, дух умерщвлен коварно-безжалостным, нокаутирующим, всеразрушающим воздействием всепроницающих флюидов коммерческого экрана. Это воздействие задумано, вынянчено и исподтишка реализовано кинобоссами и их холуями - разного рода околокиношными экстрасенсами, телепатами, медиумами и аналогичными профессионалами в области спиритизма, оккультизма, шоковой психотерапии, метагалактических полетов во сне и наяву. Вся эта орава давно уже подвизается в мировом кино и дошла-таки до российской теле- и киносети, напрочь скомпрометировав ее.
Магнатам коммерческого кино не дано понять; создатель фильма - не соблазнитель наивных душ и не потатчик дешевого вкуса, не страшила и не пугало, а демиург, мессия и одновременно слуга духа, души, разума. Человек как носитель духа отторгает в конце концов кликушеские инсинуации дипломированных юродивых, обретающихся на кинематографических подмостках и ищущих на них свой куш и свою синекуру. Они рассчитывают на невысокие запросы обывателя, и расчеты их, надо сказать, отчасти, увы, небезосновательны и кое в чём, может быть, даже оправданны. Отчего это проистекает, скажем далее.
Именно для него, вышеозначенного мещанина, подыгрывая ему, преступно потрафляя его малопочтенному пристрастию к примитивности и пошлости, денно и нощно корпеют на поприще шоу-бизнеса респектабельные претенденты на вселенскую славу киногениев (добавим от себя - на тридцать сребреников в придачу!). По-компанейски и конфиденциально похлопывая по плечу наивного обывателя, как бы заглядывая ему преданно в глаза, а в сущности, глядя в его карман, эти бесчувственные растиньяки имеют в виду сначала исподволь заморочить потребителя своей эрзац-продукции, выколотить из него остатки здравого смысла, надолго сбить с панталыку, прибегая к посулам "крутых" зрелищ, не виданных никем доселе, потом сделать из них манкуртов и параноиков, помешанных на таких зрелищах, а уж далее за доходами дело не заржавеет.
Именно для разжиженных слащавыми сантиментами, измочаленных фантомами и искореженных ужасами филистерских мозгов предназначено всё это "варево"' наших киношоуменов, притравленное "клубничкой" и "перчиком". Эта мешанина кадров напоминает винегрет, или, если хотите, слоёный пирог, но уж никак не паренье муз. Впрочем, музам ли внемлют почивающие на лаврах растленные авантюристы и рьяные конъюнктурщики, рядящиеся в тогу богоданных гениев или "на худой конец" высоколобых интеллектуалов.
Интеллектуалов?! Как бы не так! Апостолы чистогана, расчетливые адепты золотого тельца, апологеты халтуры, банальностей, тривиальных эстетических аксиом, закамуфлированных под каноны истинного искусства, которые они сбывают на потребу массовому зрителю отнюдь не по дешевке! Они рассчитывают, конечно, на духовно окостеневших фанатиков и неофитов, с неистовством н прямо-таки с упоением верящих самозванным прорицателям н мессиям, цинично оккупировавшим наше экранное пространство.
Вот на такой безынтеллектуальности на такой поражающей лености мысли н косности низшего слоя зрителей с недалёкими запросами н амебным сознанием и зиждется камень преткновения для подлинных мастеров кино - не тех, конечно, кто, карикатурно преклоняясь мамоне и фиглярствуя на экране, тешит масленый глаз ополоумевшего филистера и заманивает его в свои ядовитые тенета, но тех настоящих творцов (бессребреников н тружеников), взыскующих в своём творчестве к высоким идеалам, и подлинным ценителям н радетелям кино, его верным меценатам и покровителям. 0ни презирают киномакулатуру и насквозь видят суть мизантропической концепции кинодельцов, создающих свои "творения" если не подшофе, так сказать, не оклемавшись после сорокаградусных возлияний, то в каком-нибудь другом идентичном состоянии. О таких в простонародье бесхитростно говорят: "Этакой ледащий мужичишко, а гонору - что у твоего архиерея!".
Что бы я только не сделал, чтобы, невзирая на соблазн легкого обретения дешевой популярности и, как следствие этого, финансового преуспеяния, пресечь-таки этот неиссякаемый мутный поток, может быть, даже в чем-то искусных, но по гамбургскому счёту никчемных кинопобрякушек, чтобы навечно, необратимо размозжить вдребезги этот ящик Пандоры - вместилище пороков и низменных страстей, чтобы сжечь дотла само колоссальное изваяние масскультуры, а именно - мелкобуржуазную идеологию пожирающую, как Молох, окостеневшие души филистеров, затмевающую тьмой косности разум всех, кто соприкасается с ней: от несмышленых огольцов до престарелых ветеранов, чтобы вконец обессилить мощь этого Левиафана пошлости и халтуры, чтобы назло, в разрез, в пику его приверженцам и эпигонам во всеуслышание декларировать и, стоя непоколебимо, насмерть, защищать нетленные приоритеты гуманистического кинематографа, борющегося уже с начала своего пришествия в мир с троянским конём шоу-бизнеса, исподтишка, тихой сапой втирающегося и отчасти уже втеревшегося в глубь нашего киноискусства.
Я за то, чтобы сорвать напрочь маски с лицемеров и очковтирателей из критического цеха, подвизающихся на воспевании мнимых преимуществ коммерческого кино, чтобы взашей гнать из кино всех тех, кто оголтело, без удержу пропагандирует их, призывая на помощь небезызвестных миссионеров из Голливуда. Последние, как и их "расейские" приспешники (а по сути, компаньоны), демагогически преподносят масскультуру в виде некоей не то манны небесной, не то садов Семирамиды, не то райских кущ, рекомендуемых нам в виде антитезы нашим убогим-де, захолустным пенатам, в коих мы, сирые и несчастные, пребываем, дескать, вот уже семьдесят четыре года, завистливо и тоскливо взирая на холеный Запад в ожидании его гуманной помощи и советов.
Мириады новоиспеченных мессий из-за "бугра" в течение ряда последних лет назойливо жужжат нам о своём колбасно-тряпично-компьютерном изобилии, чуть ли не хилиазме и городе Солнца Томмазо Кампанеллы, где все пребывают в благодати, порхая меж цветов и потчуя себя амброзией и нектаром, как эльфы. Ясно, что эта дешевая агитация нужна эмиссарам шоу-бизнеса для весьма небезвыгодного для них паблисити, имеющего цепью коммерциализацию нашего кино. Мягко стелете, господа! Априори, но тем не менее категорически утверждаю; "Эффектный фокус вам, господа двурушники, не удастся! Ваши бонбоньерки с двойным дном нам хорошо известны! И ваш идефикс для нас - не более, чем секрет полишинеля. Как говорится, пощекочи - расколются. Никакой это. не секрет, а вполне явственная вещь".
Всему миру ведомо, что самоуничижительный раж присущ людям не только недалёким или бесхребетным, но и далеко не бескорыстным. Но мир знает и то, что такого рода изъяны не компенсируются никакими финансовыми инъекциями преуспевающих нуворишей, ибо они въедаются в плоть и кровь и почти неискоренимы. Вот и задумаешься, отринем ли мы когда-нибудь от себя тысячелетний самоостракизм и надежду на доброго заокеанского доброхота?! Хочется спросить у "госкиношников": "Доколе вы будете пребывать в унизительном положении "ниц"? Или чувство собственного достоинства у вас уже совсем атрофировано? Нельзя же давать облапошить себя и нищенствовать не только телом, но и духом! Что за малообъяснимая склонность к моральному мазохизму? То ли нам нужно?! Не обгрызенные же куски с барского стола? Полноте, коллеги!"
Я обеими руками за то, чтобы не мудрствуя лукаво, безо всяких аристократических реверансов, книксенов, экивоков и околичностей - они здесь неоправданны - провести решительную (вплоть до экстраординарной) превентивную кампанию против голливудской экспансии в наше кино, чтобы как можно жестче окоротить чересчур разыгравшийся аппетит заокеанских мильонщиков и миллиардеров, я за то, чтобы быть насчет их притязаний и корыстных интенций всегда начеку и ни на один гран, ни на одну йоту не приуменьшать опасности, которой чревато якшание с алчущими наших щедрот разного рода антрепренерами, продюсерами, импресарио, менеджерами, вкупе с астрологами, экстрасенсами и прочей незваной-непрошеной челядью, которая разухабистой компанией, неуемно жаждущей легкой наживы. прибывала в наши кинотеатры после "прославленного в веках" апреля одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года из калифорнийских бастионов шоу-бизнеса. Да, моя апелляция к вам, милостивые государи, бескомпромиссна: укоротить их загребущие руки - вот и вся недолга!
Принципиальная идейная конфронтация с кинематографическими компрачикосами и конкистадорами, конечно, не панацея от коварных ухищрений, с помощью которых они посягают на наш духовный суверенитет, но и не никчемная мелочевка, которой можно ничтоже сумняшеся пренебречь. Недооценка и тем паче преуменьшение или игнорирование самозванных и к тому же оголтелых иноземных культуртрегеров, право же, ничем не оправданы и, добавлю, паллиативы по отношению к ним не приемлемы (прежде всего потому, что они явно малоэффективны). Тут нужна, не гомеопатия, а куда белее элективная терапия!
Впрочем, и во сто крат преувеличивать их роль в кашей культуре тоже ни к чему, и посему незачем кому бы то ни было панически причитать, нагнетая страсти-мордасти по этому поводу. Не так же, в конце-то концов, страшен чёрт, как его хотели бы намалевать на исторической панораме нашего кинематографа доморощенные киноисториографы ультрапатриотического толка.
Нельзя же в конце-то концов облеченным административной ответственностью лицам из Госкино ни сном ни духом не ведать о таких, скажем. виртуозных творениях негритянских маэстро из далёкого Нью-Йорка, посвященных жизни обитателей нью-йоркских трущоб и гетто, как "Очарование эмигранта", "Просвещенный халиф", "Объятья дьявола", "Тет-а-тет в полвторого", - во всех них беспрецедентная обнаженность социальных язв; вся подноготная правда о земле обетованной, как любят именовать США продажные пропагандисты, о махинациях тамошних предержащих властей и нуворишей, их холуях и жертвах.
Под стать названным фильмам галерея южноамериканских лент, покоряющих своей искренностью и сочувствием к обездоленным, как-то: "Анахорет", "Январское рандеву", "Протеже сеньора noiiaoieiaa", - прототипом которых выступают неприкаянные и всеми презираемые изгои в нищенских "банановых" странах и в измученном тоталитарным режимом Пиночета - Чили.
Дотошно-вьедливые вьетнамские киномастера точными и весьма искусными штрихами изобразили быт и нравы тихоокеанских ловцов жемчуга: экзотические кокосовые пальмы, лагуны, коралловые рифы, атоллы, бунгало, джонки, перламутровые раковины - сплетись в затейливом орнаменте в их. незаурядных фильмах "Кают-компания" и "Папоротник, заполночь расцветший невдалеке от папуасской хижины" (в языке-оригинале это название звучит лаконично-пронзительно, компактно и не столь лапидарно, как в переводе).
Весьма примечательны, например, и такие небезынтересные киноминиатюры никарагуанских деятелей кино, исполненные в импрессионистской палитре с тончайшей гаммой цветов и оттенков и изысканной колоратурой музыкального аккомпанемента, как "Раненый Аполлон'', '"Тысяча вторая ночь Шахерезады", "Наваждение", который ни на йоту не уступают всемирно признанным шедеврам, а кое с чем и превосходят их. Прежде всего - в субъективно-честной интерпретации событий, оригинальной асимметрии при компоновке кадров и нетривиальности фабулы. Настоящие кинематографические каприччо! При этом - полное отсутствие амбициозности и эгоцентризма у их талантливых авторов. А это - верным критерий их интеллигентности и внутренний культуры.
Высокий рейтинг их творении, безукоризненный престиж и авторитет в среде серьезных профессионалов, наверняка, не случаен. Я думай, не надо объяснять, почему ценители настоящего искусства всегда приветствуют их, восклицая: "Брависсимо, друзья!". Эти мастерски сделанные вещи, поражающие воображение, будирующие мысль и душу, способны вызвать катарсис. Они котируются и у таких редких знатоков зарубежного кино как подлинные эстетические жемчужины, как достижения недосягаемой высоты, которые, без сомнения, могли бы обрести адекватное реноме и у нашего массового зрителя, хотя и не избалованного шедеврами и неприхотливого, но весьма взыскательного.
Я, кстати, не имел в виду, представляя вышеозначенные фильмы, нечто вроде того, что-де на безрыбье и рак рыба. Снисходительные интонации по отношению к искусству развивающихся стран для меня, как, впрочем, и для доминирующей части наших зрителей, вообще неприемлемы.
Функционеры из Госкино, сибариты и лукавые балаболки, изображая из себя бомонд и богему, мотаются, как будто это само собой разумеется, разъезжая по белу свету, проводя время в бесконечных круизах, вояжах, визитах, хвастаясь направо и налево, что уже объездили всю Европу, пол-Америки и едва ни не четверть Азии, что посетили невесть какие города и веси, и, уж конечно, не говоря никому, что делают это они за счет государственных субсидий, произрастающих в конечном итого из наших с вами объединенных трудов. И вот в итоге слышим от них нечто плачевное: паче чаяния - видите ли - ничегошеньки они там не отыскали для нашего зрителя. Ну, как тот крыловский любопытный, не приметивший в кунсткамере - кого бы вы думали? - всего-навсего слона. А то ли они искали? Уж, конечно, но то и не там!
Доподлинно известно, что наши "полпреды от культуры", попав за границу, более девяноста процентов времени тратят попусту, слоняются по богатым, обихоженным супермаркетам, разевая рот на заморскую экзотику, раритеты, антиквариат и модерн, а более всего на то, что соединено и ссуммировано в нашем сверхъемком, но малопонятном для других понятий "дефицит", то есть на разного рода плееры, видеокассеты, всякие там паласы, мохеровые свитера к пуловеры. В общем, суетливо стяжают себе то-се, по-нашему, разное барахло, шмотки-манатки. Но не прочь они, конечно, отовариться по дешевке и съестной продукцией: в первую очередь жвачной, кока-колой, монпансье и грильяжем, а то и кое-какими деликатесами наподобие пресловутого финского сервелата, датской салями, шматка шведской буженины, французской тушенки, марокканского авокадо, сенегальского фейхоа, вьетнамских грейпфрутов, равно как и прочими заморскими яствами, ставшими у нас в последнее время не то, чтобы экзотикой, а, скорее, архаикой. Не чураются они и разных финтифлюшек из немудреного ассортимента дешёвых лавчонок Гонконга или Стамбула: каких-нибудь стеклянных. статуэточек, дезодорантов, фломастеров, несессеров, южно-азиатских циновочек или "кожаных" портмоне из дерматина и болоньи, - которыми они, обыспаненные, объяпоненные или обамериканенные, осчастливливают, прибыв с набитыми саквояжами в родные пенаты, своих чад, домочадцев, родственников и коллег. Искать же хорошие фильмы для каких-то там умников-зрителей после удачной "отоварки" им уже, конечно, ни к чему. Руки-ноги не доходят. Вот так. они ''изучают" заграницу "в целях обогащения отечественного репертуара кинотеатров".
Теперь наши прожорливые и хамоватые горе-труженики из администрации Госкино мучат нас доморощенными, изрядно подызъезженными сюжетами, которые, может быть, и окупают - и даже, нужно полагать, с лихвой - истраченные на них солидные дотации к ассигнования, но, в сущности, идут вхолостую или даже совсем зазря, если оценивать их, имея в виду не меркантильные, а высочайшие духовные ценности.
Не вчера, а давным-давно сказано: "Беда, коль сапоги начнет тачать пирожник". Но "пирожники" из Госкино, как видите, дерзают "тачать" и ничего - носятся но заграницам со своими "вытачками", как - извиняюсь - дураки с писаными торбами, компрометируя нашу с вами культуру. Видно, нашли вельмож, презентовавших им рачительную синекуру на веки вечные, которой они теперь владеют, как своей вотчиной, накрепко ухватив её, как аллигаторы, ?еланную добычу.
Но я искренне считаю, что незачем разгильдяям из Госкино чопорно и витиевато рассусоливать о том, о сем из области высоких эмпирей, пытаясь придать своему постному лицу изможденную физиономию неустанных тружеников, радетелей и мучеников за Отечество и искусство. Мы все чувствуем истинную подоплеку этой словесной шелухи, нам ни к чему лишний раз объяснять, что здесь почем и почему, и хамелеонская мимикрия не замаскирует от нас протокольную мину бесстыжих приживал и безынициативных чинуш, вольготно разъезжающих но белу свету н активно бодрствующих лишь на променадах но коридорам иноземных гостиниц, бистро и магазинов, а в остальное время преспокойно пребывающих в сладостной дремоте в ожидании, жалованья. Подоплека их антимоний и разглагольствований о высоких материях явственна для любого мало-мальски мыслящего человека: они намерены закамуфлировать то очевидное обстоятельство, что Госкино - всего-навсего колосс на глиняных ногах, а отнюдь не Левиафан, как бы ни хотелось "постояльцам" сего двора таковым его представить". Они полагают, конечно, при этом, что мастерски маскируют свои меленькие корыстных делишки, свое коллективное ничегонеделание, прикрываясь малоискусной пустопорожней демагогией, имитирующей неуемную работу. Они искренне считают, что своей зряшной суматохой и кутерьмой инспирируют нам образ кристальных аскетов и подвижников, ратующих за дело, верят, что умело создают для нас имидж своей серьезной репутации в мире кино. "Серьезно подмоченной репутации" - нестерпимо хочется мне съязвить по поводу притязаний на высокое кинематографическое реноме нашей чиновной епархии и ее стремления продемонстрировать себя в ореоле респектабельности и в ракурсе предприимчивости. Такая одёжка нашему Госкино явно не впору, и в какой бы ипостаси или имидже оно себя не предъявляло миру, всем ясно, что она с чужих плеч.
А заклинания, которые щедро сыплют во все стороны "придворные" из хоромов Госкино, - не более, чем несусветная чушь, рассчитанная разве что на простачков. Это всего лишь ретушь на довольно-таки прозрачных интенциях вальяжных госкиношников. Где только они не распинаются о своем тщании и рвении, к каким хитростям не прибегают для их имитации, но люди не млеют перед ними: им давно уже ясно, что ничто у них не вытанцовывается и не клеится, сколько они ни "танцуют" и ни "клеят". Ибо "танцуют" они "не в ту степь" (как выразился один из опереточных героев -- кстати, из оперетты "Свадьба в Малиновке", - пародируя название танца "тустеп") и "клеят" не тем клеем и не ту бонбоньерку.
Неудивительно, что эти скаредные щелкоперы и трещотки манкируют будничной кропотливой работой, в частности не хотят растить творческую молодежь, что испокон веков вменено в долг чиновной братии из культурной епархии. Проиллюстрируем это примером того, как они пестуют юную поросль сценаристов, как шефствуют над ними. Сразу отметим -- шефствуют, так сказать, в кавычках. То и дело слышно? "Хлопотно, накладно, нет резону". Или скажут, что сперва, мол, нужно провентилировать вопрос где-то наверху, в неких инстанциях, а потом затевают с юным дарованием марафонско-бюрократическую канитель с проволочками, оттяжками, посулами. Для проформы эти передержчики испещрят иноземным фломастером рукописный фолиант начинающего автора (неоедко это весьма объемистый, если не грандиозный, манускрипт), педантично обкорнают его, подчеркнут для блезиру все натужно выковырянные в тексте опечатки и кляксы, между прочим сверхъязвительно - как им деется -- посоветуют пользоваться хорошим импортным ластиком и промокашкой, а также вырабатывать кристально каллиграфический почерк, скорректируют кое-какие "пунктуационные шероховатости и грамматические закавыки" (попросту -- ошибки в знаках препинания: тире, кавычках и дефисах), накарябают сбоку страницы полу в шутку, полувсерьез малозначащие тщательно стерилизованные маргиналии насчет учебы у классиков, черкнут для отвода глаз не раз опробованную в идентичных ситуациях абракадабру по поводу грамотности, правописания, орфографии, грамматики (это именуется у них аннотацией) и под занавес саркастически подытожат бестрепетной рукой: недоработано, дескать.
А ты, юный друг, между строк читай, как заблагорассудится. Можешь прочесть: не ахти, мол, как профессионально, или -- адью, маэстро, ты не достоин вожделенного Олимпа, или даже -- возвращаем тебе твои графоманские экзерсисы. Смысл в любом случае грустен. Вот такая каверзная корректура, вот такое злосчастное резюме и таково напутствие многоопытных наперсников своему "далеко не бесталанному протеже"!
Конечно, колкости своим юным "клиентам" они говорят за глаза, вслух же и визави эти патроны глаголют по обыкновению что-нибудь выспренне-велеречивое или назидательное вроде: "Ищите и обрящете, юноша! Исполать тебе!" Но сути их "судьбоносной апробации" это не меняет: она безжалостна, как гильотина, и неотвратимо убийственна для молодого таланта, как нависший дамоклов меч. Весьма прискорбный случай!
И выйдет будущее кинематографическое светило после нежданной-негаданной оказии, происшедшей с ним в сценарном отделе Госкино, с низко повешенной головой, донельзя расстроенный безрадостным диагнозом и клеймом графомана-борзописца, отрешенно опустит очи долу, ропща и пеняя на свою юдоль и превратности фортуны, стиснет под мышкой свой злосчастный опус, не год и не два писанный в муках, и уйдет прочь не солоно хлебавши во взбаламученных чувствах. Идет бесталанная, скорбная-прескорбная головушка, не чуя земли ногами, как будто почва разверзлась под ним, шарахаясь от шороха и цокота проезжающих экипажей.
Вот те раз! Вот те перспективы! Вот те прекраснодушные расчеты, коими тешит себя каждый еще не оперившийся автор. Увы, не брезжит более надежда, убиенная в одно мгновение росчерком сардонического пера. Еще вчера ему прочат светлое будущее маститого сценариста, еще вчера он в фаворе, а сегодня -- уже изгой, бессребреник, пребывающий в опале и ропщущий на свою планиду и мистическое коловращение жизни. Абсолютное фиаско! Полный творческий коллапс! Жалкий жребий прозябания в безвестности! Как тут после такой пертурбации не возопишь, вознеся очи горе: "Боже милостивый, прости мои прегрешения!". Как не попрекнешь себя за опрометчивый визит к пакостливым "духовным наставникам"! Но истошные вопли уже едва ли не тщетны. Не станет расторопный адъютант и ординарец его превосходительством, как бы высоко не вознесся он своим недюжинным талантом. Навеки запомнит он осклабленные и самодовольные физиономии своих постылых "шефов", так и не снизошедших до того, чтобы с ними "повожжаться" (ядреное словечко из закулисного лексикона "шефов"). Непонятно, отчего они их так невзлюбили? Чего куролесят? Поневоле задашься риторическим вопросом.
А ведь кто, как не профессионал из Госкино, должен тщательно растить и пестовать молодые дарования, сочувствовать первым росткам творчества и лелеять их. Да, собственно говоря, этого никто другой и не должен делать. Но не тут-то было! Они и не шелохнутся такие толстошеие чинуши! Послушают вполуха, черкнут закорючку-загогулину в своих кондуитах, покалякают о компоновке эпизодов и подобной мелочевке и с плеч долой. Им, видите ли, не до них, им, понимаете ли, недосуг. Короче, им неохота размениваться на эту мелочевку. Маются, мучаются потенциальные будущие корифеи сценарного искусства и гении, претерпевая унижения и мытарства, а нашим "меценатом" нет никакого деля до их маяты. Литературным опричникам и инквизиторам все как будто нипочем, все по боку. В своей бесчувственности и нарочитой безучастности они тверды, как кремень. Ухватили на века свою фартовую синекуру, держатся за нее без зазрения совести обеими руками, и жизнь их течет в этом Эльдорадо по желанному желобу в тиши от обыденных забот, и нет у них необходимости сострадать другим. Недаром говорят, что покой кое для кого не менее стоящая вещь, чем деньги или власть. Что бы не сделали сибариты, чтобы навеки сохранить свой беспечальный статус-кво! И что бы они ни говорили при этом об идеалах. высоких целях и прочем, как бы ни камуфлировали свою леность, многим понятно, что их главный жизненный принцип, их квинтэссенция -- гедонизм. Они, конечно, не невежды и не обскуранты, споспешествовать просвещению отнюдь не намерены. Куда легче им сымитировать бурную деятельность, в чем они изрядно поднаторели и преуспели.
Такого рода эскапады, инвективы и обвинения "с кондачка" -- злонамеренная ложь! Помпезные, но оттого не менее вульгарные постулаты о партийности и народности, воспетые рьяными привратниками соцреалистического цеха критиков и превращенные ими в официоз, отродясь не инспирировали во мне пиетета и не довлели надо мной. У меня на них едва ли не врожденная аллергия, и они никогда не превалировали в моей критической работе над собственно эстетическими параметрами. Я сызмала, наверное, уже с подросткового возраста, не колеблясь, пребывал в рядах тех, кто ни под каким видом не внемлет всем этим выспренним, донельзя осточертевшим, многажды читанным и перечитанным провербиальным тирадам вроде того, что сие, дескать, нам ни к чему, это, мол, незачем, а то, ей-же-ей, для нас неприемлемо, потому что писано не по-нашенски, потому что у нас-де своя сермяжная правда, своя эстетика, поэтика и патетика, и негоже, мол, нам рот разевать на гробы повапленные, на эфемерные тамошние прелести, за которыми явственно видны ослиные уши меркантильно-эгоистических чаяний их анонимных (но им-то хорошо известных!) заправил шоу-бизнеса, денно и нощно попирающих, якобы, наши незыблемые идеалы и принципы, намереваясь низвести их до карикатуры, а то и вообще аннулировать, объявить их несуществующими, нуллифицировать, так сказать.
Я не намерен держать рот на щеколде и потому я констатирую во всеуслышание, дабы кое-кому впредь было неповадно: мне доподлинно ведомы непреложные законы так называемых идеологических дискуссий, сиречь дебатов и полемик, легко трансформирующихся, точнее сказать, дегенерирующих в перепирательства и перебранки, характерные для коммунальных кухонь. Учитывая мой опыт, я думаю, не пристало кому бы то ни было пристегивать мне разную ахинею, втягивая в свару. Я -- стреляный воробей, и на мякине дешевых провокаций меня не объегоришь и не облапошишь, дерзким выпадом не ошеломишь. Тщетны потуги уязвлять и будировать меня столь примитивным путем. Напрасно силятся недруги подзуживать и подзадоривать или, если хотите, фраппировать такого "воробья", как я. Черта с два! Подоплеку тайных намерений своих недоброжелателей и завистников я вижу насквозь, как рентгенолог или флюорографист видит недуги и патологии своих, казалось бы, пышущих здоровьем пациентов. И вообще, неприязнь врага -- для меня, скорее, комплимент, чем оскорбление или афронт. На этой стезе моим оппонентам и их клевретам разжечь сыр-бор никак не удастся, сколько бы они не распалялись и не входили в аффектацию. С бухты-барахты в неумные базарно-ярмарочные перепалки я себя ввязать не дам, таковы мои неписаные жизненные установки и моральные константы. До ораторских ристалищ я не охоч!
Мы, дорогие коллеги -- я обращаюсь к критикам, - напрочь забыли нелицеприятную народную сентенцию: "На зеркало неча пенять, коли рожа крива". Отчего же, вопреки ей, мы, как жалкие стрекулисты, долдоним одно и то же в течение семидесяти лет; зашорив глаза, клянем-порицаем, кликушески заклинаем "их нравы", свои же безапелляционно воспеваем и превозносим до небес, угодливо воздвигаем на величественные постаменты, фетишизируем ловко подсунутые нам предержащими властями факты, льстиво освящая их ортодоксальными цитатами, настоянными на махровой казуистике (вспомним наше неуемное чествование бесчисленных лубочных маяков, стахановцев, застрельщиков и закоперщиков разных надуманных починов)? Слыша сакраментальные, тщательно дистиллированные призывы Политбюро к Первому Мая, чувствуем "несказанные подъем духа", эффектно впадаем в эйфорию и нирвану, упиваясь этой истерической фразеологией, неистово бьем в литавры, во всю мочь дуем в фанфары, стращая (или смеша?) своих идеологических оппонентов всей этой искусственно-бутафорской аффектацией. Но всё вотще!
Под иезуитский аккомпанемент снисходительных похвал вельможных заказчиков мы, критики, входим в раж и осатанело, карикатурно поем осанну нашему уникальному, конечно же, всеми любимому строю и совсем уж не понарошку начинаем его обожествлять, воодушевляя самих себя, представлять его как ниспосланного нам откуда-то свыше и еще более усердно писать по этому поводу бессчетные лакейские пасторали и буколики, бравурные спичи и анекдотические скетчи, не замечая, что тем самым привносим в наше искусство компоненты языческой мифологии, идолопоклонства и немалую толику наивного утопизма.
Так провоцируются, с одной стороны, пресловутые продолжительные аплодисменты и овации, прерываемые ликующими возгласами одобрения, а с другой стороны, - проклятия закордонным изуверам с мошной и жалостливые причитания о нищенствующем "там" простом люде.
Как тут не вспомнить вполушутку, вполувсерьез небезызвестную притчу о самовлюбленном Нарциссе, с которым мы, паче нашего чаяния, оказались разительно похожими.
Циничное двурушничество и ренегатство привели к новой метаморфозе наших критиков, из карманно-ручных превратившихся в цинично-бранчливых. И они не могут не стать объектом обличения моего негодующего пера, которого они (критики такого рода) боятся, как черт ладана и паникадила.
Главный объект моей филиппики -- все то же рабское плавание искусства и критики в фарватере официозной идеологии. Я искренне сочувствую идее суверенитета духовной жизни, ее независимости от всяческих указующих циркуляров. Во всяком случае искусство всегда тяготеет к индифферентному отношению к ним, несмотря на все попытки власть имущих втянуть его на стезю умиленного отношения к их "бессмертным" деяниям и "многомудрому" резонерству, невзирая на их отчаянное стремление сделать из художников ревностно-истовых спецов по прокламациям, панегирикам, тропарям и слегка беллетризированным наставлениям "мудро" руководящих органов, которые без розового флера искусства выглядят весьма непрезентабельно.
Несомненно, что кое из кого (имею в виду деятелей искусства) такие спецы-дельцы еще как получаются! В награду их объявляют корифеями, создают им имидж талантов и гениев, всячески благодетельствуют и любовно холят.
Памятуя об этом, я никогда не был хоть сколько-нибудь серьезно причастным к творениям всех этих увенчанных помпезной славой, канонизированных при жизни, обвешанных орденами и медалями (какие только ни есть!), замученных интервьюерами, премьерами и бенефисами, втиснутых во все известные хрестоматии, антологии и энциклопедии (чего им, спрашивается, не достает?!), так называемых столпов соцреализма, капитально поднаторевших за семьдесят пять лет после Октября семнадцатого года на лицемерных одах и мадригалах вышестоящим инстанциям и их мудрому руководству. А недостает им только одного -- чести и совести.
Я сызмала скептически относился и втайне презирал взлелеянную "столпами" славную когорту конгениальных сателлитов и бессловесных ставленников предержащих властей -- увы, моих коллег-критиков, - всегда покорно шествовавших в фарватере непререкаемых предначертаний и догматов своих именитых и привилегированных наперсников, обеспечивая последним почетный эскорт на их пути к Олимпу. Эти послушные, мягкие, гуттаперчевые марионетки, спеленатые пай-мальчики, опекаемые властной рукой, весьма восприимчивы и чувствительны к аморальным урокам холуйства и мелких пакостей. Доведены они были до лакейской кондиции, конечно, не сразу, их исподволь тренировали опытные тренеры и дрессировщики. Отменно вынянченные, выпестованные, они не перечат "досточтимым поводырям, не перепираются, не спорят и не артачатся, но всегда угодливо-любезны, по-гувернерски воспитаны, податливы на уговоры, никогда не гневаются и не требуют сатисфакций. Так и живут без переченья, споров и ссор, без всплесков гнева и обиды. По-видимому, такая "бесспорная", "обессоровая" и "безвсплесковая жизнь им по душе, они заранее согласны, что кто-то безраздельно властвует, а они под эгидой своих сановитых властвователей покорно безмолвствуют, считая себя ни в чем не замешанными, хотя объективно они соучаствуют в бесчестных, а то и в криминальных деяниях своих вассалов.
Так формировался и выкристаллизовался мезальянс, с одной стороны, фаворитов и чинуш и, с другой, их выучеников и креатур, замешанных на взаимной корысти, в критике. Прогрессивная интеллигенция всегда рассматривала его как нонсенс, аномалию, как аберрацию нравственных ориентиров под давлением сиюминутных интересов. Он инспирировал подлинным интеллектуалам антипатию, презрение и сарказм.
Удивительно, однако, что самих участников мезальянса не снедают сомнения и не мучат угрызения совести за сложившийся статус-кво. Совесть и честь кажутся им притворством пустых и взбалмошных человечишков либерально-романтического склада, никак не достойных серьезного отношения к себе со стороны солидных и респектабельных людей, преуспевших в чиновной иерархии. Они не чувствуют щекотливости положения вконец обесчещенных людей, не ощущают диссонанса, дисгармонии, дискомфорта от бесконечных сделок с совестью. Вообще говоря, без сделок с нею им и жить-то уже неуютно, более того, "бессделочный" образ жизни, мораль кристально честных людей им становится как будто непонятной, если не смешной. И не замечают они, как их высокомерные, презрительные ухмылки с заглядыванием в глаза, щенячьим повизгиванием и лебезением перед "хозяевами" незаметно перерастают в доносительство, соглядатайство и фарисейство. Удивительно, как это все им не опротивеет! Не чувствуют они метаморфозы в себе, не видят, как каждый из них становится уже не кем иным, как преданной дворняжкой, лающей на посягателей хозяйского покоя. И никем другим, кроме сих угодливых "друзей человека", им уже стать не дано.
Как не вспомнить здесь суперязвительные фельетоны, памфлеты, аллегории и сказки Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, например, "Вяленую воблу", "Ворона-челобитчица" и тем паче "Господ ташкентцев", и другие его произведения. Гениальный сатирик, он многое предвосхитил, в том числе малопривлекательные, безнравственные повадки нынешних высокопоставленных культуртрегеров и их раболепных помощников, соединившихся для безбедного и безмятежного существования. Поищите-ка их в его многомудром "Орле-меценате" или "Премудром пескаре", и вы наверняка их там выищите, явственно узнаете и еще раз вслух или "про себя" заклеймите циничный патернализм власть имущих, холопское раболепие их служанки-критика и подвергните бескомпромиссному остракизму сам мезальянс могущественных сюзеренов и их присных.
В течение всей моей жизни, начиная с отрочества, мне претили благостные, "малосъедобные" и "трудноусваиваемые" фильмы, хваленые и захваленные лакейской критикой, коими в приснопамятные времена потчевали меня и моих сверстников ретивые начетчики небезызвестной статьи о партийной литературе, беспардонно властвовавшие семьдесят с лишком лет в двух параллельных епархиях: Минкультуре и Минпросе. Бесчетное количество елейно-бесконфликтных фильмов с мажорно-идиллическими сюжетами сварганила эта коалиция беспринципных штукарей, спекулировавших своей ужасной стряпней оптом и в розницу, келейно и в открытую, исподтишка примеряя к своим бухгалтерским тонзурам лавровые венки маститых деятелей культуры и высоколобых интеллектуалов.
В общем, немало напортачил в нашем искусстве, усугубив и без того его нерадостный статус-кво, сей "почетный" ареопаг высокопоставленных чинуш и культуртрегеров, обуреваемых тщеславием, эгоизмом и страстью к наживе. Таким образом все эти асы чистогана и фарисейства с фатальной неизбежностью подводили кинематограф под монастырь, провоцируя его движение в арьергард прогресса кино. Но нам явно не пристало быть в роли аутсайдеров. Примериться с таким беспримерным регрессом и деградацией нам никак нельзя. И ретироваться дальше некуда. Иначе вскоре с горечью придется-таки констатировать факт полной девальвации наших принципов и ценностей.
Не премину предвосхитить возможные обвинения в мой адрес со стороны обскурантов и врагов прогресса, ибо заранее знаю, что ретрограды держат для меня увесистый камень за пазухой, и, прочитав мои филиппики, , они протрубят во все трубы иерихонские о моих, якобы, прегрешениях в самых оголтелых выражениях: я буду у них представлен, конечно, не меньше, чем кондовым антагонистом, махровым экстремистом, алчущим конфронтации и террора, бонапартистом, маккиавелистом, шовинистом, коллаборационистом, - в общем, исчадием ада. Они, разумеется, объявят, что я , дескать, не приемлю консенсуса, толерантности, что я святотатствую или, по крайней мере, веду себя не по-социалдемократически, а по-унтерофицерски, а то и по-фельдфебельски, что я есть я такой и разэдакий.
Подобные инсинуации для меня не внове. Превентивно парируя эти истерические выпады, эскапады и малоинтеллигентные декламации, констатирую следующее: "Бескомпромиссная борьба -- моя жизненная константа". Но, замечу, борьба с соблюдением канонов этики и юриспруденции. Мне вовсе ни к чему ввязываться в обмен ехидностями, ибо безыдейная полемика не тешит моего самолюбия, о чем я, кажется, уже сообщал. Считаю такую полемику моветоном. Поддаваться дешевому подзуживанию -- неимоверная глупость. Мне незачем участвовать в этом балагане тщеславия, влезать в этот кухонных дебош, в эти никчемные дрязги и базарные свары. На этом стою. Никто не в силах сбить меня с этого и не собьет никогда, даже если будут бить наотмашь. Ни к чему мне этот дебош, эпотаж и прочая чушь в этом роде. И бесполезно пробовать меня на вкус и на ощупь, с расчетом и наобум, по-хитрому, в обход или влобовую, спереди или с тылу, слева направо или справа налево, ошуюю или одесную, в профиль или анфас.
Жду не дождусь: должен же в конце концов прийти судный день, когда расчихвостят всю эту разномастную компанию: "плеяду" псевдоклассиков и "когорту" прощелыг-одописцев, "синклит" высокопоставленных чинуш, "ареопаг" свадебных экс-генералов и, наконец, всю челядь из критического цеха. Не все же коту масленица, не пора ли посту быть. А то притерпелись мы за семьдесят с лишком лет к этим разъевшимся на чужих харчах "компанейцам", все, знаете ли, рассчитываем и уповаем на их ригоризм и совестливость. Чересчур, скажу я вам, наивны и по своему бессмысленны и даже аморальны такие расчеты. А ведь опыт-то у нас отнюдь не мизерный: немало мы претерпели из-за всей этой разношерстной братии, но по-прежнему ведем себя точь-в-точь, как крыловский бесхребетный повар, который, опустив хозяйские вожжи, как вы помните (что, вообще-то, трудно запамятовать), с патологической назойливостью апеллировал к совести обжирающегося цыплячьими потрохами кота Василия. Обжоре же, как водится, ни жарко и ни холодно и все никак неймется: продолжает как ни в чем не бывало уплетать свое яство. Не впрок ему незлобливо-докучливые хозяйские нотации и приторные увещевания. И живет наш котище у субтильного повара, как у Христа за пазухой, чувствуя себя на его милой , уютной кухоньке, как мимоза в оранжерее: ни к чему ему опасливо озираться по сторонам во время своих пакостливых трапез.
Не цыкни хозяева вовремя на вконец обнаглевших котов Васек -- да не как-нибудь, а пожестче -- не поздоровится нашим хозяевам, доконают их таки коты Васьки до смерти. И получится потом неровен час, как ни крути ни верти задним числом, какая-нибудь экстраординарная "катавасия". Извините, конечно, за нечаянный и вряд ли блистательно-искрометный каламбур. Я, вообще-то, в них не мастак и не дока. Не то чтобы я был против замысловатых риторических пассажей, но в серьезных вещах цицероновских витиеватостей все-таки избегаю, предпочитая либо уж напрочь безмолвствовать, либо декларировать правду-матку начистоту без приукрашиваний, мелиоративностей и преувеличений. Я уверен, что правда приемлема лишь в натуральном виде без изысков и архитектурных излишеств. Все изыски здесь нелепы, как какие-нибудь помпезно-лапидарные кариатиды, бельэтажи или двухъярусные террасы на колоссальных панельных домах-саркофагах, как циклопические, брутальные конторы-шарашки в стиле рококо или барокко. Они бессмысленны, как антикварные канделябры, жирандоли и прочие архитектурные раритеты в наших мизерных "апартаментах" (сиречь, "хрущевках") и кухоньках, они неуместны, как чопорные фонтаны в наших трущобах по окраинах городов (сиречь "черемушках"), как дорогая бижутерия, рюши или модные вытачки на рабочей экипировке, равно как и на латаном-перелатаном затрапезном и заплатанном балахоне или на младенческой распашонке, как вычурные виньетки в деловой документации. Они неприемлемы, наконец, как претенциозные аранжировки исконно народной или классической музыки. Простота и естественность -- вот мое кредо, моя константа!
Миль пардон, дорогие читатели, за затянувшийся экскурс в теорию стиля и жанра в критике. Давайте вернемся к основной фабуле нашего повествования, посвященной статус-кво нашей отечественной кинокритики.
Вот "маячит в отдаленье призрак коммунизма" (в виде марксова "Капитала", демонстрируемого на звуковом фоне угрожающих аккордов "Интернационала"), который затем как бы ненароком трансформируется в краснопресненские баррикады одна тысяча девятьсот пятого года, их залпы органически вливаются в долгожданную канонаду "шестидюймовки авроровой", и вот уже "сотня юных бойцов из буденновских войск" скачет "заре навстречу" под лихой цокот копыт взлохмаченных лошадей и под лязг сабель на фоне идущих вперемешку кадров: то появится разъяренный, скрежещущий зубами в бессильной злобе какой-нибудь обрюзгший белоказацкий военачальник Варфоломей Цибуля (изыщут же имечко!), то на авансцену выпирает крупным планом лик вождя, отрешенно внемлющего победно-неувядаемым аккордам "Аппассионато", - олицетворению триумфального шествия советской власти, а вот, наконец, нужно вперить взор в экран, где вершится апофеоз и реквием первой серии: бывшие красноармейцы в рваных бахилах, заплатанных комбинезонах и боевых буденовках с неиссякаемым энтузиазмом тащат дрова в поленицы для нетопленых детяслей (из дали доносятся звуки мажорной оратории Шостаковича на стихи поэта-ассенизатора революции: "И слышит шепот гордый вода и под и над: "Через четыре года здесь будет город-сад!"). Обуревает желание добавить: не дождались мы обещанных поэтом слоеных яблочных коврижек на топленом масле.
Я юные буденновцы и буденновки, не сбавляя темпа и "не замечая потери бойца", лихо "вскакивают" во вторую серию, где с неистовством проводят кампанию по экспроприации экспроприаторов, неустанно сверяясь с "Манифестом коммунистической партии", неуемно осуществляют продразверстку, индустриализацию, коллективизацию (сплошь величественные кантаты). И вот уже комиссары в кожаных тужурках со товарищами по партячейке ведут атеистическую пропаганду; не теряя революционной бдительности, борются с разного рода отъявленными дебоширами, спекулянтами, симулянтами, капитулянтами, паникерами, саботажниками, подстрекателями, недорубленными поработителями и притеснителями народных масс, представляемых на экране в виде несчастной, нищенствующей голытьбы, ведут бескомпромисссную борьбу с кулачьем, их меньшевистскими и эсеровскими прихлебателями и прочей нечистью, жирующей за счет честных тружеников: толстопузыми нэпманами, спекулянтами, мародерами, и вкупе с ними - с попами попадьями и попятами, дьяками и подьячими. Кульминация этой серии -- расстрелянные бандитами пионеры и застреленные подкулачниками раздатчики книг и брошюр в избах-читальнях, которые, восстав из пепла, взывают к мести (звучит: "Все поместья богачовы разнесем пожарчиком").
Третья серия проходит преимущественно под марши коммунистических бригад: "Будет людям счастье, счастье на века!". Но внуки буденновцев так же бдительно выкорчевывают плевелы из кристальных пролетарских колонн класса-гегемона: отдельных тунеядцев, аполитичных комсомольцев, - разоблачают и обличают протекционеров, коррупционеров, антисоветчиков, злопыхателей, сиречь очернителей и пасквилянтов, диссидентов вкупе с мафиози и рэкетирами. Они пишут грозные "дацзыбао" в адрес отщепенцев, ренегатов и апологетов Солженицына. Они бескомпромиссно клеймят закордонный апартеид и резервации вконец обездоленных аборигенов и дотла разоренных автохтонов, разоблачают мифы адептов западноевропейской социал-демократии и фальсификаторов нашей истории.
В общем, говоря языком былых декламаций, пионерских речовок и бравурных речитативов, пролетарские колонны, закаленные в горниле Октябрьской революции и гражданской войны, прочные, как базальтовая скала, чеканным шагом с развевающимися пурпурными, хоругвями непоколебимо шествуют в светлое будущее - коммунистическое далеко, в царство равенства, братства, свободы, гуманизма и хилиазма, над ними полощутся транспаранты с призывами-заклинаниями шефствовать над отстающими, идейно, по-ленински, развиваться, крепить преемственность поколений, претворять в жизнь решения прошедших съездов и партконференций или предварять ударным трудом предшествующие, эффективно использовать преимущества госприемки или хозрасчета и прочее, и прочее, накрепко втемяшившееся в насквозь идеологизированное сознание наших сверхидейных интеллигентов, равно как и непритязательных тружеников шахт и полей.
Понятное дело, что киноэкран в то время демонстрировал, как правило, бесчисленные празднества, манифестации, фестивали, съезды, предсъездовские вахты, бесконечно шли бесконфликтные фильмы, которые изредка сменяли фильмы с конфликтами хорошего с лучшим (но уже никак не меньше).
В последней (четвертой) серии делаются попытки отразить перестроечные реалии. Здесь, конечно, помпезные кадры, поблекли, подувяли я, так сказать, несколько "подысчезли" с экрана, на нём появляются другие штампы и провербиальности, которые муссирует кто ни попадя и кому не лень и без которых, мы, похоже, не можем обойтись. "Нью- и постперестроечный" антураж маркирует огромный вал лексики, низринувшийся на ещё не готовое к этому сознание простого человека. На гребне потока - наш харизматический лидер, выступающий эпицентром всего этого гигантского словоизвержения: плюрализм, альтернативные выборы, референдум, плебисцит, свободное волеизъявление народа, бюллетени для тайного голосования, либерализация прессы и, увы, цен, парламентские дебаты, слом административно-командной системы, демонополизация, парад суверенитетов, коммунизм с гуманным лицом, консолидация конструктивных сил, программное заявление блока партий социал-демократической ориентации, разгосударствление, приватизация, конверсия, рентательность, менеджмент, ваучеризация - все эти сакраментальные слова инспирировали нем надежду, но рядом с ними, как эхо, вдруг зазвучали слова-жупела: экономический коллапс, паралич властных структур, сепаратизм, разбалансирование связей, коррупция, эрозия и коррозия хозяйственного механизма, анархия производства, галопирующая инфляция, гиперинфляция, "одеревенение" рубля, шоковая терапия, асы, боссы и крестные отцы теневой экономики, охлократия - все не приведешь, да это и ни к чему. Как сказал наш небезызвестный певец социализма в неоконченной поэме: "инцидент исперчен" и, значит, "не к чему перечень" болячек, претензий, обид и претенциозных сверхьязвительных тирад в адрес обидчиков. Историю не перепишешь, история не знает сослагательного наклонения (эта тирада, кстати, тоже из джентльменского набора новомодных провербиальных выражений, которые у нас много ныне на слуху).
Я не буду имитировать поэта и возбуждать литературные реминисценции, А скажу в заключении моего обзора-парафразы на тему "История и современность на нашем экране", так сказать, по-простецки; "Давайте, дорогие соотечественники, смотреть в даль, в будущее, а не в прошлое, тем паче не в века Троя-новы! Трудности наши преходящи, мы, смею уверить, с лихвой наверстаем потерянное, исправим изъяны, преодолеем анархию. Я верю, станут, наконец, актуальными и неотъемлемыми для нас такие слова: толерантность, консенсус, альтруизм, ренессанс - пока ещё мало понятные и не употребительные в повседневной речи".
Впрочем, как вы уже, конечно, отметали, в начале раздела я несколько увлекся, пародируя стиль нынешней радикал-критики, которая склонна в чересчур уж нигилистических тонах рисовать наше прошлое я настоящее, нередко сбиваясь па столь желчный тон, что уместнее вместо "рисовать" поставить "малевать" и добавить в приснопамятном стиле: "потрафляя запросам невидимых рулевых и кормчих нашего терпящего бедствие корабля".
Спору нет, для нигилизма есть объективные предпосылки. Традиционное для нашего экрана нагромождение замшело-ритуальных кадров, въевшихся в плоть и в кровь, в каждый нерв и в каждый капилляр, давно уже воспринимается искушенным зрителем как глобальная профанация кино. Кто же манипулирует этим процессом, без устали включая громадный конвейер лжи, поминая всуе святые имена и скрижали? Кто инспирирует иллюзионистов в аттракционе тотального оболванивания людей, кто вертит всеми этими пигмеями, лилипутами и микроцефалами, вершащими под общий шумок кощунственную вакханалию и шабаш? Кто резидент этих пойманных за руку контрабандистов затхлых догматов на машем экране? Поищем же ответ.
Как бы мы ни называли соцреализм с его затхлыми доктринами: атавизмом или рудиментом,- он с нами, как бы ни изощрялись в прозвищах, клеймящих его преемников: "троглодитов", "мастодонтов", "неандертальцев" -они живы. Увы, ретрограды тех времен не канули в Лету, не почили в бозе, не катапультировали в небытие И даже отнюдь не агонизируют, но, сменив ипостась трубадуров на лик бичевателей (того же соцреализма!) и Кассандр грядущих катаклизмов, по-прежнему пребывают у горнила власти над культурой, имея возможность все так же рьяно прельщать нас эстетическими анахронизмами, но уже в модной скептической облатке. Глядишь, исподволь, тихой сапой так и сумеют реанимировать сенильные каноны и догматы большевистского искусства и марксистской критики с типичной для них безапелляционностью (не важно: со знаком "плюс" или "минус").Рядясь в тогу объективизма, меланхолически объявят в разных хрестоматиях, принципы соцреалистической критики если не эпохальным достижением общественной мысли, то важным этапом её развития, А потом будут благовешать об этом во все колокола. Невольно подумаешь, что эти недосягаемые достижения впору в книгу Гиннесса заносить. Назло такому бахвальству захочется сыронизировать и съязвить: "Мы уже досыта наслушались ваших маршей коммунистических бригад и ваших литургий в адрес главных бригадиров. Видели мы и сусальных "Кубанских казаков", и самодовольные "Закрома Родины". Пора и честь знать! Этим маленьким экскурсом в будущую полемику радикалов и консерваторов мы бы хотели предостеречь наивных зоилов: далеко не просто преодолевать собственные хронические недуги, с которыми организм уже свыкся. Сколько ни язви, а считаться придется.
По-человечески понятно желание радикалов-остряков и зоилов пришвартовать весь этот, по их мнению, ветхозаветный соцреалистический ноев ковчег вместе с его "одряхлевшими, вконец ополоумевшими, впавшими в маразм или в летаргический сон" (нужное подчеркнуть) "престарелыми штурманами и выморочными пассажирами" к надлежащим пунктам назначения: музею древностей, пантеону усопших теней, паноптикуму восковых фигур, мавзолею или богадельне (ненужное вычеркнуть). Но не рано ли изгаляются ехидные радикалы над якобы старчески-ипохондрическим брюзжанием, дрожащими руками, атрофированными чувствами, окостеневшими мозгами и умерщвленной плотью, не рано ли разглагольствуют о лебединой песне умирающих запевал соцреалистических рулад, нашпигованных цитатами из изъеденных молью и пронафталиненных скрижалей, талмудов и катехизисов о их прожолклыми страницами, не рано ли ерничают они над вещими доисторическими Боянами, "поющими козлетоном о своих былых подвигах".
Нет, господа радикалы, эти Бояны плывут не в загруженном по ватерлинию конодонтами, святцами и прочими соцреалистическими онёрами и причиндалами проржавевшем дредноуте, который легко было бы взять на абордаж ультрареволюционной фразеологией. Если уж это корабль, то, скорее, бронированная и непотопляемая подводная лодка, тотчас готовая к всплытию и яростной контратаке. Съязвить по поводу пассеизма предыдущих поколений критиков, назвать их рептилия ми, мамонтами или маразматиками - не проблема. Проблема - найти превентивные меры и предотвратить реанимацию самих идей в сознании зрителя. Гордиев узел, связывающий нас с ним", не разрубить никаким саркастическим томагавком, тут нужен не разрушительный скарпель, а скальпель тончайшей критики.
Но как же ведут себя в нынешнее неспокойное время мои коллеги-критики? Какие метаморфозы претерпевают? А метаморфозы, происшедшие с ними, - хочу заранее предвосхитить - небезынтересны и поучительны.
Нет, что-что, а имидж великомучеников, маскируемый ловким притворством и фарисейскими декларациями, у наших выжиг, вьюнов и оборотней всегда представлен налицо и вовремя. Сии труженики отравленного пера и промокательной бумаги, сии профессиональные плачеи и фискалы блистательно лавируют, где надо блефуют, умело рокируют, делают эффектные кульбиты, вуалируя подоплеку своих мотивов. Цинично съюлить или незаметно перекраситься этим мошенникам ничего не стоит: сначала они, по обыкновению, кого-нибудь хают, потом прочувственно каются, дезавуируя ранее сказанное, но в итоге снова вершат, ни на мгновение не усомнившись в корректности такой метаморфозы, то же самое. Что и говорить, вконец распоясались эти виртуозы моральных пируэтов, словесной эквилибристики, коварных маневров и манипуляций в нашей критике.
Невольно возникает вопрос; неужели мы так и будем: пребывать в роли беспечных разинь-раззяв, потакающих иезуитским мистификациям и подтасовкам этих показно-идейных мародеров духа предателей идеалов и шкурников, сравнявшихся по подлости едва ли не с самим Иудой Искариотом? Неужели в конце-то концов не отделим плевел от зерен, козлищ от агнцев, яви от галлюцинаций, ненароком споткнувшихся от злоумышленников, афер от творчества, жонглирование словами от крика души?
Разве не изыщем-таки ахиллесовой пяты у этих прохиндеев, выжиг и фарисеев и не ниспровергнем их всех чохом с узурпированного ими пьедестала профессиональных страдальцев за истину? Было бы недурно рассчитаться с этой растленной камарильей, которую я бы сравнил - пусть это не покажется кому-то чересчур преувеличенным - с компанией политических авантюристов, возглавляемых небезызвестным провокатором, который в одна тысяча девятьсот тридцать третьем году поджег рейхстаг, а впоследствии цинично вменил сей поджог в вину своим политическим оппонентам. Будь моя власть, я бы сровнял с землей, выжег бы калёным железом эту ораву прохвостов, подвизающихся около культурных святынь, чтобы на выжженной дотла почве появился наконец-то долгожданный росток прогресса, который обещал бы стать впоследствии предтечей будущих успехов, а может быть, и преддверием ренессанса нашего искусства. Особенно большой расчет у меня на расцвет отечественного кино, который - я в этом уверен -неминуемо придёт в грядущие годы, сбросив с себя все идеологические вериги. Придёт несмотря ни на что, но, разумеется, не по мановению чьей-то волшебной палочки и не вследствие чьего-то проникновенного молебена, а в результате наших всеобъемлющих усилий. Его провозвестники среди нас, знаю не понаслышке. Они трудятся, растят в себе талант, пробиваются наверх, вопреки чинимым им препонам, и вскоре сравняются по мастерству с корифеями кино. Нет, не даром они мучатся, борются, одолевают лишения и обиды!
Сначала я ещё раз, столь же лаконично и так же напрямую констатирую: экран, по моему мнению -и по вашему, надеюсь, тоже, - должен быть, во-первых, непримиримым, бескомпромиссным, обличительным, беспримерно честным, он ни в коем случае не должен ни ретушировать, ни дистиллировать жизненные коллизии, не должен ретироваться от разного рода проблем и дилемм теперешнего бытия, во-вторых, кинематографистам не пристало озираться с дрожащими ногами-руками на облеченных властью сановников всех рангов и подвергаться конформистским тенденциям - этому прокрустову ложу всякого творчества, преклонять колени перед какими бы то ни было внешне привлекательными постулатами, аксиомами или табу, в-третьих, экран, по-моему, обязан изображать и интерпретировать жизнь без прикрас, но отнюдь не беспристрастно (этак, знаете ли, вальяжно), в-четвертых, приличествует фиксировать бытие на экране не по-дилетантски, а компетентно и глубоко, то есть профессионально, с присущей всем подлинным служителям искусства осмысленностью, неисчерпаемой смекалкой, юмором, мастерством. Быть профессионалом вовсе не означает творить как по писанному, то бишь по трафарету, а означает - высокохудожественно: языком образов, метафор, гипербол, аллегорий, гротеска, каламбуров, пародий, памфлетов, афоризмов, бурлеска, импровизации, миниатюр и эпопей - но никак не языком прокламаций, циркуляров, заздравно-казенных юбилейных спичей или косных догматов и не языком конфронтации и ультиматов идеологических зоилов.
Наконец, отмечу следующее. В общем, жизнь, какая ни на есть, должна быть жизнью, мысль - мыслью, независимо от того, кто их претворяет, воплощает, интерпретирует: будь то учёный, провинциальный корреспондент или маститый художник. Да здравствует красота без мишуры, дискуссии без остракизма и междоусобиц, кропотливо-дотошный, педантичный анализ жизненных реалий, проводимый досконально, вплоть до тончайших нюансов, но без омертвляющего препарирования, тщательно и скрупулёзно взвешенные оценки, но без назиданий, непрегрешимость против истины и морали, всеобъемлющие панорамы бытия -то есть всё то, что неотъемлемо от настоящего искусства. До свидания, химеры, аллилуйщина, слащавая сентиментальность, суесловие, благоговейность перед предержащими властями, категоричность оценок, показная бравада, эпатаж, всеотрицающий нигилизм, нарочито имплантированные в содержание заумь, иррациональность, алогичность. Прочь с экрана жонглирование словами и метафорами, софистику, схоластику, амикошонство, фамильярность, долой скептицизм, способный дотла разъесть душу, агрессивный мизантропизм, ипохондрию, огульное пасквилянство и, напротив, идиллическую безмятежность с её неумеренным упованием на пресловутые авось и небось, инфантилизм великовозрастных дитятей, заскорузлый прагматизм начинающих культуртрегеров, равно как и всё прочее, что дискредитирует и компрометирует подлинную культуру! Да пребудет с нами вечно доброта и согласие и, наконец, искусство - этот чудодейственный эликсир, настоянный на правде и любви!
1. Текстовые материалы
1.Скажи-ка, дядя, ведь НЕ ДАРОМ Москва,
спаленная пожаром, французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, ещё какие! НЕДАРОМ помнит вся
Россия про день Бородина!
(М. Ю.Лермонтов. Бородино)
2.
После Венгерского похода кому-то из участвовавших в этой кампании был жалован орден к в тот же день орден был дан Клейнмихелю.(Русский литературный анекдот конца 18- начала 19 вв. М.: Худож. лит., 1990. С.171)- За что же Клейнмихелю? - спросил кто-то.
- Очень просто: тому за КАМПАНИЮ, а Клейнмихелю для КОМПАНИИ.
3.
"Это ЛОЖЬ, что в театре нет ЛОЖ", - мерно диктовал он (отец), гуляя взад и вперёд по классной комнате. И сын писал, почти лёжа на столе, скаля зубы и оставляя пустые места на словах "ЛОЖЬ" и "ЛОЖ".(В.Набоков, Защита Лужина)
4.
Дорогие друзья! Сейчас, когда наша родная отечественная мафия бодро смыкается со. своими зарубежными коллегами, просто стыдно не знать фамилию одного из самых почтенных столпов этой корпорации. Потому что героя знаменитого "Крестного отца" звали не Дон КАРЛИОНЕ, а дон ВИТО КОРЛЕОНЕ (по названию его родной деревушки), что, кстати, звучит. по-итальянски "Львиное сердце''. Неверно написано в статье и имя персонажа сказки К.Гоцци "Король-Олень". Имя незадачливого героя-простака происходит не от маральих пантов (ПАНТОЛОНЕ), а от обычных итальянских штанов (ПАНТАЛОНЕ).(Литературная газета, 1991. 1 мая).
5. Демонстрация па Красной площади. Несут плакаты:"Свободу Леониду Ильичу!" - "В чём дело? - спрашивает охрана. - Ведь Леонид Ильич на свободе", - "Вы нас не обманете. Мы сами слышали по радио; "В ЗАКЛЮЧЕНИИ Леонид Ильич сказал..."
(Современные анекдоты. Красноярск, 1991).
6.
Их (два народа) объединяет острое чувство МЕССИАНИЗМА, что нужно отличать от исторического МИССИОНИЗМА, то есть ощущения каким-либо народом своей МИССИИ, задания в истории, МЕССИАНИЗМ же направлен за пределы истерии, в грядущее, к концу веков. Убеждение это покоится на вере в МЕССИЮ - спасителя.(Родина. 1991. N 8. С. 14).
7.
Сотрудники газеты аккуратно вели реестр высказываний Киселева, и каждый новый "киселевизм" встречали в редакции с веселым интересом, ибо главный редактор "Советского спорта" говорил, к примеру, вместо "ничтоже сумняшеся" - "ничтоже сумятише", вместо "лейтмотив" - "лейбмотив", представляя кому-либо ответственного секретаря редакции, сообщал, что это "матрон нашего секретаря" (подразумевая, видимо, слово "патрон"), желая произнести тост, восклицал: "Наполним фужоры!"(Независимая газета. 1992, 23 апр.)
8.
А в другой раз он (председатель) сообщил, что(Литературная газета. 1992, 30 сент,)."руководить чем-либо - это прежде всего быть хорошим актером" и, мечтая о профессии кинорежиссера, поступил в своё время "скрипя сердцем," (написано именно так) в строительный институт. Впрочем, не будем строго судить о менеджере, который, хоть и "скрипя сердцем", добился в строительном деле немалых высот и глубоко сидит одновременно в двух руководящих креслах. Может, это не вполне законно, но зато определённо удобно.
9.
Милые хозяйки! Зайдите к нам -(Объявление в ателье, опубликованное в ж, "Крокодил", в рубрике "Нарочно не придумаешь").
Мы раскроем платья любым фасоном вам!
10. Какие разные смыслы оформляют разные написания? Мальчик остановился у дома великана. Мальчик остановился у дома-великана.
Луна спокойно с высотыНельзя не восхищаться Анной Карениной. Нельзя не восхищаться "Анной Карениной".
Над Белой Церковью сияет (А.С.Пушкин).
Луна спокойно с высоты
Над белой церковью сияет.
(Гвоздев А. Н; Современный русский язык. М. : Просвещение, 1964. ' С.75).
1. Текстовые материалы
- С каким переводчиком лучше съездить в другую страну? В чястности, миня интересует государство Син-гопур?(Неделя)- А каким языком, кроме русского, вы не владеете?
... Извените и простите меня старого старикашку и нелепую душу человеческую за то, что осмеливаюсь Вас беспокоить своим жалким письменным лепетом... Давно искал я случая познакомиться с Вами, жаждал, потому что наука в некотором роде мать наша родная, все равно как и цивилизацыя... Я недавно читал у одного Французского ученого, что львиная морда совсем не похожа на человеческий лик, как думают ученыи. И насщот этого мы поговорим. Приежжайте, сделайте милость. Приежжайте хоть завтра, например. Мы теперь постное едим, но для вас будим готовить скоромное. Дочь моя Наташенька просила Вас, чтоб Вы с собой какие-нибудь умные книги привезли. Она у меня эманципе, все у ней дураки, только она одна умная. Молодеж теперь я Вам скажу даёт себя знать. Дай им бог!(А.Чехов)
2. Словарные материалы
Курс "Орфография и лингвистическая культура" построен на новых принципах работы по повышению грамотности. Эти новые принципы представляют собой уход от катехизисного обучения орфографии, заключающегося в ответе на вопрос: "Какому правилу соответствует то или иное написание слова?" (причем, вопрос исходит от учителя, а ученик - лишь ответчик), поворот от сугубо рационалистической стратегии к синтезирующей стратегии. Односторонний, формальный взгляд на слово в традиционной орфографии невольно лишает его жизни, плот", обаяния, приводят к тому, что богатый иг яркий вербальный материал невнятно осмысляется и схоластически истолковывается: заставляет ученика поверить в то, что нет ничего более скучного и недоступного, чем правописание, и что лингвистика вообще - не более чем кодекс, свод формулировок.
Концептуально и структурно новая методика отличается от общепринятой, В новой концепции слово объемно, многослойно, биографично, онто- и филогенетично, оно органично вплетается в самый широкий общекультурный контекст: лингвистический, этнографический, социально-исторический. Обращение к жизни слова вскрывает многочисленные его связи с другими словами, семантические переклички, формальные ассоциации, временные и пространственные перемещения и побуждает ученика задаваться вопросами другого свойства, к примеру: "Как древнегреческая каторга оказалась в Сибири?" или "Не меркантилен ли Меркурий?", Ответы на такие вопросы порождают новые вопросы, границы такого познания всегда открыты и подвижны: последний "пограничный столб" не устанавливается с последней страницей орфографического меморандума. В этой концепции изначально заложено отрицание результата в том смысле, что результат не является самоцелью. Результат - не просто накопление определенной информации, а способность к творческому процессу, который незавершаем по той причине, что бесконечен язык. Задача учителя состоит в том, чтобы суметь включить механизм, формирующий интерес к слову - интерес не столько прагматический (зачем? и как?), сколько интеллектуально-эстетический (что?, какого качества?, почему?, когда?, где? и т.д.).
В структурном отношении новизна предлагаемой методики заключается в самом наборе методов и приемов: графическая форма слова рассматривается не изолированно, а в связи с другими характеристиками слова (генетическим кодом, структурой, значением). o Большое внимание уделяется мнемоническим упражнениям, работе с так называемыми дифференцирующими написаниями, словами с ассоциативной семантикой (паронимами, например), образованиями с "отвлекающей" формой (к примеру, блюдолиз и лизоблюд). Намеренное сталкивание в каком-либо отношении сближающихся слов, контактное их наблюдение заставляет воспринимающего усомниться в четкости своих интерпретаций и обратиться к надежному источнику - словарю, правилу. Такое направление поиска - не от правила к слову, а наоборот, - на наш взгляд, более продуктивно, так как более мотивированно.
В целом эта методика ориентирована на сочетание автоматизма и неавтоматизма, стереогипного и уникального, рационального и образного, лингвистичного и не-лингвистичного, внутреннего и внешнего, поверхностного и глубинного, перспективного и ретроспективного.
Поиски нового подхода к обучению орфографии, как представляется, сопряжены не только с вечной тягой обучающих (в том числе и автора пособия) к чисто техническим новациям и экспериментам, прокладыванию собственного "ненаезженного" пути, заполнению методических лакун, но и, в первую очередь, с тревогой, пониманием того, что "ныне происходит как бы явление глоссолалии... В глоссолалии самое поразительное, что говорящий не знает языка, на котором он говорит. Он говорит на совершенно неизвестном языке. И всем, и ему кажется, что он говорит по-гречески или по-халдейски. Нечто совершенно обратное эрудиции" (О.Мандельштам). Столь очевидная "лингвистическая" болезнь нашего общества заставляет искать нетрадиционные терапевтические средства. Хотя, с другой стороны, не являются ли эти средства давно известными, а их поиски - ностальгией по классическому образованию?
В.В.Копочева,
кандидат филологических паук
2. Оба типа диктантов, несмотря на противоположное направление "орфографической деятельности" языко-вого сознания, обнаруживают функциональное единство и аналогию в способе воздействия на языковое сознание: в обоих типах диктантов активизируется позиция воспринимающего текст ("правополушарная" -в ретроспективных диктантах, "левополушарная" - в перспективных) и через неё оказывается воздействие на позицию пишущего.
Перечень работ по орфографии и пунктуации | Домашняя страница Н. Д. Голелва