Центральными единицами коммуникативно-прагматического плана письменной речи является понятие "коммуникативная эффективность", предполагающее ответ на вопрос о необходимости и достаточности коммуникативных усилий для обеспечения взаимопонимания (каким образом минимумом графических средств передать максимум коммуникативной информации). Основными составляющими эффективности являются понятия "коммуникативный успех", "коммуникативная неудача" и занимающее между ними промежуточной положение "коммуникативная помеха".
Особенно значим для понятия коммуникативной эффективности момент достаточности: письменная речь обычно не предполагает (и не может предполагать) цели достичь как можно большей полноты и точности при передаче смысловой и материальной стороны информации, которая в своей первооснове всегда богаче, чем информация, складывающаяся из суммирования смыслов отдельных элементов. Разумеется, это универсальный тезис, относящийся к естественной коммуникации вообще. Любая условная система стоит перед необходимостью ограничения передаваемой информации, минимизацией средств (знаков) для этого. Для письменной речи в этом аспекте возникает дополнительный аспект, обусловленный ее "восхождением" (генетическим?) к звучащей речи2, в связи с чем встает вопрос о степени отражении ее на письме. В свете всего вышесказанного трудно однозначно согласиться с давним положением Л.В. Щербы, который в свое время полагал, что для правописания "идеалом является возможно больший параллелизм между языком написанным и языком произносимым, и несомненно, что всякое правописание, даже самое консервативное, постоянно развивается в этом направлении" [Хрестоматия, 1995, с.45].
Как представляется, сфера обыденной коммуникации развивается под сильным воздействием того представления о языке, которое предполагает не столько языковое выражение (упаковку) мысли с ее последующей отправкой адресату, распаковывающего ее и т.п., сколько представление о речевой деятельности, активизирующей сознание адресата, ср.: "Говорить значит не передавать свою мысль другому, а только возбуждать в другом его собственные мысли" [Потебня, 1976, с. 54]. Нужно полагать, что первая модель взаимоотношений отправителя и получателя речи (в аспекте "мышление/язык") предполагается структурным языкознанием, вторая - коммуникативно-функциональным. Именно в функциональном аспекте вполне справедливыми кажутся тезисы, исключающие стремление к полноте и точности передачи звуковой стороны речи: "сигнал", способный возбудить в сознании адресата его собственные мысли, вовсе не "обязан" стремиться к точности отражения звучащей речи, он вполне может быть достаточно условным по отношению к ней. Рассмотрим в этой связи два положения, высказанных еще в начале 20-го века:
Первый тезис: "...Раз уже существуют вполне прочные ассоциации между между зрительными и двигательными воспоминаниями слова в письме - с одной стороны, и значением его - с другой, то совершенно безразлично, передает ли начертание на самом деле точно или неточно звуковую сторону слова" [Томсон, 1903, с. 11]. Эти положения кажутся принципиальными, если мы ставим проблему достижения эффективности письменной деятельности минимально необходимыми и достаточными для нее средствами, поскольку вскрывают, в частности, внутреннюю сущность такого его признака, как достаточность.
Другой тезис: "Достоинства письма определяются лишь его практической целесообразностью, насколько с наименьшей тратой сил и времени достигается означенная цель и, кроме того, усваивается письмо. И идеография, и неточное в звуковом отношении письмо может при известных условиях быть наиболее уместным" [Томсон, 1903, с. 12]. Этот тезис важен потому, что в концепции естественной орфографической деятельности понятие помехи неотделимо от понятия идентификации графических единиц при восприятии и порождении текста. Насколько она иероглифична? Вопрос об иероглифичности русского письма не раз ставился в связи с концепцией морфологического принципа русской орфографии как основного -- при таком ее понимании устойчивый графический образ морфемы, узнаваемый как смыло-графическая целостность, обладает определенными признаками иероглифа. С новой силой этот тезис актуализируется при рассмотрении языка с позиций лингвистики языкового существования, делающей акцент на фиксации в языковой памяти целостных операциональных блоков, более удобных для общения, чем конструирование таких блоков [Гаспаров, ]. Это позволяет выдвинуть научное предположение о том, что пофонемное письмо (и чтение?), предполагающие такое конструирование (и отражающее идеал глубокого отражения письменной речи), в условиях спонтанной письменной речи вытесняется послоговым, поморфемным, пословным, пофразовым письмом (и чтением?). Глубина элиминации звучащей речи в спонтанной письменно-речевой деятельности в разных коммуникативных ситуациях и в разных типах письменно-речевой деятельности (особенно при скорописи и скорочтении и особенно в деятельности читающего "про себя") -- важная конкретно-исследовательская проблема коммуникативной орфографии.
Вернемся в этой связи к тезису о достаточности усилий для осуществления обыденной письменной коммуникации, который неотделим от тезиса о наличии естественных, выработанных самим языком защиты от звуковых помех. В частности, такой внутрисловной защитой является избыточность дифференциальных признаков3, различающих звуковые оболочки узуально закрепленных (словарных) единиц языка. Ср.: "Каждый фонолог знает, как трудно бывает примеры минимальных пар всех требуемых фонематических корреляций: для это приходится долго перебирать словарный материал, отыскивая редкостные, иногда совершенно экзотические словесные единицы" [Гаспаров, 1996, с. 76]. Внешнесловной защитой выступает контекст, позволяющий идентифицировать слово даже в слабо проявленном (неконтрастном) звучании. Когда носитель русского языка "слышит выражения типа: На углу стоял кирпичный пятиэтажный [?]ом. -- Или: Достал с полки объемистый [?] ом в старинном кожаном переплете. - ему не приходится сверять воспринятый звуковой образ слова с оппозицией по глухости звонкости:И смысловой, и звуковой (если не забывать о ритме и мелодике) образ ,дома, либо ,тома, неотделим от целостного образа соответствующего выражения, растворен в нем, а не "вкладывается" в него механически в качестве стандартного. всегда самому себе тождественного компонента. Поэтому вопрос о том, какой именно из таких компонентов-кирпичиков вложен в данном случае в "кладку" высказывания, здесь попросту не возникает" [Гаспаров, 1996, с.76] . Вряд ли дело с графическим образом идентифицируемого слова в письменно-речевой деятельности обстоит иначе.
Наличие определенной степени защиты при узнавании букв позволяет поставить вопрос о коммуникативной значимости ошибочных написаний букв в позиции орфограммы и в других позициях. С точки зрения помехообразующих способностей позиция орфограммы (фонетически это слабая позиция) и ошибочное ее "заполнение" буквой гораздо менее "вредна" для коммуникации: слово, написанное с ошибкой, с Отношение к значимости написания отдельной буквы-фонемы
Варьирование в слабой позиции
Преувеличение роли помех, ср. с описками, и т.д. Понятие грубости ошибки Правописание и чистописание. Именно этот каллиграфический ряд -- есть та парадигма . Сопоставление с оговорками и т.п.
2. Было бы важно для теории письма поставить (хотя бы гипотетически) вопрос о возможности прямого "восхождения" письменной речи к внутренней речи. (см. некоторые моменты такой постановки в нашей книге [Голев, 1997]).
3. Возможно ли употребление понятий "дифференциальные признаки", "системные оппозиции" применительно к естественной графике? Сформировались ли кинестетико-зрительные параметры, сближающие и отличающие буквы в обыденном письме, которые подобны артикуляторно-акустическим системообразующим признакам в фонетической системе языков? Наверное, такая попытка описания естественных написаний была бы небезынтересной. Тот факт, что некоторые описки при беглом письме у отдельных носителей русского языка носят регулярный характер (например, Ы вместо У и наоборот) говорят, возможно, о том, что есть определенное их сближение и способность к нейтрализации различий у них более значительна, чем у других букв. Если это так, то термин "графонема" был бы для них подходящим. В этом плане напрашивается и аналогия "стилистики" беглого написания текста (в пределах одного почерка) с интонационно-тоновыми характеристиками, а самого почерка с индивидуальными особенностями звуковой речи (последнее, впрочем, основательно изучается в графологии.
Перечень работ по орфографии и пунктуации | Домашняя страница Н. Д. Голелва