Как я уже отмечал в своей работе "Антиномии русской орфографии", вопрос о влиянии орфографических представлений на русское языковое сознание еще не ставился в отечественной лингвистике, которая лишь недавно подошла к проблемам языковой личности, ее языкового сознания, языковой картины мира, метаязыковой ментальности, национального компонента языкового сознания и других категорий когнито- и антрополингвистики [1, с. 71-82]. В данной книге подробно проанализирована ситуация в школьной практике преподавания русского языка, при которой метаязыковое сознание формируется во многом именно особенностями устройства и функционирования русской орфографии и системой обучения орфографической грамотности через правила.
Метаязыковые "легенды", заключенные в орфографических правилах, начинают подменять в сознании пишущих сам язык, чему в немалой мере способствует неоправданно большое внимание, уделяемое им на уроках русского языка в типовой школе. В итоге такой языковой подготовки подавляющее большинство выпускников школ на вопрос: "Зачем нужно изучать в школе русский язык?" - не сомневаясь отвечает: "Чтобы писать правильно!".
Несомненно, что на такое представление о соотношении орфографии и языка сильнейшее влияние оказывает то гипертрофированное место, какое занимает первая в школьном курсе русского языка (по объему часов, по силе акцентов), на вступительных экзаменах в вузы и т.п. [2]. Являясь частным случаем в общей культуре речи, она при всем этом как бы возвышается над всеми другими ортологическими дисциплинами. Отношение общественного сознания к орфографии в каких-то моментах выходит за рамки научно- логических отношений и приближается к сакральным, чему в немалой мере способствуют объемы и сложность орфографических меморандумов, доступных лишь "посвященным", таинство орфографической грамотности, успехи в которой далеко не всегда определяет усердие и знание правил.
Очерченные положения служат отправной точкой для объективистских исследований содержания и структуры орфографоцентристского языкового сознания носителей современного русского языка. Обращая внимание читателей на признак "объективизма" нашего исследования, я хотел бы отметить, что в традиционной теории орфографии предписательные тенденции доминируют над стремлением к объективному описанию орфографии -такой, какая она есть, а не той, какой она должна или могла быть, по мнению теоретиков [3]. В рамках "объективизма" наибольшую значимость имеет изучение обычных текстов, которые создаются рядовыми носителями языка в обыденных ситуациях, не предполагающих тех или иных форм контроля со стороны специалистов, и экспериментальные исследования, непосредственно обращенные к носителям обыденного метаязыкового сознания. Обсуждение возможности последних и некоторые их результаты и составляет конкретный предмет нашей работы.
В рамках данной задачи при моем непосредственном участии было проведено экспериментальное исследование мотивационной сферы орфографической деятельности учащихся старших классов [4]. В рамках опроса испытуемым было предложено 4 вопроса:
Итоги эксперимента представлены в следующей таблице.
Характер мотивации | Количество ответов | |
числовое выражение |
процентное отношение проц |
|
Общегуманитарный: | 176 | 61,9 |
Патриотический | 3 | 1,1 |
Этический | 16 | 5,6 |
Эстетический | 5 | 1,8 |
Коммуниикативно-прагматический | 48 | 16,9 |
Утилитарный | 24 | 8,4 |
Жестко консервативный | 3 | 1,1 |
Репрезентативный | 5 | 1,8 |
Как видно из таблицы, в метаязыковом сознании носителей русского языка доминирует гуманитарная мотивация: чтобы быть грамотным, культурным, образованным, - которая имеет, по сути, характер логического круга или тавтологии: надо быть орфографически грамотным, чтобы быть грамотным. Удельный же вес коммуникативно-прагматического мотива, который выводит из круга, поскольку апеллирует к необходимости обеспечения взаимопонимания между участниками общения в его письменной разновидности, в общей массе разнообразный мотивов, побуждающих человека писать грамотно или "правильно", невелик - в процентном отношении он составляет 16,9 % (48 из 284 ответов). Таким образом, вырисовывается достаточно ясная картина: у подавляющей части пишущих людей отсутствует четкое представление об особом, собственном назначении орфографии.
Следующий эксперимент на данную тему был проведен мной в рамках заочного тура краевой олимпиады по русского языку, которую факультет филологии и журналистики Алтайского университета провел для своих абитуриентов в 1988 году.
Одни из вопросов олимпиады, предложенный мной, был сформулирован на основе следующего текста и заданий в этой связи, стимулирующих размышления о роли русской орфографии в обыденной письменно-речевой деятельности. Не редко мало граммотные люди расуждают следущим образом: "Как бы не было написанно, с орфограффическими ошибками или без них - все-равно все понимают написаные обьявления, записки, телеграмы однозначно и так, как надо. Не понятно, зачем-же тогда одинадцать лет беспристанно заниматся долбешкой правил ? Не ужели для того, что бы в конце-концов в место трицати ошибок в соченении зделать двацать? Какие это дает приимущества "граммотею"? Ни каких! Ни кому нет ни какой разницы, как написанно, если он возпринял правильно в написаном то, что я намеривался ему сообщить. Поэтому я пологаю, что требования сто-процентно граммотного письма ни чем необоснованны. Ну вот, на пример, написал я слово "необоснованны" и мне все равно, как написанно: слитно или раздельно, одну или две буквы "н"- я и не подумаю разбираться в этом, по тому что я знаю на верняка, что тот, кому я пишу тоже не обротит не малейшего внимания на эту ни кому ненужную мелочевку и хорошо меня поймет. Пусть граммотей пол-часа расчитывает, сколько-же тут надо "н" написать, что бы... Чтобы "что"? Чтобы ни кто в конце-концов этого даже не заметил? Ведь замечают это, по-моему мнению, только учителя русского языка по своей проффессиональной привычке или "черезчур граммотные" зубрилки. Учителя истории или географии, когда читают какие-нибуть наши письменные работы не реагируют на ошибки и не снижают за них оценки. И это здраво: суть то в том, что бы все было написано со знанием дела, четко, толково, красиво, нормальным подчерком: главное - по-нят-но (я написал нарошно это слово в разбивку - вам понятно? а ведь это не правильно!). Гоголь писал с ошибками, но писал блестательно, а если бы без ошибок - что пребавилось бы блеску? Ни чуть! И не надо мне говорить общие слова, что не граммотное письмо не понятно; я всю свою жизнь пишу не граммотно, и пока еще, слава богу, не было случая , что бы кто либо меня не понял или что бы ему пришлось мучаться с моими записками. И друзей моих (двоешников по-русскому языку) Аллку Золотореву и Серешку Птицина то же всегда понимал. И они меня, к стати, то же. Не разу не было случая, что бы кто-то чего тодруг и друга не понял. Так что, извените, напрастно это так говориться - про не понимание друг-друга из за орфограффии. Учителя руского языка понапридумали для остраски".
Если вы не согласны с этим расуждением, привидите свои доводы против них. За каждый серъезный довод - 5 баллов. Если-же вы согласны, то привидите дополнительные резоны "за" к выше названым. Здесь так же за каждый из них - 5 баллов. 0+А так же премиальные 3 балла за граммотное коррегирование текста. В прочем, если Вы убидительно опровергните выше приведеные разсуждения, то премиалльные баллы будут увеличенны до 5.
Полученные ответы представляют определенный интерес для когнитивной орфографии русского языка. Предварительные итоги их изучения дают следующую картину.
Подавляющее большинство ответов (а этот ответы выверенные, в них, без сомнения, принимали активное участие школьные учителя) , с одной стороны, связывают необходимость орфографической грамотности с абстрактно формулируемыми "общегуманитарными ценностями", причем само обоснование характеризуется уже отмеченными логическими "кругами" и эклектичностью, непоследовательностью (особенно в вопросе о соотношении естественной, т.е. звуковой, и письменной речи), а, с другой стороны, оно характеризутся стремлением свести коммуникативно-прагматический фактор к частным ходячим примерам без понимания универсальной сущности и глобального характера этого фактора.
Для примера приведем несколько типичных ответов наиболее сильных участников олимпиады, набравших большое число баллов и приглашенных на второй (очный) тур олимпиады.
Какая мотивация является более сильной в последнем доводе: патриотическая или коммуникативно-прагматическая? Думается, что первая. Вообще говоря, обилие периферийного обоснования необходимости орфографически единообразного письма говорит о слабой разработанности мотивационного компонента орфографической деятельности в отечественной лингводидактике. Учителям не на что всерьез опереться (кроме, разве что, ПОМИЛОВАТЬ НЕЛЬЗЯ КАЗНИТЬ или экзотического примера с вывеской "ОПТЕКА", приведенного в одной из популярных книг Л.Успенского) для доказательства жизненной значимости такого, а не иного -единственного возможного - написания слов.
Но и у указанной причины есть своя причина, которая, как представляется, заключена в неразработанности детерминационной сферы орфографической деятельности в самой теории орфографии, которая, нужно полагать, считает что мотивация необходимости орфографии заключена в самом слове "необходимость", особенно, если она сопровождается апелляцией к общегуманитарным ценностям самим по себе.. Коммуникативно-прагматический же аспект мотивации слаб потому, что теория орфографии уклоняется от постановки наиболее общих и принципиальных вопросов. Максимально общий вопрос в настоящее- это вопрос о том, какой принцип орфографии в русском языке является основным. Но что такое "принцип", что значит "является" (не "должен" и не "может быть", а именно - "является"!), что значит "основной принцип"? Каким образом следует доказывать наличие того или иного принципа в реальной речи и того, что тот или иной принцип является основным? Априорными общими рассуждениями, исходящими из умозрительных идеалов и постулатов, или конкретно-исследовательскими работами? Теория орфографии явно тяготеет к первым, и это неизбежно проецируется на теоретическую лингводидактику и далее через нее на школьную практику и массовое метаязыковое сознание (возможно, подготовленное национальными ментальными стереотипами именно к такой мотивации), что и вышло на поверхность в результатах приведенного эксперимента. Несмотря на то, что вся логика эксперимента, встроенная в предлагаемый текст, вела к обсуждению вопроса о коммуникативно-прагматической необходимости орфографии, она в большинстве случаев не воспринималась и "переводилась" на язык общегуманитарной логики, которая в сравнении с конкретными обоснованиями нередко выглядит просто как схоластическая.
Мы уже не говорим о том, что орфографоцентристская логика такого типа ведет к искажениям представлений о языке вообще и может быть к созданию помех в детерминационной логике вообще (возможно даже, и в порождаемой ей картине мира). Это отдельный вопрос. Предварим его будущее обсуждение следующим высказыванием: "Современный человек в основном усваивает орфографию в начальные годы своего пребывания в школе: орфография прочно закрепляется в его сознании и начинает казаться ему единственно возможной в своих "основных" (в смысле: "наиболее часто повторяющихся") правилах" [5]. Итак, мы видим, что орфография, которая многим представляется дисциплиной сугубо прикладной, при определенных условиях приобретает мировоззренческий характер.
2. Тезис хорошо иллюстрирует обыденное представление о детерминационных отношениях языка и науки о языке, орфографии и других "собственно лингвистических" дисциплин; носителей таких представлений не смущает странная логика: орфография существует для этимологии или морфемики, они уверены во всеохватности орфографии, вероятно, потому, что орфографические правила и дидактические приемы опираются на сведения из многих других лингвистических дисциплин, и такая дидактическая опора трансформируется в представление о собственно языковых принципах устройства и функционирования языка.
3. Следовало бы давно доказать такого рода тезисы экспериментальным путем на материале полноценных текстов, в условиях обыденной орфографической деятельности, а не на материале изолированных от текста омофонов на уроках "занимательного" русского языка.. Тогда не пришлось бы бесконечно апеллировать к мало что не доказывающим примерам типа СПЕШИ/СПИШИ, которые контекст легко разводит и без помощи орфографии, как это он делает во всех других случаях омонимии и полисемии, гораздо более в частотных в речи, чем омофоны, носящие явно случайный и периферийный для речи характер.
4. Обилие подобных абстрактных суждений и оценок (наверное, относительно справедливых), их уверенно-императивная модальность невольно приводят к более общей мысли о том, что для русской ментальности такого рода аргументация является "легко усваиваемой", востребованной и как бы самодостаточной. Много раз приходилось убеждаться в том, что фразы, апеллирующие к патриотизму, культуре, эстетике, сами по себе легко приводят слушающих и читающих к согласию с их автором, независимо от их рациональной логики, доказательности Суггестивный план речи оказывается сильнее информативного, внушение слишком легко подменяет собой убеждение.
5. Типичный образец логико-мотивационного "круга". Впрочем, "знаковая функция орфографии", предполагающая для пишущего необходимость "отметиться" на шкале "культурности и образованности" отнюдь не фантом для русской метаязыковой ментальности, сформированной орфографоцентризмом; она, на наш взгляд, является серьезнейшим предметом объективистских исследований в области когнитивной орфографии.
6. См. примечание 5.
7. Идея такой функции орфографии, как "облегчения труда проверяющих" наверняка навеяна помогающей абитуриенту учительницей. Что же касается "труда" читающего, то это, конечно серьезный довод, нуждающийся в конкретно-исследовательской верификации.
8. Характерный логико-мотивационный "виток", исходящий из презумпции - "орфографическая грамотность есть самоцель". На ней построены многие суждения об орфографии участников наших экспериментов.
9. И снова типичный пример детерминолдогической логики "наоборот", впрочем, вполне объяснимой: столько лет ученику внушали, что орфография - "царица наук", дана свыше, ее требования принимаются и обсуждаются, что невольно поверишь, что орфографоцентристские критерии поступления в вуз рассматриваются как само собой разумеющиеся, объективируются как факт метаязыкового и метасоциального сознания, как их объективная детерминанта.
10. Этот пример столь часто фигурировал в ответах на вопрос олимпиады (он вообще автоматически "всплывает" в разговорах на эту тему), что возникает мысль: существуют не только речевые провербиальности и прецедентные тексты и спонтанно продуцируемые в речи цитаты, но и спонтанные логические ходы, напролняемые кокретным содержанием. Сила и убедительность его кажется уже настолько значительной, что носителей орфографоцентрисстских убеждений не смущает, что они из орфографии переходят в сферу пунктуации.
Перечень работ по орфографии и пунктуации | Домашняя страница Н. Д. Голелва