- Вы не заметили, господин учитель, что у нашего сына
много оригинальных идей?
- Да. Особенно в орфографии.
В статье обсуждаются проблемы, которые непосредственно связаны с речевым функционированием русской орфографии, в частности, проблемы, определяемые оппозициями в орфографической сфере типа "правильное или неправильное написание", "омофонические написания", "семантико-дифференцирующие написания" - то есть того, что составляет орфографическую парадигматику и орфографические значимости. Наш главный вопрос в этой связи - в какой мере орфографические парадигмы русского языка обладают способностью к семантизации? Или, иначе, - может ли русская орфография выполнять интерпретационную функцию? Здесь немало сложных моментов. Часть из них мы рассмотрели в ряде наших предшествующих работ, прежде всего в связи с грамматико-дифференцирующими написаниями в русском языке, которым в русском языке нередко придается неоправданно высокий функциональный статус как "различителей" тонких смыслов; однако коммуникативная необходимость их актуализации в обыденной письменной речи весьма сомнительна [Голев, 1997, с. 38-39; 2001]. Возникает вопрос - каковы возможности актуализации коммуникативных значимостей орфографии при решении пишущим специальных задач - эстетических, этических, дидактических и т.п.
Рассмотрим в связи с первыми книгу С.И. Львовой "Уроки словесности" [Львова, 1996], построенную на примерах, раскрывающих изобразительно-выразительные возможности русского языка. Среди прочих сфер языка, обладающих таковыми возможностями, в книге выделяется и орфография.
К эстетическому функционированию орфографии отнесены такие случаи: привлечение внимания к ключевому слову (ср., например: это не философия, а по-ли-ти-ка) и различные характеристики героя или его внутреннего состояния, отраженные в особенностях произношения им слов, фраз и т.п. (ср., например: П..п..понял, - с трудом выдавил Павлик), слоговой разбивки слова в стихах, или их незавершенности. Трудно согласиться с тем, что эти случаи относятся к орфографии: речь здесь идет об изобразительных возможностях собственно графики. Орфографические алгоритмы, связанные с выбором написания в слабых позициях, "слабость" и "выбор" здесь не актуализируются; напротив, для автора и читателя отклонения от нормативных написаний представлены как "гиперсильные" позиции.
Следующая ситуация: "В художественных произведениях используется прием намеренного искажения орфографического облика слова: ШТО, КОЛИДОР, КАЖНЫЙ". Эти случаи также не имеют отношения к орфографии. Если это ошибки, то не орфографические, а стилистические. Если же автор ставит своей целью передать стилистику и фонетику речи персонажа, то делает он это графически (и - соответственно - орфографически) безупречно. Графика здесь не требует вмешательства орфографического регулирования.
Собственно орфографическая постановка вопроса может возникнуть в подобных случаях, например, при передаче ЧТО/ШТО в сибирском варианте -ЧО. Здесь уже пишущему необходимо решить, какую букву - О или Ё\Е после Ч нужно ставить. Мы, например, предпочли бы Ё, ориентируясь на морфематический принцип русской орфографии (ЧЕМ, О ЧЁМ) и подчеркивая родство просторечного ЧЁ и литературных словоформ, хотя, вероятно, могут быть и другие резоны. И вот если здесь поставить вопрос о том, какую функционально-семантическую нагрузку несет выбор О или Ё, то ответ очевиден - никакой смысловой, стилистической и т.п. роли этот выбор не играет и вряд ли может играть!
Непосредственно орфографические парадигмы такого типа имеют мало шансов актуализироваться как эстетические значимости в сознании рядового читателя. Мы не можем представить себе ситуаций обыгрывания, достигающего результата (например, комического эффекта), дифференцирующих написаний типа ВПЕРЕМЕЖКУ/ВПЕРЕМЕШКУ, ВЫРОВНЯТЬ и ВЫРАВНЯТЬ, ЖАРЕНЫЙ/ЖАРЕННЫЙ, противопоставляющих достаточно тонкие смыслы. Рассмотрим следующий отрывок из рассказа В. Распутина "Новая профессия": "Накануне, утомленный ожиданием, он бывает рассеян и вял, все чувства в нем приспущены, мысли не собраны...". Имеет ли здесь художественный смысл одинарное Н, маркирующее причастие? Изменило бы этот смысл удвоенное Н, маркирующее прилагательное? Мы полагаем, что даже коммуникативный смысл таких написаний проблематичен (этот момент был отмечен выше). Что же касается художественного его претворения, то оно, нужно полагать, возможно лишь в сознании тех, кто довел восприятие и декодирование такого рода парадигм до автоматизма и способен в силу этого к актуализации таких смыслов. Характер интерпретации подобных написаний воспринимающими данный текст носителями языка разного уровня развитости метаязыкового сознания - вопрос, подлежащий специальным исследованиям.
Рассмотрим в этом плане рассказ В.М. Шукшина "Письмо", изобилующий ошибками, передающими неграмотную речь автора письма -- деревенской старухи Кандауровой. Художественное чувство писателя точно отражает эстетические возможности орфографии. По сути ошибки, которыми Шукшин счел возможным маркировать письмо, -- орфоэпические, передающие особенности устной речи старой деревенской жительницы: СВЕТЫЧКА, ГЛАЗЫНЬКИ, ЗАДУМЫЛАСЬ, ОБИЖАИТИСЬ, КАДА-ТО, ЕСЛИВ, СТРЕЧАТЬ, ПОРАДЫВАЮСЬ и т.п. Они однотипны с написаниями, передающими непосредственную "звуковую" речь персонажей, ср. фразы из их диалогов: ДАК, А У ТЯ ИКОНКА-ТО ЕСТЬ ЛИ; А ТУТ Я ИШО; КО МНЕ ЛЮДИ ЕЗДИЮТ, ГОРДИССЯ, ЩИТАЮТ, ЛЮБАЯ ЖИВОТНАЯ и т.п. О том, что отступления от норм написания направлены именно на маркирование устной речи, говорят не маркированные в звуковом отношении слова, содержащие орфограммы. Они пишутся правильно во всех случаях: и в диалогах и в письме. Например, в диалоге : "А ты чо гордисся, что в бедности жила? Ведь нам в двадцать втором годе землю-то всем одинаково дали:Ведь вы бедняки-то советские сделались, к коллективизации-то нам землю-то поровну всем дали, на едока" или в письме: "Ты подскажи своему мужу, чтоб он был маленько поразговорчивей, поласковей. А то они: Ты скажи так: Коля, что ж ты идрена мать, букой-то живешь? Ты сядь , мол, поговори со мной, расскажи чего нибудь. А то, скажи, спать поврозь буду!" ошибки и правильные написания весьма избирательны. Совершенно очевидно, что в реальном письме неграмотная старуха не могла в приведенном отрывке не сделать массы пунктуационных и орфографических ошибок, автор, однако, не считает необходимым быть реалистом-фотографом, он весьма избирателен в выборе ошибок, обусловленном художественными задачами. Слова ПРИСПОСОБЛЕНА, ПРИОДЕНУСЬ, ГРУСТНЫЙ, ХАРАКТЕР, НЕЧАЯННО, ЗДОРОВЬЕ У НЕГО НЕВАЖНОЕ, СНИСКА ЧЕБАКОВ и многие другие неграмотная старуха "пишет" в полном соответствии с нормами. Еще раз отметим, что большинство отступлений от норм написания, связаны с передачей особенностей произношения. На собственно орфографические ошибки могут претендовать, по-видимому (мы не уверены и в этом), лишь написания типа ЗАДУМЫВАТЦА, СТАРАЮТЦА, ПЕРЕСТРОЮТЦА и т.п. (хотя есть в тексте и правильное написание - РАЗОБРАТЬСЯ).
По-видимому, собственно орфографические значимости могут более или менее регулярно актуализироваться в обыденной письменной речи как экспрессивные лишь в некоторых случаях на материале самых простых орфограмм (например, в случае нарочитого столкновения простых омофонов: ПОЛАСКАТЬ и ПОЛОСКАТЬ, ОПТЕКА и АПТИКА1 и т.п., если рассматривать подобные примеры как игру, а не всерьез, как часто делается в методической литературе).
Другой вариант актуализации - намеренное оставление грубых орфографических ошибок (нередко на грани описок) в тексте неграмотного автора для его характеристики как человека малокультурного2 (как, например, в "Письме ученому соседу" А.П. Чехова). Ср. пример имитации обмена репликами читателя и редакции в газете: - Напешите уважаемая редакция с каким перевотчиком лучьше сьездить в Сингопур? - А каким языком, кроме русского, вы не владеете?). В рассказе В. Шукшина "Чередниченко и цирк" есть такой диалог со своеобразным "орфоэпо-орфографическим" содержанием : .... -Ведь надоела вам эта бездомная жизнь, эта багема... - Богема. - А? - Бо-ге-ма. Через "о". - Ну, какая разница? Суть-то одна. Разная, так сказать по форме, но одинаковая по содержанию.
Любопытную иллюстрацию морально-пуристическим ценностям орфографии (вне какой-либо связи с коммуникативно-прагматическими ценностями) находим в суждении другого персонажа из рассказа В.М. Шукшина "Штрихи к портрету": "Дура! Дура ты пучеглазая! Что ты сидишь квакаешь?! Что?! Ты хоть слово ГОСУДАРСТВО напишешь правильно? Ведь ты же напишешь ГАСУДАРСТВО!".
Нарушения норм и реакция на них, конечно, ярко маркируют культурный уровень собеседников, и это свидетельствует о наличии у орфонорм культурно-знаковой функции, актуализируемой писателем в данных контекстах, однако то обстоятельство, что прагматическую функцию орфографии и орфоэпии в первом случае "отстаивает" малограмотный персонаж, не делает эту функцию явлением, не заслуживающим внимания теоретиков. В обоих примерах орфография непосредственно используется как средство моральной характеристики персонажа, хотя, разумеется, за этим опосредованно стоит и определенная стилистическая дифференциация нормативного (литературного, официального) и ненормативного (неофициального, "письменно-просторечного") написания.
Довольно часто орфографию включают в число средств создания комического эффекта. Здесь с позиций актуализации значимости орфографических парадигм, интересно мнение Б.Ю. Нормана о том, что насыщение текста одними лишь орфограммами (даже не ошибками!), как например, в известном тексте "Супердиктанта" "На колоссальной дощатой террасе близ конопляника веснушчатая мачеха подьячего ... и т.д.", создает эстетический эффект, игровое настроение [Норман, 1987, с.180]. Мы считаем, что орфографический юмор - это юмор, так сказать, профессиональный; вряд ли текст "Супердиктанта" был бы воспринят как комический рядовым носителем языка, уже забывшим школьные словарные диктанты, юмор для него здесь мог бы держаться лишь на смысловых нелепостях, которыми этот искусственный текст насыщен. В среде преподавателей русского языка бытуют такой текст, пародирующий искусственные упражнения "на правило": В вяленых сапогах с деланной улыбкой, он подошел к некрашеным воротам, сел на кем-то брошенный стул и т.д. Мы сомневаемся в том, что в непрофессиональной среде этот текст может быть воспринят как комический. Для такого утверждения у нас есть много оснований: в свое время мы для учебных целей создали большой текст, насыщенный орфограммами, пунктограммами, редкоупотребительной лексикой и т. п. [Голев, 1993] 3.
Говоря о комическом функционировании орфографических парадигм нельзя не отметить использования их в разного рода каламбурах, юмористических ситуациях и анекдотах. Сам факт обыгрывания неправильных написаний свидетельствует об определенном потенциале эстетического функционирования орфограмм. Ср. игровой (эвфемистический) эффект преодоления табу в написаниях типа ОСКОРБЛЯДЬ, ОБЛЕВАТЬ (вместо ОБЛИВАТЬ), КАЛОВРАЩЕНИЕ и т.п. И все-таки орфография здесь лишь сопровождает и усиливает обычный (звуковой) каламбур, основанный на омонимии. Скажем, статья о деятельности фирмы "ТЕРРА" озаглавлена журналистом таким образом - "ТЕРРАризм на Алтае". Несомненно орфография вносит свою лепту в создание игровой ситуации, но основную нагрузку выполняет здесь все-таки омонимия (а не омофония), графика (не случайно, ТЕРРА выделена графически), а не орфография; выделение связано с тем, что журналист не без оснований опасался, что читатели либо вообще не заметят чистой "орфографической игры" (известно, что рядовые читатели в обыденной речи обыкновенно не обращают внимания на орфографические ошибки), либо "превратно" истолкуют ошибку как проявление неграмотности.
Тем не менее возможности игрового использования орфограмм ограниченны. Все шутки в этой области - по сути слуховые, обыгрывающие омонимию и полисемию слов, но не орфографические каламбуры. Например, в анекдоте о демонстрантах, которые несут транспарант с надписью "Свободу Брежневу!" и на вопрос о том, откуда стало известно, что Брежнев в тюрьме, отвечают: "Мы слышали по радио, что "в заключение Леонид Ильич сказал....", комический эффект никоим образом не связан с орфографической дифференциацией (в заключении - в заключение), и если бы демонстранты услышали фразу по радио, а прочитали бы ее в газете - рядовые носители русского языка восприняли бы его точно так же, как в звуковом восприятии, и если попытаться навязать им этот смысл через указание на орфографическую путаницу как причину демонстрации - комический эффект, скорее всего, просто бы не возник: звуковая омонимия хотя и периферийная, но все же норма, нарушение которой релевантно для обыденного сознания более и менее развитого типа: омофония же выходит за пределы его возможностей, и орфографическая ошибка грамматико-дифференцирующего типа как основа каламбура может быть актуальной лишь для "гиперграмотных" носителей языка (только они, например, могут заметить двусмысленность орфографии на лозунге "Не даром Россия выбрала Гайдара!").Точно так же в шутке "Уважаемая редакция, вы написали, что в Африке недоедают; так нельзя ли попросить африканцев, чтобы то, что они не доедают, они присылали бы нам" комический смысл не связан с разным написанием, предполагающим дифференциацию смыслов (недоедают, не доедают) - эти смыслы в звуковой речи достаточно хорошо дифференцирует контекст, и комический смысл на слух доступен всем. Какова же тогда необходимость выражать различия на письме. Более того, орфографическое разжевывание анекдота явно не усилило бы комизм.
Таким образом, суперсложные правила, опирающиеся на семантический анализ контекста, которыми надо пользоваться для разведения такого рода смыслов на письме, оказываются как бы избыточными и в функционально-прагматическом плане они не оправданы (неоправданны!).
Завершим наше обсуждение вопроса об эстетической функции орфографии одним аспектом, связанным с позицией читающего. Простой пример. Во всех современных изданиях Пушкина первая строка 15-ой строфы 1-ой главы "Евгения Онегина" пишется так: "Бывало, он еще в постеле....". Здесь имеются и сугубо "онтологические" вопросы: есть ли здесь нарушение норм (если есть, то каких: орфографических, грамматических, стилистических) и вопросы функциональные: понятно, что таким написанием стремятся отдать дань традиции, подчеркнуть иное грамматическое значение рода у слова ПОСТЕЛЬ (ПОСТЕЛЯ) в прошлом веке, создать тем самым исторический колорит и связанный с ним художественный эффект), но оправдывает ли стремление зафиксировать в данном частном случае былое грамматическое состояние отдельного слова, нарушение грамматических (и соответственно - орфографических) норм современного русского языка; достигает ли это стремление цели в сознании рядовых читателей: замечают ли они таковое намерение редактора издания, а если замечают, то как интерпретируют - как ошибку или как художественный (?) прием, мешает ли непривычное написание автоматическому восприятию текста и формированию устойчивого орфографического поведения пишущего в условиях данной орфограммы? Важно подчеркнуть, что такого рода фиксация носит эпизодический характер, который особенно заметен на фоне нефиксированности подобных явлений в огромном числе других случаев. Если следовать логике такого рода фиксирования, считая его принципиально важным, то во фразе типа бывало, он еще в постелях нужно делать помету к последнему слову - NB: не ПОСТЕЛЬ (м. р.), а ПОСТЕЛЯ (ж.р.)! Но такие пометы в принципе бесконечны, ибо нормы всех уровней изменчивы. Почему должны фиксироваться лишь те, которые спорадически, избирательно-прихотливо фиксирует орфография? Почему не следует фиксировать колорит эпохи прежней графикой (ять, ер) - это гораздо ярче? Почему-то лишь ушедшая орфографическая традиция регулярно "застывает" в современных текстах: то в текстах Державина находим СНИГИРЬ или МЕЧЬ, то у Гоголя в "Вие" - фамилию ГОРОБЕЦЬ, то у Салтыкова-Щедрина - ПИСКАРЬ.
Ответить на такие вопросы нельзя без конкретных исследований на массовом материале. И пафос нашей статьи как раз и заключается в обосновании необходимости таких исследований обыденной орфографической деятельности.
Поднятая в данной статье тема все более актуализируется в лингвистике, ориентирующейся функциональные аспекты всех уровнеЙ ТЕКСТА, В ТОМ ЧИСЛЕ ПИСЬМЕННОЙ. Так, в Красноярском университете в 2001 г. вышло в свет учебно-методическое пособие В.Я. Булохова "Экспрессивная орфография". В аннотация сказано: " В пособии проводится мысль о том, что школьники имеют такое же право как писатели, поэты и журналисты, намеренно совершать иногда в собственной речи ошибки в экспрессивных целях". В книге приводится масса интересных примеров экспрессивного использования орфографии, предлагается система заданий для учеников, связанных с "узнаванием" такого использования и его интерпретацией. Намеренное использование ошибок в рекламных текстах как один из способов воздействия на потенциального потребителя товаров анализирует А.И. Дунев в коллективной монографии "Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности
В Алтайском университете ву 2001 году опубликована книга Ю. Эсауленко "Графика, или Азбука Жоржа". Необычная графика этой книги (рукописные печатные буквы) подкрепляется столь же необычным отношением к орфографии, выполняющей в тексте своеобразную функцию стилизации. В книге, наряду с прочими стилевыми приемами, воплощается образ повествователя, эпатирующего публику примитивизмом и одновременно парадоксальностью суждений. Автор поясняет: "Среди потребителей этих авторских листов, авторы которых надеятся, что они будут употреблены по прямому назначению, непременно найдутся люди, склонные рассматривать все написанное не ими, а кем-то другим, как "кладезь" орфографических, пунктуационных и стилистических ошибок трудных. Но гений как известно -- порадоксов друг. Поэтому азбука, которую вы держите в своих руках намеренно сделана именно так, чтобы те, о ком мы говорили выше, смог удовлетворить собственные амбиции. И найти-таки ошибки. Допущенные в текстах. Чего не сделаешь, чтобы все были довольны. И потому воспринимите все как есть, в том числе и ненормативную лексику. Ведь в русском языке нет неупотребляемых слов" (с.3).
2. Ср., например, приведенное в газете "Совершенно секретно" (1998, N10) официальное обращение В. Жириновского Председателю Центрального Банка, в котором не соблюдаются правила пунктуации и допущено много орфографических ошибок: ИМЕДЖ, ГНУСТНЫЙ, НЕ ВОЛЬНО и т.п. Газета, разумеется, цитирует обращение "с сохранением орфографии и пунктуации оригинала" и такой способ цитации имеет целью дискредитации автора цитируемого текста, так как используется избирательно. Насколько этот способ нравствен и юридически правомерен - отдельный вопрос.
3. Приведем для иллюстрации фрагмент из этого текста, построенного по принципу пародирования некоего занудливого критикана: "Но вот удосужишься лицезреть кинобестселлеры вроде "Ассоциации злоумышленников", "Кордебалета", "Акселератки", "Тружеников моря" или "Ровесников" и в сердцах безапелляционно припечатаешь: "Черт-те что!" Да и как сдержишься, если все в этих "перлах" поперемешано: безмыслие сценария и бессмысленность операторской манеры съёмки, бесчувственность персонажей и бесталанное лицедейство актеров, бесцеремонное и подчас прямо-таки циничное перевирание беллетристической основы, из которой, как правило, изымается какой-нибудь залихватский или путаный сюжет, и косноязычие речи милых героинь, сопровождаемой какофоническим музыкальным аккомпанементом".
Перечень работ по лингводидактике | Домашняя страница Н. Д. Голелва