Н. Д. Голев

О природе мотивационных ассоциаций в лексике русского языка

В лингвистике сложилась определенная традиция рассматривать формально-семантические (мотивационные, деривационные) ассоциации, связанные со словом в языковом сознании, языковой системе и речи, как периферийную сферу, эпизодически актуализирующуюся в таких, например, фактах, как народная этимология, поэтическое словотворчество, детское словообразование или языковая игра. К этому в немалой мере располагает то обстоятельство, что в обыденной речевой деятельности формальная сторона слова и ее связи со смысловой стороной говорящими и слушающими чаще всего не замечаются, и это представляется как речевая норма, выходы за пределы которой любопытны и достойны внимания лингвиста, но тем не менее являются как бы следовыми, а не сущностными. Рассмотренные под этим углом зрения формально-семантические ассоциации представляются, во-первых, необязательными, нерегулярными, требующими особых установок и условий для их актуализации, выходящими за рамки условий обыкновенного словоупотребления; во-вторых, ограниченными, возникающими лишь при восприятии периферийных лексем определенного типа, нарушающих естественное восприятие. Такой подход скрывает тот факт, что и народная этимология, и каламбур, и поэтическая аллитерация, и тому подобные явления являются внешним, наиболее очевидным проявлением глубинно-сущностных состояний языка/речи, что на поверхность его наблюдаемые следствия "выходят" лишь при наличии соответствующих каналов-"кратеров". Это и создает представление о их необязательности и периферийности. В самом деле, типичные проявления мотивационно-ассоциативной деятельности кажутся исключительным достоянием непосредственного языкового сознания детей, от которых человек, повзрослев и получив образование, избавляется. "Слово "ХЛОПОТЫ" я представлял себе так: человек бегает из угла в угол, взмахивает руками, кричит и, нагибаясь, тычется носом в стулья, окна и столы. "Это и есть ХЛОПОТЫ", - думал я" (А. Аверченко).

Наблюдения над текстом и данными специального ассоциативного эксперимента показывают, что круг мотивационно-ассоциативных выходов в языко-речевой материал (словарь, текст) не так узок. Отчасти его сужают сами лингвисты, используя ограниченное число примеров, переходящих из одной работы в другую: СВИДЕТЕЛЬ, ДОВЛЕТЬ, БУЙВОЛ, "СПИНЖАК" и др. Мы исходим из идеи непрерывности мотивационно-ассоциативной деятельности и, соответственно, неограниченности выходов. Для иллюстрации этого механизма рассмотрим ряд примеров только одного типа мотивационных ассоциаций, смежного с народно-этимологическим, наиболее поверхностного и очевидного в силу маркированности новизной значения и/или формы, явно противостоящей норме. Например, СКУКА от людей, СКУЧАТСЯ они в кучу, и начинается СКУКА (М. Горький); со словами "ЛЕГКО" и "ОБЛЕГЧЕНИЕ" ассоциируется у нас слово "ЛЬГОТЫ", то есть законно предоставляемые права и преимущества ("Аргументы и факты"); обладателей чеков они называют ЛОХАМИ - как образовалось это слово, никто мне сказать не мог, но мне явно услышалось в нем: ЛОПУХ ("Литературная газета"); слово "ТЬМУТАРАКАНЬ" для человека, плохо знакомого с нашей историей, звучит совсем как "ТЬМА ТАРАКАНЬЯ", то есть нечто темное, какая-то неприбранная, заплеванная изба, где ползают противные ТАРАКАНЫ ("Наш современник").

Далее очертим основные проблемы, связанные с мотивационным ассоциированием в русской лексике.

• 1. Стремление формы и содержания к взаимосоответствию является универсальным, оно детерминируется самим устройством языка, генетически восходящим к внеязыковым сущностям, а синхронно - к коммуникативной сущности языка. Данное стремление имеет два слагаемых: содержание, стремящееся к формальному выражению, преобразующееся вследствие этого из внеязыкового в языковое, и значение, вытекающее из формального плана слова как относительно самостоятельной сущности, определяемой самостоятельностью морфемно-словообразовательного (а через него и фонетического) уровня. В силу того, что и лексический, и словообразовательный уровни семантичны, они "притягиваются" друг к другу, но одновременно и отталкиваются, поскольку природа этих значений разная: они определяются разными функциями (номинативной и деривационной), у них разный статус - значение как концепт и как значимость (мотивационное содержание относится к последнему). Это важнейшие слагаемые двух тенденций: тенденции к мотивированности и тенденции к немотивированности, отмеченные еще Ф.де Соссюром. Энергия стремления к соответствию проецируется на любое слово, заряжая его мотивационным потенциалом (мотиватора или мотивата), но реализуется этот потенциал в разных словах по-разному, с разной силой, в разных формах.
• 2. Готовность к действию механизма мотивационного ассоциирования является постоянной, и проявляется она в речеязыконом материале регулярно. Способность к такому ассоциированию обнаруживает каждый носитель языка, а не только тот, кто обучен этому (такое мнение достаточно часто высказывается в литературе). Данный механизм - необходимый компонент порождения и восприятия речи на лексическом уровне. Он предполагает использование таких процедур, как морфемный анализ и морфемный синтез, действенность подели порождения, при которой "слова тянут за собой синтаксические последовательности" [1, с. 197], одни слова тянут за собой другие слова (лексико-деривационные ряды, эпидигмы). Последнее предполагает наличие и естественность деривационных рефлексией у носителей языка как необходимого компонента их обычной языковой способности (ср.: ГОВОРИ, да не ЗАГОВАРИВАЙСЯ; УЧЕНЬЕ - свет, а НЕУЧЕНЬЁ - тьма; на БЕЗРЫБЬЕ и рак - РЫБА и т.п.). Уровень рефлектирования у разных носителей языка, разумеется, неодинаков. На более высокие ровни, предполагающие "утонченные способы мотивации" [2, с. 17], разные носители языка "восходят" в разной степени, но на низких ("при повседневном речеупотреблении", по выражению В. фон Гумбольдта) включение деривационно-мотивационного механизма является обычным и естественным. Ср.: "При всей причудливости, нестандартности индивидуальных ассоциаций некоторая их часть оказывается общей для всех носителей языка и может быть выделена в качестве статистически обоснованной ассоциативной нормы" [3, с. 103]. Можно добавить, что формально-семантические ассоциации могут оказаться еще более причудливыми и не всегда объяснимыми. Тем не менее обобщение массового экспериментального материала в этом смысле позволяет абстрагироваться от моментов субъективного при мотивационном ассоциировании и получить относительно объективную мотивационную характеристику слова, которую можно рассмотреть как определенный стереотип языкового сознания совокупного носителя русского языка или как мотивационно-ассоциативную норму (ср. название: "Словарь ассоциативных норм русского языка" [4]).
• 3. Так как слова обладают потенциалом деривационно-мотивационного ассоциирования, то и оно необходимо становится фактором системности в лексике, поскольку на динамическом уровне системность формируется на основе притягивания и противопоставления слов друг другу. Формально-семантические ассоциации - функциональная основа третьего измерения лексики, или эпидигматики [5, с. 190-195], причем элемент "формально" здесь конституирующий. Форма (в своем стремлении к соответствию с содержанием, но стремлении, исходящем из самой формы) способна устанавливать системные отношения в лексике. Такая способность, как уже отмечено, в конечном итоге определяется наличием деривационного компонента в механизме речевой деятельности: системообразующие способности эпидигматики в тексте коррелируют с ее способностью к систематизации в лексике. В примере типа: "СКУКА от людей. СКУЧАТСЯ они в КУЧУ, и начинается СКУКА" можно увидеть потенции системного сближения слов "СКУКА" и "КУЧА" (и наоборот, - текстовое развертывание мотивационных ассоциаций). Данная корреляция имеет достаточно высокий уровень, что позволяет говорить о многих мотивационных отношениях в лексике как о саморегулирующейся системе. Языковое сознание стремится преодолеть разобщенность слов, и принцип исходного соответствия формы и содержания слова, близости по смыслу родственных (опосредованно - всех созвучных) слов является естественным катализатором такого стремления.
• 4. Мотивационные ассоциации слов отражают системообразующее действие формы слова, стремящейся к соответствию с содержанием через установление связей с другими словами, воспринимаемыми как родственные. Такие связи семантизируются в языковом сознании в силу универсальности принципа мотивированности, генетически и синхронно детерминирующего деривационный механизм в лексике. Его наличие и постоянная готовность к действию, отражение произвольное или непроизвольное - формально-семантических связей как релевантных для языка, их активное использование во всех разновидностях речи - все это важные факторы формирования мотивационно-ассоциативных норм, являющихся в этом смысле двусторонними. Семантическую сторону определяет специализированный морфемно-мотивационный план лексики, не растворенный к ней. Рефлексами работы языкового сознания в данном аспекте, "пропускающего" слова-стимулы через призму эпидигматического измерения (во всей сложности и неоднозначности составляющих его параметров), и является большинство мотивационных ассоциаций, полученных в ходе эксперимента. Результаты такой "работы" не ограничиваются известными примерами типа СВИДЕТЕЛЬ (ВИДЕТЬ). БУЙВОЛ (БУЙНЫЙ, ВОЛ), они носят, как уже подчеркивалось, массовый характер, но в первую очередь выходят "на поверхность" те из них, которые более успешно семантизируются. Слабые проявления данной "работы", связанные в той или иной мере практически с каждым словом, остаются малозамеченными и малоизученными, хотя в некоторых из них содержатся потенции к регулярности "выхода" и, как следствие, узуализации.
• 5. Регулярность и повторяемость многих ассоциаций позволяет выстраивать их "по ранжиру" на шкале степеней узуальности. Весьма приближенными к ее высоким степеням являются, например, такие ассоциации: ВОЛНУШКА-ВОЛНИСТЫЙ, ВОЗМЕЗДИЕ-МЕСТЬ, ВСЕЛЕННАЯ-ВСЕ (всеохватная?), ВЗБАЛМОШНЫЙ-БАЛАМУТ, ДЛЯ БЛЕЗИРУ-БЛИЗКИИ, СТОЛПОТВОРЕНИЕ-ТОЛПА. ДОТОШНЫЙ-ТОШНЫЙ, ВЕЛЬМОЖА-ВЕЛИТ, МОЖЕТ, БЕГЕМОТ-БЕГАТЬ, МОТАТЬ (головой), ВАЛТУЗИТЬ-ТУЗИТЬ, ВОРОНКА-ВОРОНА, ПЕНАЛЬТИ-ПИНАТЬ (ср. в спортивном арго -- ПИНАЛЬ и ПЕНДЕЛЬ о пенальти), ГЛЯНЕЦ-ГЛЯНЕТСЯ, ГЛАЗУРЬ-ГЛАЗ, СТРЕМГЛАВ-СТРЕМИТЕЛЬНО, СВЕРБИТЬ-СВЕРЛИТЬ, ТАМОЖНЯ-ТАМ, ТАМОШНИЙ, УПРЯМЫЙ-ПРЯМОЙ, ХЛЯСТИК-ХЛЯБАТЬ, КОЛДОБИНА-ДОЛБИТЬ, МАРОДЕР-ДРАТЬ, МЕТЕЛИТЬ-МЕТЕЛЬ, КОЛОШМАТИТЬ-КОЛОТИТЬ, ШМОТЬЯ, ШЕЛУДИВЫЙ-ШЕЛУШИТЬСЯ, ВАЛУЙ-ВАЛЯТЬСЯ, ГОЛУБЦЫ-ГОЛУБЫЕ, ДЕБЕЛЫЙ-БЕЛЫЙ, БУРУН-БУРЛИТЬ, БОГЕМА-БОГ, ЖЕЛВАК-ЖЕВАТЬ, ВЕРТОПРАХ-ВЕТЕР, ВЕТРЕНЫЙ, СТОИК-СТОЯТЬ, ШПАТЛЕВАТЬ-ПАКЛЯ, ЭКИВОКИ-КИВАТЬ, ВЫДРА-ДРАТЬ, ГУРЬБОЙ-ГУРТОМ, МЕШКАТЬ-МЕШАТЬ, СКОРЛУПА-КОЛУПАТЬ и многое другое. Они могут быть определены как мотивационно-ассоциативные нормы русского языка, каковыми являются многие известные случаи народной этимологии. Нормативный (=объективированный) характер мотивационных ассоциаций субъективно проявляется как чувство давления на языковое сознание со стороны языка, ср.: "Лично у меня (ничего с этим не могу поделать) слово КИЛЛЕР почему-то ассоциируется с обладателем прозаической грыжи, по-русски - КИЛЫ" ("Наш современник"). Ключевой для нас здесь является "реплика в сторону" в скобках.
• 6. Можно ли на фоне тенденции к семантизации ассоциаций рассматривать сугубо формальные ассоциации как случайные, субъективные? Думается, что это было бы поверхностной интерпретацией. Во-первых, многие из них частотны, например, МЕТЕЛИТЬ-МЕТЕЛЬ, КАТАВАСИЯ-КОТ ВАСЯ, ВОЛЧОК (юла) - ВОЛК, ВЫ-ХУХОЛЬ-ХОЛИТЬ, ДРАЖЕ-ДРОЖАТЬ, КОНОПАТЫЙ-КОНОПАТИТЬ, НАОБУМ-БУМ и т.п.; во-вторых, в языке реально представлены слова с подобными структурами (корень выделяется, но не семантизируется): ОБЪЕГОРИТЬ. ПОДКУЗЬМИТЬ, ОФОНАРЕТЬ, РАСПАТРОНИТЬ, ВЫКОМАРИВАТЬ, БЕСШАБАШНЫЙ, ОБЛАПОШИТЬ, РАСХРИСТАН11ЫЙ, СКУКОЖИТЬСЯ, ОТЛЫНИВАТЬ, ПРОГАЛИНА. ЯМЩИК, ОШЕЛОМИТЬ и многие другие - их никак нельзя считать немотивированными в такой же мере, как неструктурируемые лексемы (типа КЕНГУРУ или ГИППОПОТАМ). В-третьих, термин "асемантема" по отношению к корням и мотивации (в целом - к внутренней форме) таких слов должен применяться осторожно, поскольку ощущение (или предощущение?) наличия внутренней формы неизбежно включает механизмы мотивизации и семантизации этих слов, хотя, возможно, мотивацию и не очевидную, индивидуально-субъективную (хотя этот признак еще нуждается в обосновании): ОГОРОШИТЬ - как ГОРОХОМ об лоб; ДРАЖЕ - в коробочке ДРОЖИТ, ТРЯСЕТСЯ; КУБАРЕМ: 1) как КУБИК катится; 2) вполне реалистична и народно-этимологическая гипотеза: КУБАРЕМ - искаженное КУВЫРЕМ, то есть КУВЫРКОМ. Если кто-то ассоциирует слово "КОСНЫЙ" со словом "КОСТЬ", то его ассоциация не столько ошибка (трудно сказать, насколько понятие "ошибка" приложимо к непроизвольным ассоциациям), каприз языкового сознания - оно может быть нормой языкового сознания данного индивида или даже большой группы индивидуумов (момент, подлежащий изучению), приближенной к фактам народной этимологии, фиксирующей синхронно-мотивационные нормы (как всякие нормы, дифференцированные по сферам своего бытования).
• 7. Формирование единичных ассоциаций, как и формирование ассоциативных стереотипов (норм), осуществляется, как правило, спонтанно и стихийно под влиянием целого блока разнородных детерминант. Одна из них связана с прошлым слова, точнее, с отнесенностью языкового сознания к прошлому, пониманием, ощущением того, что прошлое у слова было и остается не вычеркнутым до конца. Синхронизация генетического базируется на ощущении исконного родства слов, маркируемого общностью морфем (в том числе мотивирующих баз, представляющих собой морфемизированные слова-мотиваторы). Общность морфем - это не только сигнал семантической общности, но и сигнал родственности: "естественно обозначать родственные понятия с помощью родственных звуков" [6, с. 90-91].

  Понятно, что такого рода синхронная "эксплуатация" внутренней формы влияет на восприятие генетического плана слова, реально-историческая мотивировка приспособляется к ней, родственные отношения "перестраиваются", но не снимают самой направленности языкового сознания на генетический план, хотя, несомненно, ослабляют ее. В этом смысле мотивационные ассоциации являются синхронно-диахронными, и вопрос о сущностном соотношении этих компонентов в мотивациоином содержании слова остается открытым. Этот тезис дает основание для направленных экспериментов в этой области, например, для сопоставления мотивационных полей родственных, но синхронно разошедшихся слов-стимулов (типа ПОСЯГАТЬ и ПРИСЯГАТЬ, ГОРОД и ОГОРОД), в отличие от созвучных неродственных слов (например, МАЯТНИК и МАЯК, ДЕБИЛ и ДЕБЕЛЫЙ, ГЕЕННА и ГИЕНА, КАРАКУЛИ и КАРАКУЛЬ, РАДУЖНЫЙ и РАДУШНЫЙ, СВАРА и СВОРА и т.п.). Нетрудно предположить, что актуализация компонента "генетическое родство" не является простым, одномерным, вряд ли этот компонент может быть сильным в содержательном поле слова, тем не менее выводить его из этого поля без целенаправленных исследований было бы ошибочным. Как заметил В. Брюсов, "...созвучья слова не случайны: Пусть связь речений далека, В них неразгаданная тайна Всегда живого языка". Пока устремленность слова и языкового сознания в прошлое более исследуется в художественных образах, а не научных понятиях. Отчасти это объясняется тем, что значимость формального плана слова и текста вообще - для художника аксиома, тогда как лингвисты подчас склонны в этом сомневаться.

• 8. Рассмотрим разделение экстенсивного и интенсивного функционирования мотивационных ассоциаций, которое близко к противопоставлению их по линиям непроизвольного/осознанного, субъектного/объектного. Сильная форма субъектности (осознанное творческое или познавательное отношение к ним) является признаком высокой интенсивности мотивационно-ассоциативной деятельности. Напротив, непроизвольные ассоциации как бы снимают субъектное начало с носителя языка, передают его самому языку, для которого в этом случае языковое сознание выступает как субстрат самоосуществляющихся процессов: языковое сознание лишь реагирует на давление языковой объективности (объективных законов языка, "регистрируемых" в языко-речевом материале, в частности, в выходах мотивационно-ассоциативного эксперимента). Разумеется, на шкале "непроизвольности/осознанности" эти выходы занимают разные позиции, что само по себе представляет особую конкретно-исследовательскую проблему, которую можно решить дополнительным направленным экспериментом.

Генетический и метаязыковой компоненты образа внутренней формы слона в сознании носителей языка близки компоненту национальному. Ср. наблюдение опытного ботаника, иллюстрирующее спонтанную метаязыковость: "Русское ухо тотчас отличит поддельно простонародное название, звучащее чем-то чуждым, несогласным с построением русских слов"[7, с.12]. Мы считаем, что преобразован многих слов в мотивационно-ассоциативной деятельности связано как раз с "перепостроением" чуждо звучащих слон типа ПЕРЕТРУБАЦИЯ -- ПЕРТУРБАЦИЯ, СКУРПУЛЕЗНЫЙ - СКРУПУЛЕЗНЬ или БАТОЖОК, преобразуемый в ПОТОЖОК, алтайский колхоз имени ФРИДРИХА становится ФРИДРИХОЙ (по типу РЕБРИХА, ТОПЧИХА, распространенных на Алтае), СКАПУТИТЬСЯ - СКАЛУТИТЬСЯ, КРОССОВКИ -- KPACABКИ и т.п.

Направленность языкового мышления на осознание (актуализацию) мотивов называния явлений внеязыкового мира (так, а не иначе) через осмысление формально - семантических связей данного слова с другими (и проекции этой связи во внешний для языка мир) проявляется во многих формах: в мифологии, в притчах на библейские сюжеты, в фольклорных жанра в объяснениях собственных имен и т.п. Естественно, что одной из движущих сил народно-этимологических преобразований является именно метаязыковая направленность языкового сознания, в первую очередь интуитивно - образного, что - еще раз заметим - исключает и в разной степени осознанного с ношения к мотивации слова.

Литература:

Кубрякова E.С. О номинативном аспекте речевой деятельности//Вопросы языкознания. 1984.N 4.

1. Аветян Э.Г. Мера знаковости языка//Проблемы мотивированности языкового знака. Калининград, 1976.
2. Караулов Ю.П. Лингвистическое комбинирование и тезаурус литературного языка. М. 1981.
3. Словарь ассоциативных норм русского языка. М., 1977.
4. Шмелев Д.И. Проблемы семантического анализа лексики (на материале русского языка). М., 1973.
5. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию/Пер. с нем. М., 1984.
6. Семенов Н.П. Русская номенклатура наиболее известных в нашей флоре и культуре и некоторых общеупотребительных растений. СПб, 1878

К началу страницы