При символическом сближении созвучных слов актуализируется момент "неслучайности" связи по форме. "Неслучайность", разумеется, является наведенной семой [Стернин, 1985, с.56], но за наведением стоит типовой объективный факт языка - родственные слова обыкновенно в языке обозначают родственные понятия. "Сольются ли вместе песни ДОМРЫ и ДОМБРЫ?" - заголовок газетной статьи (Алтайская правда), в чистом виде иллюстрирующий данный вариант эстетического использования звуковой близости двух слов, намекающей на близость (генетическую и синхронную) смыслов.
Прямая апелляция к осознанию неслучайности созвучий: "И, наверное, символично, что название слова ОЗЕРО, созвучное с украинским словом ОЖИВЕ ("оживет"), - станет снова ЖИВЫМ, воскреснет" (Лит. газ.); "Наверное, я что-то важное пропустил, и пусть меня другие товарищи поправят. Но мне показалось, что начавшая эту неделю опера "ТОСКА" своим названием во многом смыслово определили ее сущность" (Лит. газ.); "Удачный термин, остроумный и злой (как бы в пику бесчисленным демократическим "ДЕ") придумал писатель Ю.Поляков: ДЕСОВЕСТИЗАЦИЯ. А ведь всего-то понадобилось лишь одну букву "С" добавить к ДЕСОВЕТИЗАЦИИ. Как близки оказываются СОВЕТЫ и СОВЕСТЬ!" (Наш совр.); в примере символический смысл поддерживается апелляцией к метаязыковому компоненту языкового сознания.
Фоновое суггестивное содержание достигается сближением слов с одииаковой фонетической структурой. "Время смежает веки. И по Отчизне "СТРРАХ" раздается, "ПРРАХ" раздается, "КРРАХ" (Д. Быков.); в примере созвучие актуализирует в словах негативную сему, усиливаемую акцентуацией "грозного" звука Р (ср "Нашу экономическую реформу, по-моему, рановато называть "Р-РА-ДИКАЛЬНОЙ", "КАР-РДИНАЛЬНОЙ" и прочими рычащими эпитетами" (Лит. газ.)); ср. также обыгрывание такого рода звучания, но уже несколько иным способом у В.Высоцкого: "Названье КРОХЕЯ - от слова "КРОШИ", от слова "КРЯХТИ" и "КРУТИ", и "КРУШИ". Девиз в этих матчах - "КРУШИ, не жалей!". Даешь королевский КРОХЕЙ!".
Возможности ономатопейи и аллитерации в поэтическом тексте хорошо известны. Меньше замечаются они в текстах прозаических, хотя их роль здесь также достаточно явственна. Более того общая суггестивная направленность и соответствующая им структурная организация, по сути, во всех типах текстов одинакова. Ср., например, принципы создания суггестии в отрывках из художественного, поэтического и психотерапевтического текстов, в которых фонетическая аллитерация встроена в систему лексических, морфологических и синтаксических повторов, что делает данные тексты и структурно, и функционально гомогенными: "Этот йодистый, зовущий и вечно зовущий запах моря; этот зовущий, вечно зовущий шум набегающих и убегающих волн, сливающийся из бесконечного множества отдельных сухих шумов и отдельных шипящих звуков, шелестов, всплесков, сухих же ударов, бесконечно содержательный в своем монотонном однообразии, всегда новый и всегда значительный, зовущий и разрешающий свой зов, чтобы звать еще и еще..." [Флоренский, 1991, с.49]; "Бурно-бурно развивающаяся новорожденная жизнь вливается в мои глаза. Новорожденная жизнь рождает яркие-яркие, сияющие-сияющие, новорожденно-юные прекрасные глаза. Новорожденная жизнь рождает новорожденно-юные, новорожденно-юные прекрасные глаза. Волевые умные глаза. Лучистые-лучистые блестящие глаза, лучистые блестящие глаза. Новорожденная жизнь рождает сильные-сильные неутомимо сильные глаза" [Сытин, 1991, с.114]; "Зелень бамбука пронзает кожу, Зелень бамбука пронзает кости. О этот острый зеленый бамбук! В чаще бамбука в дымке зеленой Дрогнула зелень: взлетает голубь, Голубь взлетает в зеленой дымке..." [Из современной японской поэзии, 1981, с.66]. Разумеется приведенные примеры иллюстрируют высокую степень актуализрованности материальной формы очерченного типа, но в той или иной мере она представлена во многих суггестивных текстах.
Многие авторы в целях символизации слова обращаются к этимологии, как научной, так и народной. При этом чаще всего они не "озабочены" их различением: у обращения к этимологии в художественных и публицистических текстах иные функции. Несколько примеров этимологических рефлексии в их разнообразных функциональных вариациях. "Признавая правомерность этих претензий, хочется, однако, сказать, что ничего страшного не случилось хотя бы потому, что "ГЛАСНОСТЬ" И "РАЗНОГЛАСИЯ" - одного корня" (Советский спорт); "Удивительный русский язык, какие в нем тонкие различия! ДЕРЗАТЬ и ДЕРЗИТЬ: одного корня, а какие далекие понятия, а?" (С.Соловейчик). В следующих примерах авторы сопрягают "серьезное" этимологизирование с народно-этимологическими ассоциациями: "Еще говорили: прошвырнуться по БРОДУ... "БРОД" был во всех более или менее крупных городах. Русское значение слова "БРОД" (само слово восходит к названию нью-йоркской улицы БРОДВЕЙ. - Н.Г.) подкрепляло жизненность идиомы: прошвыривались медленно..., будто ВБРОД" (А.Битов). "Кажется, что весь свет сошелся клином на путанах, то есть те, которые ПУТАЮТСЯ (так выводит этимологию обрусевшего испанского слова одна читательница) с иностранными мужчинами" (Аврора).
Естественно, что народная этимология чаще всего "доверяется" персонажам с сознанием, не искушенным этимологическим скепсисом, для чего есть немало оснований: обыденное метаязыковвое мышление склонно к доверию тому содержанию, которое отражено во внутренней форме слова: "Ты человек ни к чему не прилепленный, сиречь - МЕЩАНИН! Надо бы говорить МЕШАНИН, потому что все в человеке есть, а все СМЕШАНО, переболтано" (М.Горький); "ГНЕВ - соображал он, - ПРОГНЕВАТЬСЯ, ОГНЕВАТЬСЯ, - вот он откуда, ГНЕВ, - из ОГНЯ! У кого ОГОНЬ в душе горит, тот и ГНЕВЕН бывает. А я бывал ли ГНЕВЕН-то? Нет во мне ОГНЯ" (М.Горький). Последний пример иллюстрирует возможность совмещения народной и научной этимологии (существует этимологическая гипотеза, сближающая слова ГНЕВ и ОГОНЬ), метаязыковых рефлексий и формально-эстетеических ассоциаций аллитерационного типа. Формально-семантическое сближение, даже если оно наивное, освежает восприятие слова, и это само по себе преодолевает инерцию незамечания двусторонней природы слова и рождает эстетическое отношение к нему. " Не на своем месте слова ставим. Называется ПОГОСТ, а ГОСТЯТ тут века вечные" (М.Горький); "Не находите ли вы, - говорил Аркадий Кирсанов своей невесте, что ЯСЕНЬ по-русски очень хорошо назван: ни одно дерево так легко и ЯСНО не сквозит в воздухе, как он" (И.Тургенев).
В символических целях активно разрабатываются обыденные формально-семантические ассоциации, осознано встраиваемые в содержательную структуру текста для усиления его экспрессии: "Баба Маня подарила мне такой заговор: "Рак-сатана, ОТШИПИСЬ от меня". Вместо безличного ОТЦЕПИСЬ - ОТШИПИСЬ, где слышится и КЛЕШНЯ с ШИПАМИ, и слово ЩИПАТЬ" (Родина); "Дядя Гриша - земля ему пухом...Ямщик лихой, бывало, у него во ХМЫЛУ сидит. Тут и ХМЕЛЬ, и пьяная УХМЫЛКА" (Родина); "В первой азбуке, сотворенной Константином, мне чудится что-то весеннее - первые сочные ГОЛОСА. ГЛАСЫ. Ее назвали ГЛАГОЛИЦЕЙ" (Наш совр.); "Монька любила волнующий привкус слова "МАРЬЯЖНЫЙ", похожего на "ГРИЛЬЯЖ", "МАКИЯЖ", а еще на слова "ОХМУРЯТЬ", "ИВАН-ДА-МАРЬЯ" (М.Палей). Пример более активного использования метаязыкового сознания для семантизации формально-ассоциативных связей слов на собственно-морфемном уровне: "Что же произошло за сорок с лишним лет..., когда ДВОР перестал быть главным местом обитания, когда слово ДВОР, ДВОРОВЫЕ кумушки, ДВОРОВАЯ девчонка, ДВОРНИК вообще ушли из нашего обихода" (Лит. газ.).
Символичность "от обратного", ведущая к снижению смысла созвучия, представлена в примерах: "Отведав щей, я сразу догадался, что их гордое имя (название щей в меню "ЛЕБЕДУШКА". - Н.Г.) произведено не от длинношеей птицы, а от ЛЕБЕДЫ" (В.Войнович); "К диалектике это высказывание Е.Лесото, конечно, некоторое отношение имеет, но, думается, не большее, чем слово ТЯГОМОТИНА к закону всемирного ТЯГОТЕНИЯ" (Новый мир); "Мы, конечно же, утверждаем ПЛЮРАЛИЗМ мнений, но ведь не от слова же ПЛЮНУТЬ" (Мол. гв.); "Вычеркнем из словаря слово "ДУШЕВНОСТЬ". А вместе с ним и отрицательно звучащие - "БЕЗДУШНЫЙ", исключим слово "РАВНОДУШИЕ". Сколько проблем сразу отпадет, если ДУША - пережиток" (Лит. газ.).
Иногда созвучие используется для простого зачина, переводящего текст из обыденного повествования в своеобразную метафорическую плоскость. "Что такое ДРАМА - все знают. А вот что такое ДРАМЫ - деньги суверенной Армении - для многих тайна" (В.Карпов). Но чаще авторы встраивают созвучные слова в текст, максимально используя возможности их сближения для символизации смысла: "Как встретить Бога ЛИЦОМ к ЛИЦУ, если ЛИЦА нет, если вместо него - ЛИЧИНА" (С.Аверинцев); "Коллектив - это плечо к плечу. Рука об руку, локоть к локтю... ЛИЧНОСТЬ - это прежде всего ЛИЦО, где взгляд и СВЕТ ("СВЕТЛАЯ ЛИЧНОСТЬ") (Лит. газ.); "И у него сияюще синий цвет, цвет неба, под которым зреют колосистые поля РЖИ (в этом слове тоже корень, связанный с ростом. УРОЖАЕМ, РОЖДЕНИЕМ; РОЖЬ - это то, что РОЖАЕТ земля" (Д. Лихачев).
В некоторых примерах из предыдущего абзаца отчетливо видно стремление их авторов к включению формально-семантических слов- ассоциатов не только в прагматический и семантический планы контекста, но и в план его синтагматики, ср.: "С этими словами ЛОБОВА кончилось гнусное ЛОБОВСКОЕ, ЛОБНОЕ дело" (Н.Помяловский). Нужно заметить, что эпидигматические отношения всегда обладают определенным синтагматическим потенциалом, укрепляющим его системные позиции в языке (через системные отношения в тексте). Это обстоятельство находит отражение в обыденном языковом сознании, как в "Слове о погибели русской земли": "О светло-светлая и красно украшенная, земля Русская1". Ср.: "Лексические единицы одного звуко-ассоциативного ряда имеют тенденцию группироваться в пределах обозримого сегмента поэтического текста; вообще складывается впечатление, словно одно слово властно притягивает к себе другие члены звуко-ассоциативного ряда..." [Гончаренко, 1995, с.162].
В следующих примерах синтагматизированных формально-семантических ассоциаций в детском языковом сознании ("родственном" фольклорному,3 поэтическому) хорошо иллюстрируется системообразующие свойства эпидигматики данного типа; в повести А.Мелихова "Изгнание из Эдема", построенной в виде воспоминания автора о своем детстве, хорошо показано своеобразное мифологически-доверчивое языковое сознание детей, побуждающее его прибегать к соответствующим речепорождающим формулам: "У чужаков сами имена были какие-то потешные: ПЕЧЕНЫЕ ПЕЧЕНЕГИ, СБРЕНДИВШИЕ БЕРЕНДЕИ, куда-то ВТОРКНУТЫЕ ТОРКИ, оттесненная нами НАЧУДИВШАЯ ЧУДЬ, - а у современных врагов так и кличек таких отвратительных не выдумаешь. Гитлер! Черчилль!"; "Игорь, дважды грабивший каких-то уже тогда ДРЕВНИХ ДРЕВЛЯН, был наш"; несколько иные варианты актуализации внутренней форм слов представлены в следующих примерах из той же повести: "Что ж, отчего бы и там не найтись еще одно САХАРНОЙ САХАРЕ, раз она есть в ФЫРКАЮЩЕЙ АФРИКЕ, чей изглоданный череп я подолгу разглядывал на папиной настенной карте"; "А потом - темный ужас: все летит в ТАРТАРАРЫ... ТАТАРЫ4. ИГО.. ИГО-ГО-ГО-ГО...Конское издевательское ржание несется над беззащитной Русью" (Новый мир).
Эпидигматические ассоциации обладают сильным лексико-деривационным потециалом. Прекрасную иллюстрацию этому находим у В.Набокова в его эссе, посвященном Н.В.Гоголю: "Обратите внимание на ласковые прозвища, которые чиновники города дают игральным картам: ЧЕРВИ - это "сердца", но звучат как ЧЕРВЯКИ5 и при лингвистической склонности русских вытягивать слово до предела (! -Н.Г.) ради эмоционального эффекта , становится "ЧЕРВОТОЧИНОЙ", ПИКИ превращаются в ПИКЕНЦИЮ., обретая игривое окончание из кухонно латыни , или же в псевдогреческое ПИКЕНДРАСЫ, ПИЧУРЫ (с легким орнитологическим акцентом акцентом), а иногда перерастают в ПИЩУРУЩУХА, где птица превращается уже в допотопного ящера, опрокидывая эволюцию видов". Деривационный потенциал слова достаточно часто в эстетических целях непосредственно реализуется в словообразовательных моделях, представляемых, как правило, аффиксами: "Доминанта - реальный СТЕРЖЕНЬ (СДЕРЖЕНЬ) процесса, грозящего обернуться хаосом" (Родина); "Эту великую книгу впору назвать не книгой, а КНИГИНЕЙ, ибо нерукотворно созданная, она сама теперь стала хранительницей своей Родины" (В.Волков) - речь идет о "Пословицах русского народа" В,Даля (автор завершает статью "Книгиня" репликой "ЗА ДАЛЕМ ДАЛЬ", имеющей богатую формально-ассоциативную структуру, порожденную, однако, уже не аффиксом, а корнем слов).
Литературоведы и критики уже давно обратили внимание на суггестивную роль созвучий символического типа в художественном тексте и в свою очередь охотно обыгрывают его: "Героини обеих новелл (У.Фолкнера. - Н.Г.) - ЭМИЛИ и ЭЛЛИ - столь же сходны между собой, как и их имена" (А.Никольский); "Кстати, если у Белова угрожающей фигурой является БРИШ, то у Астафьева - рыба БЕРШ, хищник с запредельно жутким взором" (Н.Иванова). У ряда исследователей творчества наблюдения в области формальных ассоциаций приобретают характер уже не игрового, а серьезного исследовательского приема, например, в исследованиях текстов В.М.Шукшина С.М.Козловой , ср. один из многих пример из ее книги, посвященной поэтике рассказов В.М.Шукшина: "Фамилия "КАЙГОРОДОВ" - тоже значащая, соотнесенная в противоположном смысле с семантикой слова "РАЙГОРОДОК". РАЙГОРОД - КАЙГОРОД. Смысл оппозиции можно перевести так: не обернется ли "РАЙСКАЯ" жизнь всеобщим "РАСКАЯНИЕМ"?" (С.М.Козлова). Отметим, что П.Флолренский вообще видел в имени (персонажа) некую квинтэссенцию, первоэлемент художественного произведения, из которого оно вырастает; так, аллитерации "Цыган", по мнению данного автора, "несут своими звуками все то же исходное имя Мариула, и оно, господствуя над всеми прочими, с бесспорным правом должно быть предписываемо уже самой сущности, но не как отклик, а как непосредственное явление ее" [Флоренский, 1990, с.363].
У некоторых авторов активизация внутренней формы становится признаком идиостиля. Хорошо известно своеобразие "форматики" (термин "семантика" явно нуждается в таком противочлене) В.Хлебникова, М.Цветаевой [Зубова, 1989], А.Вознесенского и др. В философских текстах в этом отношении весьма оригинален Г.Гачев, регулярно и разнообразно активизирующий формальный план слова в широком диапазоне от простых ассоциаций (типа ХИМИЯ - ХИМЕРА, ЯЧЕЙКА - Я, ЛУЧИ -ОТЛУЧИТЬ, КАНАТ -КАНТ) до научных этимологий с привлечений данных других языков. Примеры его "формописи": "КАНТ отсекает эти врожденные наши связи с истиной бытия, обрубает эти КАНАТЫ (КАНТ на КАНАТ!)"; "РАЗ-ЛИЧИЕ: РАС-ТАКОЙ, РАЗ-ЪЯРЕННЫЙ, ЛИК, ЛИЦО)"; "Недаром ПОЗНАТЬ и истину, и женщину, а ПО(Н)ЯТЬ - =ПОЯТЬ в жены"; "Е(С)ТЬ - метафизический глагол бытия и зачатия, а МАТ (МАТЬ - МАТЕРЬ - МАТЕРИЯ) - Логос МАТЕРИ"; "Русское сознание видит ... СТРАНУ, "родимую СТОРОНКУ", ширь-даль - плоскостной образ ... А русское "ВРЕМЯ" - от "ВЕРЕМЯ", "ВРЕТЕНО", "ВЕРТЕТЬ" - циклический образ, колесо истории. А германское ZEIT - от ZIEHEN "тянуть"" (примеры из книги [Гачев, 1991]). Сам Г.Гачев так видит значимость своего отношения к внутренней форме слова: "То же слово, да не так бы молвил - давно уже слышу сей упрек-совет. Но в том-то и дело, что совсем не "то же" это стало бы слово, мысль, коли его "не так" молвить-помыслить. Форма содержательна, "как" - прародительница для "что", ибо стиль (жанр) мышления (т.е "как"), первичнее добываемых им частных мыслей (всяких "что" и "то", и "это")" [Гачев, 1991, с.34-35].
Первые об ращения к внутренней форме слов как способу философской рефлексии связаны, по-видимому, с именем М.Хайдеггера. Ср., например, суждение о стиле этого философа исследователей его творчества: "...Особое значение он придает дефису в середине слова. Для Хайдеггера - это средство расчленения слова с целью обнаружения этимологических связей ... Existenz, Ek-sistenz; Bewegung, Be-wegung; Dasein Da-sein"; "В философском языке Хайдеггера такая конструкция (тавтология. - Н.Г) несет на себе очень большую нагрузку... die Welt weltet (мир мирует), die Sprache spricht (язык говорит), die Dingen dingen (вещи действуют, как вещи)" [Зайцева, 1991 ]. Для немецкого философа такие приемы не внешние, в них находит прямой выход его философия языка, ср.: "Мыслящий должен принадлежать языку, если он желает пробиться к внутреннему строению самой вещи как совокупности ее составляющих архаических произнесений: вещь ... должна как бы "шевелиться", впервые выговаривать себя, "высловлять" в своем звучащем облике" [Подорога, 1991]. По Хайдеггеру, "язык впервые дает имя сущему, и благодаря такому именованию сущее впервые обретает слово и явление; такое именование, о-значая сущее, впервые на-значает его к его бытию" (там же)6. Совсем другим образом (не углублением в архаику слова, а вслушиванием в его сегодняшнюю ауру) связывается сущность именуемого (человека) и имени у П.Флоренского: "Имя - тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность" [Флоренский, 1990, с. 362].
Таким образом, активное отношение к внутренней форме слова перерастает рамки языкового приема оформления мысли, становясь самим способом мышления, самой мыслью, в том числе философской (см. анализ этой проблемы в раб.: [Бибихин, 1978]), язык как техника становится в этом плане языком-идеологией [Абаев, 1934].
Лит. газ. - Литературная газета
Мол. гв. - Молодая гвардия
Наш совр. - Наш современник
1. Предлагаемая здесь статья является продолжением исследования функционального аспекта формального плана лексических единиц русского языка. В наших предшествующих работа описывалась онтологическая сторона актуализации мотивационных ассоциаций (типа БАРДАК - КАВАРДАК; МАНДРАЖ - ДРОЖАТЬ и т.п.) и внутренней формы слова, их роль в организации системности русской лексики [Голев, 1989, с.108-125; 1996б ] и функционально-прагматическая сторона, предполагающая более или менее осознанное использование внутренней формы слова в различных целях [Голев, 1996а; 1997].
2. Мы не претендуем в данной статье на полноту представления вариантов актуализации внутренней формы. В частности, не затрагиваем реализации потенциала ее игрового функционирования, широко и разнообразно представленного в русской речи всех эпох и жанров: от детского фольклора и современных "лингвистических" анекдотов до поэтического формотворчества и слияния с литературоведческими и философскими рефлексичми, выходящими за пределы языковой игры (ср. приводимые далее фрагменты текстов М.Хайдеггера и Г. Г. Гачева, С.М.Козловой) . Языковая игра - отдельный и большой предмет исследования, выходящий за пределы задач данной научной статьи (ср.: [Гридина, 1995 ]).
3. Ср.: "И вот ЖЕЛЯ ЖАЛУЕТСЯ над врагами, а ГОРЫНЯ ГОРЮЕТ о смерти" (Мифы древних славян): здесь, кстати, трудно различить детерминанты: либо сами имена богов действительно восходят к глаголам либо глаголы "навеяны" существительными (ср. содержание ассоциаций существительных и глаголов у М. Хайдеггера, приводимых в нашей статье далее).
4. Любопытен пример использования этих же ассоциатов, но уже в другом функциональном типе, характеризующимся активным участием метаязыкового компонента языкового сознания: "Еще до появления здесь полчищ Батыя хорезмские, арабские и европейские купцы принесли в Европу название "ТАТАРЫ", что приобрело потом написание "ТАРТАРАРЫ", то есть ад" (Родина).
5. Интересный пример конкуренции внутренних форм называния: по форме именуемой вещи (СЕРДЦА) и по форме самого (исходного) имени вне всякой связи со смыслом с вещью (ЧЕРВЯКИ). Последняя форма побеждает, что для русского языка отнюдь не редкость, ср. разговорные ЛИМОН (от МИЛЛИОН)., ШПОРА (от ШПАРГАЛКА), ФАНЕРА от ФОНОГРАММА и т.п.
6. См. также о концепции внутренней формы М.Хайдеггера в кн.: [Голев. 1989, с. 102-103].
Перечень работ по дериватологии | Домашняя страница Н. Д. Голелва