Посвящается памяти проф. Л .Н. МУРЗИНА
Из книги Очерки по лингвистической детерминологии и дериватологии русского языка: Коллективная монография /Под ред. Н.Д. Голева. - Барнаул: Изд-во Алт. ун-та,1998.- С. 3-12.
Вводя в заглавие и текст коллективной монографии термины типа "лингвистическая детерминология" и "детерминема", ее авторы достаточно осознанно противопоставляют их традиционным терминам "причинно-следственные отношения", "детерми-нанты", "факторы" и т.п. Тем самым авторский коллектив намерен акцентировать внимание читателя на специфическом характере действий общих законов детерминации в языковой сфере, причем оязыковленность последних нам представляется столь значительной, что мы считаем возможным говорить о детерминационности в языке как о его своеобразной функционально-семантической категории с очень широким диапазоном действия.
Так, например, внеязыковые артикуляторно-акустические явления отбираются языком, комбинируются и внутренне системно организуются для осуществления коммуникативной функции и как единицы коммуникации обретают относительную независимость (в другом аспекте -- условность) по отношению к внеязыковым коррелятам. Так же содержательные признаки явлений внеязыкового мира, преломленные через языковое сознание носителей языка, адаптируются в его лексико-семантической системе и начинают функционировать в ней, подчинясь не только внешним, но и внутренним детерминантам (очевидно, что во многих случаях более точным окажется противительный союз "не столько -- сколько"). Подобным образом более общие и универсальные детерминационные отношения в языке генетически восходят к внеязыковой -- общей для всех форм материи -- детерминации, но, будучи включенными в языковую сферу, обретают новое качество: детерминационный феномен становится "детерминемой" (ср.: [Тарасова, 1998]).
Известно, что все условные системы лишь имитируют своими правилами внешние отношения. Вполне обоснованно Л. Витгенштейн называл игрой все функциональные проявления языка, его использование в речевой деятельности.
По К. Марксу, тело знака поглощается его функциональным бытием. Уже в этом факте обнаруживается общедетерминационный принцип языка: генетическая детерминация "застывает" именно в материальной части знака (или -- шире -- в его онтологическом устройстве), и таким образом "тело" знака выступает лишь субстратом его синхронно-функционального существования. При этом "застывшее генетическое" может сохранить или приобрести свою синхронную значимость, но эта значимость будет уже существенно иной, нежели исходное, генетико-детер-минационное, значение "первоэлемента". Наиболее ярко названные моменты проявляются в генезисе и функционировании внутренней формы слова, ее проявления, по сути, не знают уровневых (и "плановых") границ в языке (ср. анализ в данном аспекте соотношения содержания и внутренней формы русских орфограмм и признака родовой принадлежности русских существительных в работе: [Голев, 1998, с. 102-105]). К примеру, при переходе одушевленных существительных в неодушевленные сохраняются формально-грамматические признаки одушевленности (купить нового "Москвича", изучать кварц как типичного представителя класса минералов и т.п.), но одушевленность здесь уже не носит характера номинативного значения отражательного типа, она есть лишь внутренняя форма вторичного лексического значения, которая своей значимостью влияет на грамматическое поведение лексемы, употребляемой в этом значении.
По отношению к оязыковленному детерминационному содержанию, манифестированному в языке в определенных формах, в монографии предлагается использовать понятие "детер-минема"; при этом допускается, что вся их совокупность образует особый, системно-организованный срез языка, который составляет множество разнонаправленных линий: межзнаковых, межуровневых, межкатегориальных и "межплановых" отношений.
Внутри каждого параметра естественным образом должны обнаруживаться как общедетерминационные закономерности, наподобие вышеочерченных, так и специфические. Например, система одного уровня может онтологически формироваться "за счет" элементов других уровней, но функционировать вне прямой зависимости от них, опираясь на свою собственную систему значимостей. Скажем, морфологическая система стремится сформировать свою систему знаков и отношений, морфологизируя лексические, словообразовательные и синтаксические единицы и отношения, что позволяет ей обслуживать ограниченным числом средств бесконечное число семантико-синтаксических пропозиций, возникающих в речи. Словообразование и морфология "эксплуатируют" единицы одного уровня -- морфемного, но в системах словообразовательной морфемики и грамматической морфемики, наряду с моментам общности, гораздо больше глубинных различий, обусловленных их разной функциональной направленностью. Разная судьба в этих системах и у межзнаковых детерминационных отношений в плане их содержания: в словообразовании лексические отношения трансформировались в отношения словообразовательной мотивации под воздействием специфических единиц лексико-деривационной системы -- словообразовательных типов (в динамическом аспекте -- моделей), в которых детерминационность свернулась до взаимоотношений компонентов словообразовательного значения; в последнем отражается стремление к обобщению содержательных отношений мотивирующего и мотивированного слов1.
Предлагая понятия типа "детерминема" или "детерми-национный срез языка", "лингвистическая детерминология", авторский коллектив монографии рассчитывает, что это каким-то образом может ограничить центробежные тенденции в теории детерминации языка (и в языке), т.е. в лингвистической детерминологии. Такого рода понятия фиксируют центростремительный потенциал данной теории (которая, нужно заметить, лишь сейчас зарождается как некоторая концептуальная целостность). Она подготовлена многочисленными лингвистическими исследованиями разнообразных детерминационных вопросов в языке, среди которых наиболее близкими в генетическом смысле для нее являются проблемы мотивации и деривации (см., например: [Блинова, 1984; Мурзин, 1984; Дериватология и текст, 1984]; см. также работы, указанные в прим. 2). В настоящей монографии, как и в ряде предшествующих ей работ2, данные понятия заявляются, осуществляется их первоначальная теоретическая разработка и исследуются особенности их реализации на конкретном материале.
Изначально ясно, что создание целостной детерминологической картины языка не может быть легким. И не только потому, что эта картина исключительно широкая и панорамная, но и потому, что внутренне она неизбежно несет в себе потенции противоречия. Вполне закономерно, что при описании сложной природы языкового знака, системы языка в целом лингвисты все чаще прибегают к принципу дополнительности, который как раз предполагает, что способы описания разных сторон одного сложного явления могут находиться в отношениях взаимоисключения (как, например, отражательные свойства знака и его внутрисистемные значимости).
В этом смысле принцип дополнительности необходимо становится центральным методологическим понятием лингвистической детерминологии, "призываемой" им к учету возможности построения разных теоретических моделей, за которыми стоят разные онтологические модели, например, модель языка, "представленная" говорящим и слушающим. Это обязывает "детерминологов" искать объяснительные модели синтетического типа, в которых противоречивость разных "односторонних" моделей снималась бы.
Такие онтологические механизмы существуют, по-видимому, в каждой языковой антиномии, они специфически проявляются на разных уровнях языка. В одних случаях такие механизмы предстают как некие функциональные принципы (слияние и образование новых качеств, баланс противодействующих сил, факультативная поочередная нейтрализация), в других -- формируются особые промежуточные механизмы (системы) со своими единицами и правилами действия (если это так, то это еще одно обоснование относительной самостоятельности детерминационного среза языка, дающее возможность утверждать наличие у него функции баланса разнонаправленных детерминант).
Внутренняя форма языковых единиц разных уровней является одной из таких промежуточных единиц (систем), обеспечивающих функциональное единство формы и содержания, материальной и смысловой сторон языковых единиц. Основной принцип осуществления внутренней формой синтезирующей функции -- совмещение в ее сущности свойств обоих планов знака (не случайно идут споры -- форма она или все-таки значение?); в этом смысле она "двуприродна" [Голев, 1989]. Разноприродные стороны в результате реализации внутренней формой своего предназначения становятся относительно целостным феноменом, устройство которого приближается (стремится!) к статусу органического единства, преодолевающему статус функционального единства (системоподобного комплекса типа "человек -- машина", "человек -- природа", "человек -- язык", "язык -- сознание", "слово -- понятие" и т.п.).
Подобным образом можно говорить о промежуточных образованиях, имеющих симбиотическую природу, типа "языковое сознание" или "речевое мышление" как мышление, предназначенное для осуществления коммуникативной функции и приспособленное к ней онтологически, типа "генетическая память", которая предстает как своеобразный промежуточный феномен, не позволяющий далеко разойтись синхронии и диахронии, или "подразумеваемый автор" -- образ, объединяющий реального автора и повествователя в сознании читателя (см. раздел 2.4 настоящей монографии), в котором собственно и функционирует художественное произведение, или "лирический герой" -- функциональное единство персонажа (автора, повествователя) как реальности и персонажа как следствия художественного вымысла; "ономасилогические категории" М. Докулила, позволяющие перевести мыслительные концепты в языковые (словообразовательные) и т.п. Функционирование всех таких "двуприродных" феноменов -- бесконечная череда сближений и расхождений, нейтрализации различий и их актуализации, понимание условности единства и доверие к его непосредственно-отражательной стороне (см. о последнем: [Аветян, 1976; Шатуновский, 1996, с. 13-14]).
Создание детерминологической модели языка, стремящейся к полноте и системности, исключительно актуально для современной лингвистики, решительно выходящей сейчас в своих детерминационных цепочках далеко за пределы языка и отыскивающей там изначальные звенья его обусловленности. С каждым новым звеном язык погружается во все более крупные объекты и как бы растворяется в них; сосредоточение на изначальных (с точки зрения лингвоцентризма -- опосредованных) звеньях делает детерминологические описания как бы все менее лингвистическими и все более философскими, психологическими, литературоведческими и т.п. Было бы неверным недооценивать такие выходы лингвистической детерминологии за границы языка, в них есть, без сомнения, своя историко-лингвистическая логика (может быть, мы имеем дело с неким возвращением к тем истокам, когда лингвистика существовала в лоне философии и логики), но нельзя не обратить внимания и на некую односторонность возникающей детерминологической картины, в чем видится нарушение баланса детерминант (см.: [Голев, 1985]). В этом смысле разработка детерминологического аспекта позволяет рассчитывать на восстановление целостностной картины языка (или -- точнее -- сохранения лингвоцентризма такой картины), что, на наш взгляд, показывает третья глава настоящей монографии, которая посвящена трансцендентальной детерминации языкоречевой материи: ее начала авторы стремятся найти в космической энергии, транспонируемой через духовные сущности во все типы материи, в том числе языкоречевой.
Такого рода редукционизм аспектов изучения языка, наверное, тесно связан с активизацией в последнее время антрополингвистики в разных ее видах и разновидностях; в результате сейчас создается представление о том, что "антропос" -- едва ли не единственный или, по крайне мере, решающий фактор языкового существования. Этот образ особенно актуализируется на фоне отсутствия в последнее время серьезного противовеса по отношению к антропоцентрической модели языка со стороны той модели, которая представляет его в виде языкоречевой материи, несущей в самой себе потенции своей активности и -- соответственно -- в виде самодетерминирующейся и саморазвивающейся системы3.
Естественно, что ни антроподетерминистская, ни имманентно-детерминистская модели языка реально не действуют друг без друга, без воздействия одной на другую, и, следовательно, полная детерминологическая картина языка предполагает, во-первых, их представление как равноправных и равновесных членов антиномии и, во-вторых, поиски механизмов взаимодействия, снимающих идею их взаимоисключения. Мы полагаем, что в качестве таких промежуточных ("двуприродных") механизмов в данной картине могут стать, с одной стороны, зафиксированные в языковом сознании человека представления о языке как самодействующем механизме (для носителя языка, действующего в режиме "сказал, как сказалось", естественно видеть в языке именно такой механизм и естественно передавать языку свойство имманентной субъектности); с другой стороны, имманентная модель может быть обогащена (по принципу дополнительности) представлением о творческом потенциале языка, не позволяет ему замыкаться и застывать в автоматическом и спонтанном режиме "сказал, как сказалось", что побуждает искать источники креативных способностей языка во внешних для него сферах. Ср. в этом плане тезис, объясняющий природу возникновения нового в материи вообще: "возникновение -- изначальная данность, внутренне присущая материи творческая способность, которая должна быть принята как фундаментальный общий факт, не выводимый далее из каких-либо более широких свойств материи" [Орлов, 1968, с. 35].
Для объяснения творческого потенциала языкоречевой материи, по-видимому, нет необходимости применять принцип изначальности для объяснения ее способности к творчеству: она есть (ко всему прочему!) частное проявление творческого характера деятельности человека как субъекта, преодолевающего энтропические тенденции своего природного бытия во всех видах деятельности, в том числе коммуникативной; такой характер естественным образом проецируется и на языкоречевую деятельность, где обнаруживает себя во многих фактах, в частности, в фундаментальных алгоритмах речемыслительной деятельности, включающих в себя компонент "новое". В главе 1 они рассматриваются на материале деривационных процессов в лексике, в "Постскриптуме", составленном из статей Л.Н. Мурзина, -- на материале синтаксической и других форм деривации (см. PS-1 и PS-2).
Композиционно монография нацелена на отражение логики такого взаимодействия внешнего и внутреннего, субъективного и объективно-онтологического аспектов русского языка (речи, речевой деятельности). Первая глава посвящена "отраженным" в самом языке детерминационным процессам (на примере деривационного функционирования русской лексики), оязыковление внешней детерминационности трактуется в главе как формирование эффекта самодетерминации текста и лексической системы. Во второй главе онтология языка (как его объективная данность) рассматривается в свете его детерминированности внешними, исходящими от субъекта факторами, ее предметом является само взаимодействие неязыковых и языковых, субъективных (антропоморфных) и объективно-языковых факторов. Третья глава посвящена внешней детерминации языка в ее трансцендентном проявлении, понимаемом в главе субъективистски: язык погружается в стихию субъектности мыслящей (познающей) личности, которая в свою очередь трактуется как проявление более общих (в детерминологическом аспекте -- глубинных) детерминант, многие из которых находятся за пределами материалистической модели сущности бытия. Синтез внешних и внутренних детерминаций -- основная идея первой статьи Л.Н. Мурзина в "Постскриптуме", особенно сильно звучащая в ее заключительных строках.
Авторский коллектив выражает признательность рецензентам: кафедре общего, славяно-русского языкознания и классической филологии Томского государственного университета, доктору филологических наук, профессору кафедры русского языка Томского университета, академику МАН О.И. Блиновой, доктору филологических наук, профессору кафедры риторики русского языка Кемеровского университета Л.А. Араевой и филологическому факультету Алтайского государственного университета, оказавшему финансовую поддержку при публикации книги.
Монография посвящается памяти доктора филологических наук, профессора Пермского университета Леонида Николаевича Мурзина, ушедшего из жизни в конце 1996 г. Уже после того, как текст монографии был сформирован, набран и сверстан, редакция получила письмо от Маргариты Васильевны Мурзиной, вдовы Леонида Николаевича Мурзина, в котором она дала любезное согласие на посвящение нашей книги памяти ее мужа и прислала две его ранее не опубликованные работы. Мы считаем, что идейная связь статьи с детерминационным аспектом дериватологии совершенно очевидна (см., например, заключительную часть первой статьи Л.Н. Мурзина), что позволило нам включить присланные работы в текст монографии на правах особого раздела -- постcкриптума. Редколлегия сердечно благодарит Маргариту Васильевну за возможность представить научному миру новые работы замечательного русского лингвиста, основоположника отечественной дериватологии.
1. Для морфологии мотивационные (деривационные, цепочечные) отношения, которые основаны на принципе зависимости, маркируемом, как правило, на шкале простоты-сложности формально-семантической структуры, скорее, периферийны (форма ПИШЕШЬ не образуется от формы ПИШУ или ПИСАТЬ), здесь главенствует иной принцип организации парадигм - радиальный, при котором все формы в равной мере восходят к основе. Разумеется, за разной парадигматической организацией двух систем стоят более глубинные, функциональные, сущности, из которых вытекает различие таких их свойств, которые обнаруживаются на шкалах обязательности, регулярности, стандартности, наличия/отсутствия реакции на особенности лексического значения мотиватора и др.
2. См.: [Проблемы лексической и словообразовательной мотивации, 1986; Функционирование значимых единиц языка: детерминационные отношения в системе и тексте, 1990; Детерминационный аспект функционирования значимых единиц языка: языковые и неязыковые факторы, 1993; Актуальные проблемы дериватологии, 1984; Голев, 1997, 1998].
3. Большой интерес в этом смысле вызывает посмертно опубликованная статья А.Ф. Лосева "О применении в языкознании современных общенаучных понятий" [Лосев, 1990], в которой рассматривается возможность описания языка с использованием таких понятий, как "заряд", "заряженность", "валентность", "квант", "алгоритм", "программа"; в свете этой статьи особенно заметно, что энергетическая концепция языка имеет огромный объяснительный потенциал, который не получает значительного развития. В русле данной концепции имеются лишь единичные работы (см., например: [Рамишвили, 1978; Таранец, 1981]).
Перечень работ по дериватологии | Домашняя страница Н. Д. Голелва