Latin	Русский
[1] Nihil intermissa navigatione hiberni maris Agrippina Corcyram insulam advehitur, litora Calabriae contra sitam. illic paucos dies componendo animo insumit, violenta luctu et nescia tolerandi. interim adventu eius audito intimus quisque amicorum et plerique militares, ut quique sub Germanico stipendia fecerant, multique etiam ignoti vicinis e municipiis, pars officium in principem rati, plures illos secuti, ruere ad oppidum Brundisium, quod naviganti celerrimum fidissimumque adpulsu erat. atque ubi primum ex alto visa classis, complentur non modo portus et proxima maris sed moenia ac tecta, quaque longissime prospectari poterat, maerentium turba et rogitantium inter se silentione an voce aliqua egredientem exciperent. neque satis constabat quid pro tempore foret, cum classis paulatim successit, non alacri, ut adsolet, remigio sed cunctis ad tristitiam compositis. postquam duobus cum liberis, feralem urnam tenens, egressa navi defixit oculos, idem omnium gemitus; neque discerneres proximos alienos, virorum feminarumve planctus, nisi quod comitatum Agrippinae longo maerore fessum obvii et recentes in dolore antibant.	1. Ни разу не прервав плаванья по бурному зимнему морю, Агриппина прибывает на остров Коркиру, лежащий против побережья Калабрии. Объятая горем и неспособная с ним совладать, она проводит там несколько дней, чтобы восстановить душевные силы. Между тем, прослышав о скором ее прибытии, ближайшие из друзей и множество воинов, служивших под начальством Германика, а также многие, никогда не видавшие его прежде обитатели расположенных невдалеке муниципиев, иные - полагая, что этим они выполняют свой долг перед принцепсом, иные - последовав их примеру, устремляются в город Брундизий, так как для плывущей в Италию Агриппины тут было всего ближе и удобнее высадиться на сушу. Едва флот показался в открытом море, как толпой заполняются не только гавань и набережные: люди облепляют укрепления и крыши домов, они всюду, откуда открывался вид на далекое расстояние, и, погруженные в печаль, спрашивают друг друга, как пристойнее встретить сходящую с корабля Агриппину - безмолвием или каким-либо возгласом. И все еще оставалось нерешенным, что здесь уместнее, когда флот стал медленно подходить к месту причала; не весело и размашисто, как принято в таких случаях, заносили весла гребцы, но все было проникнуто глубокою печалью. Когда же, сойдя на берег вместе с двумя детьми и погребальною урной в руках, Агриппина вперила взор в землю, раздался общий стон, и нельзя было отличить, исходят ли эти стенания от близких или от посторонних, от мужчин или женщин; но встречающие превосходили в выражении своего еще свежего горя измученных длительной скорбью спутников Агриппины.
[2] Miserat duas pmetorias cohortis Caesar, addito ut magistratus Calabriae Apulique et Campani suprema erga memoriam filii sui munera fungerentur. igitur trlbunorum centurionumque umeris cineres portabantur; praecedebant incompta signa, versi fasces; atque ubi colonias transgrederentur, atrata plebes, trabeati equites pro opibus loci vestem odores aliaque funerum sollemnia cremabant. etiam quorum diversa oppida, tamen obvii et victimas atque aras dis Manibus statuentes lacrimis et conclamationibus dolorem testabantur. Drusus Tarracinam progressus est cum Claudio fratre liberisque Germanici, qui in urbe fuerant. consules M. Valerius et M. Aurelius (iam enim magistratum occeperant; et senatus ac magna pars populi viam complevere, dislecti et ut cuique libitum flentes; aberat quippe adulatio, gnaris omnibus laetam Tlberio Germanici mortem male dissimulari.	2. Тиберий прислал в Брундизий две преторианские когорты и, кроме того, повелел магистратам Калабрии, Апулии и Кампании воздать последние почести памяти его сына. В соответствии с этим прах Германика снесли трибуны с центурионами; им предшествовали нечищенные и лишенные украшений значки и опущенные вниз фасции; и, когда шествие проходило через колонии, простой народ в черном и облачившиеся в трабеивсадники, смотря по достатку места, сжигали ценные ткани, благовония и все, что предусмотрено похоронным обрядом. Выходили навстречу и жители остававшихся в стороне городов: принося жертвы душам усопших и воздвигая им жертвенники, они изливали свою печаль в слезах и горестных восклицаниях. Друз с теми детьми Германика, которые оставались в Риме,и его братом Клавдием проследовал в Таррацину. Погребальное шествие заполнило дорогу. Тут были консулы Марк Валерий и Марк Аврелий (они успели уже вступить в должность), сенат и значительная часть населения Рима, которые шли нестройной толпой; никто не сдерживал слез, и никакой лести здесь не было, так как все хорошо знали, что Тиберий обрадован смертью Германика и едва это скрывает.
[3] Tiberius atque Augusta publico abstinuere, inferius maiestate sua rati si palam lamentarentur, an ne omnium oculis vultum eorum scrutantibus falsi intellegerentur. matrem Antoniam non apud auctores rerum, non diurna actorum scriptura reperio ullo insigni officio functam, cum super Agrippinam et Drusum et Claudium ceteri quoque consanguinei nominatim perscripti sint, seu valetudine praepediebatur seu victus luctu animus magnitudinem mali perferre visu non toleravit. facilius crediderim Tiberio et Augusta, qui domo non excedebant, cohibitam, ut par maeror et matris exemplo avia quoque et patruus attineri viderentur.	3. Тиберий с Августою не показались в народе, то ли считая, что унизят свое величие, предаваясь горю у всех на виду, то ли боясь обнаружить свое лицемерие под столькими устремленными на их лица взглядами. Ни у историков, ни в "Ежедневных ведомостях" я не нашел никакого упоминания о том, чтобы мать Германика Антония принимала заметное участие в погребальном обряде, тогда как все прочие кровные родственники, не говоря уж об Агриппине, Друзе и Клавдии, упомянуты поименно; быть может, ей помешала болезнь, быть может, ее сломленная горем душа не могла вынести лицезрения столь большого несчастья. Я склонен скорее думать, что Тиберий с Августой, которые не покидали дворца, умышленно не пустили ее на похороны, чтобы могло казаться, будто бабка и дядя скорбят одинаково с матерью и что их всех удерживает дома одна и та же причина.
[4] Dies quo reliquiae tumulo Augusti inferebantur modo per silentium vastus, modo ploratibus inquies; plena urbis itinera, conlucentes per campum Martis faces. illic miles cum armis, sine insignibus magistratus, populus per tribus concidisse rem publicam, nihil spei reliquum clamitabant, promptius apertiusque quam ut meminisse imperitantium crederes. nihil tamen Tiberium magis penetravit quam studia hominum accensa in Agrippinam, cum decus patriae, solum Augusti sanguinem, unicum antiquitatis specimen appellarent versique ad caelum ac deos integram illi subolem ac superstitem iniquorum precarentur.	4. В день, когда останки Германика были переносимы в гробницу Августа, то царило мертвенное безмолвие, то его нарушали рыдания: улицы города были забиты народом, на Марсовом поле пылали факелы. Там воины в боевом вооружении, магистраты без знаков отличия, народ, распределенный по трибам, горестно восклицали, что Римское государство погибло, что надеяться больше не на что - так смело и так открыто, что можно было подумать, будто они забыли о своих повелителях. Ничто, однако, так не задело Тиберия, как вспыхнувшая в толпе любовь к Агриппине: люди называли ее украшением родины, единственной, в ком струится кровь Августа, непревзойденным образцом древних нравов, и, обратившись к небу и богам, молили их сохранить в неприкосновенности ее отпрысков и о том, чтобы они пережили своих недоброжелателей.
[5] Fuere qui publici funeris pompam requirerent compararentque quae in Drusum patrem Germanici honora et magnifica Augustus fecisset. ipsum quippe asperrimo hiemis Ticinum usque progressum neque abscedentem a corpore simul urbem intravisse; circumfusas lecto Claudiorum Iuliorumque imagines; defletum in foro, laudatum pro rostris, cuncta a maioribus reperta aut quae posteri invenerint cumulata: at Germanico ne solitos quidem et cuicumque nobili debitos honores contigisse. sane corpus ob longinquitatem itinerum externis terris quoquo modo crematum: sed tanto plura decora mox tribui par fuisse quanto prima fors negavisset. non fratrem nisi unius diei via, non patruum saltem porta tenus obvium. ubi illa veterum instituta, propositam toro effigiem, meditata ad memoriam virtutis carmina et laudationes et lacrimas vel doloris imitamenta?	5. Были и такие, кто находил, что общенародные похороны на счет государства могли бы быть более пышными, и сравнивал их с великолепием погребальных почестей, оказанных Августом отцу Германика Друзу. Ведь в разгар зимы он проехал вплоть до Тицина и, не отходя от тела покойного, вместе с ним вступил в Рим; катафалк окружали изображения Клавдиев и Юлиев; умершего почтили оплакиванием на форуме, хвалебной речью с ростральных трибун; было исполнено все завещанное от предков и добавленное позднейшими поколениями; а Германику не воздали даже тех почестей, которые полагаются всякому знатному. Правда, из-за дальности расстояния его тело было кое-как сожжено на чужбине; но если случайные обстоятельства не позволили своевременно окружить его должным почетом, то тем более подобало выполнить это впоследствии. Да и брат его выехал только на день пути, а дядя - до городских ворот. Где же обычаи древности, где выставляемая у погребального ложа посмертная маска, где стихи, сложенные для прославления его памяти, где слезы или хотя бы притворное выражение горя?
[6] Gnarum id Tiberio fuit; utque premeret vulgi sermones, monuit edicto multos inlustrium Romanorum ob rem publicam obisse, neminem tam flagranti desiderio celebratum. idque et sibi et cunctis egregium si modus adiceretur. non enim eadem decora principibus viris et imperatori popolo quae modicis domibus aut civitatibus. convenisse recenti dolori luctum et ex maerore solacia; sed referendum iam animum ad firmitudinem, ut quondam divus Iulius amissa unica filia, ut divus Augustus ereptis nepotibus abstruserint tristitiam. nil opus vetustioribus exemplis, quotiens populus Romanus cladis exercituum, interitum ducum, funditus amissas nobilis familias constanter tulerit. principes mortalis, rem publicam aeternam esse. proin repeterent sollemnia, et quia ludorum Megalesium spectaculum suberat, etiam voluptates resumerent.	6. Это стало известно Тиберию, и, чтобы пресечь толки в народе, он напомнил ему особым эдиктом, что множество прославленных римлян отдало жизнь за отечество, но ни о ком не сокрушались столь безутешно, как о Германике. Это было бы великою честью и для него, и для всех, если бы соблюдалась должная мера Но мужам, занимающим высокое положение, и народу-повелителю не пристало уподобляться рядовым семьям и малым общинам. Свежему горю приличествовали стенания, и оно утолялось трауром; однако пора обрести былую душевную твердость, как это сделали некогда, подавив печаль, божественный Юлий, понесший утрату единственной дочери, и божественный Август, потеряв внуков. Нет нужды обращаться к более древним примерам, - сколько раз римский народ стойко переносил поражения своих войск, полное истребление знатных родов. Правители смертны - государство вечно. Поэтому пусть они возвращаются к повседневным занятиям и - так как близились театральные представления на празднествах в честь Великой Матери- не отказываются также от удовольствий.
[7] Tum exuto iustitio reditum ad munia, et Drusus Illyricos ad exercitus profectus est, erectis omnium animis petendae e Pisone ultionis et crebro questu, quod vagus interim per amoena Asiae atque Achaiae adroganti et subdola mora scelerum probationes subverteret. nam vulgatum erat missam, ut dixi, a Cn. Sentio famosam veneficiis Martinam subita morte Brundisii extinctam, venenumque nodo crinium eius occultatum nec ulla in corpore signa sumpti exitii reperta.	7. По снятии траура все вернулись к своим делам, и Друз выехал к иллирийскому войску. Но ненависть к Пизону не улеглась: со всех сторон раздавались требования обрушить на него кару, и часто слышались сетования на то, что он объезжает прелестные местности Азии и Ахайи, нагло и коварно затягивая возвращение в Рим, чтобы тем временем уничтожить доказательства своих преступлений. И в самом деле, распространился слух, что знаменитая отравительница Мартина, высланная в Италию, как я уже говорил, Гнеем Сенцием, умерла внезапною смертью в Брундизии, причем в ее убранных узлом волосах нашли припрятанный ею яд, однако на ее теле не было обнаружено следов отравления.
[8] At Piso praemisso in urbem filio datisque mandatis per quae principem molliret ad Drusum pergit, quem haud fratris interitu trucem quam remoto aemulo acquiorem sibi sperabat. Tiberius quo integrum iudicium ostentaret, exceptum comiter iuvenem sueta erga filios familiarum nobilis liberalitate auget. Drusus Pisoni, si vera forent quae iacerentur, praecipuum in dolore suum locum respondit: sed malle falsa et inania nec cuiquam mortem Germanici exitiosam esse. haec palam et vitato omni secreto; neque dubitabantur praescripta ei a Tiberio, cum incallidus alioqui et facilis iuventa senilibus tum artibus uteretur.	8. Послав впереди себя сына и поручив ему дать принцепсу объяснения, которые могли бы того смягчить, сам Пизон между тем направляется к Друзу, рассчитывая найти в нем скорее признательность за устранение соперника, чем ненависть за умерщвление брата. Тиберий, желая показать, что он далек от предвзятости, принял молодого человека радушно и одарил его с такою же щедростью, какая была обычна по отношению к сыновьям знатных семейств. Но Друз заявил Пизону, что если обвинения против него справедливы, никто не принес ему столько горя, как он; впрочем, он, Друз, предпочел бы, чтобы они оказались пустыми и лживыми и смерть Германика не повела к чьей-либо гибели. Это было высказано в присутствии многих, а от беседы наедине Друз уклонился; и в то время не сомневались, что такое поведение ему предписал Тиберий, ибо, обычно бесхитростный и по-молодому податливый, он на этот раз прибегнул к стариковским уловкам.
[9] Piso Delmatico mari tramisso relictisque apud Anconam navibus per Picenum ac mox Flaminiam viam adsequitur legionem, quae e Pannonia in urbem, dein praesidio Africae ducebatur: eaque res agitata rumoribus ut in agmine atque itinere crebro se militibus ostentavisset. ab Narnia, vitandae suspicionis an quia pavidis consilia in incerto sunt, Nare ac mox Tiberi devectus auxit vulgi iras, quia navem tumulo Caesarum adpulerat dieque et ripa frequenti, magno clientium agmine ipse, feminarum comitatu Plancina et vultu alacres incessere. fuit inter inritamenta invidiae domus foro imminens festa ornatu conviviumque et epulae et celebritate loci nihil occultum.	9. Переплыв Далматинское море и оставив корабли у Анконы, Пизон направился через Пицен и далее по Фламиниевой дороге и нагнал легион, следовавший из Паннонии в Рим, а оттуда в Африку для усиления находившегося там войска. Много толковали о том, что Пизон часто показывался в дороге двигавшимся походным порядком воинам. Из Нарнии, чтобы избежать подозрений или, может быть, потому, что у тех, кто охвачен тревогою, решения переменчивы, Пизон спустился по Нару и затем по Тибру, но еще больше восстановил против себя народ и тем, что его судно причалило возле гробницы Цезарей, и тем, что в самое оживленное время дня, когда берег был заполнен людьми, на глазах у всех прошествовал вместе с Планциной, он - сопровождаемый большою толпой клиентов, она - целою вереницею женщин, - и оба с веселыми лицами. Ненависть к нему распаляло и то, что его возвышавшийся над форумом дом был украшен по-праздничному и в нем собрались на пиршество гости, а вследствие людности места все происходившее в нем было у всех на виду.
[10] Postera die Fuleinius Trio Pisonem apud consules postulavit. contra Vitellius ac Veranius ceterique Germanicum comitati tendebant, nullas esse partis Trioni; neque se accusatores sed rerum indices et testis mandata Germanici perlaturos. ille dimissa eius causae delatione, ut priorem vitam accusaret obtinuit, petitumque est a principe cognitionem exciperet. quod ne reus quidem abnuebat, studia populi et patrum metuens: contra Tiberium spernendis rumoribus validum et conscientiae matris innexum esse; veraque aut in deterius credita indice ab uno facilius discerni, odium et invidiam apud multos valere. haud fallebat Tiberium moles cognitionis quaque ipse fama distraheretur. igitur paucis familiarium adhibitis minas accusantium et hinc preces audit integramque causam ad senatum remittit.	10. На следующий день Фульциний Трион потребовал Пизона к ответу перед консулами. Этому воспротивились Вителлий, Вераний и другие из находившихся при Германике, заявившие, что Трион - лицо постороннее, а сами они не в качестве обвинителей, но рассказывая и свидетельствуя обо всем происшедшем, выполнят данное им Германиком поручение. Трион, отказавшись от своего требования, добился разрешения обвинять Пизона за его предыдущие преступления, и принцепса попросили взять на себя их расследование. Ничего не имел против этого и обвиняемый, который боялся враждебности сенаторов и народа, а вместе с тем знал, что Тиберий располагает достаточной властью, чтобы пренебречь слухами, и к тому же связан причастностью к этому делу собственной матери: одному судье легче отличить истину от клеветы, а если их много, над ними всесильны зависть и ненависть. Но Тиберий не обманывался в трудности такого расследования и в том, какая молва шла о нем самом. Итак, выслушав в присутствии всего нескольких приближенных нападки со стороны обвиняющих и просьбы - с другой, он полностью передал это дело сенату.
[11] Atque interim Drusus rediens Illyrico, quamquam patres censuissent ob receptum Maroboduum et res priore aestate gestas ut ovans iniret, prolato honore urbem intravit. post quae reo L. Arruntium, P. Vinicium, Asinium Gallum, Aeserninum Marcellum, Sex. Pompeium patronos petenti iisque diversa excusantibus M'. Lepidus et L. Piso et Livineius Regulus adfuere, arrecta omni civitate, quanta fides amicis Germanici, quae fiducia reo; satin cohiberet ac premeret sensus suos Tiberius. haud alias intentior populus plus sibi in principem occultae vocis aut suspicacis silentii permisit.	11. Между тем возвратился из Иллирии Друз, и, хотя за переход к нам Маробода и совершенные прошлым летом деяния сенат назначил ему триумфальное вступление в Рим, он въехал в него безо всякой торжественности, на время отложив эти почести. После этого обвиняемый обращался к Луцию Аррунцию, Публию Виницию, Азинию Галлу, Эзернину Марцеллу и Сексту Помпею, прося их себе в защитники, но так как они под разными предлогами отказались, защищать его взялись Маний Лепид, Луций Пизон и Ливиней Регул; Рим проникся настороженным ожиданием: насколько друзья Германика окажутся верны его памяти, насколько уверенно поведет себя подсудимый, сможет ли Тиберий в достаточной степени сдержать и подавить свои чувства. Возбуждение народа достигло крайних пределов: никогда прежде не позволял он себе стольких тайных пересудов о принцепсе и стольких молчаливых подозрений.
[12] Die senatus Caesar orationem habuit meditato temperamento. patris sui legatum atque amicum Pisonem fuisse adiutoremque Germanico datum a se auctore senatu rebus apud Orientem administrandis. illic contumacia et certaminibus asperasset iuvenem exituque eius laetatus esset an scelere extinxisset, integris animis diiudicandum. 'nam si legatus officii terminos, obsequium erga imperatorem exuit eiusdemque morte et luctu meo laetatus est, odero seponamque a domo mea et privatas inimicitias non vi principis ulciscar: sin facinus in cuiuscumque mortalium nece vindicandum detegitur, vos vero et liberos Germanici et nos parentes iustis solaciis adficite. simulque illud reputate, turbide et seditiose tractaverit exercitus Piso, quaesita sint per ambitionem studia militum, armis repetita provincia, an falsa haec in maius vulgaverint accusatores, quorum ego nimiis studiis iure suscenseo. nam quo pertinuit nudare corpus et contrectandum vulgi oculis permittere differrique etiam per externos tamquam veneno interceptus esset, si incerta adhuc ista et scrutanda sunt? defleo equidem filium meum semperque deflebo: sed neque reum prohibeo quo minus cuncta proferat, quibus innocentia eius sublevari aut, si qua fuit iniquitas Germanici, coargui possit, vosque oro ne, quia dolori meo causa conexa est, obiecta crimina pro adprobatis accipiatis. si quos propinquus sanguis aut fides sua patronos dedit, quantum quisque eloquentia et cura valet, iuvate periclitantem: ad eundem laborem, eandem constantiam accusatores hortor. id solum Germanico super leges praestiterimus, quod in curia potius quam in foro, apud senatum quam apud iudices de morte eius anquiritur: cetera pari modestia tractentur. nemo Drusi lacrimas, nemo maestitiam meam spectet, nec si qua in nos adversa finguntur.'	12. На заседании сената Цезарь выступил со сдержанной, тщательно продуманной речью. Пизон был легатом и другом его отца, и по совету сената он, Цезарь, дал его в помощь Германику для устроения дел на Востоке. Раздражал ли там Пизон молодого человека своим упрямством и препирательствами и только ли радовался его кончине или злодейски его умертвил - это требует беспристрастного разбирательства. "Ибо, если он превышал как легат свои полномочия и не повиновался главнокомандующему, радовался его смерти и моему горю, я возненавижу его и отдалю от моего дома, но за личную враждебность не стану мстить властью принцепса. Однако если вскроется преступление, состоящее в убийстве кого бы то ни было и подлежащее каре, доставьте и детям Германика, и нам, родителям, законное утешение. Подумайте и над тем, разлагал ли Пизон легионы, подстрекал ли их, заискивал ли пред воинами, домогаясь их преданности, пытался ли силой вернуть утраченную провинцию, или все это - ложь и раздуто его обвинителями, чрезмерное рвение коих я по справедливости осуждаю. Ибо к чему было обнажать тело покойного, делая его зрелищем толпы, к чему распускать, к тому же среди чужеземцев, слухи о том, что его погубили отравою, раз это не установлено и посейчас и должно быть расследовано? Я оплакиваю моего сына и буду всегда оплакивать, но я никоим образом не запрещаю подсудимому изложить все, что бы он ни счел нужным, для установления его невиновности или в подтверждение несправедливости к нему Германика, если она и вправду имела место; и прошу вас отнюдь не считать доказанными предъявленные ему обвинения только из-за того, что с этим делом тесно связано мое горе. И вы, защитники, которых ему доставили кровное родство или вера в его правоту, насколько кто сможет, помогите ему в опасности своим красноречием и усердием; к таким же усилиям и такой же стойкости я призываю и обвинителей. Единственное, что мы можем предоставить Германику сверх законов, это - рассматривать дело о его смерти в курии, а не на форуме, перед сенатом, а не пред судьями; во всем остальном пусть оно разбирается в соответствии с заведенным порядком, пусть никто не обращает внимания ни на слезы Друза, ни на мою печаль, ни на распространяемые нам в поношение вымыслы".
[13] Exim biduum criminibus obiciendis statuitur utque sex dierum spatio interiecto reus per triduum defenderetur. tum Fulcinius vetera et inania orditur, ambitiose avareque habitam Hispaniam; quod neque convictum noxae reo si recentia purgaret, neque defensum absolutioni erat si teneretur maioribus flagitiis. post quem Servaeus et Veranius et Vitellius consimili studio et multa eloquentia Vitellius obiecere odio Germanici et rerum novarum studio Pisonem vulgus militum per licentiam et sociorum iniurias eo usque conrupisse ut parens legionum a deterrimis appellaretur; contra in optimum quemque, maxime in comites et amicos Germanici saevisse; postremo ipsum devotionibus et veneno peremisse; sacra hinc et immolationes nefandas ipsius atque Plancinae, peritam armis rem publicam, utque reus agi posset, acie victum.	13. Затем сенат выносит постановление предоставить два дня обвинителям и три, после шестидневного перерыва, подсудимому для защиты. Тогда Фульциний заводит речь о вещах давних и незначительных, о том, что Пизон управлял Испанией заносчиво и своекорыстно; но ни изобличение не могло бы ему повредить, если бы он отвел от себя новые обвинения, ни признание его невиновности - принести ему оправдание, если бы было доказано, что на его совести более тяжелые преступления. После этого Сервей, Вераний и Вителлий с одинаковым рвением, а Вителлий и с выдающимся красноречием обвинили Пизона в том, что из ненависти к Германику и желания захватить власть он настолько развратил солдатскую массу, попустительствовал ее распущенности и насилиям над союзниками, что наиболее разнузданными из воинов был прозван "Отцом легионов"; и, напротив, беспощадно преследуя всякого исправного воина, и особенно друзей и приближенных Германика, он в конце концов погубил его чарами и отравой; обвинили они Пизона и в нечестивых жертвоприношениях и молебствиях, устроенных им и Планциною, в том, что он поднял оружие на государство и что для того, чтобы он предстал пред судом, его нужно было одолеть на поле сражения.
[14] Defensio in ceteris trepidavit; nam neque ambitionem militarem neque provinciam pessimo cuique obnoxiam, ne contumelias quidem adversum imperatorem infitiari poterat: solum veneni crimen visus est diluisse, quod ne accusatores quidem satis firmabant, in convivio Germanici, cum super eum Piso discumberet, infectos manibus eius cibos arguentes. quippe absurdum videbatur inter aliena servitia et tot adstantium visu, ipso Germanico coram, id ausum; offerebatque familiam reus et ministros in tormenta flagitabat. sed iudices per diversa implacabiles erant, Caesar ob bellum provinciae inlatum, senatus numquam satis credito sine fraude Germanicum interisse. * * scripsissent expostulantes, quod haud minus Tiberius quam Piso abnuere. simul populi ante curiam voces audiebantur: non temperaturos manibus si patrum sententias evasisset. effigiesque Pisonis traxerant in Gemonias ac divellebant, ni iussu principis protectae repositaeque forent. igitur inditus lecticae et a tribuno praetoriae cohortis deductus est vario rumore custos saluti an mortis exactor sequeretur.	14. Против большинства обвинений защита была бессильна: Пизон не мог опровергнуть ни заискивания у легионов, ни того, что провинция была отдана им во власть негодяям, ни даже оскорбительных выпадов против главнокомандующего. Единственное, что казалось опровергнутым, - это обвинение в том, что он умертвил ядом Германика, так как даже обвинители, показывавшие, что на пиру у Германика Пизон, возлежа выше него, своими руками отравил ему пищу, не очень настаивали на этом. Ибо казалось в высшей степени невероятным, чтобы среди чужих рабов, на виду у стольких присутствующих, рядом с самим Германиком, он решился на это. Подсудимый предложил подвергнуть пытке его рабов и требовал того же для прислуживавших на пиршестве. Но судьи по разным причинам остались неумолимы: Цезарь - так как провинция была ввергнута в междоусобную распрю, сенат - так как никогда не был до конца убежден, что Германик не погиб от коварства ... требуя то, что писали, чему Тиберий воспротивился не меньше Пизона. Между тем в народе, собравшемся перед курией, слышались выкрики, что они не выпустят из своих рук Пизона, если он выйдет из сената оправданным. И толпа потащила статуи Пизона к Гемониям и разбила бы их, если бы по приказанию принцепса их не спасли и не водворили на прежние места. Затем Пизона поместили на носилки, и в сопровождении трибуна преторианской когорты он был доставлен к себе, что вызвало в народе противоречивые толки, так как одни считали, что трибун приставлен к нему, чтобы охранять его жизнь, а другие - чтобы предать смерти.
[15] Eadem Plancinae invidia, maior gratia; eoque ambiguum habebatur quantum Caesari in eam liceret. atque ipsa, donec mediae Pisoni spes, sociam se cuiuscumque fortunae et si ita ferret comitem exitii promittebat: ut secretis Augustae precibus veniam obtinuit, paulatim segregari a marito, dividere defensionem coepit. quod reus postquam sibi exitiabile intellegit, an adhuc experiretur dubitans, hortantibus filiis durat mentem senatumque rursum ingreditur; redintegratamque accusationem, infensas patrum voces, adversa et saeva cuncta perpessus, nullo magis exterritus est quam quod Tiberium sine miseratione, sine ira, obstinatum clausumque vidit, ne quo adfectu perrumperetur. relatus domum, tamquam defensionem in posterum meditaretur, pauca conscribit obsignatque et liberto tradit; tum solita curando corpori exequitur. dein multam post noctem, egressa cubiculo uxore, operiri foris iussit; et coepta luce perfosso iugulo, iacente humi gladio, repertus est.	15. Планцину окружала такая же ненависть, но она располагала могущественной поддержкой, и поэтому было неясно, насколько по отношению к ней Цезарь располагает свободой действий. Пока по делу Пизона можно было надеяться на благополучный исход, она не раз заявляла, что не расстанется с ним, какая бы участь его ни постигла, и если так повелит судьба, пойдет с ним на смерть. Но добившись тайным заступничеством Августы прощения, она начала понемногу отдаляться от мужа и защищать себя обособленно от него. Увидев в этом верное предвестие гибели, подсудимый стал сомневаться, продолжать ли ему борьбу за свое оправдание, но, вняв настояниям сыновей, укрепился духом и явился в сенат. Стойко вынеся возобновившиеся обвинения, угрозы сенаторов, всеобщую враждебность и озлобление, он ничем не был так устрашен, как видом Тиберия, который, не выказывая ни гнева, ни сострадания, упрямо замкнулся в себе, чтобы не дать обнаружиться ни малейшему проявлению чувства. Возвратившись домой, Пизон некоторое время что-то писал, как бы набрасывая, что он скажет в защитительной речи, и, запечатав, вручил написанное вольноотпущеннику. Затем он уделил обычное время трапезе и отдыху. Поздней ночью, после того как жена вышла из его спальни, он велел запереть двери, и, когда забрезжил утренний свет, его нашли с пронзенным горлом, а на полу лежал меч.
[16] Audire me memini ex senioribus visum saepius inter manus Pisonis libellum quem ipse non vulgaverit; sed amicos eius dictitavisse, litteras Tiberii et mandata in Germanicum contineri, ac destinatum promere apud patres principemque arguere, ni elusus a Seiano per vana promissa foret; nec illum sponte extinctum verum immisso percussore. quorum neutrum adseveraverim: neque tamen occulere debui narratum ab iis qui nostram ad iuventam duraverunt. Caesar flexo in maestitiam ore suam invidiam tali morte quaesitam apud senatum . . . . . crebrisque interrogationibus exquirit qualem Piso diem supremum noctemque exegisset. atque illo pleraque sapienter quaedam inconsultius respondente, recitat codicillos a Pisone in hunc ferme modum compositos: 'conspiratione inimicorum et invidia falsi criminis oppressus, quatenus veritati et innocentiae meae nusquam locus est, deos inmortalis testor vixisse me, Caesar, cum fide adversum te neque alia in matrem tuam pietate; vosque oro liberis meis consulatis, ex quibus Cn. Piso qualicumque fortunae meae non est adiunctus, cum omne hoc tempus in urbe egerit, M. Piso repetere Syriam dehortatus est. atque utinam ego potius filio iuveni quam ille patri seni cessisset. eo impensius precor ne meae pravitatis poenas innoxius luat. per quinque et quadraginta annorum obsequium, per collegium consulatus quondam divo Augusto parenti tuo probatus et tibi amicus nec quicquam post haec rogaturus salutem infelicis filii rogo.' de Plancina nihil addidit.	16. Припоминаю, что слышал от стариков, будто в руках у Пизона не раз видели памятную записку, которую он так и не предал гласности, но друзья его говорили, что в ней приводились письма Тиберия и его указания, касавшиеся Германика, и что Пизон готовился предъявить их сенаторам и обличить принцепса, но был обманут Сеяном, надававшим ему лживые обещания; говорили и о том, что он умер не по своей воле, но от руки подосланного убийцы. Не решаясь утверждать ни того, ни другого, я, тем не менее, не счел себя вправе умолчать о рассказах тех, кто дожил до нашей юности. Цезарь, придав лицу печальное выражение, жаловался в сенате, что смертью такого рода хотели вызвать против него ненависть... и принялся допытываться, как Пизон провел последний день и последнюю ночь. И после того как тот, кого он расспрашивал, ответил ему по большей части благоразумно и осторожно, а кое в чем и не очень обдуманно, он оглашает письмо Пизона, составленное приблизительно в таких выражениях: "Сломленный заговором врагов и ненавистью за якобы совершенное мной преступление и бессильный восстановить истину и тем самым доказать мою невиновность, я призываю в свидетели бессмертных богов, что вплоть до последнего моего вздоха, Цезарь, я был неизменно верен тебе и не менее предан твоей матери; и я умоляю вас, позаботьтесь о моих детях, из которых Гней Пизон решительно не причастен к моим поступкам, какими бы они ни были, так как все это время был в Риме, а Марк Пизон убеждал меня не возвращаться в Сирию. И насколько было бы лучше, если б я уступил юноше сыну, чем он - старику отцу! Тем настоятельнее прошу вас избавить его, ни в чем не повинного, от кары за мои заблуждения. В память сорокапятилетнего повиновения, в память нашего совместного пребывания консулами, ценимый некогда твоим отцом, божественным Августом, и твой друг, который никогда больше ни о чем тебя не попросит, прошу о спасении моего несчастного сына". О Планцине он не добавил ни слова.
[17] Post quae Tiberius adulescentem crimine civilis belli purgavit, patris quippe iussa nec potuisse filium detrectare, simul nobilitatem domus, etiam ipsius quoquo modo meriti gravem cacum miseratus. pro Plancina cum pudore et flagitio disseruit, matris preces obtendens, in quam optimi cuiusque secreti questus magis ardescebant. id ergo fas aviae interfectricem nepotis adspicere, adloqui, eripere senatui. quod pro omnibus civibus leges obtineant uni Germanico non contigisse. Vitellii et Veranii voce defletum Caesarem, ab imperatore et Augusta defensam Plancinam. proinde venena et artes tam feliciter expertas verteret in Agrippinam, in liberos eius, egregiamque aviam ac patruum sanguine miserrimae domus exsatiaret. biduum super hac imagine cognitionis absumptum urgente Tiberio liberos Pisonis matrem uti tuerentur. et cum accusatores ac testes certatim perorarent respondente nullo, miseratio quam invidia augebatur. primus sententiam rogatus Aurelius Cotta consul (nam referente Caesare magistratus eo etiam munere fungebantur) nomen Pisonis radendum fastis censuit, partem bonorum publicandam, pars ut Cn. Pisoni filio concederetur isque praenomen mutaret; M. Piso exuta dignitate et accepto quinquagies sestertio in decem annos relegaretur, concessa Plancinae incolumitate ob preces Augustae.	17. После этого Тиберий снял с молодого человека вину за участие в междоусобной борьбе, оправдывая его приказом отца, которому сын не мог не повиноваться; одновременно он выразил сожаление об участи столь знатной семьи и даже о печальном конце самого Пизона, сколько бы он его ни заслужил. В защиту Планцины он говорил с чувством неловкости и сознанием постыдности своего выступления, и притом сославшись на просьбу матери, о которой честные люди отзывались в разговорах между собой со все возраставшим негодованием. Итак, бабке позволительно благоволить к той, чьими происками умерщвлен ее внук, видеться с ней, укрывать ее от сената! И одному Германику было отказано в том, что обеспечивается законом всякому гражданину! Цезаря оплакивали Вителлий с Веранием, а Планцину вызволили принцепс с Августой! И теперь ей только и остается, что обратить свои яды и столь успешно испытанные козни против Агриппины, против ее детей и насытить кровью несчастнейшего семейства превосходную бабку и дядю! Этому подобию судебного разбирательства было отдано два заседания, причем Тиберий настойчиво побуждал сыновей Пизона отстаивать невиновность матери. Но так как обвинители и свидетели непрерывно выступали один за другим и никто их не оспаривал, Планцина, в конце концов, стала вызывать скорее жалость, чем ненависть. Приглашенный первым высказать свое мнение консул Аврелий Котта (ибо, когда по делу докладывал Цезарь, магистраты также привлекались к выполнению этой обязанности) предложил: выскоблить из фастов имя Пизона, часть его имущества конфисковать, часть - передать его сыну Гнею Пизону, которому, однако, надлежит сменить личное имя; Марка Пизона лишить сенаторского достоинства и, выдав ему пять миллионов сестерциев, выслать из Рима сроком на десять лет; Планцину, по просьбе Августы, от наказания освободить.
[18] Multa ex ea sententia mitigata sunt a principe: ne nomen Pisonis fastis eximeretur, quando M. Antonii quid bellum patriae fecisset, Iulli Antonii qui domum Augusti violasset, manerent. et M. Pisonem ignominiae exemit concessitque ei paterna bona, satis firmus, ut saepe memoravi, adversum pecuniam et tum pudore absolutae Plancinae placabilior. atque idem, cum Valerius Messalinus signum aureum in aede Martis Vltoris, Caecina Severus aram ultioni statuendam censuissent, prohibuit, ob externas ea victorias sacrari dictitans, domestica mala tristitia operienda. addiderat Messalinus Tiberio et Augustae et Antoniae et Agrippinae Drusoque ob vindictam Germanici gratis agendas omiseratque Claudii mentionem. et Messalinum quidem L. Asprenas senatu coram ercontatus est an prudens praeterisset; ac tum demum nomen Claudii adscriptum est. mihi quanto plura recentium seu veterum revolvo tanto magis ludibria rerum mortalium cunctis in negotiis obversantur. quippe fama spe veneratione potius omnes destinabantur imperio quam quem futurum principem fortuna in occulto tenebat.	18. Многое в этом приговоре было смягчено принцепсом: он признал неуместным изымать из фастов имя Пизона, раз в них сохраняются имена Марка Антония, пошедшего войной на отечество, и Юла Антония, нанесшего оскорбление дому Августа. Больше того, он избавил от бесчестья Марка Пизона и отдал ему оставшееся от отца имущество, как всегда щепетильный, о чем я уже неоднократно упоминал, во всем, касавшемся денег, а на этот раз к тому же более снисходительный, так как стыдился, что Планцина осталась безнаказанной. Он же отклонил предложение Валерия Мессалина - установить золотую статую в храме Марса Мстителя, и Цецины Севера - воздвигнуть жертвенник Мщению, заявив, что подобным образом отмечаются победы над внешним врагом, а домашние неурядицы следует таить под покровом печали. Тогда Мессалин предложил принести благодарность Тиберию, Августе. Антонии, Агриппине и Друзу, воздавшим возмездие за Германика, причем он не упомянул Клавдия. И Луций Аспренат перед всем сенатом спросил Мессалина, умышленно ли он его пропустил, после чего имя Клавдия было, наконец, внесено в этот перечень. Чем больше я размышляю о недавнем или давно минувшем, тем больше раскрывается предо мной, всегда и во всем, суетность дел человеческих. Ибо молва, надежды и почитание предвещали власть скорее всем прочим, чем тому, кому судьба определила стать принцепсом и кого она держала в тени.
[19] Paucis post diebus Caesar auctor senatui fuit Vitellio atque Veranio et Servaeo sacerdotia tribuendi: Fulcinio suffragium ad honores pollicitus monuit ne facundiam violentia praecipitaret. is finis fuit ulciscenda Germanici morte, non modo apud illos homines qui tum agebant etiam secutis temporibus vario rumore iactata. adeo maxima quaeque ambigua sunt, dum alii quoquo modo audita pro compertis habent, alii vera in contrarium vertunt, et gliscit utrumque posteritate. at Drusus urbe egressus repetendis auspiciis mox ovans introiit. paucosque post dies Vipsania mater eius excessit, una omnium Agrippae liberorum miti obitu: nam ceteros manifestum ferro vel creditum est veneno aut fame extinctos.	19. Спустя несколько дней Цезарь внес предложение о даровании сенатом жреческих званий Вителлию, Веранию и Сервею. Пообещав Фульцинию поддержать его своим голосом на выборах магистратов, он вместе с тем преподал ему совет удерживать свое красноречие от излишней порывистости. На этом закончилось дело о покарании виновных в смерти Германика, о которой не только среди современников, но и в позднейшее время ходили самые разнообразные слухи. Так большие события всегда остаются загадочными, ибо одни, что бы им ни довелось слышать, принимают это за достоверное, тогда как другие считают истину вымыслом, а потомство еще больше преувеличивает и то и другое. Между тем Друз, покинув Рим, чтобы возобновить ауспиции, вступил в него вскоре как триумфатор. Спустя несколько дней скончалась его мать Випсания, единственная из детей Агриппы, умершая своей смертью, ибо все остальные были умерщвлены, - кто явно оружием, кто, по общему мнению, - ядом и голодом.
[20] Eodem anno Tacfarinas, quem priore aestate pulsum a Camillo memoravi, bellum in Africa renovat, vagis primum populationibus et ob pernicitatem inultis, dein vicos excindere, trahere gravis praedas; postremo haud procul Pagyda flumine cohortem Romanam circumsedit. praeerat castello Decrius impiger manu, exercitus militia et illam obsidionem flagitii ratus. is cohortatus milites, ut copiam pugnae in aperto faceret aciem pro castris instruit. primoque impetu pulsa cohorte promptus inter tela occursat fugientibus, increpat signiferos quod inconditis aut desertoribus miles Romanus terga daret; simul exceptat vulnera et quamquam transfosso oculo adversum os in hostem intendit neque proelium omisit donec desertus suis caderet.	20. В том же году Такфаринат, предыдущим летом, как я указывал, разбитый Камиллом, возобновив войну в Африке, сперва совершает беспорядочные набеги, вследствие его стремительности оставшиеся безнаказанными, а затем принимается истреблять деревни, увозя с собою большую добычу, и, наконец, невдалеке от реки Пагида окружает когорту римлян. Начальствовал над укреплением Декрий, усердный и закаленный в походах воин, смотревший на эту осаду как на бесчестье. Решив дать бой на открытом месте, он обратился с увещанием к своим воинам и построил их перед лагерем. При первом же натиске неприятеля когорта была рассеяна, и он, осыпаемый дротиками и стрелами, бросается наперерез бегущим и накидывается на значконосцев, браня их за то, что римские воины показали тыл беспорядочным толпам и дезертирам; получив вскоре затем несколько ран, он устремляется, несмотря на пробитый глаз, навстречу врагу и не перестает драться, пока, покинутый своими, не падает мертвым.
[21] Quae postquam L. Apronio (nam Camillo successerat) comperta, magis dedecore suorum quam gloria hostis anxius, raro ea tempestate et e vetere memoria facinore decumum quemque ignominiosae cohortis sorte ductos fusti necat. tantumque severitate profectum ut vexillum veteranorum, non amplius quingenti numero, easdem Tacfarinatis copias praesidium cui Thala nomen adgressas fuderint. quo proelio Rufus Helvius gregarius miles servati civis decus rettulit donatusque est ab Apronio torquibus et hasta. Caesar addidit civicam coronam, quod non eam quoque Apronius iure proconsulis tribuisset questus magis quam offensus. sed Tacfarinas perculsis Numidis et obsidia aspernantibus spargit bellum, ubi instaretur cedens ac rursum in terga remeans. et dum ea ratio barbaro fuit, inritum fessumque Romanum impune ludificabatur: postquam deflexit ad maritimos locos, inligatus praeda stativis castris adhaerebat, missu patris Apronius Caesianus cum equite et cohortibus auxiliariis, quis velocissimos legionum addiderat, prosperam adversum Numidas pugnam facit pellitque in deserta.	21. Узнав об этом, Луций Апроний (ибо он сменил Камилла в должности проконсула), встревоженный не столько добытой врагами славой. сколько позором своих, прибегает к применявшемуся в те времена крайне редко старинному наказанию: отобрав жеребьевкой каждого десятого из осрамившей себя когорты, он до смерти забивает их палками. И эта суровая мера оказалась настолько действенной, что подразделение ветеранов, числом не более пятисот, отогнало то же самое войско Такфарината, напавшее на укрепление, которое называется Тала. В этой битве рядовой воин Руф Гельвий совершил подвиг спасения римского гражданина, и Апроний наградил его ожерельем и почетным копьем. Цезарь пожаловал ему, сверх того, гражданский венец, скорее сетуя на словах, чем на самом деле досадуя, что Апроний не сделал этого своей проконсульской властью. И так как подавленные неудачею нумидийцы не желали осаждать укрепления, Такфаринат повел войну сразу во многих местах, отступая там, где на него наседали, и затем опять появляясь в тылу у римлян. Пока варвары применяли эти уловки, они безнаказанно издевались над терпящими неудачи и утомленными римлянами, но, когда они повернули в приморские области и им, связанным добычей, пришлось осесть в постоянном лагере, Апроний Цезиан, которого отец выслал против них с конницей, когортами вспомогательных войск и добавленными к ним наиболее проворными и ловкими легионерами, успешно сразившись с нумидийцами, изгнал их в пустыню.
[22] At Romae Lepida, cui super Aemiliorum decus L. Sulla et Cn. Pompeius proavi erant, defertur simulavisse partum ex P. Quirinio divite atque orbo. adiciebantur adulteria venena quaesitumque per Chaldaeos in domum Caesaris, defendente ream Manio Lepido fratre. Quirinius post dictum repudium ad huc infensus quamvis infami ac nocenti miserationem addiderat. haud facile quis dispexerit illa in cognitione mentem principis: adeo vertit ac miscuit irae et clementiae signa. deprecatus primo senatum ne maiestatis crimina tractarentur, mox M. Servilium e consularibus aliosque testis inlexit ad proferenda quae velut reicere voluerat. idemque servos Lepidae, cum militari custodia haberentur, transtulit ad consules neque per tormenta interrogari passus est de iis quae ad domum suam pertinerent. exemit etiam Drusum consulem designatum dicendae primo loco sententiae; quod alii civile rebantur, ne ceteris adsentiendi necessitas fieret, quidam ad saevitiam trahebant: neque enim cessurum nisi damnandi officio.	22. Между тем в Риме на Лепиду, которая, принадлежа к славному роду Эмилиев, была к тому же правнучкой Луция Суллы и Гнея Помпея, поступает донос, что она обманным образом утверждает, будто родила от бездетного богача Публия Квириния. К этому присоединялись обвинения в прелюбодеянии, отравлениях и в том, что она обращалась к халдеям, имея враждебные семье Цезаря умыслы; защищал подсудимую ее брат Маний Лепид. Квириний, продолжая преследовать ее своей ненавистью и после того как объявил ей развод, усилил сострадание к ней, сколь ни была она обесчещена и изобличена в преступлениях. И нелегко было в ходе этого разбирательства распознать истинные помыслы принцепса, - настолько часто он менял и перемежал проявления гнева и милости. Попросив сначала сенат не заниматься разбором обвинения в оскорблении величия, он в дальнейшем склонил бывшего консула Марка Сервилия и прочих свидетелей сообщить в своих показаниях о вещах, которых он якобы не хотел затрагивать. Он же передал содержавшихся в военной тюрьме рабов Лепиды в распоряжение консулов, но не допустил, чтобы их под пыткой допрашивали о том, что касалось его семьи. Далее, он воспрепятствовал Друзу, хотя тот был избранным на ближайший год консулом, первому предложить приговор, в чем одни усматривали гражданскую скромность и желание освободить остальных от необходимости согласиться с предложением Друза, а некоторые - коварство и злобность: ведь Друз не уступил бы первенства, если бы не имел предписания осудить обвиняемую.
[23] Lepida ludorum diebus qui cognitionem intervenerant theatrum cum claris feminis ingressa, lamentatione flebili maiores suos ciens ipsumque Pompeium, cuius ea monimenta et adstantes imagines visebantur, tantum misericordiae permovit ut effusi in lacrimas saeva et detestanda Quirinio clamitarent, cuius senectae atque orbitati et obscurissimae domui destinata quondam uxor L. Caesari ac divo Augusto nurus dederetur. dein tormentis servorum patefacta sunt flagitia itumque in sententiam Rubelli Blandi a quo aqua atque igni arcebatur. huic Drusus adsensit quamquam alii mitius censuissent. mox Scauro, qui filiam ex ea genuerat, datum ne bona publicarentur. tum demum aperuit Tiberius compertum sibi etiam ex P. Quirinii servis veneno eum a Lepida petitum.	23. В дни публичных игр, прервавших на время судебное разбирательство, Лепида, появившись в театре в сопровождении знатных женщин, принялась с горестными рыданиями взывать к своим предкам и к самому Помпею, чье сооружение и чьи статуи она видела пред собой, и вызвала такое к себе сострадание, что присутствовавшие, обливаясь слезами, стали осыпать Квириния угрозами и проклятиями: в угоду бездетному старику темного, никому не ведомого происхождения собираются расправиться с той, которая некогда предназначалась в жены Луцию Цезарю и в невестки божественному Августу. Но затем показаниями подвергнутых пыткам рабов она была изобличена в преступлениях, и сенат присоединился к мнению Рубеллия Бланда, потребовавшего лишить ее воды и огня .Это было поддержано Друзом, тогда как другие предлагали более мягкие меры. Из уважения к Скавру, который имел от Лепиды дочь, было решено не подвергать ее имущество конфискации. И только тогда Тиберий, наконец, заявил, что он узнал от рабов Квириния о попытке Лепиды отравить мужа.
[24] Inlustrium domuum adversa (etenim haud multum distanti tempore Calpurnii Pisonem, Aemilii Lepidam amiserant) solacio adfecit D. Silanus Iuniae familiae redditus. casum eius paucis repetam. ut valida divo Augusto in rem publicam fortuna ita domi improspera fuit ob impudicitiam filiae ac neptis quas urbe depulit, adulterosque earum morte aut fuga punivit. nam culpam inter viros ac feminas vulgatam gravi nomine laesarum religionum ac violatae maiestatis appellando clementiam maiorum suasque ipse leges egrediebatur. sed aliorum exitus simul cetera illius aetatis memorabo si effectis in quae tetendi plures ad curas vitam produxero. D. Silanus in nepti Augusti adulter, quamquam non ultra foret saevitum quam ut amicitia Caesaris Tiberio imperitante deprecari senatum ac principem ausus est M. Silani fratris potentia, qui per insignem nobilitatem et eloquentiam praecellebat. sed Tiberius gratis agenti Silano patribus coram respondit se quoque laetari quod frater eius e peregrinatione longinqua revertisset, idque iure licitum quia non senatus consulto non lege pulsus foret: sibi tamen adversus eum integras parentis sui offensiones neque reditu Silani dissoluta quae Augustus voluisset. fuit posthac in urbe eque honores adeptus est.	24. Некоторым утешением в постигших знатные семьи ударах (ведь за короткое время Кальпурнии потеряли Пизона, а Эмилии - Лепиду) было возвращение Децима Силана из рода Юниев. Коротко сообщу об этом случае. Насколько божественный Август был счастлив в делах государственных, настолько же был он несчастлив в семейных своих обстоятельствах из-за распутного поведения дочери, а потом внучки, которых он удалил из Рима, наказав их любовников смертью или изгнанием. Присвоив этому столь обычному между мужчинами и женщинами проступку грозные наименования святотатства и оскорбления величия, он отступал от снисходительности предков и своих собственных законов. Но об исходе остальных дел этого рода и прочих событиях того времени я буду рассказывать, лишь завершив начатое, если только жизнь моя продлится и я смогу взяться за другие работы. Хотя Децим Силан, изобличенный в любовной связи с внучкою Августа, не был подвергнут суровому наказанию, и принцепс только лишил его своей благосклонности, он понял это как приказание отправиться в ссылку и лишь при Тиберии решился обратиться к сенату и принцепсу с просьбою о прощении, сделав это через своего брата Марка Силана, который благодаря выдающейся знатности и красноречию пользовался большим влиянием. Однако Марку Силану, в присутствии сенаторов приносившему Тиберию благодарность, Тиберий ответил, что рад возвращению его брата из дальнего изгнания и что тот имеет на это право, так как не был сослан ни сенатским постановлением, ни в силу закона, но что он, Тиберий, хорошо помнит о нанесенных его отцу оскорблениях и что с прибытием Силана отнюдь не отменяются распоряжения Августа; Децим Силан жил после этого в Риме, но не был допущен к занятию государственных должностей.
[25] Relatum dein de moderanda Papia Poppaea, quam senior Augustus post Iulias rogationes incitandis caelibum poenis et augendo aerario sanxerat. nec ideo coniugia et educationes liberum frequentabantur praevalida orbitate: ceterum multitudo periclitantium gliscebat, cum omnis domus delatorum interpretationibus subverteretur, utque antehac flagitiis ita tunc legibus laborabatur. ea res admonet ut de principiis iuris et quibus modis ad hanc multitudinem infinitam ac varietatem legum perventum sit altius disseram.	25. После этого рассматривался вопрос о смягчении закона Папия и Поппея, введенного престарелым Августом в дополнение к Юлиеву закону об ограничении прав не состоящих в браке и направленного также к усилению притока средств в государственную казну. Однако супружества не стали от этого чаще и детей рождалось не больше, чем прежде, так как против желания оставаться бездетными эта мера оказалась бессильной Но зато росло число тех, кому угрожала опасность, - ведь каждая семья по навету доносчиков могла подвергнуться разорению, и если раньше она страдала от порчи нравов, то теперь - от законов. Это и побуждает меня подробнее рассказать о первых начатках права и о том, каким образом мы дошли до такого бесконечного множества всевозможных законов.
[26] Vetustissimi mortalium, nulla adhuc mala libidine, sine probro, scelere eoque sine poena aut coercitionibus agebant. neque praemiis opus erat cum honesta suopte ingenio peterentur; et ubi nihil contra morem cuperent, nihil per metum vetabantur. at postquam exui aequalitas et pro modestia ac pudore ambitio et vis incedebat, provenere dominationes multosque apud populos aeternum mansere. quidam statim aut postquam regum pertaesum leges maluerunt. hae primo rudibus hominum animis simplices erant; maximeque fama celebravit Cretensium, quas Minos, Spartanorum, quas Lycurgus, ac mox Atheniensibus quaesitiores iam et plures Solo perscripsit. nobis Romulus ut libitum imperitaverat: dein Numa religionibus et divino iure populum devinxit, repertaque quaedam a Tullo et Anco. sed praecipuus Servius Tullius sanctor legum fuit quis etiam reges obtemperarent.	26. Первородные смертные, не зная еще дурных побуждений, жили без проступков, без злодеяний и поэтому без наказания и стеснений. Не было нужды и в наградах, ибо люди по своим природным качествам стремились к честности; а раз они не желали ничего непозволительного, то ничто и не запрещалось через устрашение карой. Но после того как согласие между ними нарушилось и на смену умеренности и скромности пришли честолюбие и насилие, возникло единодержавие, и у многих народов оно осталось навечно. Но некоторые народы, либо сразу, либо после того как им стали в тягость цари, предпочли управляться законами. Сначала, пока души людей были бесхитростными, - и законы были простыми; самые прославленные молвой - это составленные Миносом для критян, Ликургом для спартанцев и более многочисленные и сложные - написанные Солоном для афинян. У нас Ромул повелевал по своему усмотрению; затем Нума связал народ религиозными обрядами и божественным правом; кое-что было установлено Туллом и Анком; но главным создателем законов, которым должны были подчиняться даже цари, был Сервий Туллий.
[27] Pulso Tarquinio adversum patrum factiones multa populus paravit tuendae libertatis et firmandae concordiae, creatique decemviri et accitis quae usquam egregia compositae duodecim tabulae, finis aequi iuris. nam secutae leges etsi aliquando in maleficos ex delicto, saepius tamen dissensione ordinum et apiscendi inlicitos honores aut pellendi claros viros aliaque ob prava per vim latae sunt. hinc Gracchi et Saturnini turbatores plebis nec minor largitor nomine senatus Drusus; corrupti spe aut inlusi per intercessionem socii. ac ne bello quidem Italico, mox civili omissum quin multa et diversa sciscerentur, donec L. Sulla dictator abolitis vel conversis prioribus, cum plura addidisset, otium eius rei haud in longum paravit, statim turbidis Lepidi rogationibus neque multo post tribunis reddita licentia quoquo vellent populum agitandi. iamque non modo in commune sed in singulos homines latae quaestiones, et corruptissima re publica plurimae leges.	27. После изгнания Тарквиния простой народ, чтобы защитить свободу и укрепить согласие, принял многочисленные меры против партии знатных, и были избраны децемвиры, которые, взяв отовсюду все лучшее, составили Двенадцать таблиц - последний свод нелицеприятного права. Ибо последующие законы, хотя и бывали порою направлены против преступников, чаще, однако, проводились насильственно, среди раздоров между сословиями, для достижения недозволенных почестей, для изгнания знаменитых мужей или в других злонамеренных целях. Отсюда - возмутители плебса Гракхи и Сатурнины и не менее щедро именем сената расточавший обещания Друз; отсюда - обольщенные надеждой и вследствие противодействия того же сената обманутые союзники.Далее, во время италийской, а затем и гражданской войны продолжали принимать многочисленные и противоречащие друг другу законы, пока диктатор Луций Сулла, отменив или изменив предшествующие и добавив еще больше новых, не пресек на короткий срок деятельность этого рода. Вскоре Лепид внес свои мятежные предложения, и немного спустя была возвращена трибунам свобода вести за собою народ, куда бы они ни хотели. И тут начали появляться указы, относившиеся уже не ко всем, но к отдельным лицам, и больше всего законов было издано в дни наибольшей смуты в республике.
[28] Tum Cn. Pompeius, tertium consul corrigendis moribus delectus et gravior remediis quam delicta erant suarumque legum auctor idem ac subversor, quae armis tuebatur armis amisit. exim continua per viginti annos discordia, non mos, non ius; deterrima quaeque impune ac multa honesta exitio fuere. sexto demum consulatu Caesar Augustus, potentiae securus, quae triumviratu iusserat abolevit deditque iura quis pace et principe uteremur. acriora ex eo vincla, inditi custodes et lege Papia Poppaea praemiis inducti ut, si a privilegiis parentum cessaretur, velut parens omnium populus vacantia teneret. sed altius penetrabnat urbemque et Italiam et quod usquam civium corripuerant, multorumque excisi status. et terror omnibus intentabatur ni Tiberius statuendo remedio quinque consularium, quinque e praetoriis, totidem e cetero senatu sorte duxisset apud quos exsoluti plerique legis nexus modicum in praesens levamentum fuere.	28. Тогда для исправления нравов был избран в третий раз консулом Гней Помпей, применивший ради их врачевания средства более пагубные, чем самое зло, создавший свои законы и сам же ниспровергнувший их и потерявший от оружия то, что защищал оружием. Затем началась непрерывная, в течение двадцати лет, усобица, когда не стало ни нравственности, ни правосудия: оставались безнаказанными преступнейшие деяния, а добродетель бывала причиною гибели. Наконец, в шестое свое консульство Цезарь Август, обеспечив себе прочную власть, отменил сделанные во время триумвирата распоряжения и дал законы, чтобы мы наслаждались миром и нами управлял принцепс. В дальнейшем их путы стали еще крепче; появились надзиратели, по закону Папия и Поппея поощряемые наградами, чтобы римский народ наследовал как общий отец после отказавшихся от преимуществ отцовства выморочное имущество. Но эти надзиратели заходили гораздо дальше, накидывались на Рим, на Италию, на все, где только были римские граждане, и довели многих до разорения. И опасность грозила бы уже всем, если бы Тиберий не назначил по жребию, чтобы справиться с этой бедой, пятерых бывших консулов, пятерых бывших преторов и столько же из прочих сенаторов, и они, устранив многочисленные стеснения, созданные этим законом, не принесли на короткий срок облегчения.
[29] Per idem tempus Neronem e liberis Germanici iam ingressum iuventam commendavit patribus, utque munere capessendi vigintiviratus solveretur et quinquennio maturius quam per leges quaesturam peteret non sine inrisu audientium postulavit. praetendebat sibi atque fratri decreta eadem petente Augusto. sed neque tum fuisse dubitaverim qui eius modi preces occulti inluderent: ac tamen initia fastigii Caesaribus erant magisque in oculis vetus mos, et privignis cum vitrico levior necessitudo quam avo adversum nepotem. additur pontificatus et quo primum die forum ingressus est congiarium plebi admodum laetae quod Germanici stirpem iam puberem aspiciebat. auctum dehinc gaudium nuptiis Neronis et Iuliae Drusi filiae. utque haec secundo rumore ita adversis animis acceptum quod filio Claudii socer Seianus destinaretur. polluisse nobilitatem familiae videbatur suspectumque iam nimiae spei Seianum ultra extulisse.	29. Тогда же, представив сенату уже достигшего юношеского возраста Нерона, сына Германика, Тиберий, не без насмешливых перешептываний присутствующих, испросил для него, чтобы, освобожденный от вигинтивирата и на пять лет раньше установленного законом возраста, он был допущен к квестуре. При этом Тиберий ссылался на то, что по ходатайству Августа такое же решение было принято о нем самом и о его брате. Не сомневаюсь, что и тогда не было недостатка в тайно насмехавшихся над подобными домогательствами, но то было в начале возвышения Цезарей, и старинные установления были еще у всех пред глазами, да и родственные связи пасынков с отчимом менее близки, чем у деда с внуком. Нерону присваивается, сверх того, жреческий сан, и в день, когда он впервые вступил на форум, раздавался конгиарий простому народу, ликовавшему, что перед ним возмужалый отпрыск Германика. Еще более радостно было встречено бракосочетание Нерона с дочерью Друза Юлией. Но насколько одобрительно отнесся к этому народ, настолько же неприязненно принял он сообщение, что сыну Клавдия назначается в тести Сеян. Считали, что Тиберий запятнал этим честь своего рода и еще больше возвысил Сеяна, и без того внушавшего подозрения, что он слишком далеко заносится в своих замыслах.
[30] Fine anni concessere vita insignes viri L. Volusius et Sallustius Crispus. Volusio vetus familia neque tamen praeturam egressa: ipse consulatum intulit, censoria etiam potestate legendis equitum decuriis functus, opumque quis domus illa immensum viguit primus adcumulator. Crispum equestri ortum loco C. Sallustius, rerum Romanarum florentissimus auctor, sororis nepotem in nomen adscivit. atque ille, quamquam prompto ad capessendos honores aditu, Maecenatem aemulatus sine dignitate senatoria multos triumphalium consulariumque potentia antiit, diversus a veterum instituto per cultum et munditias copiaque et affluentia luxu propior. suberat tamen vigor animi ingentibus negotiis par, eo acrior quo somnum et inertiam magis ostentabat. igitur incolumi Maecenate proximus, mox praecipuus, cui secreta imperatorum inniterentur, et interficiendi Postumi Agrippae conscius, aetate provecta speciem magis in amicitia principis quam vim tenuit. idque et Maecenati acciderat, fato potentiae raro sempiternae, an satias capit aut illos cum omnia tribuerunt aut hos cum iam nihil reliquum est quod cupiant.	30. В конце года скончались выдающиеся мужи Луций Волузий и Саллюстий Крисп. Волузий принадлежал к древнему роду, не поднявшемуся, однако, выше претуры; что касается его самого, то он достиг консульства, наделялся цензорской властью для проведения выборов всаднических декурий и скопил те богатства, которые так возвеличили и усилили эту семью. Крисп, происходивший из всаднического сословия, был внуком сестры прославленного римского историка Гая Саллюстия, усыновившего его и давшего ему свое имя. Но хотя Криспу был открыт легкий доступ к высшим магистратурам, он последовал примеру Мецената и, не имея сенаторского достоинства, превзошел могуществом многих отпраздновавших триумф или облеченных званием консула. Стремясь к изысканному образу жизни, он отошел от обычаев предков и, окруженный богатством и роскошью, был склонен к изнеженности. Но при всем этом в нем таилась душевная сила, способная вершить большие дела и тем более бурная и кипучая, чем равнодушнее и бездеятельнее он старался казаться. При жизни Мецената - один из многих, а затем - первый, кому император доверял свои тайны, он был причастен к убийству Агриппы Постума; но на старости лет он скорее по видимости, чем на деле сохранял дружеское расположение принцепса. То же случилось и с Меценатом, потому ли, что волею рока могущество редко бывает незыблемым, или потому, что наступает пресыщение, охватывающее как тех, кто даровал все, что было возможно, так и тех, кому желать больше нечего.
[31] Sequitur Tiberi quartus, Drusi secundus consulatus, patris atque filii collegio insignis. nam triennio ante Germanici cum Tiberio idem honor neque patruo laetus neque natura tam conexus fuerat. eius anni principio Tiberius quasi firmandae valetudini in Campaniam concessit, longam et continuam absentiam paulatim meditans, sive ut amoto patre Drusus munia consulatus solus impleret. ac forte parva res magnum ad certamen progressa praebuit iuveni materiem apiscendi favoris. Domitius Corbulo praetura functus de L. Sulla nobili iuvene questus est apud senatum quod sibi inter spectacula gladiatorum loco non decessisset. pro Corbulone aetas, patrius mos, studia seniorum erant: contra Mamercus Scaurus et L. Arruntius aliique Sullae propinqui nitebantur. certabantque orationibus et memorabantur exempla maiorum qui iuventutis inreverentiam gravibus decretis notavissent, donec Drusus apta temperandis animis disseruit; et satisfactum Corbuloni per Mamercum qui patruus simul ac vitricus Sullae et oratorum [EA] aetate uberrimus erat. idem Corbulo plurima per Italiam itinera fraude mancipum et incuria magistratuum interrupta et impervia clamitando, executionem eius negotii libens suscepit; quod haud perinde publice usui habitum quam exitiosum multis quorum in pecuniam atque famam damnationibus et hasta saeviebat.	31. Затем следуют четвертое консульство для Тиберия, второе - для Друза, примечательное разделением консульской власти между отцом и сыном. За три года до этого тот же почет был оказан Германику и Тиберию, но дяде это не доставило радости, и они были не так тесно связаны природными узами. В начале того же года Тиберий якобы для укрепления пошатнувшегося здоровья удалился в Кампанию, то ли постепенно подготовляя длительную непрерывную отлучку, то ли для того, чтобы Друз в отсутствие отца единолично отправлял консульские обязанности. И вышло так, что ничтожное дело, вызвавшее, однако, жаркие споры, доставило молодому человеку возможность снискать общее расположение. Бывший претор Домиций Корбулон обратился к сенату с жалобой на знатного молодого человека Луция Суллу, не уступившего ему места во время гладиаторских игр. На стороне Корбулона были его возраст, дедовские обычаи, сочувствие стариков; против него выступали Мамерк Скавр, Луций Аррунций и другие родичи Суллы. С обеих сторон произносились речи; делались ссылки на предков, суровыми указами осуждавших непочтительность молодежи, пока не выступил Друз, сумевший умерить страсти. Кончилось тем, что Корбулону принес извинения дядя и отчим Суллы Мамерк, самый красноречивый из ораторов того времени. Тот же Корбулон, повсюду крича о том, что из-за злоупотреблений подрядчиков и нерадивости магистратов дороги в Италии по большей части совершенно разбиты и приведены в непроезжее состояние, охотно взялся навести в этом деле порядок, что не принесло большой общественной пользы, но оказалось гибельным для весьма многих, с чьим добрым именем и имуществом он беспощадно расправился посредством осуждений и продаж с торга.
[32] Neque multo post missis ad senatum litteris Tiberius motam rursum Africam incursu Tacfarinatis docuit, iudicioque patrum deligendum pro consule gnarum militiae, corpore validum et bello suffecturum. quod initium Sex. Pompeius agitandi adversus Marcum Lepidum odii nanctus, ut socordem, inopem et maioribus suis dedecorum eoque etiam Asiae sorte depellendum incusavit, adverso senatu qui Lepidum mitem magis quam ignavum, paternas ei angustias et nobilitatem sine probro actam honori quam ignominiae habendam ducebat. igitur missus in Asiam et de Africa decretum ut Caesar legeret cui mandanda foret.	32. Немного спустя в присланном сенату письме Тиберий сообщал о набеге Такфарината, снова вызвавшем осложнения в Африке, и велел сенаторам по своему усмотрению избрать для нее проконсула, который знал бы военное дело, отличался крепким здоровьем и мог взять на себя руководство войной. Этот повод был использован Секстом Помпеем для очернения Марка Лепида, который, по его словам, был ленив, беден и являлся позором для своих предков, вследствие чего его не следует допустить к жеребьевке на управление Азией; сенат, однако, не разделял этого мнения, считая, что Лепид скорее мягок, чем нерадив, что нужду он унаследовал от отца и что, ничем не запятнав своей знатности, скорее заслуживает похвалы, чем бесчестья. Итак, Лепида направили в Азию, а относительно Африки было вынесено постановление предоставить самому Цезарю выбрать, кому ее поручить.
[33] Inter quae Severus Caecina censuit ne quem magistratum cui provincia obvenisset uxor comitaretur, multum ante repetito concordem sibi coniugem et sex partus enixam, seque quae in publicum statueret domi servavisse, cohibita intra Italiam, quamquam ipse pluris per provincias quadraginta stipendia explevisset. haud enim frustra placitum olim ne feminae in socios aut gentis externas traherentur: inesse mulierum comitatui quae pacem luxu, bellum formidine morentur et Romanum agmen ad similitudinem barbari incessus convertant. non imbecillum tantum et imparem laboribus sexum sed, si licentia adsit, saevum, ambitiosum, potestatis avidum; incedere inter milites, habere ad manum centuriones; praesedisse nuper feminam exercitio cohortium, decursu legionum. cogitarent ipsi quotiens repetundarum aliqui arguerentur plura uxoribus obiectari: his statim adhaerescere deterrimum quemque provincialium, ab his negotia suscipi, transigi; duorum egressus coli, duo esse praetoria, pervicacibus magis et impotentibus mulierum iussis quae Oppiis quondam aliisque legius constrictae nunc vinclis exolutis domos, fora, iam et exercitus regerent.	33. Между тем Цецина Север предложил воспретить уезжающим в провинцию магистратам брать с собой жен; предварительно он несколько раз повторил, что живет с женой в добром согласии, что она шесть раз рожала ему детей и что предлагаемое им в качестве общественного мероприятия он неуклонно соблюдал у себя в семье, оставляя ее в Италии, хотя его сорокалетняя военная служба протекала во многих провинциях. Ведь недаром некогда было вынесено решение не возить с собой женщин ни к союзникам, ни к чужеземцам: присутствие женщин неминуемо связано с осложнениями, из-за их роскоши в мирное время, из-за их страхов - в военное; из-за них римское войско в походе уподобляется кочующей орде варваров. Этот пол не только слабосилен и неспособен к перенесению трудностей, но, если дать ему волю, то и жесток, тщеславен и жаден до власти; они выступают перед воинами, прибирают к рукам центурионов - и вот недавно женщина распоряжалась упражнениями когорт, боевыми учениями легионов. Пусть они, сенаторы, сами припомнят, что всякий раз, когда происходят осуждения за лихоимства, в большей части преступлений бывают повинны жены; вокруг них тотчас же собираются худшие люди провинции; женщины предпринимают и совершают всевозможные сделки. Торжественные встречи устраиваются обоим, существуют два претория, в своих приказаниях женщины чаще всего упорны и неумеренны, и те, которые некогда были обузданы Оппиевыми и другими законами, а теперь освободились от этих оков, норовят распоряжаться не только дома и на форуме, но и в войсках.
[34] Paucorum haec adsensu audita: plures obturbabant neque relatum de negotio neque Caecinam dignum tantae rei censorem. mox Valerius Messalinus, cui parens Messala ineratque imago paternae facundiae, respondit multa duritiae veterum [IN] melius et laetius mutata; neque enim, ut olim, obsideri urbem bellis aut provincias hostilis esse. et pauca feminarum necessitatibus concidi quae ne coniugum quidem penatis, adeo socios non onerent; cetera promisca cum marito nec ullum in eo pacis impedimentum. bella plane accinctis obeunda: sed revertentibus post laborem quod honestius quam uxorium levamentum? at quasdam in ambitionem aut avaritiam prolapsas. quid? ipsorum magistratuum nonne plerosque variis libidinibus obnoxios? non tamen ideo neminem in provinciam mitti. corruptos saepe pravitatibus uxorum maritos: num ergo omnis caelibes integros? placuisse quondam Oppias leges, sic temporibus rei publicae postulantibus: remissum aliquid postea et mitigatum, quia expedierit. frustra nostram ignaviam alia ad vocabula transferri: nam viri in eo culpam si femina modum excedat. porro ob unius aut alterius imbecillum animum male eripi maritis consortia rerum secundarum adversarumque. simul sexum natura invalidum deseri et exponi suo luxu, cupidinibus alienis. vix praesenti custodia manere inlaesa coniugia: quid fore si per pluris annos in modum discidii oblitterentur? sic obviam irent iis quae alibi peccarentur ut flagitiorum urbis meminissent. addidit pauca Drusus de matrimonio suo; nam principibus adeunda saepius longinqua imperii. quoties divum Augustum in Occidentem atque Orientem meavisse comite Livia! se quoque in Illyricum profectum et, si ita conducat, alias ad gentis iturum, haud semper aeque animo si ab uxore carissima et tot communium liberorum parente divelleretur. sic Caecinae sententia elusa.	34. Лишь немногие слушали эту речь с одобрением: большинство перебивало ее, выкрикивая, что этот вопрос не был поставлен на обсуждение и что не Цецине быть судьей в таком деле. С ответом ему выступил Валерий Мессалин, который, будучи сыном Мессалы, в некоторой мере унаследовал отцовское красноречие: многие из суровых установлений древности заменены лучшими и более снисходительными - ведь вокруг Рима уже не свирепствуют, как некогда, войны, и в провинциях не осталось былой враждебности. И если кое-что отпускается на женские нужды, то это не ложится тяжелым бременем на плечи мужей и, тем более, на союзников; всем остальным жена пользуется наравне с мужем, и в мирное время это не мешает ему заниматься своими делами. На войну, разумеется, нужно идти только тем, кто способен носить оружие; но есть ли для возвращающихся после бранных трудов более чистое и добродетельное отдохновение, чем даруемое супругой? Некоторые из них охвачены тщеславием или жадностью? Но разве многие магистраты и сами не подвержены различным страстям? Тем не менее, их все-таки посылают в провинции. Испорченность жен совращает мужей? Но разве всякий холостяк безупречен? Некогда были приняты Оппиевы законы, что было вызвано обстоятельствами, в которых тогда пребывала республика;кое в чем в них позднее были сделаны послабления и уступки, ибо это требовалось общею пользой. Тщетно прикрывать нашу слабость, выискивая для нее другие названия: если жена в чем бы то ни было преступает должную меру, виноват в этом муж. Далее, несправедливо из-за безволия нескольких отнимать у мужей подруг, делящих с ними и счастье, и горести, и, покидая пол, по природе слабый, предоставлять его собственной невоздержанности и чужим вожделениям. Ведь и в присутствии мужа едва удается сохранить нерушимость супружеского союза; что же произойдет, если жены на долгие годы будут забыты, словно они получили развод? Поэтому, противодействуя непорядкам вне Рима, следует помнить и об охране нравов в самом Риме. Несколько слов было добавлено Друзом, сославшимся на свою семейную жизнь: ведь принцепсам приходится посещать отдаленнейшие места империи. Сколько раз божественный Август ездил на Запад и на Восток в сопровождении Ливии! Да и сам Друз выезжал в Иллирию и, если понадобится, отправится и к другим народам, но не всегда хранил бы спокойствие духа, если бы отрывался от своей дорогой супруги и матери стольких его детей. Итак, предложение Цецины было отвергнуто.
[35] Et proximo senatus die Tiberius per litteras, castigatis oblique patribus quod cuncta curarum ad principem reicerent, M'. Lepidum et Iunium Blaesum nominavit ex quis pro consule Africae legeretur. tum audita amborum verba, intentius excusante se Lepido, cum valetudinem corporis, aetatem liberum, nubilem filiam obtenderet, intellegereturque etiam quod silebat, avunculum esse Seiani Blaesum atque eo praevalidum. respondit Blaesus specie recusantis sed neque eadem adseveratione et consensu adulantium adiutus est.	35. На ближайшем заседании сената было прочитано письмо Тиберия, в котором, бросив скрытый упрек сенаторам за то, что все заботы они взваливают на принцепса, он называл Мания Лепида и Юния Блеза в качестве кандидатов, одного из которых надлежало избрать проконсулом Африки. После этого были выслушаны выступления их обоих: Лепид с большой настойчивостью уклонялся от этого назначения, ссылаясь на слабость здоровья, малолетних детей, дочь на выданье, но всем было ясно и то, о чем он умалчивал, - что Блез - дядя Сеяна и поэтому преимущество на его стороне. Для вида отказывался и Блез, но не упорствовал, когда льстецы единодушно поддержали его подлинные желания.
[36] Exim promptum quod multorum intimis questibus tegebatur. incedebat enim deterrimo cuique licentia impune probra et invidiam in bonos excitandi arrepta imagine Caesaris: libertique etiam ac servi, patrono vel domino cum voces, cum manus intentarent, ultro metuebantur. igitur C. Cestius senator disseruit principes quidem instar deorum esse, sed neque a diis nisi iustas supplicum preces audiri neque quemquam in Capitolium aliave urbis templa perfugere ut eo subsidio ad flagitia utatur. abolitas leges et funditus versas, ubi in foro, in limine curiae ab Annia Rufilla, quam fraudis sub iudice damnavisset, probra sibi et minae intendantur, neque ipse audeat ius experiri ob effigiem imperatoris oppositam. haud dissimilia alii et quidam atrociora circumstrepebant, precabanturque Drusum daret ultionis exemplum, donec accitam convictamque attineri publica custodia iussit.	36. Затем открыто заговорили о том, на что многие жаловались лишь в тесном кругу друзей. Все чаще случалось, что последние негодяи, прикасаясь к изображению Цезаря, безнаказанно поносили честных людей и возбуждали против них ненависть; стали бояться даже вольноотпущенников и рабов, когда те бранили своего патрона или хозяина или угрожали ему расправой. И вот сенатор Гай Цестий выступил с речью, в которой сказал, что хотя принцепсы подобны богам, но и боги прислушиваются лишь к справедливым просьбам молящихся, и никто не укрывается в Капитолии или других храмах Рима, чтобы, пользуясь этим убежищем, совершать преступления. Законы полностью отменены и повержены, если на форуме, рядом с сенатом, Анния Руфилла, которую судья по его иску признал виновной в мошенничестве, осыпает его руганью и угрозами, а он не смеет воззвать к правосудию, потому что ее защищает изображение императора. Зашумели со всех сторон и другие, сообщая о сходных или еще более возмутительных случаях, и принялись упрашивать Друза преподать устрашающий пример наказания; в конце концов, Руфилла была допрошена, изобличена и по приказанию Друза заключена в государственную тюрьму.
[37] Et Considius Aequus et Caelius cursor equites Romani quod fictis maiestatis criminibus Magium Caecilianum praetorem petivissent auctore principe ac decreto senatus puniti. utrumque in laudem Drusi trahebatur: ab eo in urbe inter coetus et sermones hominum obversante secreta patris mitigari. neque luxus in iuvene adeo displicebat: huc potius intenderet, diem aedificationibus noctem conviviis traheret, quam solus et nullis voluptatibus avocatus maestam vigilantiam et malas curas exerceret.	37. На основании сенатского постановления, принятого по указанию принцепса, были также подвергнуты наказанию римские всадники Консидий Экв и Целий Курсор, клеветнически обвинившие в оскорблении величия претора Магия Цецилиана. И то и другое вменили в заслугу Друзу: живя в Риме и охотно вращаясь среди людей, он сглаживал своею доступностью нелюдимость и отчужденность отца. Не вызывало осуждения в молодом человеке и его легкомыслие: пусть уж лучше тешится своими забавами, проводя дни на постройках, а ночи - в пирах, чем, отгородившись от всех и лишив себя каких бы то ни было развлечений, погружается в угрюмую настороженность и вынашивает злобные замыслы.
[38] Non enim Tiberius, non accusatores fatiscebant. et Ancharius Priscus Caesium Cordum pro consule Cretae postulaverat repetundis, addito maiestatis crimine, quod tum omnium accusationum complementum erat. Caesar Antistium Veterem e primoribus Macedoniae, absolutum adulterii, increpitis iudicibus ad dicendam maiestatis causam retraxit, ut turbidum et Rhescuporidis consiliis permixtum, qua tempestate Cotye [fratre] interfecto bellum adversus nos volverat. igitur aqua et igni interdictum reo, adpositumque ut teneretur insula neque Macedoniae neque Thraeciae opportuna. nam Thraecia diviso imperio in Rhoemetalcen et libetos Cotyis, quis ob infantiam tutor erat Trebellenus Rufus, insolentia nostri discors agebat neque minus Rhoemetalcen quam Trebellenum incusans popularium iniurias inultas sinere. Coelaletae Odrusaeque et Dii, validae nationes, arma cepere, ducibus diversis et paribus inter se per ignobilitatem; quae causa fuit ne in bellum atrox coalescerent. pars turbant praesentia, alii montem Haemum transgrediuntur ut remotos populos concirent; plurimi ac maxime compositi regem urbemque Philippopolim, a Macedone Philippo sitam, circumsidunt.	38. Между тем Тиберий не унимался, не унимались и обвинители. Так, Анхарий Приск привлек к суду проконсула Крита Цезия Корда, обвинив его в лихоимстве и, сверх того, в оскорблении величия, что тогда неизменно присоединялось ко всем обвинениям. Цезарь, сделав выговор судьям, оправдавшим обвинявшегося в прелюбодеянии знатнейшего македонянина Антистия Ветера, снова предал его суду - на этот раз за оскорбление величия, как бунтовщика и соучастника замыслов Рескупорида в те дни, когда, убив Котиса, тот замышлял войну против нас. Итак, подсудимый был лишен воды и огня, и было добавлено, чтобы он содержался на острове, удаленном как от Македонии, так и от Фракии. Ибо Фракия, после того как власть над нею была поделена между Реметалком и детьми Котиса, к которым из-за их малолетства сенат приставил опекуном Требеллена Руфа, все еще не смирившись с нашим господством, была неспокойна, и фракийцы, видя в Требеллене виновника своих бедствий, не меньше возмущались Реметалком, оставлявшим неотмщенными обиды своих соплеменников. И вот взялись за оружие сильные племена келалетов, одрисов и диев, каждое во главе со своими вождями, среди которых ни один не превосходил остальных известностью и влиятельностью, что и было причиною, почему они не смогли сплотиться и повести войну крупными силами. Часть восставших разоряла близлежащие местности, другие перешли через Гемские горы с намерением возмутить обитавшие вдалеке народы, а большинство, и притом наиболее боеспособное, осадило царя в основанном Филиппом Македонским городе Филиппополе.
[39] Quae ubi cognita P. Vellaeo (is proximum exercitum praesidebat), alarios equites ac levis cohortium mittit in eos qui praedabundi aut adsumendis auxiliis vagabantur, ipse robur peditum ad exolvendum obsidium ducit. simulque cuncta prospere acta, caesis populatoribus et dissensione orta apud obsidentis regisque opportuna eruptione et adventu legionis. neque aciem aut proelium dici decuerit in quo semermi ac palantes trucidati sunt sine nostro sanguine.	39. Узнав об этом, Публий Веллий (он начальствовал над ближайшим войском) бросил отряды вспомогательной конницы и когорты легковооруженных на тех, которые, предаваясь грабежу или рассчитывая собрать подкрепления, переходили с места на место, а сам повел основное ядро пехоты, чтобы освободить от осады обложенный город, Все завершилось полным успехом: грабители были уничтожены, среди осаждающих возникли раздоры, царь произвел удачную вылазку, и к нему своевременно подошел легион. Происшедшее не подобает даже назвать ни правильной битвою, ни сражением, - ведь кое-как вооруженные и разрозненные враги были перебиты без пролития нашей крови.
[40] Eodem anno Galliarum civitates ob magnitudinem aeris alieni rebellionem coeptavere, cuius extimulator acerrimus inter Treviros Iulius Florus, apud Aeduos Iulius Sacrovir. nobilitas ambobus et maiorum bona facta eoque Romana civitas olim data, cum id rarum nec nisi virtuti pretium esset. ii secretis conloquiis, ferocissimo quoque adsumpto aut quibus ob egestatem ac metum ex flagitiis maxima peccandi necessitudo, componunt Florus Belgas, Sacrovir propiores Gallos concire. igitur per conciliabula et coetus seditiosa disserebant de continuatione tributorum, gravitate faenoris, saevitia ac superbia praesidentium, et discordare militem audito Germanici exitio. egregium resumendae libertati tempus, si ipsi florentes quam inops Italia, quam inbellis urbana plebes, nihil validum in exercitibus nisi quod externum, cogitarent.	40. В том же году обремененные долгами галльские племена попытались поднять восстание, наиболее деятельными подстрекателями к которому были среди треверов Юлий Флор, у эдуев - Юлий Сакровир. Оба принадлежали к знатным родам, и их предки за свои подвиги получили некогда римское гражданство, которое в те времена было редкой наградой и давалось только за выдающиеся заслуги. Заручившись поддержкой наиболее решительных и отважных, а также всех тех, у кого вследствие нищеты или страха пред наказанием за совершенные преступления не оставалось иного выхода, как примкнуть к мятежу, они на тайных переговорах условились, что Флор возмутит белгов, а Сакровир - обитающих ближе к Италии галлов. Итак, в местах, где постоянно собирался народ, и на созванных ради этого сходках они принимаются произносить мятежные речи, говорят о вечном гнете налогов, о произволе ростовщиков, о жестокости и надменности правителей, о том, что, узнав про гибель Германика, римские воины неспокойны и ропщут, - словом, что пришло время отвоевать независимость, если они, полные сил, поразмыслят над тем, насколько слаба Италия, как невоинственно население Рима и что в римском войске надежны только провинциалы.
[41] Haud ferme ulla civitas intacta seminibus eius motus fuit: sed erupere primi Andecavi ac Turoni. quorum Andecavos Acilius Aviola legatus excita cohorte quae Lugduni praesidium agitabat coercuit. Turoni legionario milite quem Visellius Varro inferioris Germaniae legatus miserat oppressi eodem Aviola duce et quibusdam Galliarum primoribus, qui tulere auxilium quo dissimularent defectionem magisque in tempore efferrent. spectatus et Sacrovir intecto capite pugnam pro Romanis ciens ostentandae, ut ferebat, virtutis: sed captivi ne incesseretur telis adgnoscendum se praebuisse arguebant. consultus super eo Tiberius aspernatus est indicium aluitque dubitatione bellum.	41. Не было почти ни одной общины, в которую не запали бы семена этого мятежа, но первыми поднялись андекавы и туроны. Андекавов усмирил легат Ацилий Авиола, вызвав когорту, стоявшую гарнизоном в Лугдуне. Гуронов подавили под начальством того же Авиолы легионы, присланные легатом Нижней Германии Визеллием Варроном, и поддержавшие их некоторые из галльских вождей, поступившие таким образом, чтобы скрыть свою причастность к восстанию и при более благоприятных обстоятельствах открыто присоединиться к мятежникам. Видели и Сакровира, призывавшего с непокрытою головой, чтобы выказать, как он говорил, свою храбрость, биться на стороне римлян; однако пленные утверждали, что он делал это, чтобы восставшие узнали его и не поднимали на него оружия. Запрошенный по этому поводу Тиберий пренебрег полученным донесением и своей нерешительностью затянул военные действия.
[42] Interim Florus insistere destinatis, pellicere alam equitum, quae conscripta e Treviris militia disciplinaque nostra habebatur, ut caesis negotiatoribus Romanis bellum inciperet; paucique equitum corrupti, plures in officio mansere. aliud vulgus obaeratorum aut clientium arma cepit; petebantque saltus quibus nomen Arduenna, cum legiones utroque ab exercitu, quas Visellius et C. Silius adversis itineribus obiecerant, arcuerunt. praemissusque cum delecta manu Iulius Indus e civitate eadem, discors Floro et ob id navandae operae avidior, inconditam multitudinem adhuc disiecit. Florum incertis latebris victores frustratus, postremo visis militibus, qui effugia insederant, sua manu cecidit. isque Trevirici tumultus finis.	42. Между тем Флор, упорствуя в осуществлении своих замыслов, подстрекает отряд вспомогательной конницы, набранный из треверов, но прошедший нашу военную выучку и приученный к дисциплине, перебить римских купцов и начать восстание; ему удалось совратить лишь немногих всадников, когда как большинство осталось верным долгу. Тем временем взялось за оружие множество должников и подневольного люда; они попытались, проникнуть в поросшие лесом горы, носящие название Ардуенна, но их не пустили туда легионы обоих войск, с двух сторон выставленные Визеллием и Гаем Силием. Высланный вперед с отрядом отборной конницы Юлий Инд, соплеменник Флора, враждебный ему и поэтому с особенным пылом выполнявший свое поручение, рассеял не успевшую изготовиться к бою беспорядочную толпу. Флору сначала удалось скрыться от победителей, но, увидев позднее римлян, засевших у выходов из его убежища, он поразил себя собственною рукой. Таков был конец возмущения треверов.
[43] Apud Aeduos maior moles exorta quanto civitas opulentior et comprimendi procul praesidium. Augustodunum caput gentis armatis cohortibus Sacrovir occupaverat [ut] nobilissimam Galliarum subolem, liberalibus studiis ibi operatam, et eo pignore parentes propinquosque eorum adiungeret; simul arma occulte fabricata iuventuti dispertit. quadraginta milia fuere, quinta sui parte legionariis armis, ceteri cum venabulis et cultris quaeque alia venantibus tela sunt. adduntur e servitiis gladiaturae destinati quibus more gentico continuum ferri tegimen: cruppellarios vocant, inferendis ictibus inhabilis, accipiendis impenetrabilis. augebantur eae copiae vicinarum civitatum ut nondum aperta consensione, ita viritim promptis studiis, et certamine ducum Romanorum, quos inter ambigebatur utroque bellum sibi poscente. mox Varro invalidus senecta vigenti Silio concessit.	43. У эдуев восстание приобрело больший размах, поскольку их община была могущественнее и военные силы для ее усмирения находились гораздо дальше. Главный город этого племени Августодун захватывается вооруженными толпами Сакровира, рассчитывавшего увлечь за собой обучавшихся там юношей из виднейших галльских родов, и, располагая такими заложниками, - их отцов и родичей; в этих целях он раздает молодежи тайно изготовленное оружие. Всего у него набралось сорок тысяч, из которых одна пятая имела оружие римского образца, а у остальных были только рогатины, ножи и прочее вооружение, каким пользуются охотники. К ним были добавлены предназначенные для гладиаторских игр рабы, по обычаю племени облаченные в сплошные железные латы, так называемые круппелларии, малопригодные для нападения, но зато неуязвимые для наносимых врагом ударов. Численность этих полчищ непрерывно росла и благодаря притоку проникнутых тем же рвением из еще не примкнувших открыто к восставшим соседних племен, и вследствие соперничества между римскими военачальниками, спорившими о том, кому из них возглавлять руководство военными действиями, пока отягченный старостью Варрон не уступил полному сил и решимости Силию.
[44] At Romae non Treviros modo et Aeduos sed quattuor et sexaginta Galliarum civitates descivisse, adsumptos in societatem Germanos, dubias Hispanias, cuncta, ut mos famae, in maius credita. optumus quisque rei publicae cura maerebat: multi odio praesentium et cupidine mutationis suis quoque periculis laetabantur increpabantque Tiberium quod in tanto rerum motu libellis accusatorum insumeret operam. an Sacrovirum maiestatis crimine reum in senatu fore? extitisse tandem viros qui cruentas epistulas armis cohiberent. miseram pacem vel bello bene mutari. tanto impensius in securitatem compositus, neque loco neque vultu mutato, sed ut solitum per illos dies egit, altitudine animi, an compererat modica esse et vulgatis leviora.	44. А в Риме между тем распространился слух, что восстали не только треверы и эдуи, но все шестьдесят четыре галльские общины, что они объединились с германцами, что Испания ненадежна, и все это, как обычно бывает, встречало веру и преувеличивалось молвою. Всех благомыслящих эти известия огорчили и наполнили тревогой за государство; но многие из ненависти к существующему порядку и жажды перемен, невзирая на то, что сами подвергались опасности, были ими обрадованы и бранили Тиберия, продолжавшего при таком расстройстве в делах углубляться в наветы доносчиков. Или, быть может, и Сакровир предстанет пред сенатом за оскорбление величия? Нашлись, наконец, мужи, которые силой оружия положат предел кровожадным посланиям принцепса. Пусть уж лучше война, чем столь жалкий мир. Но Тиберий тем упорнее хранил полнейшую невозмутимость и, не сменив ни местопребывания, ни выражения лица, ни в чем не нарушил в те дни привычного образа жизни, то ли от скрытности нрава, то ли установив, что опасность не столь значительна и во всяком случае меньше, чем изображает молва.
[45] Interim Silius cum legionibus duabus incedens praemissa auxiliari manu vastat Sequanorum pagos qui finium extremi et Aeduis contermini sociique in armis erant. mox Augustodunum petit propero agmine, certantibus inter se signiferis, fremente etiam gregario milite, ne suetam requiem, ne spatia noctium opperiretur: viderent modo adversos et aspicerentur; id satis ad victoriam. duodecimum apud lapidem Sacrovir copiaeque patentibus locis apparuere. in fronte statuerat ferratos, in cornibus cohortis, a tergo semermos. ipse inter primores equo insigni adire, memorare veteres Gallorum glorias quaeque Romanis adversa intulissent; quam decora victoribus libertas, quanto intolerantior servitus iterum victis.	45. Тем временем Силий, выслав вперед отряд вспомогательных войск, а сам, наступая с двумя легионами, опустошает округа секванов, обитавших в пограничной местности - по соседству с эдуями, заодно с которыми они взялись за оружие. Затем стремительным броском он продвигается к Августодуну - его значконосцы соревнуются друг с другом в усердии, рядовые воины требуют не устраивать обычных привалов и не располагаться ночами на отдых: лишь бы они увидели пред собою противника и были замечены им - этого достаточно для победы. Наконец, в открытом поле, у двенадцатого милиария, показался Сакровир со своими полчищами. Впереди он поставил латников, с боков - правильные когорты, сзади - толпу кое-как вооруженных. Сопровождаемый приближенными, он объезжал на статном коне ряды своего войска и говорил о былой славе галлов, о поражениях, которые они некогда нанесли римлянам, о том, как почетна для победителей отвоеванная ими свобода и насколько несноснее рабство для побежденных вторично.
[46] Non diu haec nec apud laetos: etenim propinquabat legionum acies, inconditique ac militiae nescii oppidani neque oculis neque auribus satis competebant. contra Silius, etsi praesumpta spes hortandi causas exemerat, clamitabat tamen pudendum ipsis quod Germaniarum victores adversum Gallos tamquam in hostem ducerentur. 'una nuper cohors rebellem Turonum, una ala Trevirum, paucae huius ipsius exercitus turmae profligavere Sequanos. quanto pecunia dites et voluptatibus opulentos tanto magis imbellis Aeduos evincite et fugientibus consulite.' ingens ad ea clamor et circumfudit eques frontemque pedites invasere, nec cunctatum apud latera. paulum morae attulere ferrati, restantibus lamminis adversum pila et gladios; set miles correptis securibus et dolabris, ut si murum perrumperet, caedere tegmina et corpora; quidam trudibus aut furcis inertem molem prosternere, iacentesque nullo ad resurgendum nisu quasi exanimes linquebantur. Sacrovir primo Augustodunum, dein metu deditionis in villam propinquam cum fidissimis pergit. illic sua manu, reliqui mutuis ictibus occidere: incensa super villa omnis cremavit.	46. Но речи эти были недолгими и не вызвали одушевления: на эдуев надвигались в боевом строю легионы; и неопытные в военном деле, не прошедшие никакой выучки горожане отдавали свое зрение и слух только этому. Напротив, Силий, хотя заранее усвоенная уверенность в победе делала излишними всякие увещания, тем не менее восклицал, что им, победителям германцев, должно казаться зазорным, что их ведут против таких врагов, каковы галлы. "Недавно одна когорта разгромила туронов, одно конное подразделение - треверов, несколько конных отрядов этого самого войска - секванов. Чем эдуи богаче деньгами, чем больше предаются они удовольствиям, тем менее рвутся в бой. Разите же их, но оказывайте пощаду бегущим". В ответ на это раздались громкие клики, и конница, обойдя неприятеля, ударила на него сзади, пехота бросилась на передних; не замешкались и действовавшие на флангах. Разгром эдуев несколько задержали латники, так как их доспехи не поддавались ни копьям, ни мечам; впрочем, воины, схватившись за секиры и кирки, как если бы они рушили стену, стали поражать ими броню и тела; другие при помощи кольев и вил валили эти тяжелые глыбы, и они, словно мертвые, продолжали лежать на земле, не делая ни малейших усилий подняться. Сакровир сначала направился в Августодун, а затем, опасаясь выдачи римлянам, с наиболее преданными приверженцами - в ближнюю загородную усадьбу. Там он поразил себя своею рукой, а остальные - пронзив насмерть друг друга. Подожженная усадьба сгорела, и огонь поглотил их тела.
[47] Tum demum Tiberius ortum patratumque bellum senatu scripsit; neque dempsit aut addidit vero, sed fide ac virtute legatos, se consiliis superfuisse. simul causas cur non ipse, non Drusus profecti ad id bellum forent, adiunxit, magnitudinem imperii extollens, neque decorum principibus, si una alterave civitas turbet * * omissa urbe, unde in omnia regimem. nunc quia non metu ducatur iturum ut praesentia spectaret componeretque. decrevere patres vota pro reditu eius supplicationesque et alia decora. solus Dolabella Cornelius dum antire ceteros parat absurdam in adulationem progressus, censuit ut ovans e Campania urbem introiret. igitur secutae Caesaris litterae quibus se non tam vacuum gloria praedicabat ut post ferocissimas gentis perdomitas, tot receptos in iuventa aut spretos triumphos, iam senior peregrinationis suburbanae inane praemium peteret.	47. Только тогда, наконец, Тиберий написал сенату о возникновении и завершении войны; он сообщил все, как оно было, ничего не убавив и ничего не прибавив: одержали верх верность и доблесть легатов и его указания. Приводя тут же причины, почему ни он, ни Друз не отправились на эту войну, он превозносил величие Римской державы и заявлял, что принцепсам не пристало, если взбунтуются одно-два племени...покинув город, откуда осуществляется руководство всем государством. Но теперь, поскольку его побуждает к этому не тревога, а другие соображения, он выедет в Галлию, дабы на месте ознакомиться с положением дел и навести порядок. Сенаторы постановили дать обеты ради благополучного его возвращения, а также устроить молебствия и все принятое в подобных случаях. Только Долабелла Корнелий, стремясь превзойти остальных и дойдя в своей лести до полнейшей несообразности, предложил назначить Тиберию, которому предстояло прибыть из Кампании, овацию при въезде в Рим. В ответном письме Цезарь писал, что он не так уж бесславен, чтобы после покорения стольких неукротимых народов, стольких отпразднованных в молодости триумфов и стольких, от которых он отказался, добиваться уже в пожилом возрасте необоснованной награды за загородную поездку.
[48] Sub idem tempus ut mors Sulpicii Quirini publicis exequiis frequentaretur petivit a senatu. nihil ad veterem et patriciam Sulpiciorum familiam Quirinius pertinuit, ortus apud municipium Lanuvium: sed impiger militiae et acribus ministeriis consulatum sub divo Augusto, mox expugnatis per Ciliciam Homonadensium castellis insignia triumphi adeptus, datusque rector G. Caesari Armeniam optinenti. Tiberium quoque Rhodi agentem coluerat: quod tunc patefecit in senatu, laudatis in se officiis et incusato M. Lollio, quem auctorem Gaio Caesari pravitatis et discordiarum arguebat. sed ceteris haud laeta memoria Quirini erat ob intenta, ut memoravi, Lepidae pericula sordidamque et praepotentem senectam.	48. Тогда же он повелел сенату отметить смерть Сульпиция Квириния устройством ему торжественных похорон на государственный счет. Этот Квириний, происходя из города Ланувия, не принадлежал к древнему патрицианскому роду Сульпициев, но, отличившись на военной службе и ревностным исполнением возлагаемых на него обязанностей, был удостоен при божественном Августе консульства, а позднее, овладев в Киликии крепостями гомонадов, - триумфальных отличий и был дан в руководители и советники управлявшему Арменией Гаю Цезарю. К тому же он оказывал внимание Тиберию в бытность того на Родосе. Сообщив тогда обо всем этом в сенате, принцепс превозносил похвалами Квириния за его предупредительность лично к нему и всячески попрекал Марка Лоллия, виновного, по его словам, в возбуждении против него Гая Цезаря и в их разногласиях. У всех прочих Квириний, однако, не оставил по себе доброй памяти из-за преследований, которым, как я упоминал, он подверг Лепиду, а также за его скаредность и всемогущество в старости.
[49] Fine anni Clutorium Priscum equitem Romanum, post celebre carmen quo Germanici suprema defleverat, pecunia donatum a Caesare, corripuit delator, obiectans aegro Druso composuisse quod, si extinctus foret, maiore praemio vulgaretur. id Clutorius in domo P. Petronii socru eius Vitellia coram multisque inlustribus feminis per vaniloquentiam legerat. ut delator extitit, ceteris ad dicendum testimonium exterritis, sola Vitellia nihil se audivisse adseveravit. sed arguentibus ad perniciem plus fidei fuit, sententiaque Haterii Agrippae consulis designati indictum reo ultimum supplicium.	49. В конце года римского всадника Клутория Приска доносчик обвинил в том, что, пожалованный Цезарем денежным даром за прославленные стихи, в которых оплакивалась кончина Германика, он во время болезни Друза сочинил новые, чтобы в случае его смерти предать их гласности и получить еще большее вознаграждение. Это Клуторий якобы обронил из тщеславия в доме Публия Петрония перед его тещей Вителлией и многими знатными женщинами. Когда разнеслась весть об этом доносе, остальные со страху подтвердили его; лишь Вителлия решительно заявила, что ничего не слышала. Но тем, чьи свидетельства навлекали на Клутория гибель, было дано больше веры, и избранный консулом на следующий срок Гатерий Агриппа предложил приговорить подсудимого к высшему наказанию.
[50] Contra M'. Lepidus in hunc modum exorsus est: 'si, patres conscripti, unum id spectamus, quam nefaria voce Clutorius Priscus mentem suam et auris hominum polluerit, neque carcer neque laqueus, ne serviles quidem cruciatus in eum suffecerint. sin flagitia et facinora sine modo sunt, suppliciis ac remediis principis moderatio maiorumque et vestra exempla temperat et vana a scelestis, dicta a maleficiis differunt, est locus sententiae per quam neque huic delictum impune sit et nos clementiae simul ac severitatis non paeniteat. saepe audivi principem nostrum conquerentem si quis sumpta morte misericordiam eius praevenisset. vita Clutorii in integro est, qui neque servatus in periculum rei publicae neque interfectus in exemplum ibit. studia illi ut plena vaecordiae, ita inania et fluxa sunt; nec quicquam grave ac serium ex eo metuas qui suorum ipse flagitiorum proditor non virorum animis sed muliercularum adrepit. cedat tamen urbe et bonis amissis aqua et igni arceatur: quod perinde censeo ac si lege maiestatis teneretur.'	50. Против этого следующим образом высказался Маний Лепид: "Если мы станем, отцы сенаторы, исходить лишь из того, сколь нечестивыми словами Клуторий Приск осквернил свою душу и слух людей, то для него мало и тюрьмы, и петли, и даже тех пыток, которым подвергают рабов. Но если для нечестия и преступлений не существует предела, а в наказаниях и средствах воздействия его ставит умеренность принцепса, а также примеры, оставленные предками и вами самими, равно как и различие, существующее между вздорным и злонамеренным, между словами и злодеяниями, то здесь уместно вынести приговор, который не оставил бы вины Клутория безнаказанной и вместе с тем не дал бы нам оснований раскаиваться ни в его мягкости, ни в чрезмерной суровости. Я не раз слышал, как наш принцепс выражал сожаление, если кто предупреждал самоубийством его милосердие. Жизнь Клутория в наших руках; если она будет нами сохранена, от этого не воспоследует опасности для государства, если отнята, никто в этом не почерпнет для себя назидания. Его стремления столь же исполнены безумия, сколько суетны и ничтожны; и нельзя бояться чего-либо важного и существенного со стороны человека, который сам разглашает свои собственные проступки и жаждет пленить сердца не мужей, но безвольных и слабых женщин. Итак, пусть он покинет Рим, пусть его имущество будет взято в казну, а сам он лишен воды и огня; я говорю это, предполагая, что он подвергнется осуждению по закону об оскорблении величия".
[51] Solus Lepido Rubellius Blandus e consularibus adsensit: ceteri sententiam Agrippae secuti, ductusque in carcerem Priscus ac statim exanimatus. id Tiberius solitis sibi ambagibus apud senatum incusavit, cum extolleret pietatem quamvis modicas principis iniurias acriter ulciscentium, deprecare tam praecipitis verborum poenas, laudaret Lepidum neque Agrippam argueret. igitur factum senatus consultum ne decreta patrum ante diem [decimum] ad aerarium deferrentur idque vitae spatium damnatis prorogaretur. sed non senatui libertas ad paenitendum erat neque Tiberius interiectu temporis mitigabatur.	51. Из бывших консулов Лепида поддержал только Рубеллий Бланд; остальные согласились с приговором Агриппы; Приск был тут же отправлен в тюрьму и немедленно по прибытии туда умерщвлен. Тиберий как обычно в двусмысленных выражениях попенял за это сенату, одновременно превознося преданность тех, кто беспощадно карает даже за маловажные оскорбления принцепса, и порицая столь поспешное наказание только лишь за слова, хвалил Лепида, но не осуждал и Агриппы. В итоге было принято сенатское постановление, предписывавшее передавать в казначейство приговоры сената лишь по истечении десяти дней после их вынесения и тем самым продлевавшее на такой же срок жизнь осужденного. Но ни сенат не располагал возможностью менять свои приговоры, ни Тиберий в предусмотренное для этого время не смягчал наказания.
[52] C. Sulpicius D. Haterius consules sequuntur, inturbidus externis rebus annus, domi suspecta severitate adversum luxum qui immensum proruperat ad cuncta quis pecunia prodigitur. sed alia sumptuum quamvis graviora dissimulatis plerumque pretiis occultabantur; ventris et ganeae paratus adsiduis sermonibus vulgati fecerant curam ne princeps antiquae parsimoniae durius adverteret. nam incipiente C. Bibulo ceteri quoque aediles disseruerant, sperni sumptuariam legem vetitaque utensilium pretia augeri in dies nec mediocribus remediis sisti posse, et consulti patres integrum id negotium ad principem distulerant. sed Tiberius saepe apud se pensitato an coerceri tam profusae cupidines possent, num coercitio plus damni in rem publicam ferret, quam indecorum adtrectare quod non obtineret vel retentum ignominiam et infamiam virorum inlustrium posceret, postremo litteras ad senatum composuit quarum sententia in hunc modum fuit.	52. Затем последовало консульство Гая Сульпиция и Децима Гатерия; в этом году во внешних делах не произошло никаких осложнений, но в самом Риме стали бояться строгостей против роскоши, которая безудержно распространялась по всем путям расточительства. Иные расходы, сколь бы огромными они ни были, удавалось утаивать, чаще всего приуменьшая цены, но что касается трат на чревоугодие и распутство, то о них постоянно толковали в народе, и это вызвало опасения, как бы принцепс круто не повернул к старинной бережливости. И вот по почину Гая Бибула и остальные эдилы заговорили о том, что закон об издержках никем ни во что не ставится, что недозволенные цены на съестные припасы повышаются с каждым днем, что обычными мерами их рост не остановить; обсудив этот вопрос, сенаторы передали его целиком на усмотрение принцепса. Тиберий, тщательно взвесив в своих размышлениях, можно ли обуздать столь распространившиеся страсти и не принесет ли их обуздание еще больший вред государству, к лицу ли ему браться за то, чего он или не добьется, или, если добьется, то навлечет позор и бесчестие на прославленных и почтенных мужей, наконец, составил письмо к сенату, в котором говорил следующее.
[53] 'Ceteris forsitan in rebus, patres conscripti, magis expediat me coram interrogari et dicere quid e re publica censeam: in hac relatione subtrahi oculos meos melius fuit, ne, denotantibus vobis ora ac metum singulorum qui pudendi luxus arguerentur, ipse etiam viderem eos ac velut deprenderem. quod si mecum ante viri strenui, aediles, consilium habuissent, nescio an suasurus fuerim omittere potius praevalida et adulta vitia quam hoc adsequi, ut palam fieret quibus flagitiis impares essemus. sed illi quidem officio functi sunt, ut ceteros quoque magistratus sua munia implere velim: mihi autem neque honestum silere neque proloqui expeditum, quia non aedilis aut praetoris aut consulis partis sustineo. maius aliquid et excelsius a principe postulatur; et cum recte factorum sibi quisque gratiam trahant, unius invidia ab omnibus peccatur. quid enim primum prohibere et priscum ad morem recidere adgrediar? villarumne infinita spatia? familiarum numerum et nationes? argenti et auri pondus? aeris tabularumque miracula? promiscas viris et feminis vestis atque illa feminarum propria, quis lapidum causa pecuniae nostrae ad externas aut hostilis gentis transferuntur?	53. "Быть может, отцы сенаторы, при рассмотрении других дел было бы полезнее, если бы я выслушивал ваши вопросы, лично присутствуя среди вас, и говорил тут же о том, что по-моему нужно для общего блага. Но при обсуждении этого дела мне было лучше отсутствовать, дабы я не видел своими глазами и в некотором роде не ловил с поличным тех отдельных сенаторов, которых вы осуждаете за постыдную роскошь и на чьи лица и чей испуг вы бы указывали мне вашими взглядами. И если бы ревностные мужи эдилы предварительно спросили меня о моем мнении, то, пожалуй, я скорее посоветовал бы им предоставить эти могущественные и укоренившиеся пороки самим себе, чем вести с ними борьбу, чтобы в конце концов обнаружить пред всеми, с какими позорными недостатками мы не в состоянии справиться. Эдилы, разумеется, поступили соответственно своему долгу, и я хотел бы, чтобы все прочие магистраты столь же усердно отправляли свои обязанности; но что касается меня, то мне неудобно молчать и вместе с тем затруднительно высказаться: ведь я не облечен полномочиями эдила, претора или консула. От принцепса требуется нечто большее и более выдающееся, и, если всякий снискивает одобрение за добросовестно выполненные дела, промахи всех вменяются в вину ему одному. С чего мне начать? Что запретить или ограничить, возвращаясь к прежним обычаям? Огромные размеры загородных домов? Число рабов и их принадлежность к множеству различных племен? Вес золотой и серебряной утвари? Чудеса, созданные в бронзе, и на картинах? Одинаковые одеяния мужчин и женщин или пристрастия одних только женщин, ведущие к тому, что ради драгоценных камней наши состояния уходят к чужим или даже враждебным народам?
[54] 'Nec ignoro in conviviis et circulis incusari ista et modum posci: set si quis legem sanciat, poenas indicat, idem illi civitatem verti, splendidissimo cuique exitium parari, neminem criminis expertem clamitabunt. atqui ne corporis quidem morbos veteres et diu auctos nisi per dura et aspera coerceas: corruptus simul et corruptor, aeger et flagrans animus haud levioribus remediis restinguendus est quam libidinibus ardescit. tot a maioribus repertae leges, tot quas divus Augustus tulit, illae oblivione, hae, quod flagitiosius est, contemptu abolitae securiorem luxum fecere. nam si velis quod nondum vetitum est, timeas ne vetere: at si prohibita impune transcenderis, neque metus ultra neque pudor est. cur ergo olim parsimonia pollebat? quia sibi quisque moderabatur, quia unius urbis cives eramus; ne inritamenta quidem eadem intra Italiam dominantibus. externis victoriis aliena, civilibus etiam nostra consumere didicimus. quantulum istud est de quo aediles admonent! quam, si cetera respicias, in levi habendum! at hercule nemo refert quod Italia externae opis indiget, quod vita populi Romani per incerta maris et tempestatum cotidie volvitur. ac nisi provinciarum copiae et dominis et servitiis et agris subvenerint, nostra nos scilicet nemora nostraeque villae tuebuntur. hanc, patres conscripti, curam sustinet princeps; haec omissa funditus rem publicam trahet. reliquis intra animum medendum est: nos pudor, pauperes necessitas, divites satias in melius mutet. aut si quis ex magistratibus tantam industriam ac severitatem pollicetur ut ire obviam queat, hunc ego et laudo et exonerari laborum meorum partem fateor: sin accusare vitia volunt, dein, cum gloriam eius rei adepti sunt, simultates faciunt ac mihi relinquunt, credite, patres conscripti, me quoque non esse offensionum avidum; quas cum gravis et plerumque iniquas pro re publica suscipiam, inanis et inritas neque mihi aut vobis usui futuras iure deprecor.'	54. "Мне известно, что на пирах и в дружеских собраниях возмущаются этой непомерною роскошью и требуют, чтобы ей был положен предел; но если бы кто-нибудь издал в этих целях закон и определил в нем наказания, те же самые люди стали бы вопить, что ниспровергаются общественные устои, что всякому наиболее выдающемуся приуготовляется гибель и что никто не огражден от опасности быть обвиненным. И подобно тому как застарелые и с давних пор укреплявшиеся недуги нашего тела не пресечь иначе, как сильно действующими и суровыми лечебными мерами, так и развращенная и одновременно развращающая, больная и пылающая в горячке душа должна быть обуздана средствами, не менее мощными, чем распалившие ее страсти. Столько законов, введенных нашими предками, столько обнародованных божественным Августом, утратив всякую силу, одни - из-за того, что забыты, другие - что еще постыднее - из пренебрежения к ним, еще больше укрепили в приверженных роскоши самоуверенность и беззаботность. Ибо, желая того, что пока не запретно, опасаешься, как бы на него не был наложен запрет, но, безнаказанно преступив грань позволенного, забываешь и страх, и совесть. Почему некогда господствовала бережливость? Потому что каждый сам себя ограничивал, потому что мы были гражданами лишь одного города и, властвуя в пределах Италии, не знали многих одолевающих нас ныне соблазнов. Но, победив внешних врагов, мы научились безудержно расточать чужое, а в междоусобицах - и свое собственное. Однако сколь незначительно зло, о котором напоминают эдилы! Какой безделицей мы должны его счесть, если взглянем на все остальное! А ведь никто, к сожалению, не докладывает сенату, что Италия постоянно нуждается в помощи со стороны, что жизнь римского народа всечасно зависит от превратностей моря и бурь и что, не поддерживай провинции своими излишками и господ, и рабов, и самые пашни, нам пришлось бы ожидать пропитания от своих увеселительных садов и вилл. Вот какая забота, отцы сенаторы, неизменно отягощает принцепса, и, если она будет оставлена, ничто не сможет спасти государство. Остальному должно помочь исцеление самих душ; так пусть же нас изменит к лучшему ощущение меры дозволенного, бедняков - нужда, богачей - пресыщение. И если кто из высших должностных лиц обещает такое усердие и такую твердость, что для него будет посильным вступить в борьбу с роскошью, я воздам ему похвалу и признаюсь, что он снимает с меня часть моего бремени; но если они пожелают подвергнуть пороки лишь словесному бичеванию, а затем, добыв этим славу, оставят мне распри, то поверьте, отцы сенаторы, и я также не хочу попреков; мирясь с ними, тягостными и по большей части несправедливыми, в делах государственной важности, я по праву прошу избавить меня от пустых и бесплодных, не возмещаемых пользой ни для меня, ни для вас".
[55] Auditis Caesaris litteris remissa aedilibus talis cura; luxusque mensae a fine Actiaci belli ad ea arma quis Servius Galba rerum adeptus est per annos centum profusis sumptibus exerciti paulatim exolevere. causas eius mutationis quaerere libet. dites olim familiae nobilium aut claritudine insignes studio magnificentiae prolabebantur. nam etiam tum plebem socios regna colere et coli licitum; ut quisque opibus domo paratu speciosus per nomen et clientelas inlustrior habebatur. postquam caedibus saevitum et magnitudo famae exitio erat, ceteri ad sapientiora convertere. simul novi homines e municipiis et coloniis atque etiam provinciis in senatum crebro adsumpti domesticam parsimoniam intulerunt, et quamquam fortuna vel industria plerique pecuniosam ad senectam pervenirent, mansit tamen prior animus. sed praecipuus adstricti moris auctor Vespasianus fuit, antiquo ipse cultu victuque. obsequium inde in principem et aemulandi amor validior quam poena ex legibus et metus. nisi forte rebus cunctis inest quidam velut orbis, ut quem ad modum temporum vices ita morum vertantur; nec omnia apud priores meliora, sed nostra quoque aetas multa laudis et artium imitanda posteris tulit. verum haec nobis [in] maiores certamina ex honesto maneant.	55. По прочтении письма Цезаря с эдилов была снята эта забота, и само собой постепенно изжило себя соперничество в роскоши пиршественных столов, поглощавшей огромные средства на протяжении целых ста лет после битвы при Акции и вплоть до вооруженного переворота, отдавшего верховную власть Сервию Гальбе. Мне хочется выяснить причины этого изменения в обиходе. Богатые и знатные или особенно знаменитые семьи с давних пор были влекомы к показному блеску. Ибо в те времена еще не возбранялось благодетельствовать простому народу, союзникам и подвластным нам царствам и быть почитаемым ими. И чем больше кто-либо выделялся богатством, великолепием дома и пышностью его внутреннего убранства, тем больший почет окружал его имя и тем больше имел он клиентов. Но после того как начали свирепствовать казни и громкая слава стала неминуемо вести к гибели, остальные благоразумно притихли и затаились. Вместе с тем все чаще допускавшиеся в сенат новые люди из муниципиев, колоний и даже провинций принесли с собою привычную им бережливость, и хотя многие среди них благодаря удаче или усердию к старости приобретали богатство, они сохраняли тем не менее прежние склонности. Но больше всего способствовал возвращению к простоте нравов державшийся старинного образа жизни Веспасиан. Угодливость по отношению к принцепсу и стремление превзойти его в непритязательности оказались сильнее установленных законами наказаний и устрашений. Впрочем, быть может, всему существующему свойственно некое круговое движение, и как возвращаются те же времена года, так обстоит и с нравами; не все было лучше у наших предшественников, кое-что похвальное и заслуживающее подражания потомков принес и наш век. Так пусть же это благородное соревнование с предками будет у нас непрерывным!
[56] Tiberius, fama moderationis parta quod ingruentis accusatores represserat, mittit litteras ad senatum quis potestatem tribuniciam Druso petebat. id summi fastigii vocabulum Augustus repperit, ne regis aut dictatoris nomen adsumeret ac tamen appellatione aliqua cetera imperia praemineret. Marcum deinde Agrippam socum eius potestatis, quo defuncto Tiberium Neronem delegit ne successor in incerto foret. sic cohiberi pravas aliorum spes rebatur; simul modestiae Neronis et suae magnitudini fidebat. quo tunc exemplo Tiberius Drusum summae rei admovit, cum incolumi Germanico integrum inter duos iudicium tenuisset. sed principio litterarum veneratus deos ut consilia sua rei publicae prosperarent, modica de moribus adulescentis neque in falsum aucta rettulit. esse illi coniugem et tres liberos eamque aetatem qua ipse quondam a divo Augusto ad capessendum hoc munus vocatus sit. neque nunc propere sed per octo annos capto experimento, compressis seditionibus, compositis bellis, triumphalem et bis consulem noti laboris participem sumi.	56. Поставив предел потоку доносов и тем приобретя славу умеренности, Тиберий направляет сенату письмо, в котором просит о предоставлении Друзу трибунской власти. Это наименование было придумано Августом для обозначения высшей власти: не желая называться царем или диктатором, он, однако, хотел выделяться среди магистратов каким-нибудь титулом. Позднее он избрал себе сотоварищем в этой власти Марка Агриппу, а после его кончины - Тиберия Нерона, дабы не оставалось неясности, кого он назначил своим преемником. Он считал, что благодаря этому будут рассеяны злонамеренные надежды других; вместе с тем он был уверен в преданности Нерона и непоколебимости собственного величия. И вот, руководствуясь этим примером, Тиберий разделил с Друзом верховную власть, тогда как при жизни Германика выбор между ними оставлял нерешенным. Начав письмо с просьбы богам обратить его замысел ко благу республики, он, в сдержанных выражениях и ничего не преувеличивая, обрисовал нравы молодого человека. У него есть жена и трое детей, и он в том же возрасте, в каком сам Тиберий был призван божественным Августом к несению тех же обязанностей. И теперь не поспешно и необдуманно, но после восьмилетнего испытания, после того как Друз подавил мятежи и успешно завершил войны, он привлекает его, триумфатора и дважды консула, к соучастию в хорошо знакомых ему трудах.
[57] Praeceperant animis orationem patres quo quaesitior adulatio fuit. nec tamen repertum nisi ut effigies principum, aras deum, templa et arcus aliaque solita censerent, nisi quod M. Silanus ex contumelia consulatus honorem principibus petivit dixitque pro sententia ut publicis privatisve monimentis ad memoriam temporum non consulum nomina praecriberentur, sed eorum qui tribuniciam potestatem gererent. at Q. Haterius cum eius diei senatus consulta aureis litteris figenda in curia censuisset deridiculo fuit senex foedissimae adulationis tantum infamia usurus.	57. Сенаторы предвидели это обращение принцепса, и поэтому тем более тонкой была их лесть. И все-таки они ничего не придумали, кроме обычных постановлений об изображениях принцепсов, жертвенниках богам, храмах, арках и тому подобном; только Марк Силан изыскал для принцепсов новые почести в умалении консульского достоинства и внес предложение выставлять на общественных и частных строениях, в случае указания на них памятной даты, имена не консулов, но тех, кто облечен трибунскою властью. Но когда старик Квинт Гатерий выразил пожелание, чтобы сенатские постановления этого дня были начертаны золотыми буквами в курии, это вызвало насмешки, ибо единственной наградой, которую он мог ожидать, было бесславие низкой лести.
[58] Inter quae provincia Africa Iunio Blaeso prorogata, Servius Maluginensis flamen Dialis ut Asiam sorte haberet postulavit, frustra vulgatum dictitans non licere Dialibus egredi Italia neque aliud ius suum quam Martialium Quirinaliumque flaminum: porro, si hi duxissent provincias, cur Dialibus id vetitum? nulla de eo populi scita, non in libris caerimoniarum reperiri. saepe pontifices Dialia sacra fecisse si flamen valetudine aut munere publico impediretur. quinque et septuaginta annis post Cornelii Merulae caedem neminem suffectum neque tamen cessavisse religiones. quod si per tot annos possit non creari nullo sacrorum damno, quanto facilius afuturum ad unius anni proconsulare imperium? privatis olim simultatibus effectum ut a pontificibus maximis ire in provincias prohiberentur: nunc deum munere summum pontificum etiam summum hominum esse, non aemulationi, non odio aut privatis adfectionibus obnoxium.	58. Так как Юнию Блезу тогда же были продлены полномочия на управление Африкой, фламин Юпитера Сервий Малугинский потребовал предоставить ему провинцию Азию, утверждая, что распространенное мнение, будто фламинам не дозволено покидать Италию, лишено оснований и что у него те же права, какие у фламинов Марса или Квирина; а если они управляют провинциями, то почему не допускать к тому же фламинов Юпитера? Нет об этом постановлений народных собраний, ничего такого не найти и в обрядовых книгах. Нередко, если фламину препятствовали болезнь или государственные обязанности, жертвы Юпитеру за него приносили понтифики. В течение семидесяти пяти лет после смерти Корнелия Мерулы никто не был избран на его место, и тем не менее священнодействия не прерывались. Если столько лет можно было вовсе не избирать фламина Юпитера без ущерба для религии, то не намного ли легче допустить, чтобы фламин Юпитера отбыл на один год для выполнения проконсульских обязанностей? Некогда из-за личных раздоров великие понтифики воспрещали фламинам Юпитера отправляться в провинцию, но теперь, по милости богов, верховный глава понтификов - вместе с тем и верховный глава людей, и он выше соперничества, ненависти и личных пристрастий.
[59] Adversus quae cum augur Lentulus aliique varie dissererent, eo decursum est ut pontificis maximi sententiam opperirentur. Tiberius dilata notione de iure flaminis decretas ob tribuniciam Drusi potestatem caerimonias temperavit, nominatim arguens insolentiam sententiae aureasque litteras contra patrium morem. recitatae et Drusi epistulae quamquam ad modestiam flexae pro superbissimis accipiuntur. huc decidisse cuncta ut ne iuvenis quidem tanto honore accepto adiret urbis deos, ingrederetur senatum, auspicia saltem gentile apud solum inciperet. bellum scilicet aut diverso terrarum distineri, litora et lacus Campaniae cum maxime peragrantem. sic imbui rectorem generis humani, id primum e paternis consiliis discere. sane gravaretur aspectum civium senex imperator fessamque aetatem et actos labores praetenderet: Druso quod nisi ex adrogantia impedimentum?	59. Сервию возражали, приводя различные доводы, авгур Лентул и другие сенаторы, и ввиду этого было решено подождать, что скажет великий понтифик. Тиберий, отказавшись заниматься вопросом о правах фламинов, несколько ограничил сенатские постановления о торжествах по поводу предоставления Друзу трибунской власти и особенно порицал неуместность предложения о золотых буквах, противоречащего обычаям предков. Было также оглашено послание Друза, и, хотя оно было скромным, сенаторы сочли его проявлением величайшей надменности: низко пали нравы, если удостоенный такой чести молодой человек не желает посетить богов Рима, показаться в сенате и хотя бы начать на земле отцов свое новое поприще. Как будто идет война или он задерживается где-нибудь на краю света, а не объезжает сейчас побережье и озера Кампании! Вот чему учат руководители рода людского, вот что он прежде всего усвоил из советов отца! Пусть престарелого императора тяготит лицезрение граждан, пусть он ссылается на преклонный возраст и свершенные им труды; но что за помехи у Друза, кроме высокомерия?
[60] Sed Tiberius, vim principatus sibi firmans, imaginem antiquitatis senatui praebebat postulata provinciarum ad disquisitionem patrum mittendo. crebrescebat enim Graecas per urbes licentia atque impunitas asyla statuendi; complebantur templa pessimis servitiorum; eodem subsidio obaerati adversum creditores suspectique capitalium criminum receptabantur, nec ullum satis validum imperium erat coercendis seditionibus populi flagitia hominum ut caerimonias deum protegentis. igitur placitum ut mitterent civitates iura atque legatos. et quaedam quod falso usurpaverant sponte omisere; multae vetustis superstitionibus aut meritis in populum Romanum fidebant. magnaque eius diei species fuit quo senatus maiorum beneficia, sociorum pacta, regum etiam qui ante vim Romanam valuerant decreta ipsorumque numinum religiones introspexit, libero, ut quondam, quid firmaret mutaretve.	60. Неуклонно укрепляя единовластие, Тиберий оставлял, однако, сенату видимость его былого величия и отсылал с этой целью на его рассмотрение возбуждаемые провинциями ходатайства. Ибо в греческих городах учащались случаи ничем не стесняемого своеволия в определении мест, служивших убежищами: храмы были заполнены наихудшими из рабов; там же находили приют и защиту преследуемые заимодавцами должники и подозреваемые в злодеяниях, наказуемых смертною казнью, и нигде не было достаточно сильной власти, способной справиться с бесчинством народа, оберегавшего заядлых преступников под предлогом почитания богов. Поэтому сенат повелел городам прислать представителей с подтверждением своих прав. Некоторые города добровольно отказались от незаконно присвоенных прав, другие рассчитывали на старинные суеверия и на свои заслуги перед римским народом. И прекрасное зрелище являл собою сенат в день рассмотрения дарованных нашими предками привилегий, договоров с союзниками, указов царей, которые властвовали еще до установления владычества римлян, и самих религиозных преданий, свободно, как некогда, подтверждая их или внося в них изменения.
[61] Primi omnium Ephesii adiere, memorantes non, ut vulgus crederet, Dianam atque Apollinem Delo genitos: esse apud se Cenchreum amnem, lucum Ortygiam, ubi Latonam partu gravidam et oleae, quae tum etiam maneat, adnisam edidisse ea numina, deorumque monitu sacratum nemus, atque ipsum illic Apollinem post interfectos Cyclopas Iovis iram vitavisse. mox Liberum patrem, bello victorem, supplicibus Amazonum quae aram insiderant ignovisse. auctam hinc concessu Herculis, cum Lydia poteretur, caerimoniam templo neque Persarum dicione deminutum ius; post Macedonas, dein nos servavisse.	61. Первыми прибыли в Рим эфессцы, говорившие о том, что, вопреки распространенному мнению, Диана и Аполлон не родились на Делосе; близ их города есть река Кенхрей и роща Ортигия, где Латона, прислонившись к существующей и поныне оливе, разрешилась от бремени этими божествами; по указанию богов, эта роща почитается священною, и в ней, истребив киклопов, спасался от гнева Юпитера сам Аполлон. Позднее победоносный отец Либер здесь же простил амазонок, которые молили его о пощаде, припав к его жертвеннику. Изволением овладевшего Лидией Геркулеса почитание этого святилища возросло, не умалилось оно и при владычестве персов; сохраняли его македоняне, а затем также и мы.
[62] Proximi hos Magnetes L. Scipionis et L. Sullae constitutis nitebantur, quorum ille Antiocho, hic Mithridate pulsis fidem atque virtutem Magnetum decoravere, uti Dianae Leucophrynae perfugium inviolabile foret. Aphrodisienses posthac et Strationicenses dictatoris Caesaris ob vetusta in partis merita et recens divi Augusti decretum adtulere, laudati quod Parthorum inruptionem nihil mutata in populum Romanum constantia pertulissent. sed Aphrodisiensium civitas Veneris, Stratonicensium Iovis et Triviae religionem tuebantur. altius Hierocaesarienses exposuere, Persicam apud se Dianam, delubrum rege Cyro dicatum; et memorabantur Perpennae, Isaurici multaque alia imperatorum nomina qui non modo templo sed duobus milibus passuum eandem sanctitatem tribuerant. exim Cyprii tribus [de] delubris, quorum vetustissimum Paphiae Veneri auctor Aesrias, post filius eius Amathus Veneri Amathusiae et Iovi Salaminio Teucer, Telamonis patris ira profugus, posuissent.	62. За эфессцами последовали магнесийцы, ссылавшиеся на указы Луция Сципиона и Луция Суллы, из которых первый, разбив Антиоха, а второй - Митридата, вознаградили верность и доблесть магнесийцев, объявив храм Дианы Левкофрины неприкосновенным убежищем. Жители Афродисиады, а затем и Стратоникеи представили указ диктатора Цезаря, отмечавший их давние заслуги пред его партией, и более поздний, изданный божественным Августом, воздававшим им похвалу за непоколебимую преданность римскому народу, которую они сохранили во время нашествия парфян. Город Афродисиада отстаивал права храма Венеры, а Стратоникея - Юпитера и Тривии. На еще большую старину опирались гиерокесарейцы, утверждавшие, что их храм Дианы Персидскойбыл освящен царем Киром; ими же упоминались Перперна, Исаврик и имена других полководцев, признававших права убежища не только за самим храмом, но и на две тысячи шагов от него. Далее, киприоты защищали права трех храмов, из которых древнейший, Пафосской Венеры, был воздвигнут Аэрией, второй, Венеры Амафунтской, - сыном его Амафунтом и третий, Юпитера Саламинского, - Тевкром, бежавшим сюда от гнева своего отца Теламона.
[63] Auditae aliarum quoque civitatium legationem. quorum copia fessi patres, et quia studiis certabatur, consulibus permisere ut perspecto iure, et si qua iniquitas involveretur, rem integram rursum ad senatum referrent. consules super eas civitates quas memoravi apud Pergamum Aesculapii compertum asylum rettulerunt: ceteros obscuris ob vetustatem initiis niti. nam Zmyrnaeos oraculum Apollinis, cuius imperio Stratonicidi Veneri templum dicaverint, Tenios eiusdem carmen referre, quo sacrare Neptuni effigiem aedemque iussi sint. propiora Sardianos: Alexandri victoris id donum. neque minus Milesios Dareo rege niti; set cultus numinum utrisque Dianam aut Apollinem venerandi. petere et Cretenses simulacro divi Augusti. factaque senatus consulta quis multo cum honore modus tamen praescribebatur. iussique ipsis in templis figere aera sacrandam ad memoriam, neu specie religionis in ambitionem delaberentur.	63. Были выслушаны и представители других городов. Обширность материалов, требовавших рассмотрения, и горячность прений утомили сенаторов, и они поручили консулам рассмотреть, на чем основываются предъявленные притязания, и затем, ничего не решая, снова доложить это дело сенату. И консулы доложили, что, помимо упомянутых мною городов, только Пергам имеет бесспорное право на убежище Эскулапия; остальные же опираются на доводы, уходящие в темную древность. Так, жители Смирны говорят об оракуле Аполлона, по повелению которого они будто бы учредили святилище Венеры Стратоникиды, а теносцы - о прорицании того же оракула, предписавшем им воздвигнуть статую и храм Нептуна; о более близком к нам времени - жители Сард: право на убежище даровано им победителем Александром. Столь же упорно, ссылаясь на царя Дария, отстаивают свои права милетцы; но святыни у тех и других одинаковы, и почитают они Диану или Аполлона. Того же добиваются и критяне для статуи божественного Августа. И был издан сенатский указ, которым с соблюдением полного уважения к религиозным чувствам, но и со всею решительностью ограничивалось число убежищ; вместе с тем было велено прибить в храмах медные доски с этим указом, чтобы память о нем сохранилась навеки и чтобы не допустить в будущем прикрывающихся благочестием честолюбивых стремлений.
[64] Sub idem tempus Iuliae Augustae valetudo atrox necessitudinem principi fecit festinati in urbem reditus, sincera adhuc inter matrem filiumque concordia sive occultis odiis. neque enim multo ante, cum haud procul theatro Marcelli effigiem divo Augusto Iulia dicaret, Tiberi nomen suo postscripserat, idque ille credebatur ut inferius maiestate principis gravi et dissimulata offensione abdidisse. set tum supplicia dis ludique magni ab senatu decernuntur, quos pontifices et augures et quindecimviri septemviris simul et sodalibus Augustalibus ederent. censuerat L. Apronius ut fetiales quoque iis ludis praesiderent. contra dixit Caesar, distincto sacerdotiorum iure et repetitis exemplis: neque enim umquam fetialibus hoc maiestatis fuisse. ideo Augustalis adiectos quia proprium eius domus sacerdotium esset pro qua vota persolverentur.	64. Около этого времени тяжелая болезнь Юлии Августы поставила принцепса перед необходимостью поторопиться с возвращением в Рим, было ли до того согласие между матерью и сыном искренним или они питали друг к другу скрытую неприязнь. Незадолго до этого Августа, освящая невдалеке от театра Марцелла статую божественного Августа, поместила в надписи имя Тиберия после своего, и считали, что, усмотрев в этом умаление своего величия и оскорбительный выпад, он глубоко затаил обиду. Между тем сенатом назначаются молебствия богам и большие игры, проведение которых возлагалось на верховных жрецов, авгуров, квиндецимвиров, септемвиров и коллегию августалов. Луций Апроний предложил привлечь к руководству этими играми и фециалов. С возражениями ему выступил Цезарь, указав, что права жреческих коллегий различны, и приведя примеры в подтверждение этого; ведь фециалы никогда еще не были удостоены столь высокой чести. Августалы же привлечены лишь потому, что они - коллегия того дома, за который должны выполняться обеты.
[65] Exequi sententias haud institui nisi insignis per honestum aut notabili dedecore, quod praecipuum munus annalium reor ne virtutes sileantur utque pravis dictis factisque ex posteritate et infamia metus sit. ceterum tempora illa adeo infecta et adulatione sordida fuere ut non modo primores civitatis, quibus claritudo sua obsequiis protegenda erat, sed omnes consulares, magna pars eorum qui praetura functi multique etiam pedarii senatores certatim exsurgerent foedaque et nimia censerent. memoriae proditur Tiberium, quoties curia egrederetur, Graecis verbis in hunc modum eloqui solitum 'o homines ad servitutem paratos!' scilicet etiam illum qui libertatem publicam nollet tam proiectae servientium patientiae taedebat.	65. Я решил приводить только те высказывания в сенате, которые представляются мне либо достойными всяческой похвалы, либо примечательными по своей исключительной низости, ибо я считаю главнейшей обязанностью анналов сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве. А те времена были настолько порочны и так отравлены грязною лестью, что не только лица, облеченные властью, которым, чтобы сохранить свое положение, необходимо было угодничать, но и бывшие консулы, и большая часть выполнявших в прошлом преторские обязанности, и даже многие рядовые сенаторы наперебой выступали с нарушающими всякую меру, постыдными предложениями. Передают, что Тиберий имел обыкновение всякий раз, когда покидал курию, произносить по-гречески следующие слова: "О люди, созданные для рабства!". Очевидно, даже ему, при всей его ненависти к гражданской свободе, внушало отвращение столь низменное раболепие.
[66] Paulatim dehinc ab indecoris ad infesta transgrediebantur. C. Silanum pro consule Asiae repetundarum a sociis postulatum Mamercus Scaurus e consularibus, Iunius Otho praetor, Bruttedius Niger aedilis simul corripiunt obiectantque violatum Augusti numen, spretam Tiberii maiestatem, Mamercus antiqua exempla iaciens, L. Cottam a Scipione Africano, Servium Galbam a Catone censorio, P. Rutilium a M. Scauro accusatos. videlicet Scipio et Cato talia ulciscebantur aut ille Scaurus, quem proavum suum obprobrium maiorum Mamercus infami opera dehonestabat. Iunio Othoni litterarium ludum exercere vetus ars fuit: mox Seiani potentia senator obscura initia impudentibus ausis propolluebat. Bruttedium artibus honestis copiosum et, si rectum iter pergeret, ad clarissima quaeque iturum festinatio extimulabat, dum aequalis, dein superiores, postremo suasmet ipse spes antire parat: quod multos etiam bonos pessum dedit, qui spretis quae tarda cum securitate praematura vel cum exitio properant.	66. Затем от недостойных слов понемногу перешли к гнусным делам. На проконсула Азии Гая Силана, привлеченного союзниками к суду по закону о вымогательствах, накинулись сообща бывший консул Мамерк Скавр, претор Юний Отон и эдил Бруттедий Нигер, обвиняя его в осквернении божественного достоинства Августа и в оскорблении величия Тиберия, причем Мамерк сослался на примеры, заимствованные из древности, на то, что Луций Котта был обвинен Сципионом Африканским, Сервий Гальба - Катоном Цензором, Публий Рутилий - Марком Скавром. Как будто не за какие-нибудь иные, а за точно такие же преступления карали Сципион и Катон и тот самый Скавр, которого - своего прадеда - бесчестил теперь столь грязным поступком Мамерк - позор своих предков. Юний Отон многие годы преподавал в начальной школе риторики, но затем, покровительствуемый Сеяном, проник в сенат и еще больше запятнал свое темное прошлое бесстыдным и наглым поведением. Бруттедия, который был наделен от природы выдающимися способностями и, если бы пошел по правильному пути, мог бы добиться заслуженной славы, подстрекало нетерпение, ибо он стремился опередить сначала равных себе, затем тех, кто стоял выше него, и, наконец, свои собственные мечты и надежды. А это погубило и многих хороших людей, презревших то, что дается медленно, но зато верно, и погнавшихся за преждевременным, даже если это грозило им гибелью.
[67] Auxere numerum accusatorum Gellius Publicola et Paconius, ille quaestor Silani, hic legatus. nec dubium habebatur saevitiae captarumque pecuniarum teneri reum: sed multa adgerebantur etiam insontibus periculosa, cum super tot senatores adversos facundissimis totius Asiae eoque ad accusandum delectis responderet solus et orandi nescius, proprio in metu qui exercitam quoque eloquentiam debilitat, non temperante Tiberio quin premeret voce vultu, eo quod ipse creberrime interrogabat, neque refellere aut eludere dabatur, ac saepe etiam confitendum erat ne frustra quaesivisset. servos quoque Silani ut tormentis interrogarentur actor publicus mancipio acceperat. et ne quis necessariorum iuvaret periclitantem maiestatis crimina subdebantur, vinclum et necessitas silendi. igitur petito paucorum dierum interiectu defensionem sui deseruit, ausis ad Caesarem codicillis quibus invidiam et preces miscuerat.	67. Число обвинителей увеличили примкнувшие к ним Геллий Публикола и Марк Паконий, один - квестор Силана, другой - его легат. Не подлежали сомнению ни крутой нрав и жестокости подсудимого, ни то, что он, действительно, вымогал деньги; но к этому присоединялось и многое такое, что навлекло бы опасность даже на людей, ни в чем не повинных: ведь Силан один, без чьей-либо поддержки, не обладая к тому же даром речи, подавленный страхом (а это ослабляет даже искушенное красноречие), должен был отражать натиск - не говоря уже о стольких враждебных ему сенаторах - самых прославленных, и потому избранных для его обвинения, ораторов Азии; притом и Тиберий не воздержался от давления на ход дела тоном, в каком высказывался, выражением лица и частыми вопросами, на которые было бы непозволительно отвечать решительным отрицанием или уклончиво, но, напротив, нередко требовалось давать утвердительные ответы, чтобы вопрос принцепса не остался тщетным. Рабы Силана, дабы их можно было подвергнуть допросу под пыткой, были приобретены государственным казначейством; а чтобы никто из родных и близких не оказал помощи попавшему в беду подсудимому, ему было, сверх того, предъявлено обвинение в оскорблении величия - цепи, налагавшие необходимость молчать. Итак, испросив перерыв на несколько дней, Силан оставил намерение защищаться и отважился обратиться к Цезарю с письмом, в котором перемежались упреки с мольбами.
[68] Tiberius quae in Silanum parabat quo excusatius sub exemplo acciperentur, libellos divi Augusti de Voleso Messala eiusdem Asiae pro consule factumque in eum senatus consultum recitari iubet. tum L. Pisonem sententiam rogat. ille multum de clementia principis praefatus aqua atque igni Silano interdicendum censuit ipsumque in insulam Gyarum relegandum. eadem ceteri, nisi quod Cn. Lentulus separanda Silani materna bona, quippe Atia parente geniti, reddendaque filio dixit, adnuente Tiberio.	68. Решив обрушить на Силана суровую кару и желая ее оправдать в общем мнении примером из прошлого, Тиберий велит прочитать в сенате письмо божественного Августа о проконсуле той же Азии Волезе Мессале и принятое по его делу сенатское постановление. После того как это было исполнено, Тиберий приглашает Луция Пизона изложить свое мнение. Распространившись сначала о великодушии и мягкости принцепса, тот предлагает лишить Силана огня и воды и сослать на остров Гиар. К нему присоединились и все остальные; впрочем. Гней Лентул, основываясь на том, что мать Силана происходила из рода Атиев, предложил выделить из имущества осужденного то, что он от нее унаследовал, и передать эту часть его сыну, и Тиберий дал на это согласие.
[69] At Cornelius Dolabella dum adulationem longius sequitur increpitis C. Silani moribus addidit ne quis vita probrosus et opertus infamia provinciam sortiretur, idque princeps diiudicaret. nam a legibus delicta puniri: quanto fore mitius in ipsos, melius in socios, provideri ne peccaretur? adversum quae disseruit Caesar: non quidem sibi ignare quae de Silano vulgabantur, sed non ex rumore statuendum. multos in provinciis contra quam spes aut metus de illis fuerit egisse: excitari quosdam ad meliora magnitudine rerum, hebescere alios. neque posse principem sua scientia cuncta complecti neque expedire ut ambitione aliena trahatur. ideo leges in facta constitui quia futura in incerto sint. sic a maioribus institutum ut, si antissent delicta, poenae sequerentur. ne verterent sapienter reperta et semper placita: satis onerum principibus, satis etiam potentiae. minui iura quotiens gliscat potestas, nec utendum imperio ubi legibus agi possit. quanto rarior apud Tiberium popularitas tanto laetioribus animis accepta. atque ille prudens moderandi, si propria ira non impelleretur, addidit insulam Gyarum immitem et sine cultu hominum esse: darent Iuniae familiae et viro quondam ordinis eiusdem ut Cythnum potius concederet. id sororem quoque Silani Torquatam, priscae sanctimoniae virginem, expetere. in hanc sententiam facta discessio.	69. Но зато Корнелий Долабелла, усердствуя в лести, накинулся на нравы Гая Силана и заключил свою речь предложением не допускать к жеребьевке и не посылать правителями провинций тех, кто ведет порочную жизнь и запятнан бесчестием; и пусть вопрос о них решается принцепсом. Хотя проступки и наказуются правосудием, но не намного ли милостивее было бы по отношению к таким людям и благодетельнее для союзных народов, если бы самая возможность творить преступления пресекалась заранее? Против этого выступил Цезарь: ему, разумеется, небезызвестно, какая молва идет о Силане, но недопустимо судить на основании одних слухов. Многие своими действиями в провинциях не оправдали надежд, которые на них возлагались, многие, напротив, опровергли существовавшие на их счет опасения; одних поднимает значительность возникающих перед ними задач, других угнетает. Да и не может принцепс обладать всеобъемлющим знанием, и вместе с тем ему не пристало идти на поводу у чужого тщеславия. Законы потому и направлены против уже совершенных деяний. Его будущее недоступно предвидению. Так уж установлено предками: наказание следует за преступлением. И незачем менять то, что мудро придумано и всегда встречало всеобщее одобрение; у принцепсов достаточно трудов, достаточно и власти. Всякое возрастание их могущества ведет к ущербу для установленного правопорядка, и не следует употреблять власть, где можно обходиться законами. Чем реже в Тиберии обнаруживалось уважение народных прав, с тем большею радостью оно принималось. Умея быть умеренным, - если только он не был охвачен гневом, порожденным личными причинами, - принцепс добавил, что остров Гиар дик и суров, и поэтому, из уважения к роду Юниев и памятуя, что осужденный еще недавно принадлежал к их сословию, сенаторы поступили бы правильнее, проявив к нему снисходительность и дозволив ему удалиться на Кинф. Об этом просит и сестра Силана, весталка Торквата, - дева древнего благочестия. С этою поправкою к приговору все согласились.
[70] Post auditi Cyrenenses et accusante Anchario Prisco Caesius Cordus repetundarum damnatur. L. Ennium equitem Romanum, maiestatis postulatum quod effigiem principis promiscum ad usum argenti vertisset, recipi Caesar inter reos vetuit, palam aspernante Ateio Capitone quasi per libertatem. non enim debere eripi patribus vim statuendi neque tantum maleficium impune habendum. sane lentus in suo dolore esset: rei publicae iniurias ne largiretur. intellexit haec Tiberius, ut erant magis quam ut dicebantur, perstititque intercedere. Capito insignitior infamia fuit quod humani divinique iuris sciens egregium publicum et bonas domi artes dehonestavisset.	70. Затем были выслушаны киренцы, и на основании обвинения, предъявленного Анхарием Приском, был осужден по закону о вымогательства? Цезий Корд. Римского всадника Луция Энния, привлеченного к суду за оскорбление величия, так как статую принцепса он переплавил в серебряную утварь, Тиберий воспретил считать обвиняемым. Под видом защиты свободы ему открыто возражал Атей Капитон: "Не следует отнимать у сенаторов право делать заключения о подсудности и нельзя оставлять безнаказанным столь вопиющее злодеяние. Пусть принцепс равнодушен к чинимым ему обидам, но он не должен пренебрегать оскорблениями, нанесенными государству". Тиберий уловил в этих словах раболепие и настоял на своем. А Капитон оказался тем более посрамленным, что, являясь знатоком человеческого и божественного права, унизил тем не менее общественное достоинство и запятнал свою личную славу.
[71] Incessit dein religio quonam in templo locandum foret donum quod pro valetudine Augustae equites Romani voverant equestri Fortunae: nam etsi delubra eius deae multa in urbe, nullum tamen tali cognomento erat. repertum est aedem esse apud Antium quae sic nuncuparetur, cunctasque caerimonias Italicis in oppidis templaque et numinum effigies iuris atque imperii Romani esse. ita donum apud Antium statuitur. et quoniam de religionibus tractabatur, dilatum nuper responsum adversus Servium Maluginensem flaminem Dialem prompsit Caesar recitavitque decretum pontificum, quotiens valetudo adversa flaminem Dialem incessisset, ut pontificis maximi arbitrio plus quam binoctium abesset, dum ne diebus publici sacrificii neu saepius quam bis eundem in annum; quae principe Augusto constituta satis ostendebant annuam absentiam et provinciarum administrationem dialibus non concedi. memorabaturque L. Metelli pontificis maximi exemplum qui Aulum Postumium flaminem attinuisset. ita sors Asiae in eum qui consularium Maluginensi proximus erat conlata.	71. После этого возник вопрос, в каком храме поместить дар Всаднической Фортуне, сделанный римскими всадниками ради выздоровления Августы; хотя в Риме насчитывалось немало святилищ этой богини, но не было ни одного, которое носило бы такое название. В конце концов выяснилось, что это наименование носит существующий в Анции храм и что в италийских городах все священнодействия, храмы и изображающие божества статуи подлежат римской юрисдикции и состоят в ведении Рима. Итак, дар направили в Анций. И поскольку речь зашла о религиозных вопросах, Цезарь дал свое заключение по недавно отложенному делу Сервия Малугинского и прочел, кроме того, постановление верховных жрецов, гласившее, что фламин Юпитера, всякий раз, когда заболеет, может отлучиться на срок, превышающий две ночи сряду, только с ведома великого понтифика и по его разрешению, но отнюдь не в дни общественных жертвоприношений и не более двух раз в году. Из этого постановления, принятого в бытность Августа принцепсом, с полною очевидностью вытекало, что ни годичная отлучка из Рима, ни управление провинциями фламинам Юпитера дозволены быть не могут. При этом вспомнили и о случае с великим понтификом Луцием Метеллом, не отпустившим из Рима Авла Постумия. Итак, проконсульство в Азии отдается тому из бывших консулов, который следовал в списке непосредственно за Сервием Малугинским.
[72] Isdem diebus Lepidus ab senatu petivit ut basilicam Pauli, Aemilia monimenta, propria pecunia firmaret ornaretque. erat etiam tum in more publica munificentia; nec Augustus arcuerat Taurum, Philippum, Balbum hostilis exuvias aut exundantis opes ornatum ad urbis et posterum gloriam conferre. quo tum exemplo Lepidus, quamquam pecuniae modicus, avitum decus recoluit. at Pompei theatrum igne fortuito haustum Caesar extructurum pollicitus est eo quod nemo e familia restaurando sufficeret, manente tamen nomine Pompei. simul laudibus Seianum extulit tamquam labore vigilantiaque eius tanta vis unum intra damnum stetisset; et censuere patres effigiem Seiano quae apud theatrum Pompei locaretur. neque multo post Caesar, cum Iunium Blaesum pro consule Africae triumphi insignibus attolleret, dare id se dixit honori Seiani, cuius ille avunculus erat. ac tamen res Blaesi dignae decore tali fuere.	72. В эти дни Лепид обратился к сенату за разрешением обновить и украсить на свои средства базилику Павла, памятник рода Эмилиев. Тогда еще сохранялся обычай жертвовать крупные суммы на общественное строительство; в свое время и Август не воспрепятствовал Тавру, Филиппу и Бальбу отдать на украшение города и ради славы в потомстве захваченную ими в битвах с врагами добычу или долю принадлежавших им несметных богатств. Следуя подобным примерам, и Лепид, не располагавший большими деньгами, поддержал честь и достоинство своих предков. Но отстроить сгоревший от случайного пожара театр Помпея пообещал Цезарь, ибо никто из этого рода не имел средств для его восстановления; при этом, однако, за театром сохранялось имя Помпея. Одновременно принцепс превознес похвалами Сеяна, благодаря усердию и предусмотрительности которого такая сила огня была остановлена и не причинила другого ущерба; и сенаторы постановили поставить Сеяну статую в театре Помпея. Немного спустя, присуждая проконсулу Африки Блезу триумфальные отличия, Тиберий сказал, что дарует их ему в честь Сеяна, которому Блез приходился дядей. А между тем деяния Блеза были и без того достойны этой награды.
[73] Nam Tacfarinas, quamquam saepius depulsus, reparatis per intima Africae auxiliis huc adrogantiae venerat ut legatos ad Tiberium mitteret sedemque ultro sibi atque exercitui suo postularet aut bellum inexplicabile minitaretur. non alias magis sua populique Romani contumelia indoluisse Caesarem ferunt quam quod desertor et praedo hostium more ageret. ne Spartaco quidem post tot consularium exercituum cladis inultam Italiam urenti, quamquam Sertorii atque Mithridatis ingentibus bellis labaret res publica, datum ut pacto in fidem acciperetur; nedum pulcherrimo populi Romani fastigio latro Tacfarinas pace et concessione agrorum redimeretur. dat negotium Blaeso ceteros quidem ad spem proliceret arma sine noxa ponendi, ipsius autem ducis quoquo modo poteretur. et recepti ea venia plerique. mox adversum artes Tacfarinatis haud dissimili modo belligeratum.	73. Ибо Такфаринат, несмотря на неоднократные поражения, собрал наново силы во внутренних областях Африки и настолько возомнил о себе, что направил послов к Тиберию, требуя для себя и своего войска земель, на которых они могли бы осесть, и в противном случае угрожая беспощадной войной. Рассказывают, что никогда Тиберий не был сильнее задет ни одним оскорблением, нанесенным лично ему или народу римскому, чем тем, что дезертир и разбойник дерзнул счесть себя воюющей стороной. Ведь даже Спартак, разгромивший столько консульских войск и безнаказанно опустошавший Италию, и притом тогда, когда государство было ослаблено непомерно тяжелыми войнами с Серторием и Митридатом, не мог добиться открытия мирных переговоров; а при достигнутом римским народом величии и могуществе тем более не пристало откупаться от разбойника Такфарината заключением мира и уступкой ему земель. Итак, Тиберий дает Блезу поручение соблазнить всех остальных надеждою на безнаказанность при условии, что они сложат оружие, но во что бы то ни стало захватить самого вождя. Благодаря этому обещанию многие передались римлянам. А против хитростей и уловок Такфарината был применен его же способ ведения войны.
[74] Nam quia ille robore exercitus impar, furandi melior, pluris per globos incursaret eluderetque et insidias simul temptaret, tres incessus, totidem agmina parantur. ex quis Cornelius Scipio legatus praefuit qua praedatio in Leptitanos et suffugia Garamantum; alio latere, ne Cirtensium pagi impune traherentur, propriam manum Blaesus filius duxit: medio cum delectis, castella et munitiones idoneis locis imponens, dux ipse arta et infensa hostibus cuncta fecerat, quia, quoquo inclinarent, pars aliqua militis Romani in ore, in latere et saepe a tergo erat; multique eo modo caesi aut circumventi. tunc tripertitum exercitum pluris in manus dispergit praeponitque centuriones virtutis expertae. nec, ut mos fuerat, acta aestate retrahit copias aut in hibernaculis veteris provinciae componit, sed ut in limine belli dispositis castellis per expeditos et solitudinum gnaros mutantem mapalia Tacfarinatem proturbabat, donec fratre eius capto regressus est, properantius tamen quam ex utilitate sociorum, relictis per quos resurgeret bellum. sed Tiberius pro confecto interpretatus id quoque Blaeso tribuit ut imperator a legionibus salutaretur, prisco erga duces honore qui bene gesta re publica gaudio et impetu victoris exercitus conclamabantur; erantque plures simul imperatores nec super ceterorum aequalitatem. concessit quibusdam et Augustus id vocabulum ac tunc Tiberius Blaeso postremum.	74. Так как, имея войско, уступавшее римскому в силе и скорее пригодное для разбойничьих набегов, он налетал несколькими отрядами сразу и затем стремительно уходил, оставляя засады, наши задумали наступать в трех направлениях и разделились на три колонны. Легат Корнелий Сципион начальствовал над той из них, задачей которой было оградить жителей Лепты от грабежей и отрезать Такфаринату пути отступления в страну гарамантов; на другом фланге вел свои обычные части Блез Младший - ему надлежало не допускать безнаказанного опустошения окрестностей Кирты; сам главнокомандующий с отборными воинами, устраивая в подходящих местах укрепления и заставы, теснил зажатых отовсюду врагов, так что, куда бы они ни подались, у них неизменно оказывалась, - впереди, с фланга, а часто и с тылу, - та или иная часть римского войска; и многие из них таким образом были истреблены или захвачены в плен. В дальнейшем полководец разбил три первоначальные колонны на большее число мелких отрядов и поручил начальствование над ними центурионам испытанной доблести. И, вопреки обыкновению, он не отвел войско по окончании лета и не разместил его в зимних лагерях старой провинции,но, возведя укрепления, словно война была в самом начале, беспокоил непрерывно менявшего стоянки Такфарината действиями опытных и знакомых с пустынею воинов, пока, захватив в плен его брата, не отошел, наконец, назад, впрочем поспешнее, чем того требовала польза союзников, так как оставались недобитыми те, кто мог снова разжечь войну. Однако Тиберий счел ее завершенною и даже милостиво дозволил воинам Блеза провозгласить его императором - старинная почесть, которую охваченное радостным порывом победоносное войско оказывало своему успешно закончившему войну полководцу; одновременно бывало несколько императоров, и они не пользовались никакими преимущественными правами. И Август дозволил некоторым носить этот титул, но дозволение этого рода, данное Тиберием Блезу, было последним.
[75] Obiere eo anno viri inlustres Asinius Saloninus, Marco Agrippa et Pollione Asinio avis, fratre Druso insignis Caesarique progener destinatus, et Capito Ateius, de quo memoravi, principem in civitate locum studiis civilibus adsecutus, sed avo centurione Sullano, patre praetorio. consulatum ei adceleraverat Augustus ut Labeonem Antistium isdem artibus praecellentem dignatione eius magistratus antiret. namque illa aetas duo pacis decora simul tulit: sed Labeo incorrupta libertate et ob id fama celebratior, Capitonis obsequium dominantibus magis probabatur. illi quod praeturam intra stetit commendatio ex iniuria, huic quod consulatum adeptus est odium ex invidia oriebatur.	75. В этом году скончались именитые мужи Азиний Солонин, примечательный тем, что его дедами были Марк Агриппа и Азиний Поллион, а братом - Друз, и к тому же предназначавшийся в мужья внучке Цезаря, и уже упоминавшийся мною Атей Капитон, который, предаваясь изучению права, достиг первостепенного положения в государстве, хотя дед его был в войске Суллы центурионом, а отец - только претором. Назначение его консулом было ускорено Августом, так что достоинством этой магистратуры он опередил блиставшего такими же дарованиями Лабеона Антистия. Ибо этот век породил два воссиявших на мирном поприще светоча. Но Лабеон, отличавшийся неподкупным свободолюбием, пользовался благодаря этому более громкою славой, тогда как уступчивость Капитона встречала большее одобрение властителей. Один, так как не пошел дальше претуры, возвысился в общественном мнении вследствие испытанной им несправедливости, другой, так как достиг консульства, возбудил против себя порожденную завистью неприязнь.
[76] Et Iunia sexagesimo quarto post Philippensem aciem anno supremum diem explevit, Catone avunculo genita, C. Cassii uxor, M. Bruti soror. testamentum eius multo apud vulgum rumore fuit, quia in magnis opibus cum ferme cunctos proceres cum honore nominavisset Caesarem omisit. quod civiliter acceptum neque prohibuit quo minus laudatione pro rostris ceterisque sollemnibus funus cohonestaretur. viginti clarissimarum familiarum imagines antelatae sunt, Manlii, Quinctii aliaque eiusdem nobilitatis nomina. sed praefulgebant Cassius atque Brutus eo ipso quod effigies eorum non visebantur.	76. Тогда же, на шестьдесят четвертом году после битвы при Филиппах, умерла Юния, племянница Катона, супруга Гая Кассия, сестра Марка Брута. Ее завещание вызвало много толков в народе: уважительно упомянув в нем почти всех наиболее знатных граждан как наследников своего весьма значительного богатства, она пропустила Цезаря. Им это было воспринято снисходительно, и он не воспрепятствовал почтить ее похороны похвальным словом с ростральных трибун и прочими торжественными обрядами. Во главе погребальной процессии несли изображения двадцати знатнейших родов - Манлиев, Квинктиев и многих других, носивших не менее славные имена. Но ярче всех блистали Кассий и Брут - именно потому, что их изображений не было видно.