IN CHANCERY/В петле (часть первая)

CHAPTER IX VAL HEARS THE NEWS/ВЭЛ УЗНАЕТ НОВОСТИ

English	Русский
The keeping of engagements had not as yet been a conspicuous feature in the life of young Val Dartie, so that when he broke two and kept one, it was the latter event which caused him, if anything, the greater surprise, while jogging back to town from Robin Hill after his ride with Holly. She had been even prettier than he had thought her yesterday, on her silver-roan, long-tailed 'palfrey'; and it seemed to him, self-critical in the brumous October gloaming and the outskirts of London, that only his boots had shone throughout their two-hour companionship. He took out his new gold 'hunter'--present from James--and looked not at the time, but at sections of his face in the glittering back of its opened case. He had a temporary spot over one eyebrow, and it displeased him, for it must have displeased her. Crum never had any spots. Together with Crum rose the scene in the promenade of the Pandemonium. To-day he had not had the faintest desire to unbosom himself to Holly about his father. His father lacked poetry, the stirrings of which he was feeling for the first time in his nineteen years. The Liberty, with Cynthia Dark, that almost mythical embodiment of rapture; the Pandemonium, with the woman of uncertain age--both seemed to Val completely 'off,' fresh from communion with this new, shy, dark-haired young cousin of his. She rode 'Jolly well,' too, so that it had been all the more flattering that she had let him lead her where he would in the long gallops of Richmond Park, though she knew them so much better than he did. Looking back on it all, he was mystified by the barrenness of his speech; he felt that he could say 'an awful lot of fetching things' if he had but the chance again, and the thought that he must go back to Littlehampton on the morrow, and to Oxford on the twelfth-- 'to that beastly exam,' too--without the faintest chance of first seeing her again, caused darkness to settle on his spirit even more quickly than on the evening. He should write to her, however, and she had promised to answer. Perhaps, too, she would come up to Oxford to see her brother. That thought was like the first star, which came out as he rode into Padwick's livery stables in the purlieus of Sloane Square. He got off and stretched himself luxuriously, for he had ridden some twenty-five good miles. The Dartie within him made him chaffer for five minutes with young Padwick concerning the favourite for the Cambridgeshire; then with the words, "Put the gee down to my account," he walked away, a little wide at the knees, and flipping his boots with his knotty little cane. 'I don't feel a bit inclined to go out,' he thought. 'I wonder if mother will stand fizz for my last night!' With 'fizz' and recollection, he could well pass a domestic evening.	Держать свои обещания отнюдь не было отличительной чертой молодого Вэла, поэтому, когда он, нарушив два, сдержал одно, последнее выросло в его глазах в событие. достойное удивления, пока он медленной рысью возвращался из Робин-Хилла в город после своей прогулки верхом с Холли. На своей серебристо-каурой длиннохвостой лошадке она сегодня была еще красивее, чем вчера; и в этих туманных октябрьских сумерках в предместье Лондона ему, настроенному по отношению к себе весьма критически, казалось, что сам он во время этой прогулки блистал только своими сапогами. Он вынул новые золотые часы (подарок Джемса) и посмотрел не на циферблат, а на свою физиономию, отражавшуюся по кусочкам в блестящей верхней крышке. Над бровью у него было какое-то пятно, что ему очень не понравилось, потому что ей, конечно, это не могло понравиться. У Крума никогда не бывает никаких пятен. Следом за образом Крума тотчас же выплыла сцена в "Пандемониуме". Сегодня у него не было ни малейшего желания открыться Холли и говорить об отце. Отцу недоставало поэзии, дыхание которой Вэл впервые ощутил за все свои девятнадцать лет. "Либерти" и Цинтия Дарк, это почти мифическое воплощение всяческих наслаждений, "Пандемониум" и женщина неопределенного возраста - все куда-то провалилось для Вэла, который сейчас только что расстался со своей новой застенчивой темноволосой кузиной. И она так "здорово" ездила верхом и, что ему особенно было лестно, ехала за ним, куда он хочет, по всем аллеям Ричмонд-парка, хотя она, конечно, знает их куда лучше его. Вспоминая все это, он удивлялся тому, как бессмысленно он с ней разговаривал; он чувствовал, что мог бы сказать ей массу совершенно замечательных вещей, если бы только представился еще такой случай, и мысль, что завтра ему придется отправиться в Литтлхэмтон, а двенадцатого в Оксфорд, на этот дурацкий экзамен, так и не повидавшись с ней, нагоняла на него мрак быстрее, чем мгла окутывала землю. Во всяком случае, он ей напишет, и она обещала ответить. Может быть, она даже приедет в Оксфорд навестить брата. Эта мысль блеснула, как первая звездочка, появившаяся на небе, когда он подъезжал к манежу Пэдуика близ Слоунсквер. Он сошел с лошади и с наслаждением потянулся: ведь он проехал добрых двадцать пять миль. Проснувшийся в нем Дарти заставил его минут пять поболтать с младшим Пэдуиком о кэмбриджширском фаворите. Затем со словами "Запишите лошадку на мой счет" он вышел, неуверенно ступая негнущимися ногами, похлопывая по сапогам своим маленьким плетеным стэком, "Мне сегодня никуда не хочется идти, - подумал он. Хорошо бы мама угостила меня на прощание шампанским!" С шампанским и с приятными воспоминаниями можно было отлично провести вечер дома.
When he came down, speckless after his bath, he found his mother scrupulous in a low evening dress, and, to his annoyance, his Uncle Soames. They stopped talking when he came in; then his uncle said:	Когда Вэл сошел вниз, приняв ванну и переодевшись, он застал мать в декольтированном вечернем туалете и, к своему крайнему неудовольствию, дядю Сомса. Они замолчали, когда он вошел, затем дядя сказал:
"He'd better be told."	- Я думаю, лучше сказать ему.
At those words, which meant something about his father, of course, Val's first thought was of Holly. Was it anything beastly?	При этих словах, которые, несомненно, имели какое-то отношение к его отцу, Вэл прежде всего подумал о Холли. Неужели какая-нибудь гадость?
His mother began speaking.	Мать заговорила.
"Your father," she said in her fashionably appointed voice, while her fingers plucked rather pitifully at sea-green brocade, "your father, my dear boy, has--is not at Newmarket; he's on his way to South America. He--he's left us."	- Твой отец, - начала она своим отчетливым светским голосом, в то время как пальцы ее беспомощно теребили зеленую вышивку на платье, твой отец, мой милый мальчик, он не в Ньюмаркете; он отправился в Южную Америку, он... он уехал от нас.
Val looked from her to Soames. Left them! Was he sorry? Was he fond of his father? It seemed to him that he did not know. Then, suddenly--as at a whiff of gardenias and cigars--his heart twitched within him, and he was sorry. One's father belonged to one, could not go off in this fashion--it was not done! Nor had he always been the 'bounder' of the Pandemonium promenade. There were precious memories of tailors' shops and horses, tips at school, and general lavish kindness, when in luck.	Вэл перевел взгляд с нее на Сомса. Уехал! Но огорчен ли он этим? Есть ли у него чувство привязанности к отцу? Ему казалось, что он не знает. И вдруг словно пахнуло на него запахом гардений и сигар, и сердце его сжалось; да, он огорчен. Его отец - это его отец; не может быть, чтобы он так просто взял и уехал, так не бывает. Эй ведь не всегда же он был таким "пшютом", как тогда в "Пандемониуме". С ним были связаны чудесные воспоминания о поездках к портному, о лошадях, о карманных деньгах, которые приходились так кстати в школе, о том, какой он всегда был щедрый и добрый, когда ему в чемнибудь везло.
"But why?" he said. Then, as a sportsman himself, was sorry he had asked. The mask of his mother's face was all disturbed; and he burst out:	- Но почему? - спросил он. И сейчас же мужчина в нем устыдился заданного вопроса. Бесстрастное лицо матери вдруг все передернулось.
"All right, Mother, don't tell me! Only, what does it mean?"	- Хорошо, мама, не говори мне. Но только что все это значит?
"A divorce, Val, I'm afraid."	- Боюсь, Вал, что это означает развод.
Val uttered a queer little grunt, and looked quickly at his uncle-- that uncle whom he had been taught to look on as a guarantee against the consequences of having a father, even against the Dartie blood in his own veins. The flat-checked visage seemed to wince, and this upset him.	У Вэла вырвался какой-то хриплый звук, и он быстро взглянул на дядю, на которого его приучили смотреть как на своего рода гарантию против всех последствий того печального факта, что у него, Вэла, есть отец, и даже больше: против самой крови Дарти, текущей в его жилах. Худощавое лицо Сомса как будто дрогнуло, и это уж совсем расстроило Вэла.
"It won't be public, will it?"	- Но ведь это будет не публично?
So vividly before him had come recollection of his own eyes glued to the unsavoury details of many a divorce suit in the Public Press.	И перед ним так живо встало воспоминание о том, с каким жадным любопытством он сам смаковал отвратительные газетные подробности бракоразводных процессов.
"Can't it be done quietly somehow? It's so disgusting for--for mother, and--and everybody."	- Разве это нельзя устроить как-нибудь так, чтобы не было шуму? Это так отвратительно для... мамы и для всех.
"Everything will be done as quietly as it can, you may be sure."	- Разумеется, мы постараемся, по возможности, избежать шума, в этом ты можешь быть уверен.
"Yes--but, why is it necessary at all? Mother doesn't want to marry again."	- Да, но разве это вообще так необходимо? Мама ведь не собирается выходить замуж.
Himself, the girls, their name tarnished in the sight of his schoolfellows and of Crum, of the men at Oxford, of--Holly! Unbearable! What was to be gained by it?	Он сам, сестры, их имя, запятнанное в глазах школьных товарищей и Крума, и всех этих оксфордцев, и в глазах Холли! Невыносимо! И чего ради?
"Do you, Mother?" he said sharply.	- Разве ты хочешь выйти замуж, мама? - резко спросил он.
Thus brought face to face with so much of her own feeling by the one she loved best in the world, Winifred rose from the Empire chair in which she had been sitting. She saw that her son would be against her unless he was told everything; and, yet, how could she tell him? Thus, still plucking at the green brocade, she stared at Soames. Val, too, stared at Soames. Surely this embodiment of respectability and the sense of property could not wish to bring such a slur on his own sister!	Уинифрид, очутившись лицом к лицу со своими собственными переживаниями, к которым вернул ее тот, кого она любила больше всех на свете, поднялась с кресла ампир, на котором она до сих пор сидела неподвижно. Она поняла, что сын будет против нее, если не сказать ему всего, но как сказать ему? И, не переставая теребить зеленую вышивку, она нерешительно посмотрела на Сомса. Вал тоже смотрел на Сомса. Ну, конечно, это воплощение респектабельности и права собственности не допустит, чтобы его родная сестра была публично опозорена!
Soames slowly passed a little inlaid paperknife over the smooth surface of a marqueterie table; then, without looking at his nephew, he began:	Сомс медленно провел маленьким разрезным ножом с инкрустациями по гладкой поверхности столика маркетри, затем, не глядя на племянника, заговорил:
"You don't understand what your mother has had to put up with these twenty years. This is only the last straw, Val." And glancing up sideways at Winifred, he added:	- Ты не можешь понять того, что приходилось терпеть твоей матери все эти двадцать лет. Это последняя капля, Вэл, - и, покосившись на Уинифрид, он добавил:
"Shall I tell him?"	- Сказать ему?
Winifred was silent. If he were not told, he would be against her! Yet, how dreadful to be told such things of his own father! Clenching her lips, she nodded.	Уинифрид промолчала. Не сказать ему - он будет против нее! Но как это ужасно - выслушивать такие вещи о родном отце! Сжав губы, она кивнула.
Soames spoke in a rapid, even voice:	Сомс быстро, ровным голосом продолжал:
"He has always been a burden round your mother's neck. She has paid his debts over and over again; he has often been drunk, abused and threatened her; and now he is gone to Buenos Aires with a dancer." And, as if distrusting the efficacy of those words on the boy, he went on quickly:	- Он всегда был у твоей матери камнем на шее. Ей постоянно приходилось платить его долги; он часто напивался пьяным, оскорблял ее и всячески угрожал ей, и вот теперь он уехал в Буэнос-Айрес с танцовщицей, и, словно опасаясь, что его слова не произвели на юношу достаточного впечатления, поспешил добавить:
"He took your mother's pearls to give to her."	- Он взял жемчуг твоей матери, чтобы подарить этой женщине.
Val jerked up his hand, then. At that signal of distress Winifred cried out:	Вел невольно поднял руку. Увидев этот сигнал бедствия, Уинифрид крикнула:
"That'll do, Soames--stop!"	- Довольно, Сомс, замолчи!
In the boy, the Dartie and the Forsyte were struggling. For debts, drink, dancers, he had a certain sympathy; but the pearls--no! That was too much! And suddenly he found his mother's hand squeezing his.	В мальчике боролись Дарти и Форсайт. Долги, пьянство, танцовщицы это, в конце концов, не так еще плохо, но жемчуг - нет! Это уж слишком! И внезапно он почувствовал, как рука матери сжимает его руку.
"You see," he heard Soames say, "we can't have it all begin over again. There's a limit; we must strike while the iron's hot."	- И ты понимаешь, - слышал он голос Сомса, - мы не можем допустить, чтобы все это началось теперь снова. Есть предел всему, и нужно ковать железо, пока горячо.
Val freed his hand.	Вэл высвободил руку.
"But--you're--never going to bring out that about the pearls! I couldn't stand that--I simply couldn't!"	- Но вы... вы никогда не огласите эту историю с жемчугами! Я этого не перенесу, просто не перенесу!
Winifred cried out:	Уинифрид воскликнула:
"No, no, Val--oh no! That's only to show you how impossible your father is!" And his uncle nodded. Somewhat assuaged, Val took out a cigarette. His father had bought him that thin curved case. Oh! it was unbearable--just as he was going up to Oxford!	- Нет, нет, Вэл, конечно нет! Тебе сказали это, только чтобы показать, до чего дошел твой отец. - И дядя его утвердительно кивнул. Несколько успокоенный, он вытащил папироску. Этот тоненький изогнутый портсигар подарил ему отец. Ах, это невыносимо - и как раз теперь, когда он поступает в Оксфорд!
"Can't mother be protected without?" he said. "I could look after her. It could always be done later if it was really necessary."	- Разве маме нельзя помочь как-нибудь иначе? - сказал он. - Я сам могу защитить ее. И ведь это всегда можно будет сделать и позже, если в этом действительно будет необходимость.
A smile played for a moment round Soames' lips, and became bitter.	Улыбка появилась на губах Сомса, в ней была какая-то горечь.
"You don't know what you're talking of; nothing's so fatal as delay in such matters."	- Ты не понимаешь, о чем говоришь; нет ничего хуже, как откладывать в таких делах.
"Why?"	- Почему?
"I tell you, boy, nothing's so fatal. I know from experience."	- Я тебе говорю, ничего не может быть хуже. Я знаю это по собственному опыту.
His voice had the ring of exasperation. Val regarded him round- eyed, never having known his uncle express any sort of feeling. Oh! Yes--he remembered now--there had been an Aunt Irene, and something had happened--something which people kept dark; he had heard his father once use an unmentionable word of her.	В голосе его слышалось раздражение. Вэл смотрел на него, вытаращив глаза: он никогда не видел, чтобы дядя обнаруживал хоть какие-нибудь признаки чувства. А где, он вспомнил теперь: была какая-то тетя Ирэн и что-то случилось такое, о чем они не говорят; он слышал один раз, как отец выразился о ней так, что и повторить трудно.
"I don't want to speak ill of your father," Soames went on doggedly, "but I know him well enough to be sure that he'll be back on your mother's hands before a year's over. You can imagine what that will mean to her and to all of you after this. The only thing is to cut the knot for good."	- Я не хочу говорить дурно о твоем отце, но я его достаточно хорошо знаю и утверждаю, что не пройдет и года, как он опять сядет на шею твоей матери. А ты представляешь себе, что это будет значить для нее и для всех вас? Единственный выход - это разрубить узел раз навсегда.
In spite of himself, Val was impressed; and, happening to look at his mother's face, he got what was perhaps his first real insight into the fact that his own feelings were not always what mattered most.	Вэл невольно присмирел; взглянув на лицо матери, он, вероятно, первый раз в жизни действительно понял, что его собственные чувства не всегда самое главное.
"All right, mother," he said; "we'll back you up. Only I'd like to know when it'll be. It's my first term, you know. I don't want to be up there when it comes off."	- Ничего, мама, - сказал он, - мы тебя поддержим. Только я бы хотел знать, когда это будет. Ведь у нас первый семестр, знаешь. Я бы не хотел быть в Оксфорде, когда это случится.
"Oh! my dear boy," murmured Winifred, "it is a bore for you." So, by habit, she phrased what, from the expression of her face, was the most poignant regret. "When will it be, Soames?"	- Мой дорогой мальчик, - прошептала Уинифрид - ну конечно, это неприятно для тебя, - так, по привычке к пустым фразам, она резюмировала то, что, судя на выражению ее лица, было для нее живой мукой. - Когда "это будет. Сомс?
"Can't tell--not for months. We must get restitution first."	- Трудно сказать. Не раньше, чем через несколько месяцев. Сначала нужно еще добиться решения о восстановлении тебя в супружеских правах.
'What the deuce is that?' thought Val. 'What silly brutes lawyers are! Not for months! I know one thing: I'm not going to dine in!' And he said:	"Что это за штука? - подумал Вэл. - Вот тупые животные все эти юристы! Не раньше, чем через несколько месяцев! Ну, сейчас я, во всяком случае, знаю одно: обедать сегодня дома я не буду". И он сказал:
"Awfully sorry, mother, I've got to go out to dinner now."	- Мне ужасно неприятно, мама, но мне нужно идти, меня сегодня пригласили обедать.
Though it was his last night, Winifred nodded almost gratefully; they both felt that they had gone quite far enough in the expression of feeling.	Хотя это был его последний вечер дома, Уинифрид почти с благодарностью кивнула ему - обоим казалось, что сегодня проявлений всяких чувств было более чем достаточно.
Val sought the misty freedom of Green Street, reckless and depressed. And not till he reached Piccadilly did he discover that he had only eighteen-pence. One couldn't dine off eighteen-pence, and he was very hungry. He looked longingly at the windows of the Iseeum Club, where he had often eaten of the best with his father! Those pearls! There was no getting over them! But the more he brooded and the further he walked the hungrier he naturally became. Short of trailing home, there were only two places where he could go--his grandfather's in Park Lane, and Timothy's in the Bayswater Road. Which was the less deplorable? At his grandfather's he would probably get a better dinner on the spur of the moment. At Timothy's they gave you a jolly good feed when they expected you, not otherwise. He decided on Park Lane, not unmoved by the thought that to go up to Oxford without affording his grandfather a chance to tip him was hardly fair to either of them.	Вэл вырвался из дому в туманный простор Грин-стрит подавленный, не замечая ничего кругом. И только очутившись на Пикадилли, он обнаружил, что у него всего восемнадцать пенсов. Нельзя же пообедать на восемнадцать пенсов, а он очень проголодался. Он с тоской посмотрел на окна "Айсиум Клуба", где они часто так шикарно обедали с отцом! Проклятый жемчуг! С этим никак нельзя примириться! Но чем больше он думал об этом, чем дальше он шел, тем его все сильнее, естественно, мучил голод. Исключая возможность вернуться домой, было только два места, куда он мог бы пойти: на Парк-Лейн к дедушке или к Тимоти на Бэйсуотер-Род. Какое из этих двух мест менее ужасно? Пожалуй, если так внезапно нагрянуть, у дедушки можно лучше пообедать. У Тимоти превосходно кормят, но только если они заранее знают, что ты придешь, не иначе. Он остановил свой выбор на Парк-Лейн, чему до некоторой степени способствовало соображение, что лишить деда возможности сделать внуку маленький подарок накануне его отъезда в Оксфорд было бы крайне нечестно как по отношению к дедушке, так и по отношению к самому себе.
His mother would hear he had been there, of course, and might think it funny; but he couldn't help that. He rang the bell.	Конечно, мать узнает, что он был там, и ей это покажется странным; но уж тут ничего не поделаешь. Он позвонил.
"Hullo, Warmson, any dinner for me, d'you think?"	- Алло, Уормсон, дадут мне у вас пообедать, вы как думаете?
"They're just going in, Master Val. Mr. Forsyte will be very glad to see you. He was saying at lunch that he never saw you nowadays."	- Сейчас только идут к столу, мистер Вэл. Мистер Форсайт будет очень рад видеть вас. Он сегодня за завтра, как говорил, что-то вас совсем не видно.
Val grinned.	Вэл засмеялся.
"Well, here I am. Kill the fatted calf, Warmson, let's have fizz."	- Ну вот я и пришел. Заколите-ка жирного тельца, да вот - что, Уормсон, давайте шампанского.
Warmson smiled faintly--in his opinion Val was a young limb.	Уормсон улыбнулся: он считал Вэла порядочным лоботрясом.
"I will ask Mrs. Forsyte, Master Val."	- Я спрошу миссис Форсайт, мистер Вэл.
"I say," Val grumbled, taking off his overcoat, "I'm not at school any more, you know."	- Ну, знаете, - пробурчал Вэл, стаскивая пальто, - я уже не школьник.
Warmson, not without a sense of humour, opened the door beyond the stag's-horn coat stand, with the words:	Уормсон, не лишенный чувства юмора, распахнул дверь позади вешалки из оленьих рогов и провозгласил:
"Mr. Valerus, ma'am."	- Мистер Валерус, мэм!
"Confound him!" thought Val, entering.	"Черт бы его взял!" - подумал Вал входя.
A warm embrace, a "Well, Val!" from Emily, and a rather quavery "So there you are at last!" from James, restored his sense of dignity.	Радушные объятия и "а, Вал!" - Эмили и дрожащее "наконец-то ты пожаловал!" - Джемса вернули ему чувство собственного достоинства.
"Why didn't you let us know? There's only saddle of mutton. Champagne, Warmson," said Emily.	- Почему же ты не предупредил? У нас сегодня на обед только седло барашка. Шампанского, Уормсон, - сказала Эмили.
And they went in.	И они направились в столовую.
At the great dining-table, shortened to its utmost, under which so many fashionable legs had rested, James sat at one end, Emily at the other, Val half-way between them; and something of the loneliness of his grandparents, now that all their four children were flown, reached the boy's spirit. 'I hope I shall kick the bucket long before I'm as old as grandfather,' he thought. 'Poor old chap, he's as thin as a rail!' And lowering his voice while his grandfather and Warmson were in discussion about sugar in the soup, he said to Emily:	За большим обеденным столом, под которым когда-то вытягивалось столько великолепно обутых ног и который теперь был насколько возможно сдвинут. Джемс сел и" одном конце, Эмили на другом, а Вал посредине между ними; и на него вдруг дохнуло одиночеством, в котором жили старики, его дед и бабушка, теперь, когда все их четверо детей разлетелись из гнезда. "Надеюсь, что я отправлюсь на тот свет прежде, чем стану таким стариком, как дедушка, - подумал он. - Бедный старикан, и какой худой, прямо как жердь". И, понизив голос, в то время как дедушка обсуждал с Уормсоном, сколько сахару нужно положить в суп, он сказал Эмили:
"It's pretty brutal at home, Granny. I suppose you know."	- Дома что-то ужасное, бабушка. Я думаю, вам уже известно все.
"Yes, dear boy."	- Да, мой милый.
"Uncle Soames was there when I left. I say, isn't there anything to be done to prevent a divorce? Why is he so beastly keen on it?"	- Дядя Сомс был у нас, когда я уходил. А мне кажется, неужели нельзя чего-нибудь придумать, чтобы избежать развода? Почему он так настаивает на атом?
"Hush, my dear!" murmured Emily; "we're keeping it from your grandfather."	- Шш, голубчик, - зашикала Эмили, - мы скрываем ато от дедушки.
James' voice sounded from the other end.	С другого конца стола раздался голос Джемса:
"What's that? What are you talking about?"	- Что такое? О чем вы там разговариваете?
"About Val's college," returned Emily. "Young Pariser was there, James; you remember--he nearly broke the Bank at Monte Carlo afterwards."	- О колледже Вала, - ответила Эмили. - Там ведь учился молодой Паризер, ты помнишь. Джемс, он потом чуть не сорвал банк в Монте-Карло.
James muttered that he did not know--Val must look after himself up there, or he'd get into bad ways. And he looked at his grandson with gloom, out of which affection distrustfully glimmered.	Джемс пробормотал, что он не знает, что Вал должен следить за собой, а то попадет в дурную компанию. И он посмотрел на внука с суровостью, в которой недоверчиво сквозила нежность.
"What I'm afraid of," said Val to his plate, "is of being hard up, you know."	- Я боюсь одного, - сказал Вал, глядя в тарелку, - что мне там придется туго.
By instinct he knew that the weak spot in that old man was fear of insecurity for his grandchildren.	Он инстинктом угадывал слабую струнку старика - его постоянное опасение, что внуки не вполне обеспечены.
"Well," said James, and the soup in his spoon dribbled over, "you'll have a good allowance; but you must keep within it."	- Ты будешь получать достаточно, - сказал Джемс и расплескал суп из ложки, - но ты должен держаться в пределах этой суммы.
"Of course," murmured Val; "if it is good. How much will it be, Grandfather?"	- Ну, конечно, - тихо сказал Вал, - если она будет достаточная. А сколько это будет, дедушка?
"Three hundred and fifty; it's too much. I had next to nothing at your age."	- Триста пятьдесят фунтов; это очень много. У меня никогда не было таких денег в твоем возрасте.
Val sighed. He had hoped for four, and been afraid of three.	Вал вздохнул. Он надеялся на четыреста, боялся, как бы не оказалось только триста.
"I don't know what your young cousin has," said James; "he's up there. His father's a rich man."	- Я не знаю, какой пенсион назначен твоему кузену, - сказал Джемс, он ведь тоже там. Его отец богатый человек.
"Aren't you?" asked Val hardily.	- А вы разве нет? - дерзко спросил Вэл.
"I?" replied James, flustered. "I've got so many expenses. Your father...." and he was silent.	- Я? - забормотал Джемс, опешив. - У меня так много расходов. Твой отец... - и он замолчал.
"Cousin Jolyon's got an awfully jolly place. I went down there with Uncle Soames--ripping stables."	- Какой шикарный дом у дяди Джолиона! Я был там с дядей Сомсом - замечательные конюшни.
"Ah!" murmured James profoundly. "That house--I knew how it would be!" And he lapsed into gloomy meditation over his fish-bones.	- Ах, - Джемс глубоко вздохнул, - этот дом! Я знал, чем это кончится!.. - И он мрачно задумался, глядя в тарелку.
His son's tragedy, and the deep cleavage it had caused in the Forsyte family, had still the power to draw him down into a whirlpool of doubts and misgivings. Val, who hankered to talk of Robin Hill, because Robin Hill meant Holly, turned to Emily and said:	Трагедия его сына, которая произвела такой раскол в семье Форсайтов, до сих пор бередила его, внезапно одолевая сомнениями и предчувствиями. Валу, которому не терпелось поговорить о Робин-Хилле, потому что РобинХилл - это была Холли, повернувшись к Эмили, сказал:
"Was that the house built for Uncle Soames?" And, receiving her nod, went on: "I wish you'd tell me about him, Granny. What became of Aunt Irene? Is she still going? He seems awfully worked-up about something to-night."	- Это тот дом, который был выстроен для дяди Сом са? - и на ее утвердительный кивок: - Мне бы очень хотелось, чтобы вы мне рассказали о нем, бабушка. Что случилось с тетей Ирэн? Она жива? У дяди Сомса сегодня такой вид, будто он чем-то расстроен.
Emily laid her finger on her lips, but the word Irene had caught James' ear.	Эмили приложила палец к губам, но слово "Ирэн" долетело до слуха Джемса.
"What's that?" he said, staying a piece of mutton close to his lips. "Who's been seeing her? I knew we hadn't heard the last of that."	- Что такое? - сказал он, переставая есть и не донеся до рта вилку с кусочком баранины. - Кто ее видел? Я знал, что эта история еще не кончилась.
"Now, James," said Emily, "eat your dinner. Nobody's been seeing anybody."	- Да полно. Джемс, - сказала Эмили, - ешь, пожалуйста, никто никого не видел.
James put down his fork.	Джемс положил вилку.
"There you go," he said. "I might die before you'd tell me of it. Is Soames getting a divorce?"	- Ты опять за свое, - сказал он. - Верно, я умру прежде, чем ты мне что-нибудь расскажешь. Сомс собирается разводиться?
"Nonsense," said Emily with incomparable aplomb; "Soames is much too sensible."	- Глупости! - ответила Эмили с неподражаемым апломбом. - Сомс слишком умен для этого.
James had sought his own throat, gathering the long white whiskers together on the skin and bone of it.	Джемс, захватив рукой свои длинные седые бакенбарды и оттянув кожу на шее, пощупал себе горло.
"She--she was always...." he said, and with that enigmatic remark the conversation lapsed, for Warmson had returned.	- Она... она всегда была... - сказал он, и на этой загадочной фразе разговор оборвался, так как вошел Уормсон.
But later, when the saddle of mutton had been succeeded by sweet, savoury, and dessert, and Val had received a cheque for twenty pounds and his grandfather's kiss--like no other kiss in the world, from lips pushed out with a sort of fearful suddenness, as if yielding to weakness--he returned to the charge in the hall.	Но позже, после того как жаркое сменилось фруктами, сыром и десертом, Вэл, получив чек на двадцать фунтов и поцелуй от деда, не похожий ни на какой другой поцелуй в мире (губы старика прильнули к нему с какой-то робкой стремительностью, словно уступив слабости), попытался в холле вернуться к прерванному разговору.
"Tell us about Uncle Soames, Granny. Why is he so keen on mother's getting a divorce?"	- Расскажите про дядю Сомса, бабушка. Почему он так настаивает, чтобы мама развелась?
"Your Uncle Soames," said Emily, and her voice had in it an exaggerated assurance, "is a lawyer, my dear boy. He's sure to know best."	- Дядя Сомс, - сказала Эмили, и голос ее звучал преувеличенно твердо, - он юрист, мой мальчик. И ему, конечно, лучше знать.
"Is he?" muttered Val. "But what did become of Aunt Irene? I remember she was jolly good-looking."	- Вот как? - пробормотал Вэл. - А что случилось с тетей Ирэн? Я помню, она была такая красивая.
"She--er...." said Emily, "behaved very badly. We don't talk about it."	- Она... гм... - сказала Эмили, - вела себя очень дурно. Мы никогда не говорим об этом.
"Well, I don't want everybody at Oxford to know about our affairs," ejaculated Val; "it's a brutal idea. Why couldn't father be pre- vented without its being made public?"	- Ну, и я не хочу, чтобы все в Оксфорде знали о наших семейных делах; это просто ужасно. Разве нельзя какнибудь воздействовать на папу так, чтобы все прошло без огласки?
Emily sighed. She had always lived rather in an atmosphere of divorce, owing to her fashionable proclivities--so many of those whose legs had been under her table having gained a certain notor- iety. When, however, it touched her own family, she liked it no better than other people. But she was eminently practical, and a woman of courage, who never pursued a shadow in preference to its substance.	Эмили вздохнула. Ей, благодаря ее светским наклонностям, не чужда была атмосфера развода: многие из тех, чьи ноги вытягивались под ее обеденным столом, приобрели своими процессами некоторого рода известность. Однако когда дело касалось ее собственной семьи, ей нравилось это не больше, чем другим. Но она была на редкость практичной и мужественной женщиной и никогда не гонялась за призраком в ущерб действительности.
"Your mother," she said, "will be happier if she's quite free, Val. Good-night, my dear boy; and don't wear loud waistcoats up at Oxford, they're not the thing just now. Here's a little present."	- Твоей маме будет лучше, если она совсем освободится, Вэл. До свидания, мой дорогой мальчик, и не носи, пожалуйста, ярких жилетов в Оксфорде, они теперь совсем не в моде. Вот тебе от меня маленький подарок.
With another five pounds in his hand, and a little warmth in his heart, for he was fond of his grandmother, he went out into Park Lane. A wind had cleared the mist, the autumn leaves were rustling, and the stars were shining. With all that money in his pocket an impulse to 'see life' beset him; but he had not gone forty yards in the direction of Piccadilly when Holly's shy face, and her eyes with an imp dancing in their gravity, came up before him, and his hand seemed to be tingling again from the pressure of her warm gloved hand. 'No, dash it!' he thought, 'I'm going home!'	С пятифунтовой бумажкой в руке и с теплым чувством в сердце - Вэл любил свою бабушку - он вышел на Парк-Лейн. Ветер разогнал туман, осенние листья шуршали под ногами, сияли звезды. С такой уймой денег в кармане он внезапно почувствовал желание "кутнуть"; но не прошел и сорока шагов по направлению к Пикадилли, как перед ним встало застенчивое лицо Холли, ее глаза с шаловливым бесенком, прячущимся в их задумчивой глубине, - и он снова почувствовал, как рука его сладко заныла от прикосновения ее теплой, затянутой в перчатку руки. "А ну их! - подумал он. - Пойду-ка я домой".

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты