IN CHANCERY/В петле (часть первая)

CHAPTER XI AND VISITS THE PAST/...И НАВЕЩАЕТ ПРОШЛОЕ

English	Русский
On a Tuesday evening after dining at his club Soames set out to do what required more courage and perhaps less delicacy than anything he had yet undertaken in his life--save perhaps his birth, and one other action. He chose the evening, indeed, partly because Irene was more likely to be in, but mainly because he had failed to find sufficient resolution by daylight, had needed wine to give him extra daring.	Во вторник вечером, пообедав у себя в клубе. Сомс решил привести в исполнение то, на что требовалось больше мужества и, вероятно, меньше щепетильности, чем на все, что он когда-либо совершал в жизни, за исключением, может быть, рождения и еще одного поступка. Он выбрал вечер отчасти потому, что рассчитывал скорее застать Ирэн дома, но главным образом потому, что при свете дня не чувствовал достаточной решимости для этого, и ему пришлось выпить вина, чтобы придать себе смелости.
He left his hansom on the Embankment, and walked up to the Old Church, uncertain of the block of flats where he knew she lived. He found it hiding behind a much larger mansion; and having read the name, 'Mrs. Irene Heron'--Heron, forsooth! Her maiden name: so she used that again, did she?--he stepped back into the road to look up at the windows of the first floor. Light was coming through in the corner fiat, and he could hear a piano being played. He had never had a love of music, had secretly borne it a grudge in the old days when so often she had turned to her piano, making of it a refuge place into which she knew he could not enter. Repulse! The long repulse, at first restrained and secret, at last open! Bitter memory came with that sound. It must be she playing, and thus almost assured of seeing her, he stood more undecided than ever. Shivers of anticipation ran through him; his tongue felt dry, his heart beat fast. 'I have no cause to be afraid,' he thought. And then the lawyer stirred within him. Was he doing a foolish thing? Ought he not to have arranged a formal meeting in the presence of her trustee? No! Not before that fellow Jolyon, who sympathised with her! Never! He crossed back into the doorway, and, slowly, to keep down the beating of his heart, mounted the single flight of stairs and rang the bell. When the door was opened to him his sensations were regulated by the scent which came--that perfume--from away back in the past, bringing muffled remembrance: fragrance of a drawing-room he used to enter, of a house he used to own--perfume of dried rose-leaves and honey!	Он вышел из кабриолета на набережной и прошел до Олд-Чэрч, не зная точно, в каком именно доме находится квартира Ирэн. Он разыскал его позади другого, гораздо более внушительного дома и, прочитав внизу: "Миссис Ирэн Эрон" - Эрой! Ну, конечно, ее девичья фамилия! Значит, она снова ее носит? - сошел с тротуара, чтобы заглянуть в окна бельэтажа. В угловой квартире был свет, и оттуда доносились звуки рояля. Он никогда не любил музыки, он даже втайне ненавидел ее в те давние времена, когда Ирэн так часто садилась за рояль, словно ища в музыке убежище, в которое ему, она знала, не было доступа. Отстранялась от него! Постепенно отстранялась, сначала незаметно, сдержанно и, наконец, явно! Горькие воспоминания нахлынули на него от этих звуков. Конечно, это она играет; но теперь, когда он убедился в том, что увидит ее, его снова охватило чувство нерешительности. Предвкушение этой встречи пронизывало его дрожью; у него пересохло во рту, сердце неистово билось. "У меня нет никаких причин бояться", - подумал он. Но тотчас же в нем заговорил юрист. Он поступает безрассудно! Не лучше ли было бы устроить официальное свидание в присутствии ее попечителя? Нет! Только не в присутствии этого Джолиона, который симпатизирует ей! Ни за что! Он снова подошел к подъезду и медленно, чтобы успокоить биение сердца, поднялся по лестнице и позвонил. Когда дверь отворили, все чувства его поглотил аромат, пахнувший на него, запах из далекого прошлого, а вместе с ним смутные воспоминания, аромат гостиной, в которую он когда-то входил, в доме, который был его домом, - запах засушенных розовых лепестков к меда.
"Say, Mr. Forsyte," he said, "your mistress will see me, I know."	- Доложите: мистер Форсайт. Ваша хозяйка примет меня, я знаю.
He had thought this out; she would think it was Jolyon!	Он подготовил это заранее: она подумает, что это Джолион.
When the maid was gone and he was alone in the tiny hall, where the light was dim from one pearly-shaded sconce, and walls, carpet, everything was silvery, making the walled-in space all ghostly, he could only think ridiculously: 'Shall I go in with my overcoat on, or take it off?' The music ceased; the maid said from the doorway:	Когда горничная ушла и он остался один в крошечной передней, где от единственной лампы, затененной матовым колпачком, падал бледный свет и стены, ковер и все кругом было серебристым, отчего вся комната казалась призрачной, у него вертелась только одна нелепая мысль: "Что же мне, войти в пальто или снять его?" Музыка прекратилась; горничная в дверях сказала:
"Will you walk in, sir?"	- Пройдите, пожалуйста, сэр.
Soames walked in. He noted mechanically that all was still silvery, and that the upright piano was of satinwood. She had risen and stood recoiled against it; her hand, placed on the keys as if groping for support, had struck a sudden discord, held for a moment, and released. The light from the shaded piano-candle fell on her neck, leaving her face rather in shadow. She was in a black evening dress, with a sort of mantilla over her shoulders--he did not remember ever having seen her in black, and the thought passed through him: 'She dresses even when she's alone.'	Сомс вошел. Он как-то рассеянно заметил, что и здесь все было серебристое, а рояль был из дорогого дерева. Ирэн поднялась и, отшатнувшись, прижалась к инструменту; ее рука оперлась на клавиши, словно ища поддержки, и нестройный аккорд прозвучал внезапно, длился мгновение, потом замер. Свет от затененной свечи на рояле падал на ее шею, оставляя лицо в тени. Она была в черном вечернем платье с чем-то вроде мантильи на плечах, он не мог припомнить, чтобы ему когда-нибудь приходилось видеть ее в черном, но у него мелькнула мысль: "Она переодевается к вечеру, даже когда одна".
"You!" he heard her whisper.	- Вы! - услышал он ее шепот.
Many times Soames had rehearsed this scene in fancy. Rehearsal served him not at all. He simply could not speak. He had never thought that the sight of this woman whom he had once so passionately desired, so completely owned, and whom he had not seen for twelve years, could affect him in this way. He had imagined himself speaking and acting, half as man of business, half as judge. And now it was as if he were in the presence not of a mere woman and erring wife, but of some force, subtle and elusive as atmo-sphere itself within him and outside. A kind of defensive irony welled up in him.	Много раз Сомс в воображении репетировал эту сцену. Репетиции нисколько не помогли ему. Он просто не мог ничего сказать. Он никогда не думал, что увидеть эту женщину, которую он когда-то так страстно желал, которой он всецело владел и которую он не видел двенадцать лет, будет для него таким потрясением. Он думал, что будет говорить и держать себя, как человек, пришедший по делу, и отчасти как судья. А оказалось, словно перед ним была не обыкновенная женщина, не преступная жена, а какаято сила, вкрадчивая, неуловимая, словно сама атмосфера, и "на была в нем и вне его. Какая-то язвительная горечь поднималась у него в душе.
"Yes, it's a queer visit! I hope you're well."	- Да, странный визит! Надеюсь, вы здоровы?
"Thank you. Will you sit down?"	- Благодарю вас. Присядьте, пожалуйста?
She had moved away from the piano, and gone over to a window-seat, sinking on to it, with her hands clasped in her lap. Light fell on her there, so that Soames could see her face, eyes, hair, strangely as he remembered them, strangely beautiful.	Она отошла от рояля и, подойдя к креслу у окна, опустилась в него, сложив руки на коленях. Свет падал на нее, и Сомс теперь мог видеть ее лицо, глаза, волосы - неизъяснимо такие же, какими он помнил их, неизъяснимо прекрасные.
He sat down on the edge of a satinwood chair, upholstered with silver-coloured stuff, close to where he was standing.	Он сел на край стоявшего рядом с ним стула, обитого серебристым штофом.
"You have not changed," he said.	- Вы не изменились, - сказал он.
"No? What have you come for?"	- Нет? Зачем вы пришли?
"To discuss things."	- Обсудить кое-какие вопросы.
"I have heard what you want from your cousin."	- Я слышала, что вы хотите, от вашего двоюродного брата.
"Well?"	- Ну и что же?
"I am willing. I have always been."	- Я готова. Я всегда хотела этого.
The sound of her voice, reserved and close, the sight of her figure watchfully poised, defensive, was helping him now. A thousand memories of her, ever on the watch against him, stirred, and....	Теперь ему помогал звук ее голоса, спокойного и сдержанного, вся ее застывшая, настороженная поза. Тысячи воспоминании о ней, всегда вот так настороженной, пробудились в нем, и он сказал желчно:
"Perhaps you will be good enough, then, to give me information on which I can act. The law must be complied with."	- Тогда, может быть, вы будете так добры дать мне информацию, на основании которой я мог бы действовать. Приходится считаться с законом.
"I have none to give you that you don't know of."	- Я ничего не могу вам сказать, чего бы вы не знали.
"Twelve years! Do you suppose I can believe that?"	- Двенадцать лет! И вы допускаете, что я способен поверить этому?
"I don't suppose you will believe anything I say; but it's the truth."	- Я допускаю, что вы не поверите ничему, что бы я вам ни сказала, но это правда.
Soames looked at her hard. He had said that she had not changed; now he perceived that she had. Not in face, except that it was more beautiful; not in form, except that it was a little fuller-- no! She had changed spiritually. There was more of her, as it were, something of activity and daring, where there had been sheer passive resistance. 'Ah!' he thought, 'that's her independent income! Confound Uncle Jolyon!'	Сомс пристально посмотрел на нее. Он сказал, что она не изменилась; теперь он увидел, что ошибся. Она изменилась. Не лицом - разве только, что еще похорошела, не фигурой - разве стала чуть-чуть полнее. Нет! Она изменилась не внешне. В ней стало больше, как бы это сказать, больше ее самой, появилась какая-то решительность и смелость там, где раньше было только пассивное сопротивление. "А! - подумал он. - Это независимый доход! будь он проклят, дядя Джолион!"
"I suppose you're comfortably off now?" he said.	- Я полагаю, вы теперь обеспечены? - сказал он.
"Thank you, yes."	- Благодарю вас. Да.
"Why didn't you let me provide for you? I would have, in spite of everything."	- Почему вы не разрешили мне позаботиться о вас? Я бы охотно сделал это, несмотря ни на что.
A faint smile came on her lips; but she did not answer.	Слабая улыбка чуть тронула ее губы, но она не ответила.
"You are still my wife," said Soames.	- Ведь вы все еще моя жена, - сказал Сомс.
Why he said that, what he meant by it, he knew neither when he spoke nor after. It was a truism almost preposterous, but its effect was startling. She rose from the window-seat, and stood for a moment perfectly still, looking at him. He could see her bosom heaving. Then she turned to the window and threw it open.	Зачем он сказал это, что он подразумевал под этим, он не сознавал ни в ту минуту, когда говорил, ни позже. Это был трюизм, почти лишенный смысла, но действие его было неожиданно. Она вскочила с кресла и мгновение стояла совершенно неподвижно, глядя на него. Он видел, как тяжело подымается ее грудь. Потом она повернулась к окну и распахнула его настежь.
"Why do that?" he said sharply. "You'll catch cold in that dress. I'm not dangerous." And he uttered a little sad laugh.	- Зачем это? - резко сказал он. - Вы простудитесь в этом платье. Я не опасен. - И у него вырвался желчный смешок.
She echoed it--faintly, bitterly.	Она тоже засмеялась, чуть слышно, горько.
"It was--habit."	- Это - по привычке.
"Rather odd habit," said Soames as bitterly. "Shut the window!"	- Довольно странная привычка, - сказал Сомс тоже с горечью. - Закройте окно!
She shut it and sat down again. She had developed power, this woman--this--wife of his! He felt it issuing from her as she sat there, in a sort of armour. And almost unconsciously he rose and moved nearer; he wanted to see the expression on her face. Her eyes met his unflinching. Heavens! how clear they were, and what a dark brown against that white skin, and that burnt-amber hair! And how white her shoulders.	Она закрыла и снова села в кресло. В ней появилась какая-то сила, в этой женщине - в этой... его жене! Вот она сидит здесь, словно одетая броней, и он чувствует, как эта сила исходит от нее. И как-то почти бессознательно он встал и подошел ближе, - ему хотелось видеть выражение ее лица. Ее глаза не опустились и встретили его взгляд. Боже! Какие они ясные и какие темно-темио-карие на этой белой коже, под этими волосами цвета" жженого янтаря! И какие белые плечи!
Funny sensation this! He ought to hate her.	Вот странное чувство! Ведь он должен был бы ненавидеть ее!
"You had better tell me," he said; "it's to your advantage to be free as well as to mine. That old matter is too old."	- Лучше было бы все-таки не скрывать от меня, - сказал он. - В ваших же интересах быть свободной не меньше, чем в моих. А та старая история уж слишком стара.
"I have told you."	- Я уже сказала вам.
"Do you mean to tell me there has been nothing--nobody?"	- Вы хотите сказать, что у вас ничего не было - никого?
"Nobody. You must go to your own life."	- Никого. Поищите в вашей собственной жизни.
Stung by that retort, Soames moved towards the piano and back to the hearth, to and fro, as he had been wont in the old days in their drawing-room when his feelings were too much for him.	Уязвленный этой репликой. Сомс сделал несколько шагов по комнате к роялю и обратно к камину и стал ходить взад и вперед, как бывало в прежние дни в их гостиной, когда ему становилось невмоготу.
"That won't do," he said. "You deserted me. In common justice it's for you...."	- Нет, это не годится, - сказал он. Вы меня бросили. Простая справедливость требует, чтобы вы...
He saw her shrug those white shoulders, heard her murmur:	Он увидел, как она пожала этими своими белыми плечами" услышал, как она прошептала:
"Yes. Why didn't you divorce me then? Should I have cared?"	- Да. Так почему же вы не развелись со мной тогда? Не все ли мне было равно?
He stopped, and looked at her intently with a sort of curiosity. What on earth did she do with herself, if she really lived quite alone? And why had he not divorced her? The old feeling that she had never understood him, never done him justice, bit him while he stared at her.	Он остановился и внимательно, с каким-то любопытством посмотрел на нее. Что она делает на белом свете, если она правда живет совершенно одна? А почему он не развелся с ней? Прежнее чувство, что она никогда не понимала его, никогда не отдавала ему должного, охватило его, пока он стоял и смотрел на нее.
"Why couldn't you have made me a good wife?" he said.	- Почему вы не могли быть мне хорошей женой?
"Yes; it was a crime to marry you. I have paid for it. You will find some way perhaps. You needn't mind my name, I have none to lose. Now I think you had better go."	- Да, это было преступлением выйти за вас замуж. Я поплатилась за это. Вы, может быть, найдете какойнибудь выход. Можете не щадить моего имени, мне нечего терять А теперь, я думаю, вам лучше уйти.
A sense of defeat--of being defrauded of his self-justification, and of something else beyond power of explanation to himself, beset Soames like the breath of a cold fog. Mechanically he reached up, took from the mantel-shelf a little china bowl, reversed it, and said:	Чувство, что он потерпел поражение, что у него отняли все его оправдания, и еще что-то, но что, он и сам не мог себе объяснить, пронзило Сомса, словно дыхание холодного тумана - Машинально он потянулся и взял с камина маленькую фарфоровую вазочку, повертел ее и сказал:
"Lowestoft. Where did you get this? I bought its fellow at Jobson's."	- Лоустофт. Где это вы достали? Я купил такую же под пару этой у Джобсона.
And, visited by the sudden memory of how, those many years ago, he and she had bought china together, he remained staring at the little bowl, as if it contained all the past. Her voice roused him.	И, охваченный внезапными воспоминаниями о том, как много лет назад он и она вместе покупали фарфор, он стоял и смотрел на вазочку, словно в ней заключалось все его прошлое. Ее голос вывел его из забытья.
"Take it. I don't want it."	- Возьмите ее. Она мне не нужна.
Soames put it back on the shelf.	Сомс поставил ее обратно на полку.
"Will you shake hands?" he said.	- Вы позволите пожать вам руку? - сказал он.
A faint smile curved her lips. She held out her hand. It was cold to his rather feverish touch. 'She's made of ice,' he thought-- 'she was always made of ice!' But even as that thought darted through him, his senses were assailed by the perfume of her dress and body, as though the warmth within her, which had never been for him, were struggling to show its presence. And he turned on his heel. He walked out and away, as if someone with a whip were after him, not even looking for a cab, glad of the empty Embankment and the cold river, and the thick-strewn shadows of the plane-tree leaves--confused, flurried, sore at heart, and vaguely disturbed, as though he had made some deep mistake whose consequences he could not foresee. And the fantastic thought suddenly assailed him if instead of, 'I think you had better go,' she had said, 'I think you had better stay!' What should he have felt, what would he have done? That cursed attraction of her was there for him even now, after all these years of estrangement and bitter thoughts. It was there, ready to mount to his head at a sign, a touch. 'I was a fool to go!' he muttered. 'I've advanced nothing. Who could imagine? I never thought!' Memory, flown back to the first years of his marriage, played him torturing tricks. She had not deserved to keep her beauty--the beauty he had owned and known so well. And a kind of bitterness at the tenacity of his own admiration welled up in him. Most men would have hated the sight of her, as she had deserved. She had spoiled his life, wounded his pride to death, defrauded him of a son. And yet the mere sight of her, cold and resisting as ever, had this power to upset him utterly! It was some damned magnetism she had! And no wonder if, as she asserted; she had lived untouched these last twelve years. So Bosinney-- cursed be his memory!--had lived on all this time with her! Soames could not tell whether he was glad of that knowledge or no.	Чуть заметная улыбка задрожала у нее на губах. Она протянула руку. Ее пальцы показались холодными его лихорадочно горевшей ладони. "Она и сама ледяная, - подумал он, - всегда была ледяная". Но даже и тогда, когда его резнула эта мысль, все чувства его были поглощены ароматом ее платья и тела, словно внутренний жар, никогда не горевший для него, стремился вырваться наружу. Сомс круто повернулся и вышел. Он шел по улице, словно кто-то с кнутом гнался за ним, он даже не стал искать экипажа, радуясь пустой набережной, холодной реке, густо рассыпанным теням платановых листьев, - смятенный, растерянный, с болью в сердце, со смутной тревогой, словно он совершил какую-то большую ошибку, последствия которой он не мог предугадать. И дикая мысль внезапно поразила его - если бы вместо: "Я думаю, вам лучше уйти", она сказала: "Я думаю, вам лучше остаться!" - что бы он почувствовал? Что бы он сделал? Это проклятое очарование, оно здесь с ним, даже и теперь, после всех этих лет отчуждения и горьких мыслей. Оно здесь и готово вскружить ему голову при малейшем знаке, при одном только прикосновении. "Я был идиотом, что пошел к ней, - пробормотал он. - Я ни на шаг не подвинул дело. Можно ли было себе представить? Я не думал!.." Воспоминания, возвращавшие его к первым годам жизни с ней, дразнили и мучили его. Она не заслужила того, чтобы сохранить свою красоту, красоту, которая принадлежала ему и которую он так хорошо знает. И какая-то злоба против своего упорного восхищения ею вспыхнула в нем. Всякому мужчине даже вид ее был бы ненавистен, и она этого заслуживает. Она испортила ему жизнь, нанесла смертельную рану его гордости, лишила его сына. Но стоило ему только увидеть ее, холодную, сопротивляющуюся, как всегда, - он терял голову. Это в ней какой-то проклятый магнетизм. И ничего удивительного, если, как она утверждает, она прожила одна все эти двенадцать лет. Значит, Босини - будь он проклят на том свете! - жил с ней все это время. Сомс не мог сказать, доволен он этим открытием или нет.
Nearing his Club at last he stopped to buy a paper. A headline ran: 'Boers reported to repudiate suzerainty!' Suzerainty! 'Just like her!' he thought: 'she always did. Suzerainty! I still have it by rights. She must be awfully lonely in that wretched little flat!'	Очутившись наконец около своего клуба, он остановился купить газету. Заголовок гласил: "Буры отказываются признать суверенитет!" Суверенитет! "Вот как она! - подумал он. - Всегда отказывалась. Суверенитет! А я все же обладаю им по праву. Ей, должно быть, ужасно одиноко в этой жалкой маленькой квартирке!"

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты