IN CHANCERY/В петле (часть вторая)

CHAPTER VII DARTIE VERSUS DARTIE/VII. ДАРТИ ПРОТИВ ДАРТИ

English	Русский
The suit--Dartie versus Dartie--for restitution of those conjugal rights concerning which Winifred was at heart so deeply undecided, followed the laws of subtraction towards day of judgment. This was not reached before the Courts rose for Christmas, but the case was third on the list when they sat again. Winifred spent the Christmas holidays a thought more fashionably than usual, with the matter locked up in her low-cut bosom. James was particularly liberal to her that Christmas, expressing thereby his sympathy, and relief, at the approaching dissolution of her marriage with that 'precious rascal,' which his old heart felt but his old lips could not utter.	Слушание дела Дарти против Дарти о восстановлении миссис Дарти в супружеских правах, относительно которых Уинифрид пребывала в столь глубокой нерешительности, приближалось в порядке естественного убывания срока, оставшегося до дня суда. Очередь до него еще не дошла, как суд объявил перерыв на рождество, но теперь оно стояло третьим в списке. Уинифрид провела рождественские праздники несколько более светски, чем обычно, надежно спрятав свои чувства в низко декольтированной груди. Джемс в это рождество был особенно щедр по отношению к ней, изъявляя этим свое сочувствие и радость по поводу приближающегося расторжения ее брака с этим "отъявленным негодяем" - чувства, которые переполняли его старое сердце, но которых его старые губы не умели высказать.
The disappearance of Dartie made the fall in Consols a comparatively small matter; and as to the scandal--the real animus he felt against that fellow, and the increasing lead which property was attaining over reputation in a true Forsyte about to leave this world, served to drug a mind from which all allusions to the matter (except his own) were studiously kept. What worried him as a lawyer and a parent was the fear that Dartie might suddenly turn up and obey the Order of the Court when made. That would be a pretty how-de-do! The fear preyed on him in fact so much that, in presenting Winifred with a large Christmas cheque, he said: "It's chiefly for that chap out there; to keep him from coming back." It was, of course, to pitch away good money, but all in the nature of insurance against that bankruptcy which would no longer hang over him if only the divorce went through; and he questioned Winifred rigorously until she could assure him that the money had been sent. Poor woman!--it cost her many a pang to send what must find its way into the vanity-bag of 'that creature!' Soames, hearing of it, shook his head. They were not dealing with a Forsyte, reasonably tenacious of his purpose. It was very risky without knowing how the land lay out there. Still, it would look well with the Court; and he would see that Dreamer brought it out.	Благодаря исчезновению Дарти падение консолей прошло для него почти незаметно; что же касается скандала, то истинная ненависть, которую он питал к этому субъекту, и все усиливающийся перевес интересов собственности над боязнью огласки в этом истинном Форсайте, готовящемся покинуть мир, способствовали его успокоению, тем более что в его присутствии все (кроме него самого) тщательно воздерживались от каких бы то ни было упоминаний об этом деле. Но его, как юриста и отца, сильно тревожило опасение, как бы Дарти не вздумал вернуться, получив постановление суда. Вот тогда и здравствуйте! Он так боялся этого, что на рождестве, передавая Уинифрид чек на крупную сумму, сказал ей: "Это главным образом для твоего беглеца, чтобы удержать его там". Это значило, конечно, швырять деньги на ветер, но в то же время было своего рода страховкой от банкротства, которое уже не будет висеть над ним, если только состоится развод; и он неотступно допрашивал Уинифрид, пока она не успокоила его, что деньги посланы. Бедная женщина! Ей стоило немалых страданий послать эти деньги, которые должны были перекочевать в сумочку "этой мерзавки"! Сомс, услышав про это, покачал головой. Ведь они имеют дело не со здравомыслящим Форсайтом, который твердо держится намеченной цели. Это очень рискованный поступок - послать ему деньги, не зная, как там обстоит дело. Но в суде это произведет хорошее впечатление, и он позаботится, чтобы Дример использовал это обстоятельство.
"I wonder," he said suddenly, "where that ballet goes after the Argentine";	- Интересно, - неожиданно сказал он, - куда отправится этот балет после Аргентины?
never omitting a chance of reminder; for he knew that Winifred still had a weakness, if not for Dartie, at least for not laundering him in public. Though not good at showing admiration, he admitted that she was behaving extremely well, with all her children at home gaping like young birds for news of their father--Imogen just on the point of coming out, and Val very restive about the whole thing. He felt that Val was the real heart of the matter to Winifred, who certainly loved him beyond her other children. The boy could spoke the wheel of this divorce yet if he set his mind to it. And Soames was very careful to keep the proximity of the preliminary proceedings from his nephew's ears. He did more. He asked him to dine at the Remove, and over Val's cigar introduced the subject which he knew to be nearest to his heart.	Он никогда не упускал случая напоминать ей об этом, так как знал, что Уинифрид все еще страдает слабостью если и не к Дарти, то к тому, чтобы не сплетничать о нем публично. Хотя выражать восхищение было не в его натуре, он не мог не признать, что она превосходно держит себя со своими детьми, которые, словно голодные птенцы, требующие пищи, жадно приставали к ней с расспросами об отце, - к тому же Имоджин только что начала выезжать в свет, а Вэл очень нервничал из-за всей этой истории. Сомс чувствовал, что и Уинифрид в этом деле больше всего считалась с Вэлом, потому что она, конечно, любила его больше всех других. Этот мальчишка может помешать разводу, если он вобьет себе это в голову. И Сомс тщательно старался, чтобы до племянника не дошло, что предварительное судебное разбирательство уже близко. Он даже решился на большее. Он пригласил его обедать в "Смену" и, когда Вэл закурил сигару, заговорил с ним о том, что, по его мнению, было ближе всего сердцу племянника.
"I hear," he said, "that you want to play polo up at Oxford."	- Я слышал, - сказал он, - что тебе хочется играть в поло в Оксфорде?
Val became less recumbent in his chair.	Вэл принял менее небрежную позу.
"Rather!" he said.	- Да, очень, - сказал он.
"Well," continued Soames, "that's a very expensive business. Your grandfather isn't likely to consent to it unless he can make sure that he's not got any other drain on him."	- Так вот, - продолжал Сомс, - это очень дорогое удовольствие. Твой дед вряд ли согласится на это, пока у него не будет уверенности, что он избавился от другого постоянного расхода.
And he paused to see whether the boy understood his meaning.	И он замолчал, чтобы посмотреть, понял ли, племянник, что он хотел этим сказать.
Val's thick dark lashes concealed his eyes, but a slight grimace appeared on his wide mouth, and he muttered:	Глаза Вэла спрятались под густыми темными ресницами, но его большой рот искривился легкой гримасой.
"I suppose you mean my Dad!"	- Я полагаю, вы имеете в виду папу, - пробормотал он.
"Yes," said Soames; "I'm afraid it depends on whether he continues to be a drag or not;" and said no more, letting the boy dream it over.	- Да, - сказал Сомс, - боюсь, что это зависит от того, будет ли он по-прежнему для него обузой, или нет.
But Val was also dreaming in those days of a silver-roan palfrey and a girl riding it.	И больше он ничего не сказал, предоставив Вэлу подумать об этом.
Though Crum was in town and an introduction to Cynthia Dark to be had for the asking, Val did not ask; indeed, he shunned Crum and lived a life strange even to himself, except in so far as accounts with tailor and livery stable were concerned. To his mother, his sisters, his young brother, he seemed to spend this Vacation in 'seeing fellows,' and his evenings sleepily at home. They could not propose anything in daylight that did not meet with the one response: "Sorry; I've got to see a fellow"; and he was put to extraordinary shifts to get in and out of the house unobserved in riding clothes; until, being made a member of the Goat's Club, he was able to transport them there, where he could change unregarded and slip off on his hack to Richmond Park. He kept his growing sentiment religiously to himself. Not for a world would he breathe to the 'fellows,' whom he was not 'seeing,' anything so ridiculous from the point of view of their creed and his. But he could not help its destroying his other appetites. It was coming between him and the legitimate pleasures of youth at last on its own in a way which must, he knew, make him a milksop in the eyes of Crum. All he cared for was to dress in his last- created riding togs, and steal away to the Robin Hill Gate, where presently the silver roan would come demurely sidling with its slim and dark-haired rider, and in the glades bare of leaves they would go off side by side, not talking very much, riding races sometimes, and sometimes holding hands. More than once of an evening, in a moment of expansion, he had been tempted to tell his mother how this shy sweet cousin had stolen in upon him and wrecked his 'life.' But bitter experience, that all persons above thirty-five were spoil-sports, prevented him. After all, he supposed he would have to go through with College, and she would have to 'come out,' before they could be married; so why complicate things, so long as he could see her? Sisters were teasing and unsympathetic beings, a brother worse, so there was no one to confide in. Ah! And this beastly divorce business! What a misfortune to have a name which other people hadn't! If only he had been called Gordon or Scott or Howard or something fairly common! But Dartie--there wasn't another in the directory! One might as well have been named Morkin for all the covert it afforded! So matters went on, till one day in the middle of January the silver-roan palfrey and its rider were missing at the tryst. Lingering in the cold, he debated whether he should ride on to the house: But Jolly might be there, and the memory of their dark encounter was still fresh within him. One could not be always fighting with her brother! So he returned dismally to town and spent an evening plunged in gloom. At breakfast next day he noticed that his mother had on an unfamiliar dress and was wearing her hat. The dress was black with a glimpse of peacock blue, the hat black and large--she looked exceptionally well. But when after breakfast she said to him, "Come in here, Val," and led the way to the drawing-room, he was at once beset by qualms. Winifred carefully shut the door and passed her handkerchief over her lips; inhaling the violette de Parme with which it had been soaked, Val thought: 'Has she found out about Holly?'	Но Вэл в эти дни думал еще и о серебристо-каурой лошадке и о девушке, которая скакала на ней. Хотя Крум был в городе и мог познакомить его с Цинтией Дарк, стоило только попросить об этом, Вэл не просил; правду сказать, он даже избегал Крума и жил жизнью, которая и самому-то ему казалась удивительной, если исключить счета от портного и из манежа. Мать, сестры и младший брат удивлялись, что он в эти каникулы все только "ходит к товарищам", а вечерами сонный сидит дома. Что бы ему ни предложили, куда бы ни позвали днем, он вечно отвечал одно: "Мне очень жаль, но я обещал пойти к товарищу" и он прибегал к невероятным ухищрениям, чтобы никто не видел, что он выходит из дома и возвращается домой в костюме для верховой езды, пока, наконец, сделавшись членом "Клуба Козла", он не перенес туда свои костюмы и там уже мог спокойно переодеваться и оттуда катить на взятой напрокат лошади в Ричмонд-парк. Он благоговейно скрывал ото всех свое все усиливающееся чувство. Ни за что в мире не признался бы он "товарищам", к которым он не ходил, в том, что, с точки зрения их и его жизненной философии, должно было казаться просто смешным. Но он не мог помешать тому, что это отбивало у него охоту ко всему другому. Это чувство преграждало ему путь к законным развлечениям молодого человека, наконец-то почувствовавшего себя независимым, превращая его в глазах Крума (можно было в этом не сомневаться) в слюнтяя и молокососа. Все его желания сводились теперь к одному: одеться в самый шикарный костюм для верховой езды и тайком от всех ускакать в Ричмонд и ждать у Робин-ГудГейт, пока не покажется серебристо-каурая лошадка, горделиво и чинно выступая под своей стройной темноволосой всадницей, и по голым, безлиственным просекам они поедут бок о бок, разговаривая не так уж много, иногда пускаясь вскачь наперегонки, иногда спокойно, шагом, взявшись за руки. Дома вечером не раз в минуты откровенности его охватывало искушение рассказать матери, как эта застенчивая, пленительная кузина вкралась в его сердце и "погубила его жизнь". Но горький опыт научил его, что все взрослые старше тридцати пяти лет способны только вмешиваться в чужие дела и все портить. В конце концов он мирился с тем, что ему придется кончить колледж, а ей начать появляться в свете, прежде чем они смогут пожениться, - к чему же тогда усложнять дело, раз у него есть возможность видеться с ней? Сестры вечно дразнятся и вообще невыносимые создания, а брат еще того хуже; у него нет никого, с кем бы он мог поделиться своей тайной. А теперь еще этот проклятый развод! Ведь вот несчастье носить такую редко встречающуюся фамилию! Как хорошо, если бы его фамилия была Гордон, или Скотт, или Говард, или еще какая-нибудь в этом же роде, самая обыкновенная! Но Дарти - во всем адрес-календаре другого не сыщешь! С таким же успехом можно было носить фамилию Моркин, такая же редкость! Так все шло своим чередом, но как-то раз в середине января серебристо-каурая лошадка со своей всадницей не явилась в условленный час. Томясь ожиданием на холодном ветру, он думал: подъехать ему к дому или нет? Ведь там может быть Джолли, а воспоминание об их мрачной встрече было еще совсем свежо. Нельзя же вечно драться с ее братом! И он печально вернулся в город и провел вечер в глубочайшем унынии. Утром за завтраком ему бросилось в глаза, что мать вышла в каком-то необыкновенном платье и в шляпе. Платье было черное с ярко-голубой отделкой и большая черная шляпа: она выглядела необыкновенно эффектно. Но когда после завтрака она сказала: "Пойди сюда. Вал", и направилась в гостиную, у него екнуло сердце. Уинифрид тщательно закрыла за собой дверь и поднесла к губам носовой платочек; вдыхая запах пармской фиалки, которой был надушен платок, Вэл думал: "Неужели она узнала про Холли?"
Her voice interrupted	Ее голос прервал его размышления:
"Are you going to be nice to me, dear boy?"	- Ты сделаешь для меня одну вещь, мой мальчик?
Val grinned doubtfully.	Вэл нерешительно усмехнулся.
"Will you come with me this morning...."	- Ты не откажешься поехать со мной сегодня?
"I've got to see...." began Val, but something in her face stopped him. "I say," he said, "you don't mean...."	- Мне нужно пойти... - начал Вэл, но что-то в ее лице остановило его. - Разве, - сказал он, - у тебя что-нибудь...
"Yes, I have to go to the Court this morning."	- Да. Мне нужно сегодня ехать в суд.
Already!--that d---d business which he had almost succeeded in forgetting, since nobody ever mentioned it. In self-commiseration he stood picking little bits of skin off his fingers. Then noticing that his mother's lips were all awry, he said impulsively:	Уже! Эта проклятая история, о которой он почти успел забыть, потому что последнее время никто даже не говорил о ней. С чувством ужасной жалости к самому себе он стоял, покусывая кожу около ногтей. Потом, заметив, что у матери кривятся губы, он, точно его что-то толкнуло, сказал:
"All right, mother; I'll come. The brutes!"	- Хорошо, мама, я поеду с тобой. Вот скоты!
What brutes he did not know, but the expression exactly summed up their joint feeling, and restored a measure of equanimity.	Кто были эти скоты, он не знал, но это слово весьма точно выражало чувства обоих и установило между ними некоторое согласие.
"I suppose I'd better change into a 'shooter,"' he muttered, escaping to his room.	- Я думаю, мне лучше переодеться, - пробормотал он, спасаясь в свою комнату.
He put on the 'shooter,' a higher collar, a pearl pin, and his neatest grey spats, to a somewhat blasphemous accompaniment. Looking at himself in the glass, he said,	Он надел другой костюм, высочайший воротничок с жемчужной булавкой в галстуке и свои лучшие серые гетры, помогая себе при этом проклятьями. Поглядевшись в зеркало, он сказал:
"Well, I'm damned if I'm going to show anything!" and went down.	- Будь я проклят, если я чем-нибудь выдам свои чувства! - и спустился вниз.
He found his grandfather's carriage at the door, and his mother in furs, with the appearance of one going to a Mansion House Assembly. They seated themselves side by side in the closed barouche, and all the way to the Courts of Justice Val made but one allusion to the business in hand.	У подъезда он увидел дедушкину коляску и мать, закутанную в меха; у нее был такой вид, словно она отправлялась на торжественный прием к лорду-мэру. Они уселись рядом в закрытой коляске, и за всю дорогу до суда Вэл только один раз обмолвился об этом неприятном Деле:
"There'll be nothing about those pearls, will there?"	- Ведь там не будет никаких разговоров об этом жемчуге, мама?
The little tufted white tails of Winifred's muff began to shiver.	Пушистые белые хвостики на муфте Уинифрид слегка задрожали.
"Oh, no," she said, "it'll be quite harmless to-day. Your grandmother wanted to come too, but I wouldn't let her. I thought you could take care of me. You look so nice, Val. Just pull your coat collar up a little more at the back--that's right."	- О нет, - сказала она, - сегодня все будет совершенно безобидно. Твоя бабушка тоже собиралась поехать, но я отговорила ее. Я подумала, что ты будешь мне опорой. Ты так мило выглядишь, Вэл. Опусти немножко воротничок сзади - вот так, теперь хорошо.
"If they bully you...." began Val.	- Если они будут запугивать тебя... - начал Вал.
"Oh! they won't. I shall be very cool. It's the only way."	- Да нет, никто не будет. Я буду держаться спокойно - иначе нельзя.
"They won't want me to give evidence or anything?"	- Они не потребуют от меня никаких показаний?
"No, dear; it's all arranged." And she patted his hand.	- Нет, дорогой мой, это все уже улажено, - и она похлопала его по руке.
The determined front she was putting on it stayed the turmoil in Val's chest, and he busied himself in drawing his gloves off and on. He had taken what he now saw was the wrong pair to go with his spats; they should have been grey, but were deerskin of a dark tan; whether to keep them on or not he could not decide. They arrived soon after ten. It was his first visit to the Law Courts, and the building struck him at once.	Ее решительный тон успокоил бурю, клокотавшую в груди Вэла, и он занялся стаскиванием и натягиванием своих перчаток. Он только теперь заметил, что надел не ту пару - эти перчатки не подходили к его гетрам; они должны быть серые, а это была темно-коричневая замша; остаться в них или снять их - он никак не мог решить. Они приехали в самом начале одиннадцатого. Вал никогда еще не был в суде, и здание произвело на него сильное впечатление.
"By Jove!" he said as they passed into the hall, "this'd make four or five jolly good racket courts."	- Черт возьми! - сказал он, когда они вошли в вестибюль. - Здесь можно было бы устроить целых четыре, даже пять шикарных площадок для тенниса.
Soames was awaiting them at the foot of some stairs.	Сомс дожидался их внизу у одной из лестниц.
"Here you are!" he said, without shaking hands, as if the event had made them too familiar for such formalities. "It's Happerly Browne, Court I. We shall be on first."	- А, вот и вы! - сказал он, не подавая им руки, словно предстоявшее событие делало излишними такого рода формальности. - Первый зал, Хэпперли Браун. Наше дело слушается первым.
A sensation such as he had known when going in to bat was playing now in the top of Val's chest, but he followed his mother and uncle doggedly, looking at no more than he could help, and thinking that the place smelled 'fuggy.' People seemed to be lurking everywhere, and he plucked Soames by the sleeve.	В груди у Вэла поднималось чувство, какое он испытывал, когда ему приходилось бить в крикете, но он с угрюмым видом пошел за матерью и дядей, стараясь как можно меньше глядеть по сторонам и решив про себя, что здесь пахнет плесенью. Ему казалось, что отовсюду выглядывают какие-то любопытствующие люди, и он потянул Сомса за рукав.
"I say, Uncle, you're not going to let those beastly papers in, are you?"	- Я полагаю, дядя, вы не пустите туда всех этих гнусных репортеров?
Soames gave him the sideway look which had reduced many to silence in its time.	Сомс бросил на него взгляд исподлобья, который в свое время многих вынуждал замолчать.
"In here," he said. "You needn't take off your furs, Winifred."	- Сюда, - сказал он. - Ты можешь не снимать мех, Уинифрид.
Val entered behind them, nettled and with his head up. In this confounded hole everybody--and there were a good many of them-- seemed sitting on everybody else's knee, though really divided from each other by pews; and Val had a feeling that they might all slip down together into the well. This, however, was but a momentary vision--of mahogany, and black gowns, and white blobs of wigs and faces and papers, all rather secret and whispery--before he was sitting next his mother in the front row, with his back to it all, glad of her violette de Parme, and taking off his gloves for the last time. His mother was looking at him; he was suddenly conscious that she had really wanted him there next to her, and that he counted for something in this business.	Вэл вошел вслед за ними, разозленный, высоко подняв голову. В этой проклятой дыре все - а народу была пропасть, - казалось, сидели друг у друга на коленях, хотя на самом деле сиденья были разделены перегородками; у Вэла было такое чувство, точно они все вместе должны провалиться сейчас в этот колодец. Но это было только минутное впечатление от красного дерева, черных мантий, от белых пятен париков, лиц и папок с бумагами, и все это какое-то таинственное, шепчущее, - а потом он уже сидел с матерью в первом ряду, спиной ко всем, с облегчением вдыхая запах пармских фиалок и стаскивая в последний раз свои перчатки. Мать смотрела на него; он вдруг почувствовал, что для нее действительно важно, что вот он сидит здесь, рядом с ней, почувствовал, что и он что-то значит в этом деле.
All right! He would show them! Squaring his shoulders, he crossed his legs and gazed inscrutably at his spats. But just then an 'old Johnny' in a gown and long wig, looking awfully like a funny raddled woman, came through a door into the high pew opposite, and he had to uncross his legs hastily, and stand up with everybody else.	Хорошо, он им покажет! Подняв плечи, он закинул ногу на ногу и с невозмутимым видом уставился на свои гетры. Но как раз в эту минуту какойто старикан в мантии и в длинном парике, ужасно похожий на морщинистую старуху, вошел в дверь на возвышении прямо против них, и ему пришлось быстро разнять ноги и встать вместе со всеми.
'Dartie versus Dartie!'	- Дарти против Дарти!
It seemed to Val unspeakably disgusting to have one's name called out like this in public! And, suddenly conscious that someone nearly behind him had begun talking about his family, he screwed his face round to see an old be-wigged buffer, who spoke as if he were eating his own words--queer-looking old cuss, the sort of man he had seen once or twice dining at Park Lane and punishing the port; he knew now where they 'dug them up.' All the same he found the old buffer quite fascinating, and would have continued to stare if his mother had not touched his arm. Reduced to gazing before him, he fixed his eyes on the Judge's face instead. Why should that old 'sportsman' with his sarcastic mouth and his quick-moving eyes have the power to meddle with their private affairs--hadn't he affairs of his own, just as many, and probably just as nasty? And there moved in Val, like an illness, all the deep-seated individualism of his breed. The voice behind him droned along:	Вэлу это показалось невыразимо отвратительным - как они смеют публично выкрикивать его фамилию! Но, услышав вдруг, как кто-то позади него начал говорить о его семье, он повернул голову и увидел какого-то старого олуха в парике, который говорил, словно проглатывая собственные слова, - ужасно забавный старикашка, ему раза два приходилось видеть таких субъектов на ПаркЛейн за обедом, они еще так старательно приналегали на портвейн; теперь он знает, откуда их выкапывают. Как бы там ни было, старый олух показался ему таким занимательным, что он так бы и смотрел на него, не отрываясь, если бы мать не тронула его за руку. Вынужденный смотреть перед собой, он уставился на судью. Почему эта старая лиса с насмешливым ртом и быстро бегающими глазами имеет право вмешиваться в их частные дела? Разве у него нет своих собственных дел, наверное не меньше, и ничуть не менее пакостных? И в Вале, словно ощущение болезни, зашевелился глубоко врожденный индивидуализм Форсайтов. Голос позади него продолжал тянуть:
"Differences about money matters--extravagance of the respondent" (What a word! Was that his father?)--"strained situation--frequent absences on the part of Mr. Dartie. My client, very rightly, your Ludship will agree, was anxious to check a course--but lead to ruin--remonstrated--gambling at cards and on the racecourse--" ('That's right!' thought Val, 'pile it on!') "Crisis early in October, when the respondent wrote her this letter from his Club." Val sat up and his ears burned. "I propose to read it with the emendations necessary to the epistle of a gentleman who has been-- shall we say dining, me Lud?"	- Денежные недоразумения... расточительность ответчика... (Что за слово! Неужели это про его отца?) затруднительное положение... частые отлучки мистера Дарти. Моя доверительница весьма резонно, милорд согласится с этим, стремилась положить предел... вело к разорению... пыталась увещевать... игра в карты, на скачках... ("Вот правильно, - подумал Вэл, - нажимай на это! ") В начале октября кризис... ответчик написал доверительнице письмо из своего клуба, - Вэл выпрямился, уши у него пылали. Я предлагаю прочесть это письмо с необходимыми поправками, ибо это послание написано джентльменом, который, ну, скажем, хорошо пообедал, милорд.
'Old brute!' thought Val, flushing deeper; 'you're not paid to make jokes!'	"Скотина! - подумал Вэл, покраснев еще больше. - Тебе платят не за то, чтобы ты острил".
"'You will not get the chance to insult me again in my own house. I am leaving the country to-morrow. It's played out'--an expression, your Ludship, not unknown in the mouths of those who have not met with conspicuous success."	- "Вам больше не удастся оскорблять меня в моем собственном. Завтра я покидаю Англию. Карта бита..." - выражение, милорд, небезызвестное тем, кому не всегда сопутствует удача.
'Sniggering owls!' thought Val, and his flush deepened.	"Вот олухи!" - подумал Вал, вспыхивая до корней волос.
"'I am tired of being insulted by you.' My client will tell your Ludship that these so-called insults consisted in her calling him 'the limit',--a very mild expression, I venture to suggest, in all the circumstances."	- "Мне надоело терпеть ваши оскорбления..." Моя доверительница расскажет милорду, что эти так называемые оскорбления заключались в том, что она назвала его "пределом" - выражение, осмелюсь заметить, весьма мягкое при данных обстоятельствах.
Val glanced sideways at his mother's impassive face, it had a hunted look in the eyes. 'Poor mother,' he thought, and touched her arm with his own. The voice behind droned on.	Вэл украдкой покосился на бесстрастное лицо матери: в ее глазах была какая-то растерянность загнанного зверя. "Бедная мама", - подумал он и коснулся рукой ее руки. Голос позади него тянул:
"'I am going to live a new life. M. D.'"	- "Я собираюсь начать новую жизнь. М. Д. ".
"And next day, me Lud, the respondent left by the steamship Tuscarora for Buenos Aires. Since then we have nothing from him but a cabled refusal in answer to the letter which my client wrote the following day in great distress, begging him to return to her. With your Ludship's permission. I shall now put Mrs. Dartie in the box."	И на следующий день, милорд, ответчик отправился на пароходе "Тускарора" в Буэнос-Айрес. С тех пор от него нет никаких известий, кроме каблограммы с отказом в ответ на письмо моей доверительницы, которое она в глубоком отчаянии написала ему на другой день, умоляя его вернуться. С вашего разрешения, милорд, я попрошу теперь миссис Дарти занять свидетельское место.
When his mother rose, Val had a tremendous impulse to rise too and say: 'Look here! I'm going to see you jolly well treat her decently.' He subdued it, however; heard her saying, 'the truth, the whole truth, and nothing but the truth,' and looked up. She made a rich figure of it, in her furs and large hat, with a slight flush on her cheek-bones, calm, matter-of-fact; and he felt proud of her thus confronting all these 'confounded lawyers.'	Когда мать поднялась, у Вэла было неудержимое желание тоже подняться и сказать: "Послушайте, вы тут, поосторожней, я требую, чтобы вы вели себя с нею прилично". Однако он сдержал себя, услышал, как она произнесла: "Правду, всю правду, ничего, кроме правды", и поднял глаза. Она была очень эффектна в своих мехах и в большой шляпе, с легким румянцем на щеках, спокойная, бесстрастная, и в нем вспыхнула гордость за нее, что она так невозмутимо выступает перед этими проклятыми "законниками".
The examination began. Knowing that this was only the preliminary to divorce, Val followed with a certain glee the questions framed so as to give the impression that she really wanted his father back. It seemed to him that they were 'foxing Old Bagwigs finely.'	Допрос начался. Зная, что это только предварительная процедура для развода, Вэл не без удовольствия следил за вопросами, поставленными так, что получалось впечатление, будто она действительно желает, чтобы отец вернулся. Ему казалось, что они очень ловко проводят этого старикана в парике.
And he received a most unpleasant jar when the Judge said suddenly:	И он пережил ужасно неприятную минуту, когда судья неожиданно спросил:
"Now, why did your husband leave you--not because you called him 'the limit,' you know?"	- А почему ваш супруг покинул вас? Ведь не потому, конечно, что вы назвали его "пределом"?
Val saw his uncle lift his eyes to the witness box, without moving his face; heard a shuffle of papers behind him; and instinct told him that the issue was in peril. Had Uncle Soames and the old buffer behind made a mess of it? His mother was speaking with a slight drawl.	Вэл увидел, как дядя, не шевельнувшись, поднял глаза к свидетельской скамье; услышал позади себя шелест бумаг, и инстинкт подсказал ему, что исход дела в опасности. Неужели дядя Сомс и этот старый олух позади него что-нибудь прозевали? Мать заговорила, слегка растягивая слова:
"No, my Lord, but it had gone on a long time."	- Нет, милорд, но все это тянулось уже довольно долго.
"What had gone on?"	- Что тянулось?
"Our differences about money."	- Наши денежные недоразумения.
"But you supplied the money. Do you suggest that he left you to better his position?"	- Но ведь вы же давали ему деньги. Или вы хотите сказать, что он оставил вас, надеясь улучшить свое положение?
'The brute! The old brute, and nothing but the brute!' thought Val suddenly. 'He smells a rat he's trying to get at the pastry!' And his heart stood still. If--if he did, then, of course, he would know that his mother didn't really want his father back. His mother spoke again, a thought more fashionably.	"Негодяй, старый негодяй, только и можно сказать, что негодяй! вдруг подумал Вэл. - Он чует, где собака зарыта, старается докопаться!" И сердце у Вэла замерло. Если... если ему удастся, старый негодяй, конечно, догадается, что мать на самом деле вовсе не хочет, чтобы отец вернулся. Мать снова заговорила, на этот раз несколько более светским тоном:
"No, my Lord, but you see I had refused to give him any more money. It took him a long time to believe that, but he did at last--and when he did...."	- Нет, милорд, но, видите ли, я отказалась давать ему деньги. Он долго не мог этому поверить, но наконец ему пришлось убедиться в этом, а когда он убедился...
"I see, you had refused. But you've sent him some since."	- Понимаю. Значит, вы отказались давать ему деньги. Но после этого вы все-таки ему послали кое-что.
"My Lord, I wanted him back."	- Я хотела, чтобы он вернулся, милорд.
"And you thought that would bring him?"	- И вы думали, что это его вернет?
"I don't know, my Lord, I acted on my father's advice."	- Я не знаю, милорд, я поступила так по совету отца.
Something in the Judge's face, in the sound of the papers behind him, in the sudden crossing of his uncle's legs, told Val that she had made just the right answer. 'Crafty!' he thought; 'by Jove, what humbug it all is!'	Что-то в лице судьи, в шелесте бумаг за спиной, в том, как дядя Сомс внезапным движением закинул ногу на ногу, сказало Валу, что она ответила так, как нужно. "Ловко, - подумал он. - Ах, черт возьми, какая все это чепуха!"
The Judge was speaking:	Судья опять заговорил:
"Just one more question, Mrs. Dartie. Are you still fond of your husband?"	- Еще один, последний вопрос, миссис Дартн. Скажите, вы все еще чувствуете привязанность к вашему супругу?
Val's hands, slack behind him, became fists. What business had that Judge to make things human suddenly? To make his mother speak out of her heart, and say what, perhaps, she didn't know herself, before all these people! It wasn't decent. His mother answered, rather low:	Руки Вэла, которые он держал за спиной, сжались в кулаки. Какое право имеет этот судья ни с того ни с сего приплетать сюда человеческие чувства? Заставлять ее открывать свое сердце и говорить перед всеми этими людьми о том, чего она, может быть, и сама не знает! Это неприлично! Мать тихим голосом ответила:
"Yes, my Lord."	- Да, милорд.
Val saw the Judge nod. 'Wish I could take a cock-shy at your head!' he thought irreverently, as his mother came back to her seat beside him. Witnesses to his father's departure and continued absence followed--one of their own maids even, which struck Val as particularly beastly; there was more talking, all humbug; and then the Judge pronounced the decree for restitution, and they got up to go. Val walked out behind his mother, chin squared, eyelids drooped, doing his level best to despise everybody. His mother's voice in the corridor roused him from an angry trance.	Вэл увидел, как судья кивнул. "С удовольствием треснул бы его по башке!" - непочтительно подумал Вэл, когда мать, по знаку судьи, вернулась на свое место рядом с ним. Затем последовал ряд свидетелей, подтверждавших отъезд отца и его продолжительное отсутствие, причем в качестве свидетельницы выступала даже одна из их горничных, что показалось Вэлу особенно гнусным; разговоров было много, и все одна сплошная чепуха; и, наконец, судья вынес решение о восстановлении в супружеских правах, и все поднялись, чтобы идти. Вэл шел позади матери; полуопущенные веки, вздернутый подбородок - все это должно было явно свидетельствовать о том, что он всех презирает. В коридоре голос матери пробудил его от этого гневного оцепенения:
"You behaved beautifully, dear. It was such a comfort to have you. Your uncle and I are going to lunch."	- Ты прекрасно держал себя, мой дорогой. Для меня было большой поддержкой, что ты был со мной. Мы с дядей едем завтракать.
"All right," said Val; "I shall have time to go and see that fellow."	- Отлично, - сказал Вэл. - Я, значит, еще успею зайти к товарищу.
And, parting from them abruptly, he ran down the stairs and out into the air. He bolted into a hansom, and drove to the Goat's Club. His thoughts were on Holly and what he must do before her brother showed her this thing in to-morrow's paper.	И, быстро попрощавшись с ними, он сбежал по лестнице и, выйдя из здания суда, вскочил в проезжавший кэб и приказал везти себя в "Клуб Козла". Мысли его были о Холли и о том, что сделать до того, как Джолли покажет ей завтра всю эту штуку в газетах.
*******************************
When Val had left them Soames and Winifred made their way to the Cheshire Cheese. He had suggested it as a meeting place with Mr. Bellby. At that early hour of noon they would have it to themselves, and Winifred had thought it would be 'amusing' to see this far-famed hostelry. Having ordered a light repast, to the consternation of the waiter, they awaited its arrival together with that of Mr. Bellby, in silent reaction after the hour and a half's suspense on the tenterhooks of publicity. Mr. Bellby entered presently, preceded by his nose, as cheerful as they were glum. Well! they had got the decree of restitution, and what was the matter with that!	Расставшись с Вэлом, Сомс и Уинифрид направились в "Честерский сыр". Сомс условился встретиться там с мистером Бэлби. В этот ранний час - было всего двенадцать часов дня - там никого не будет, и Уинифрид казалось забавным посмотреть эту знаменитую старинную гостиницу. Заказав, к глубочайшему разочарованию официанта, легкий завтрак, они молча ждали, когда его подадут и когда появится мистер Бэлби, оба медленно приходя в себя после полуторачасовой публичной пытки. Мистер Бэлби не замедлил явиться, предшествуемый своим носом и настроенный столь же весело, сколь они были мрачны. Ну вот! Они же добились решения о восстановлении в супружеских правах, чем же они недовольны?
"Quite," said Soames in a suitably low voice, "but we shall have to begin again to get evidence. He'll probably try the divorce--it will look fishy if it comes out that we knew of misconduct from the start. His questions showed well enough that he doesn't like this restitution dodge."	- Все это так, - сказал Сомс, понизив голос, - но теперь нужно начинать все снова, чтобы представить свежие улики. Дело о разводе вторично попадет к нему же, и, конечно, это покажется подозрительным, если обнаружится, что мы с самого начала были осведомлены о нарушении супружеской верности. Его вопросы достаточно ясно показывали, что он не очень-то поощряет эти уловки с восстановлением в правах.
"Pho!" said Mr. Bellby cheerily, "he'll forget! Why, man, he'll have tried a hundred cases between now and then. Besides, he's bound by precedent to give ye your divorce, if the evidence is satisfactory. We won't let um know that Mrs. Dartie had knowledge of the facts. Dreamer did it very nicely--he's got a fatherly touch about um!"	- Пфа! - беспечно воскликнул мистер Бэлби. - Он забудет! Вы сами подумайте, голубчик, у него за этот промежуток будет сотня процессов. К тому же решение, которое он вынес сегодня, обязывает его утвердить развод, если будут достаточные улики. Он не будет знать, что миссис Дарти была в курсе дела, - это мы устроим. Дример прекрасно все подал - у него это так по-отечески вышло.
Soames nodded.	Сомс кивнул.
"And I compliment ye, Mrs. Dartie," went on Mr. Bellby; "ye've a natural gift for giving evidence. Steady as a rock."	- И разрешите поздравить вас, миссис Дарти, - продолжал мистер Бэлби, - у вас прямо, можно сказать, талант давать показания. Несокрушимы, как скала.
Here the, waiter arrived with three plates balanced on one arm, and the remark:	В эту минуту появился официант, балансируя тремя приборами на одной руке.
"I 'urried up the pudden, sir. You'll find plenty o' lark in it to-day."	- Я поторопился захватить пудинг, сэр. В нем сегодня много жаворонков.
Mr. Bellby applauded his forethought with a dip of his nose. But Soames and Winifred looked with dismay at their light lunch of gravified brown masses, touching them gingerly with their forks in the hope of distinguishing the bodies of the tasty little song- givers. Having begun, however, they found they were hungrier than they thought, and finished the lot, with a glass of port apiece.	Мистер Бэлби кивком носа одобрил его предусмотрительность. Но Сомс и Уинифрид растерянно взирали на этот "легкий" завтрак, представлявший собою плотную коричневую массу в соусе, и осторожно ковыряли пудинг вилкой в надежде извлечь крошечные тельца вкусных маленьких певцов. Однако, начав есть, они обнаружили, что проголодались больше, чем думали, и прикончили все, что было, запив завтрак стаканом портвейна.
Conversation turned on the war. Soames thought Ladysmith would fall, and it might last a year. Bellby thought it would be over by the summer. Both agreed that they wanted more men. There was nothing for it but complete victory, since it was now a question of prestige. Winifred brought things back to more solid ground by saying that she did not want the divorce suit to come on till after the summer holidays had begun at Oxford, then the boys would have forgotten about it before Val had to go up again; the London season too would be over. The lawyers reassured her, an interval of six months was necessary--after that the earlier the better. People were now beginning to come in, and they parted--Soames to the city, Bellby to his chambers, Winifred in a hansom to Park Lane to let her mother know how she had fared. The issue had been so satisfactory on the whole that it was considered advisable to tell James, who never failed to say day after day that he didn't know about Winifred's affair, he couldn't tell. As his sands ran out; the importance of mundane matters became increasingly grave to him, as if he were feeling: 'I must make the most of it, and worry well; I shall soon have nothing to worry about.'	Разговор перешел на войну. Сомс полагал, что Ледисмит будет взят и что война может затянуться на год. Бэлби считал, что все кончится к лету. Оба сошлись на том, что нужно послать еще войска. Драться нужно, разумеется, до полной победы, так как теперь это уже вопрос престижа. Уинифрид перевела разговор на более твердую почву, сказав, что ей не хотелось бы, чтобы ее процесс слушался, пока мальчиков не распустят из Оксфорда на летние каникулы, потому что за лето, к тому времени, как Вэлу придется опять вернуться в Оксфорд, все успеют об этом забыть; кроме того, в это время и сезон в Лондоне кончится. Юристы успокоили ее: по закону необходимо выждать шесть месяцев, а там чем скорее, тем лучше. В ресторане начала собираться публика, и они поднялись уходить: Сомс - в Сити, Бэлби - в свою контору, а Уинифрид взяла кэб и отправилась на Парк-Лейн сообщить матери об исходе дела. Все сошло так, благополучно, что они нашли возможным рассказать об этом Джемсу, который изо дня в день твердил, что он насчет дела Уинифрид ничего не знает, ничего не может сказать. По мере того как жизнь его приближалась к концу, мирские дела приобретали для него все больше значения, словно он чувствовал: "Нельзя ничего пропускать, я должен поволноваться вдоволь, мне скоро не о чем будет волноваться".
He received the report grudgingly. It was a new-fangled way of going about things, and he didn't know! But he gave Winifred a cheque, saying:	Он недовольно выслушал отчет о событиях. Это какая-то новая мода вести дела, и он ничего не знает. Но он дал Уинифрид чек и сказал:
"I expect you'll have a lot of expense. That's a new hat you've got on. Why doesn't Val come and see us?"	- Я думаю, у тебя теперь будет масса расходов. Это что, новая шляпа? Почему Вэл к нам совсем не заходит?
Winifred promised to bring him to dinner soon. And, going home, she sought her bedroom where she could be alone. Now that her husband had been ordered back into her custody with a view to putting him away from her for ever, she would try once more to find out from her sore and lonely heart what she really wanted.	Уинифрид пообещала, что привезет его на днях к обеду. А вернувшись домой, она поднялась к себе в спальню, где наконец могла остаться сама с собой. Теперь, когда ее супругу предложено возвратиться под ее иго предложено только для того, чтобы отторгнуть его от нее навсегда, - она попытается еще раз заглянуть в свое наболевшее одинокое сердце и узнать, чего она в конце концов хочет.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты