IN CHANCERY/В петле (часть вторая)

CHAPTER XI TIMOTHY STAYS THE ROT/XI. ТИМОТИ ПРЕДОСТЕРЕГАЕТ

English	Русский
On Forsyte 'Change news of the enlistment spread fast, together with the report that June, not to be outdone, was going to become a Red Cross nurse. These events were so extreme, so subversive of pure Forsyteism, as to have a binding effect upon the family, and Timothy's was thronged next Sunday afternoon by members trying to find out what they thought about it all, and exchange with each other a sense of family credit. Giles and Jesse Hayman would no longer defend the coast but go to South Africa quite soon; Jolly and Val would be following in April; as to June--well, you never knew what she would really do.	На Форсайтской Бирже весть о том, что Вал и Джолли записались в армию, а Джун, которая, конечно, не могла ни в чем остаться позади, готовится стать сестрой милосердия, распространилась с необычайной быстротой. Эти события были так необычны, так противоречили духу истинного форсайтизма, что произвели объединяющее действие на родню, и у Тимоти в ближайшее воскресенье был настоящий наплыв родственников, пришедших разузнать, кто что об этом думает, и обменяться мнениями о семейной чести. Джайлс и Джесс Хаймены больше уже не будут охранять побережье, а отправляются в Южную Африку; Джолли и Вал последуют за ними в апреле; что же касается Джун, тут уж никто не может знать, что она еще надумает сделать.
The retirement from Spion Kop and the absence of any good news from the seat of war imparted an air of reality to all this, clinched in startling fashion by Timothy.	Отступление от Спион-Копа и отсутствие благоприятных известий с театра военных действий придавали всему атому характер вполне реальный, что удивительным образом подтвердил сам Тимоти.
The youngest of the old Forsytes-- scarcely eighty, in fact popularly supposed to resemble their father, 'Superior Dosset,' even in his best-known characteristic of drinking Sherry--had been invisible for so many years that he was almost mythical. A long generation had elapsed since the risks of a publisher's business had worked on his nerves at the age of forty, so that he had got out with a mere thirty-five thousand pounds in the world, and started to make his living by careful investment. Putting by every year, at compound interest, he had doubled his capital in forty years without having once known what it was like to shake in his shoes over money matters. He was now putting aside some two thousand a year, and, with the care he was taking of himself, expected, so Aunt Hester said, to double his capital again before he died. What he would do with it then, with his sisters dead and himself dead, was often mockingly queried by free spirits such as Francie, Euphemia, or young Nicholas' second, Christopher, whose spirit was so free that he had actually said he was going on the stage. All admitted, however, that this was best known to Timothy himself, and possibly to Soames, who never divulged a secret.	Младший из старшего поколения Форсайтов - ему еще не было восьмидесяти, по общему признанию походивший на их отца, "Гордого Доссета", даже самой популярной, наиболее характерной чертой, тем, что он пил мадеру, не показывался на людях столько лет, что стал чуть ли не мифом. Целое поколение сменилось с тех пор, как в сорокалетнем возрасте, не выдержав риска, связанного с издательским делом, он вышел из предприятия, имея всего-навсего тридцать пять тысяч фунтов капитала, и, с целью обеспечить себе существование, начал осторожно помещать деньги в процентные бумаги. Откладывая из года в год и наращивая проценты на проценты, он за сорок лет удвоил свой капитал, ни разу не испытав, что значит дрожать за судьбу своих денег. Он откладывал теперь около двух тысяч в год и чрезвычайно заботился о своем здоровье, надеясь, как говорила тетя Эстер, что проживет еще достаточно, чтобы вторично удвоить капитал. Что он потом с ним будет делать, когда сестры умрут и сам он умрет, этот вопрос часто насмешливо обсуждался свободомыслящими Форсайтами, такими, как Фрэнси, Юфимия и второй сын молодого Николаев, Кристофер, свободомыслие которого зашло так далеко, что он заявил всерьез о своем намерении поступить на сцену. Но как бы там ни было, все соглашались, что об этом лучше знать самому Тимоти, да, может быть, Сомсу, который никогда не разглашает секретов.
Those few Forsytes who had seen him reported a man of thick and robust appearance, not very tall, with a brown-red complexion, grey hair, and little of the refinement of feature with which most of the Forsytes had been endowed by 'Superior Dosset's' wife, a woman of some beauty and a gentle temperament. It was known that he had taken surprising interest in the war, sticking flags into a map ever since it began, and there was uneasiness as to what would happen if the English were driven into the sea, when it would be almost impossible for him to put the flags in the right places. As to his knowledge of family movements or his views about them, little was known, save that Aunt Hester was always declaring that he was very upset. It was, then, in the nature of a portent when Forsytes, arriving on the Sunday after the evacuation of Spion Kop, became conscious, one after the other, of a presence seated in the only really comfortable armchair, back to the light, concealing the lower part of his face with a large hand, and were greeted by the awed voice of Aunt Hester:	Те немногие из Форсайтов, которые видели его, говорили, что это плотный крепкий человек, не очень высокого роста, с седыми волосами, с коричнево-красным лицом, не отличавшимся той благородной утонченностью, которую большинство Форсайтов унаследовало от жены "Гордого Доссета", женщины красивой и кроткой. Известно было, что он проявил необычайный интерес к войне и с самого начала военных действий втыкал в карту флажки, и все очень боялись, как же будет, если англичан загонят в море и он уже не сможет правильно сажать флажки. Что же касается его осведомленности о семейных делах и какого мнения он держался на этот счет, об этом мало что было известно, кроме того, что тетя Эстер постоянно заявляла всем, что он очень расстроен. Поэтому всем Форсайтам показалось чем-то вроде предзнаменования, когда, съехавшись к Тимоти в воскресенье после отступления от Спион-Копа и входя друг за дружкой в гостиную, они, один за другим, обнаруживали присутствие некой особы, которая, прикрыв нижнюю часть лица мясистой рукой, восседала в единственном удобном кресле, спиной к свету, и их встречал благоговейный шепот тети Эстер:
"Your Uncle Timothy, my dear."	- Ваш дядя Тимоти, дорогой мой (или дорогая моя).
Timothy's greeting to them all was somewhat identical; and rather, as it were, passed over by him than expressed:	Тимоти же каждого входящего приветствовал одной и той же фразой, или, вернее, даже не приветствовал, а пропускал мимо себя:
"How de do? How de do? 'Xcuse me gettin' up!"	- Здрасте, здрасте! Извините, я не встаю.
Francie was present, and Eustace had come in his car; Winifred had brought Imogen, breaking the ice of the restitution proceedings with the warmth of family appreciation at Val's enlistment; and Marian Tweetyman with the last news of Giles and Jesse. These with Aunt Juley and Hester, young Nicholas, Euphemia, and--of all people!--George, who had come with Eustace in the car, constituted an assembly worthy of the family's palmiest days. There was not one chair vacant in the whole of the little drawing-room, and anxiety was felt lest someone else should arrive.	Явилась Фрэнси, Юстас приехал в своем автомобиле; Уинифрид привезла Имоджин, и лед недовольства ее судебным процессом растаял в семейном одобрении геройства Вэла; за ней явилась Мэрией Туитимен с последними известиями о Джайлсе и Джессе. Так что в этот день с тетей Джули и Эстер, молодым Николасом, Юфимией и - вообразите себе! - Джорджем, который приехал с Юстасом в автомобиле, собрание представляло собой зрелище, достойное дней процветания семьи. В маленькой гостиной не было ни одного свободного стула, и чувствовалось опасение, как бы не приехал кто-нибудь еще.
The constraint caused by Timothy's presence having worn off a little, conversation took a military turn. George asked Aunt Juley when she was going out with the Red Cross, almost reducing her to a state of gaiety; whereon he turned to Nicholas and said:	Когда натянутость, вызванная присутствием Тимоти, немножко прошла, заговорили о войне Джордж спросил тетю Джули, когда она думает отправиться на фронт с Красным Крестом, чем даже развеселил ее; затем, повернувшись к Николасу, он сказал:
"Young Nick's a warrior bold, isn't he? When's he going to don the wild khaki?"	- Юный Ник тоже, кажется, отважный воин. Когда же он облачится в хаки?
Young Nicholas, smiling with a sort of sweet deprecation, intimated that of course his mother was very anxious.	Молодой Николае, улыбнувшись кроткой виноватой улыбкой, нерешительно заметил, что, конечно, мать очень беспокоится.
"The Dromios are off, I hear," said George, turning to Marian Tweetyman; "we shall all be there soon. En avant, the Forsytes! Roll, bowl, or pitch! Who's for a cooler?"	- Два Дромио, я слышал, уже собираются в путь, - продолжал Джордж, повернувшись к Мэрией Туитимен, - скоро мы все там будем. En avant [27], Форсайты! Бей, коли, стреляй! Кто на гауптвахту?
Aunt Juley gurgled, George was so droll! Should Hester get Timothy's map? Then he could show them all where they were.	Тетя Джули фыркнула. Джордж такой забавный! Может быть, Эстер принесет карту Тимоти? И тогда он всем покажет, в каком положении дело.
At a sound from Timothy, interpreted as assent, Aunt Hester left the room.	Тимоти издал какой-то неопределенный звук, принятый за согласие, и тетя Эстер вышла из комнаты.
George pursued his image of the Forsyte advance, addressing Timothy as Field Marshal; and Imogen, whom he had noted at once for 'a pretty filly,'--as Vivandiere; and holding his top hat between his knees, he began to beat it with imaginary drumsticks. The reception accorded to his fantasy was mixed. All laughed--George was licensed; but all felt that the family was being 'rotted'; and this seemed to them unnatural, now that it was going to give five of its members to the service of the Queen. George might go too far; and there was relief when he got up, offered his arm to Aunt Juley, marched up to Timothy, saluted him, kissed his aunt with mock passion, said,	Джордж продолжал изображать наступление Форсайтов, произведя Тимоти в фельдмаршалы, а Имоджин, которую он сразу отметил как "славную кобылку", - в маркитантки; и, поставив цилиндр между колен, начал бить по нему воображаемыми барабанными палочками. Это представление вызвало у аудитории разнородные чувства. Все смеялись - Джорджу все разрешалось; но все чувствовали издевательство над семьей, и это казалось им неестественным именно теперь, когда семья отдавала пятерых своих членов на службу королеве. Джордж может зайти слишком далеко; поэтому все вздохнули с облегчением, когда он встал и, предложив руку тете Джули, торжественно направился к Тимоти, отдал ему честь и, с комической пылкостью расцеловав тетушку, сказал:
"Oh! what a treat, dear papa! Come on, Eustace!" and walked out, followed by the grave and fastidious Eustace, who had never smiled.	- Я так счастлив, папаша! Идем. Юстас, - и вышел, сопровождаемый важным, невозмутимым Юстасом, который ни разу не улыбнулся.
Aunt Juley's bewildered, "Fancy not waiting for the map! You mustn't mind him, Timothy. He's so droll!" broke the hush, and Timothy removed the hand from his mouth.	Изумленные возгласы тети Джули: "Подумайте, он даже не дождался карты! Уж ты не обижайся на него, Тимоти! Он такой шутник!" - нарушили молчание, и Тимоти отнял руку ото рта.
"I don't know what things are comin' to," he was heard to say. "What's all this about goin' out there? That's not the way to beat those Boers."	- Не знаю, к чему все это приведет, - раздался его голос. - Что это за разговоры о том, что все едут туда? Это не поможет победить буров.
Francie alone had the hardihood to observe:	Только у Фрэнси хватило смелости спросить:
"What is, then, Uncle Timothy?"	- А что же тогда поможет, дядя Тимоти?
"All this new-fangled volunteerin' and expense--lettin' money out of the country."	- Все это новомодное волонтерство - мотовство, только утечка денег из страны.
Just then Aunt Hester brought in the map, handling it like a baby with eruptions. With the assistance of Euphemia it was laid on the piano, a small Colwood grand, last played on, it was believed, the summer before Aunt Ann died, thirteen years ago. Timothy rose. He walked over to the piano, and stood looking at his map while they all gathered round.	Как раз в эту минуту тетя Эстер вошла с картой, неся ее бережно, точно ребенка, покрытого сыпью. С помощью Юфимии карту разложили на рояле маленьком салонном "колвуде", на котором последний раз играли, кажется, тринадцать лет назад, летом, перед тем как умерла тетя Энн. Тимоти встал. Он подошел к роялю и наклонился, разглядывая карту, в то время как все столпились вокруг него.
"There you are," he said; "that's the position up to date; and very poor it is. H'm!"	- Вот, - сказал он, - вот позиция, которую мы занимаем на сегодня, и довольно-таки скверная. Гм!
"Yes," said Francie, greatly daring, "but how are you going to alter it, Uncle Timothy, without more men?"	- Да, - сказала отчаянно смелая Фрэнси, - но как же ее можно изменить, дядя Тимоти, если не хватает людей?
"Men!" said Timothy; "you don't want men--wastin' the country's money. You want a Napoleon, he'd settle it in a month."	- Людей! - сказал Тимоти. - Нам не нужно людей, которые выматывают деньги из страны. Нам нужен Наполеон - он покончил бы с этим в один месяц.
"But if you haven't got him, Uncle Timothy?"	- Но если его нет, дядя Тимоти?
"That's their business," replied Timothy. "What have we kept the Army up for--to eat their heads off in time of peace! They ought to be ashamed of themselves, comin' on the country to help them like this! Let every man stick to his business, and we shall get on."	- Это их дело, - ответил Тимоти. - А для чего же, спрашивается, мы армию содержим? Чтобы она бездельничала в мирное время? Постыдились бы они просить помощи у страны! Каждый должен заниматься своим делом, тогда все будет идти как нужно.
And looking round him, he added almost angrily:	И, окинув всех взглядом, он прибавил почти гневно:
"Volunteerin', indeed! Throwin' good money after bad! We must save! Conserve energy that's the only way."	- Волонтерство - тоже! Бросанье денег на ветер! Мы копить должны! Сохранять энергию - вот единственный выход.
And with a prolonged sound, not quite a sniff and not quite a snort, he trod on Euphemia's toe, and went out, leaving a sensation and a faint scent of barley-sugar behind him.	И, то ли засопев, то ли фыркнув, он наступил на ногу Юфимии и вышел, оставив позади себя ошеломленных гостей и легкий запах ячменного сахара.
The effect of something said with conviction by one who has evidently made a sacrifice to say it is ever considerable. And the eight Forsytes left behind, all women except young Nicholas, were silent for a moment round the map. Then Francie said:	Когда что-нибудь говорится с убеждением, да еще человеком, который явно делает над собой усилие, чтобы сказать это, впечатление получается значительное. И восемь Форсайтов, оставшихся в гостиной, все женщины, за исключением молодого Николаев, некоторое время молча стояли вокруг карты. Наконец Фрэнси сказала:
"Really, I think he's right, you know. After all, what is the Army for? They ought to have known. It's only encouraging them."	- Нет, правда, знаете, по-моему, он прав. В конце концов для чего же тогда армия? Они должны были предвидеть все. А это только поощряет их.
"My dear!" cried Aunt Juley, "but they've been so progressive. Think of their giving up their scarlet. They were always so proud of it. And now they all look like convicts. Hester and I were saying only yesterday we were sure they must feel it very much. Fancy what the Iron Duke would have said!"	- Но, дорогая моя, - воскликнула тетя Джули, - ведь они такие передовые! Подумать только, ведь они пожертвовали своими алыми мундирами. Они так всегда гордились ими. А теперь они все похожи на арестантов. Мы с Эстер только вчера говорили об этом, им, наверно, очень тяжело. Нет, вы подумайте, что бы сказал Железный Герцог! [28]
"The new colour's very smart," said Winifred; "Val looks quite nice in his."	- Новый цвет очень красивый, - сказала Уинифрид, - Вэлу очень идет.
Aunt Juley sighed.	Тетя Джули вздохнула.
"I do so wonder what Jolyon's boy is like. To think we've never seen him! His father must be so proud of him."	- Не могу представить себе, какой сын у Джолиона. Подумать только, что мы никогда его не видели! Наверно, отец очень гордится им.
"His father's in Paris," said Winifred.	- Его отец в Париже, - сказала Уинифрид.
Aunt Hester's shoulder was seen to mount suddenly, as if to ward off her sister's next remark, for Juley's crumpled cheeks had gushed.	Плечо тети Эстер внезапно дернулось кверху, словно для того, чтобы предупредить следующую фразу сестры, потому что морщинистые щеки тети Джули вдруг вспыхнули.
"We had dear little Mrs. MacAnder here yesterday, just back from Paris. And whom d'you think she saw there in the street? You'll never guess."	- К нам вчера заходила милая миссис Мак-Эндер, она только что вернулась из Парижа. И как бы вы думали, кого она встретила там на улице? Ни за что не угадаете!
"We shan't try, Auntie," said Euphemia.	- Мы, тетечка, не будем и пытаться, - сказала Юфимия.
"Irene! Imagine! After all this time; walking with a fair beard...."	- Ирэн! Вообразите себе! - После стольких лет; и она шла по улице со светлой бородкой...
"Auntie! you'll kill me! A fair beard...."	- Тетечка! Я с ума сойду! Светлая бородка...
"I was going to say," said Aunt Juley severely, "a fair-bearded gentleman. And not a day older; she was always so pretty," she added, with a sort of lingering apology.	- Я хотела сказать, - строго сказала тетя Джули, - с джентльменом со светлой бородкой. И она ничуть не постарела, ведь она была очень хороша, - прибавила она словно себе в оправдание.
"Oh! tell us about her, Auntie," cried Imogen; "I can just remember her. She's the skeleton in the family cupboard, isn't she? And they're such fun."	- Ах, расскажите нам про нее, тетечка! - вскричала Имоджин. - Я ее еле-еле помню. Она точно фамильное привидение, о ней никогда не говорят. А это так интересно!
Aunt Hester sat down. Really, Juley had done it now!	Тетя Эстер села. Ну вот, Джули договорилась!
"She wasn't much of a skeleton as I remember her," murmured Euphemia, "extremely well-covered."	- Она мало похожа на привидение, насколько мне помнится, - пробормотала Юфимия, - во всяком случае, с довольно округлыми формами.
"My dear!" said Aunt Juley, "what a peculiar way of putting it--not very nice."	- Дорогая моя! - сказала тетя Джули. - Что за странная манера выражаться - не совсем удобно!
"No, but what was she like?" persisted Imogen.	- Ну все-таки, какая же она была? - не отставала Имоджин.
"I'll tell you, my child," said Francie; "a kind of modern Venus, very well-dressed."	- Я тебе скажу, детка, - сказала Фрэнси, - представь себе нечто вроде современной Венеры, роскошно одетой.
Euphemia said sharply: "Venus was never dressed, and she had blue eyes of melting sapphire."	- Венера никогда ни во что не одевалась, и глаза у нее были голубые, как сапфир, - язвительно заметила Юфимия.
At this juncture Nicholas took his leave.	Тут Николае распрощался и вышел.
"Mrs. Nick is awfully strict," said Francie with a laugh.	- Миссис Ник, должно быть, ужасно строгая, - смеясь, заметила Фрэиси.
"She has six children," said Aunt Juley; "it's very proper she should be careful."	- У нее шестеро детей, - сказала тетя Джули, - и это очень хорошо, что она так осмотрительна.
"Was Uncle Soames awfully fond of her?" pursued the inexorable Imogen, moving her dark luscious eyes from face to face.	- А дядя Сомс очень любил ее? - не унималась Имоджин, переводя свои темные блестящие глаза с одной на другую.
Aunt Hester made a gesture of despair, just as Aunt Juley answered:	Тетя Эстер с отчаянием махнула рукой, как раз в ту минуту, когда тетя Джули ответила:
"Yes, your Uncle Soames was very much attached to her."	- Да, дядя Сомс был очень привязан к ней.
"I suppose she ran off with someone?"	- И она, кажется, убежала с кем-то?
"No, certainly not; that is--not precisely.'	- Нет, вовсе нет; то есть не совсем так.
"What did she do, then, Auntie?"	- Ну что же она такое сделала, тетечка?
"Come along, Imogen," said Winifred, "we must be getting back."	- Идем, Имоджин, - сказала Уинифрид, - нам пора домой.
But Aunt Juley interjected resolutely:	Но тетя Джули решительно докончила:
"She--she didn't behave at all well."	- Она... она вела себя не так, как нужно.
"Oh, bother!" cried Imogen; "that's as far as I ever get."	- Ах, боже мой! - вскричала Имоджин. - Я только это и слышу!
"Well, my dear," said Francie, "she had a love affair which ended with the young man's death; and then she left your uncle. I always rather liked her."	- Ну вот что, милочка, - сказала Фрэнси, - у нее был роман, который кончился смертью этого молодого человека, и она тогда ушла от твоего дяди. А мне она всегда очень нравилась.
"She used to give me chocolates," murmured Imogen, "and smell nice."	- Она мне приносила шоколадки, - прошептала Имоджин, - и от нее всегда так хорошо пахло.
"Of course!" remarked Euphemia.	- Ну, разумеется, - заметила Юфимия.
"Not of course at all!" replied Francie, who used a particularly expensive essence of gillyflower herself.	- Совсем не разумеется! - возразила Фрэнси, которая сама всегда душилась очень дорогой эссенцией левкоя.
"I can't think what we are about," said Aunt Juley, raising her hands, "talking of such things!"	- Не понимаю, что это такое, - сказала тетя Джули, воздев руки к небу, - говорить о таких вещах!
"Was she divorced?" asked Imogen from the door.	- А она развелась с ним? - спросила Имоджин уже в дверях.
"Certainly not," cried Aunt Juley; "that is--certainly not."	- Ну конечно нет! - воскликнула тетя Джули. - То есть... конечно нет.
A sound was heard over by the far door. Timothy had re-entered the back drawing-room.	У дальних дверей послышался какой-то шум. Тимоти снова вошел в гостиную.
"I've come for my map," he said. "Who's been divorced?"	- Я пришел за картой, - сказал он. - Кто с кем развелся?
"No one, Uncle," replied Francie with perfect truth.	- Никто, дядя, - совершенно правдиво ответила Фрэнси.
Timothy took his map off the piano.	Тимоти взял карту с рояля.
"Don't let's have anything of that sort in the family," he said. "All this enlistin's bad enough. The country's breakin' up; I don't know what we're comin' to." He shook a thick finger at the room: "Too many women nowadays, and they don't know what they want."	- Не доводите до этого, - сказал он, - чтобы не было подобных историй в нашей семье. Все это волонтерство уже достаточно скверно. Страна приходит в упадок. Я не знаю, до чего мы дойдем. - Он погрозил в гостиную толстым пальцем. - Слишком много женщин у нас теперь, и они сами не знают, чего им нужно.
So saying, he grasped the map firmly with both hands, and went out as if afraid of being answered.	И с этими словами он крепко ухватил карту обеими руками и вышел, точно опасаясь, как бы ему кто-нибудь не ответил.
The seven women whom he had addressed broke into a subdued murmur, out of which emerged Francie's, "Really, the Forsytes!" and Aunt Juley's: "He must have his feet in mustard and hot water to-night, Hester; will you tell Jane? The blood has gone to his head again, I'm afraid...."	Семь женщин, которым это было адресовано, все сразу заговорили шепотом; прорывался только голос Фрэнси: "Нет, в самом деле, Форсайты..." и тети Джули: "Ему надо сегодня на ночь поставить ноги в горячую воду с горчицей, непременно. Эстер, ты скажешь Джэйн? Боюсь, что ему опять бросилась кровь в голову..."
That evening, when she and Hester were sitting alone after dinner, she dropped a stitch in her crochet, and looked up:	Вечером, когда они с Эстер сидели одни после обеда, она спустила петлю на своем вязанье и подняла глаза.
"Hester, I can't think where I've heard that dear Soames wants Irene to come back to him again. Who was it told us that George had made a funny drawing of him with the words, 'He won't be happy till he gets it'?"	- Эстер, я что-то не могу вспомнить, от кого это я слышала, что милый Сомс хочет, чтобы Ирэн вернулась к нему. Кто-то рассказывал, что Джордж нарисовал такую смешную картинку и подписал: "Счастлив не будет, пока не добьется своего".
"Eustace," answered Aunt Hester from behind The Times; "he had it in his pocket, but he wouldn't show it us."	- Юстас, - ответила тетя Эстер, не отрываясь от "Таймса". - Она у него была с собой в кармане, но он не захотел нам показать.
Aunt Juley was silent, ruminating. The clock ticked, The Times crackled, the fire sent forth its rustling purr. Aunt Juley dropped another stitch.	Тетя Джули промолчала, о чем-то задумавшись. Тикали часы, хрустели страницы "Таймса", потрескивал огонь в камине. Тетя Джули опять спустила петлю.
"Hester," she said, "I have had such a dreadful thought."	- Эстер, - сказала она, - какая мне ужасная мысль пришла в голову.
"Then don't tell me," said Aunt Hester quickly.	- Тогда лучше не говори мне, - живо отозвалась тетя Эстер.
"Oh! but I must. You can't think how dreadful!" Her voice sank to a whisper:	- Ах, нет, я не могу не сказать. Ты даже представить себе не можешь, до чего это ужасно. - Голос ее перешел в шепот:
"Jolyon--Jolyon, they say, has a--has a fair beard, now."	- Джолион... у Джолиона, говорят, теперь светлая бородка.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты