IN CHANCERY/В петле (часть вторая)

CHAPTER XIII 'HERE WE ARE AGAIN!'/XIII. "А ВОТ И МЫ!"

English	Русский
Imogen's frocks for her first season exercised the judgment of her mother and the purse of her grandfather all through the month of March. With Forsyte tenacity Winifred quested for perfection. It took her mind off the slowly approaching rite which would give her a freedom but doubtfully desired; took her mind, too, off her boy and his fast approaching departure for a war from which the news remained disquieting. Like bees busy on summer flowers, or bright gadflies hovering and darting over spiky autumn blossoms, she and her 'little daughter,' tall nearly as herself and with a bust measurement not far inferior, hovered in the shops of Regent Street, the establishments of Hanover Square and of Bond Street, lost in consideration and the feel of fabrics. Dozens of young women of striking deportment and peculiar gait paraded before Winifred and Imogen, draped in 'creations.' The models--'Very new, modom; quite the latest thing--' which those two reluctantly turned down, would have filled a museum; the models which they were obliged to have nearly emptied James' bank. It was no good doing things by halves, Winifred felt, in view of the need for making this first and sole untarnished season a conspicuous success. Their patience in trying the patience of those impersonal creatures who swam about before them could alone have been displayed by such as were moved by faith. It was for Winifred a long prostration before her dear goddess Fashion, fervent as a Catholic might make before the Virgin; for Imogen an experience by no means too unpleasant--she often looked so nice, and flattery was implicit everywhere: in a word it was 'amusing.'	Туалеты Имоджин для ее первого сезона в течение всего марта месяца поглощали внимание ее матери и содержимое кошелька ее деда. Уинифрид с форсайтским упорством стремилась превзойти самое себя. Это отвлекало ее мысли от медленно приближавшейся процедуры, которая должна была наконец вернуть ей столь сомнительно желанную свободу; это отвлекало ее также и от мыслей о сыне и быстро приближавшемся дне его отъезда на фронт, откуда по-прежнему поступали тревожные известия. Точно пчелы, деловито перелетающие с цветка на цветок, или проворные оводы, что снуют и мечутся над колосистыми осенними травами, Уинифрид и ее "маленькая дочка", ростом почти с мать и разве только чуть уступавшая ей в объеме бюста, сновали по магазинам Риджент-стрит, по модным мастерским на Ганновер-сквер и Бонд-стрит, разглядывая, ощупывая ткани. Десятки молодых женщин с ослепительными манерами и с прекрасной осанкой проходили перед Уинифрид и Имоджин, облаченные в "творения искусства". Модели - "самая новинка, мадам, последний крик моды", - от которых они неохотно отказывались, могли бы наполнить целый музей; модели, которые они считали себя обязанными приобрести, почти, истощили текущий счет Джемса. "Не стоит ничего делать наполовину", - думала Уинифрид, задавшись целью создать дочери в этот первый, единственный ничем не омраченный для нее сезон громкий успех. Терпение, которое они проявляли, испытывая терпение этих безличных созданий, плавно выступавших перед ними, дается только людям, движимым глубокой верой. И Уинифрид, простираясь перед своей возлюбленной богиней Модой, уподоблялась ревностной католичке, простертой перед святой девой; для Имоджин это было новое ощущение, отнюдь не лишенное приятности, она и в самом деле бывала порой просто обворожительна, и, само собой разумеется, ей всюду льстили; словом, это было очень забавно.
On the afternoon of the 20th of March, having, as it were, gutted Skywards, they had sought refreshment over the way at Caramel and Baker's, and, stored with chocolate frothed at the top with cream, turned homewards through Berkeley Square of an evening touched with spring. Opening the door--freshly painted a light olive-green; nothing neglected that year to give Imogen a good send-off-- Winifred passed towards the silver basket to see if anyone had called, and suddenly her nostrils twitched. What was that scent?	На исходе дня двадцатого марта, после того как они надлежащим образом очистили Скайуорда, они по дороге зашли к Кэремел и Бекеру и, подкрепившись шоколадом со сбитыми сливками, отправились домой через Берклисквер в сумерках, уже пронизанных весной. Открыв дверь, заново выкрашенную в светло-оливковый цвет (в этом году ничего не было упущено в предвидении триумфального дебюта Имоджин), Уинифрид прошла к серебряной корзине посмотреть, не был ли у них кто-нибудь днем, и вдруг ноздри ее невольно вздрогнули. Что это за запах?
Imogen had taken up a novel sent from the library, and stood absorbed. Rather sharply, because of the queer feeling in her breast, Winifred said:	Имоджин, схватив роман, присланный из библиотеки, тут же углубилась в него. Уинифрид немножко резким тоном - все из-за этого странного ощущения в груди - сказала ей:
"Take that up, dear, and have a rest before dinner."	- Возьми книгу наверх, милочка, и отдохни за обедом.
Imogen, still reading, passed up the stairs. Winifred heard the door of her room slammed to, and drew a long savouring breath. Was it spring tickling her senses--whipping up nostalgia for her 'clown,' against all wisdom and outraged virtue? A male scent! A faint reek of cigars and lavender-water not smelt since that early autumn night six months ago, when she had called him 'the limit.' Whence came it, or was it ghost of scent--sheer emanation from memory? She looked round her. Nothing--not a thing, no tiniest disturbance of her hall, nor of the diningroom. A little day-dream of a scent--illusory, saddening, silly! In the silver basket were new cards, two with 'Mr. and Mrs. Polegate Thom,' and one with 'Mr. Polegate Thom' thereon; she sniffed them, but they smelled severe. 'I must be tired,' she thought, 'I'll go and lie down.'	Имоджин, не отрываясь от книги, поднялась по лестнице. Уинифрид слышала, как хлопнула дверь в ее комнату, и глубоко потянула носом воздух. Что это? Ил" ввели взбудоражила ее нервы, пробудив в ней тоску по ее "паяцу", вопреки всем доводам рассудка и оскорбленной добродетели? Мужской запах! Слабый аромат сигар и лавандовой воды, которого она не слышала с той самой ночи в начале осени, шесть месяцев назад, когда она назвала его "пределом". Откуда он взялся? Или это только призрак запаха эманация памяти? Она огляделась по сторонам. Ничего, ровно ничего, ни малейшего беспорядка ни в холле, ни в столовой. Какая-то галлюцинация запаха - обманчивая, мучительная, нелепая! В серебряной корзине оказались визитные карточки: две - мистера и миссис Полгет Том и одна - мистера Полгет Тома; она понюхала их, но они издавали строгий пресный запах. "Я просто устала, - подумала она, - пойду прилягу".
Upstairs the drawing-room was darkened, waiting for some hand to give it evening light; and she passed on up to her bedroom. This, too, was half-curtained and dim, for it was six o'clock. Winifred threw off her coat--that scent again!--then stood, as if shot, transfixed against the bed-rail. Something dark had risen from the sofa in the far corner. A word of horror--in her family--escaped her: "God!"	Гостиная наверху тонула в полутьме, дожидаясь, чтобы чья-нибудь рука зажгла в ней вечерний свет; Уинифрид прошла к себе в спальню. Здесь тоже шторы были полуопущены, и царила полумгла, так как было уже шесть часов. Уинифрид сбросила жакет - опять этот запах! И вдруг остановилась, точно ее пригвоздили к спинке кровати. Что-то темное приподнялось с кушетки в дальнем углу. Слово, всегда выражавшее ужас у них в семье, сорвалось с ее губ: "Боже!"
"It's I--Monty," said a voice.	- Это я - Монти, - послышался голос.
Clutching the bed-rail, Winifred reached up and turned the switch of the light hanging above her dressing-table. He appeared just on the rim of the light's circumference, emblazoned from the absence of his watch-chain down to boots neat and sooty brown, but--yes!-- split at the toecap. His chest and face were shadowy. Surely he was thin--or was it a trick of the light? He advanced, lighted now from toe-cap to the top of his dark head--surely a little grizzled! His complexion had darkened, sallowed; his black moustache had lost boldness, become sardonic; there were lines which she did not know about his face. There was no pin in his tie. His suit--ah!--she knew that--but how unpressed, unglossy! She stared again at the toe-cap of his boot. Something big and relentless had been 'at him,' had turned and twisted, raked and scraped him. And she stayed, not speaking, motionless, staring at that crack across the toe.	Ухватившись за спинку кровати, Уинифрид потянулась и повернула выключатель над туалетом. Фигура Дарти выступила на самом краю светового круга, отчетливо выделяясь от нижней половины груди, где отсутствовала цепочка от часов, до изящных темно-коричневых ботинок - одного с разорванным носком. Плечи и лицо были в тени. Он очень похудел - или это игра света? Он сделал несколько шагов вперед, освещенный теперь от кончиков ботинок до темной шевелюры, слегка поседевшей, несомненно. Лицо у него потемнело, пожелтело. Черные усы утратили свой задорный вид и мрачно висели; на лице появились морщинки, которых она раньше не замечала. В галстуке не было булавки. Его костюм - ах, да, она узнает его, но какой измятый, потертый! Она опять перевела глаза на носок его ботинка. Что-то огромное, жесткое настигло его, смяло, исковеркало, скрутило, выпотрошило. И она стояла молча, не двигаясь, глядя на трещину на его ботинке.
"Well!" he said, "I got the order. I'm back."	- Ну вот! - сказал он. - Я получил постановление суда. Я вернулся.
Winifred's bosom began to heave. The nostalgia for her husband which had rushed up with that scent was struggling with a deeper jealousy than any she had felt yet. There he was--a dark, and as if harried, shadow of his sleek and brazen self! What force had done this to him--squeezed him like an orange to its dry rind! That woman!	Грудь Уинифрид начала бурно вздыматься. Тоска по мужу, пробудившаяся от этого запаха, боролась с такой мучительной ревностью, какой она никогда еще не испытывала. Вот он стоит здесь - темная и точно загнанная тень самого себя, прежнего вылощенного и самоуверенного Монти! Какая сила сделала это с ним - выжала его, как апельсин, до самой корки! Эта женщина!
"I'm back," he said again. "I've had a beastly time. By God! I came steerage. I've got nothing but what I stand up in, and that bag."	- Я вернулся, - сказал он. - Мне было очень скверно, клянусь богом! На палубе ехал. У меня нет ничего, кроме того, что на мне, да вот этого чемодана.
"And who has the rest?" cried Winifred, suddenly alive. "How dared you come? You knew it was just for divorce that you got that order to come back. Don't touch me!"	- А у кого же остальное? - вскричала Уинифрид, вдруг выйдя из оцепенения. - Как ты смел приехать? Ты знал, что это только для развода тебе послали этот приказ. Не трогай меня!
They held each to the rail of the big bed where they had spent so many years of nights together. Many times, yes--many times she had wanted him back. But now that he had come she was filled with this cold and deadly resentment. He put his hand up to his moustache; but did not frizz and twist it in the old familiar way, he just pulled it downwards.	Они стояли по обе стороны большой кровати, где в течение стольких лет они спали вместе. Много раз - да, много раз - ей хотелось, чтобы он вернулся. Но теперь, когда он вернулся, она чувствовала только холодную, смертельную злобу. Он поднял руку к усам, но не подкрутил их, как, бывало, раньше, а просто потянул вниз.
"Gad!" he said: "If you knew the time I've had!"	- Господи! - сказал он. - Если бы ты только знала, что я перенес!
"I'm glad I don't!"	- Рада, что не знаю.
"Are the kids all right?"	- Дети здоровы?
Winifred nodded.	Уинифрид кивнула.
"How did you get in?"	- Как ты вошел?
"With my key."	- У меня был ключ.
"Then the maids don't know. You can't stay here, Monty."	- Значит, прислуга не знает. Тебе нельзя здесь оставаться, Монти.
He uttered a little sardonic laugh.	У него вырвался горький смешок.
"Where then?"	- А где же?
"Anywhere."	- Где угодно.
"Well, look at me! That--that damned...."	- Но ты только посмотри на меня. Эта... эта проклятая...
"If you mention her," cried Winifred, "I go straight out to Park Lane and I don't come back."	- Если ты только скажешь слово о нем, - вскричала Уинифрид, - я сейчас же отправлюсь на Парк-Лейн и не вернусь домой!
Suddenly he did a simple thing, but so uncharacteristic that it moved her. He shut his eyes. It was as if he had said: 'All right! I'm dead to the world!'	И вдруг он сделал совсем простую вещь, но такую необычную для него, что она почувствовала жалость. Он закрыл глаза. Все равно как если бы он сказал: "Хорошо. Я умер для всего света".
"You can have a room for the night," she said; "your things are still here. Only Imogen is at home."	- Ты можешь остаться переночевать, - сказала она. - Твои вещи все еще здесь. Дома только одна Имоджин.
He leaned back against the bed-rail.	Он прислонился к спинке кровати.
"Well, it's in your hands," and his own made a writhing movement. "I've been through it. You needn't hit too hard--it isn't worth while. I've been frightened; I've been frightened, Freddie."	- Ну что ж, все в твоих руках, - и его собственные руки судорожно сжались. - Я столько вытерпел! Тебе нет надобности бить слишком сильно не стоит. Я уже напуган, достаточно напуган, Фредди.
That old pet name, disused for years and years, sent a shiver through Winifred.	Услышав ласкательное имя, которым он не называл ее много лет, Уинифрид вздрогнула.
'What am I to do with him?' she thought. 'What in God's name am I to do with him?'	"Что мне делать с ним? - подумала она. - Господи, что мне с ним делать?"
"Got a cigarette?"	- У тебя есть папироска?
She gave him one from a little box she kept up there for when she couldn't sleep at night, and lighted it. With that action the matter-of-fact side of her nature came to life again.	Она достала папиросу из маленького ящика, который держала здесь на случай бессонницы, и дала ему закурить. И этот обыденный жест вернул к жизни трезвую сторону ее натуры.
"Go and have a hot bath. I'll put some clothes out for you in the dressing-room. We can talk later."	- Пойди и прими горячую ванну. Я приготовлю тебе белье и костюм в твоей комнате. Мы можем поговорить потом.
He nodded, and fixed his eyes on her--they looked half-dead, or was it that the folds in the lids had become heavier?	Он кивнул и поднял на нее глаза - какой-то полумертвый взгляд, или это только казалось оттого, что веки у него словно набухли?
'He's not the same,' she thought. He would never be quite the same again! But what would he be?	"Он совсем не такой, как прежде, - подумала она. - Он никогда не будет таким, как был! Но какой же он будет?"
"All right!" he said, and went towards the door. He even moved differently, like a man who has lost illusion and doubts whether it is worth while to move at all.	- Хорошо, - сказал он и пошел к двери. Он даже двигался иначе - как человек, который утратил все иллюзии и не уверен, стоит ли ему вообще двигаться.
When he was gone, and she heard the water in the bath running, she put out a complete set of garments on the bed in his dressing-room, then went downstairs and fetched up the biscuit box and whisky. Putting on her coat again, and listening a moment at the bathroom door, she went down and out. In the street she hesitated. Past seven o'clock! Would Soames be at his Club or at Park Lane? She turned towards the latter. Back!	Когда он вышел и Уинифрид услышала, как в ванной зашумела вода, она достала и разложила на кровати в его комнате полную смену белья и верхней одежды, потом спустилась вниз и принесла виски и корзину с печеньем. Снова надев жакет и секунду постояв, прислушиваясь у двери ванной, она тихонько спустилась и вышла из дому. На улице она остановилась в нерешительности. Восьмой час! Где сейчас может быть Сомс - у себя в клубе или на Парк-Лейн? Она направилась на Парк-Лейн. Вернулся!
Soames had always feared it--she had sometimes hoped it.... Back! So like him--clown that he was--with this: 'Here we are again!' to make fools of them all--of the Law, of Soames, of herself!	Сомс все время боялся этого, а она - надеялась, иногда. Вернулся! Это так похоже на него - сущий клоун - появляется: "А вот и мы!" И всех оставляет в дураках: и суд, и Сомса, и ее самое!
Yet to have done with the Law, not to have that murky cloud hanging over her and the children! What a relief! Ah! but how to accept his return? That 'woman' had ravaged him, taken from him passion such as he had never bestowed on herself, such as she had not thought him capable of. There was the sting! That selfish, blatant 'clown' of hers, whom she herself had never really stirred, had been swept and ungarnished by another woman! Insulting! Too insulting! Not right, not decent to take him back! And yet she had asked for him; the Law perhaps would make her now! He was as much her husband as ever--she had put herself out of court! And all he wanted, no doubt, was money--to keep him in cigars and lavender-water! That scent! 'After all, I'm not old,' she thought, 'not old yet!' But that woman who had reduced him to those words: 'I've been through it. I've been frightened-- frightened, Freddie!' She neared her father's house, driven this way and that, while all the time the Forsyte undertow was drawing her to deep conclusion that after all he was her property, to be held against a robbing world. And so she came to James'.	Но развязаться с этим судом, знать, что эта угроза не висит больше над ней, над ее детьми! Какое счастье! Ах, но как примириться с его возвращением? Эта девка выпотрошила его, выбила из него пламя такой страсти, какой он никогда не проявлял к ней, на какую она даже не считала его способным. Вот что самое обидное! Ее себялюбивого, самоуверенного клоуна, которого она никогда по-настоящему не волновала, растоптала, опустошила другая женщина! Унизительно! Слишком унизительно! Просто невозможно, неприлично пустить его к себе! Но ведь она же добивалась - этого, суд может теперь заставить ее! Ведь он все еще ее муж, как прежде, - она теперь ничего не может требовать от суда. А ему, разумеется, нужны только деньги, чтобы у него были сигары и лавандовая вода! Ах, этот запах! "В конце концов я же ведь не старуха, - подумала она, - ведь не старуха же я!" Но эта девка, которая довела его до таких слов: "Я столько вытерпел! Я уже напуган, достаточно напуган, Фредди!" Уинифрид подходила к дому отца, так и не совладав со всеми этими раздиравшими ее противоречивыми чувствами, но форсайтский инстинкт настойчиво и неотступно внушал ей, что как бы там ни было, он все же ее собственность, которую она должна оберегать ото всех, кто осмелится посягнуть на нее. В таком состоянии она вошла в дом Джемса.
"Mr. Soames? In his room? I'll go up; don't say I'm here."	- Мистер Сомс? У себя в комнате? Я поднимусь к нему; не говорите, что я здесь.
Her brother was dressing. She found him before a mirror, tying a black bow with an air of despising its ends.	- Брат ее переодевался. Она застала его перед зеркалом, он стоял и завязывал черный галстук с таким видом, словно глубоко презирал его концы.
"Hullo!" he said, contemplating her in the glass; "what's wrong?"	- Алло! - сказал он, увидев ее в зеркало. - Что случилось?
"Monty!" said Winifred stonily.	- Монти, - каменным голосом сказала Уинифрид.
Soames spun round.	Сомс круто повернулся.
"What!"	- Что?
"Back!"	- Вернулся!
"Hoist," muttered Soames, "with our own petard. Why the deuce didn't you let me try cruelty? I always knew it was too much risk this way."	- Попались на свою же удочку! - пробормотал Сомс. - Ах, черт, почему ты не дала мне сослаться на жестокое обращение? Я с самого начала знал, что это страшно рискованно!
"Oh! Don't talk about that! What shall I do?"	- Ах, не будем говорить об этом! Что мне теперь делать?
Soames answered, with a deep, deep sound.	Сомс ответил глубоким-глубоким вздохом.
"Well?" said Winifred impatiently.	- Ну, что же? - нетерпеливо сказала Уинифрид.
"What has he to say for himself?"	- Что он говорит в свое оправдание?
"Nothing. One of his boots is split across the toe."	- Ничего. У него один башмак рваный.
Soames stared at her.	Сомс молча уставился на нее.
"Ah!" he said, "of course! On his beam ends. So--it begins again! This'll about finish father."	- А, - сказал он, - ну конечно! Промотал все, что мог. Теперь все опять начнется сначала! Это просто прикончит отца.
"Can't we keep it from him?"	- Нельзя ли это как-нибудь скрыть от него?
"Impossible. He has an uncanny flair for anything that's worrying."	- Невозможно! У него удивительный нюх на всякие неприятности,
And he brooded, with fingers hooked into his blue silk braces. "There ought to be some way in law," he muttered, "to make him safe."	-- и Сомс задумался, заложив пальцы за свои голубые шелковые подтяжки. - Нужно найти какойнибудь юридический способ его обезвредить.
"No," cried Winifred, "I won't be made a fool of again; I'd sooner put up with him."	- Нет! - вскричала Уинифрид. - Я больше не желаю разыгрывать из себя дуру. Я скорей уж примирюсь с ним.
The two stared at each other. Their hearts were full of feeling, but they could give it no expression--Forsytes that they were.	Они стояли и смотрели друг на друга - у обоих чувства били через край, но они не могли выразить их: для этого они были слишком Форсайты.
"Where did you leave him?"	- Где ты его оставила?
"In the bath," and Winifred gave a little bitter laugh. "The only thing he's brought back is lavender-water."	- В ванне. - У Уинифрид вырвался горький смешок. - Единственное, что он привез с собой, это лавандовую воду.
"Steady!" said Soames, "you're thoroughly upset.	- Успокойся, - сказал Сомс, - ты на себя не похожа.
I'll go back with you."	Я поеду с тобой.
"What's the use?"	- Какой в этом прок?
"We ought to make terms with him."	- Попробую поговорить с ним, поставлю ему условие...
"Terms! It'll always be the same. When he recovers--cards and betting, drink and ....!"	- Условие! Ах, все опять пойдет по-старому, стоит ему только прийти в себя: карты, лошади, пьянство и...
She was silent, remembering the look on her husband's face. The burnt child--the burnt child. Perhaps...!	Она вдруг замолчала, вспомнив выражение лица своего мужа. Обжегся мальчик, обжегся! Кто знает...
"Recovers?" replied Soames: "Is he ill?"	- Прийти в себя? - переспросил Сомс. - Он что, болен?
"No; burnt out; that's all."	- Нет, сгорел; вот и все.
Soames took his waistcoat from a chair and put it on, he took his coat and got into it, he scented his handkerchief with eau-de- Cologne, threaded his watch-chain, and said:	Сомс снял со стула жилет и надел его; потом надел сюртук, надушил платок одеколоном, пристегнул цепочку от часов и сказал:
"We haven't any luck."	- Не везет нам.
And in the midst of her own trouble Winifred was sorry for him, as if in that little saying he had revealed deep trouble of his own.	И хотя Уинифрид была поглощена своим собственным несчастьем, ей стало жалко его, точно этой ничтожной фразой он открыл ей свое глубокое горе.
"I'd like to see mother," she said.	- Я бы хотела повидаться с мамой, - сказала она.
"She'll be with father in their room. Come down quietly to the study. I'll get her."	- Она, наверно, с отцом в спальне. Пройдя незаметно в кабинет. Я позову ее.
Winifred stole down to the little dark study, chiefly remarkable for a Canaletto too doubtful to be placed elsewhere, and a fine collection of Law Reports unopened for many years. Here she stood, with her back to maroon-coloured curtains close-drawn, staring at the empty grate, till her mother came in followed by Soames.	Уинифрид тихонько спустилась по лестнице и прошла в маленький темный кабинет, главной достопримечательностью которого был Каналетто; слишком сомнительный для того, чтобы его можно было повесить в другой комнате, и прекрасное собрание отчетов о судебных процессах, не раскрывавшееся много лет. Она стала спиной к плотно задернутым портьерам каштанового цвета и, не двигаясь, смотрела в пустой камин, пока не вошла мать и следом за ней Сомс...
"Oh! my poor dear!" said Emily: "How miserable you look in here! This is too bad of him, really!"	- Ах, бедняжка моя, - сказала Эмили, - какой у тебя ужасный вид. Нет, в самом деле, как это возмутительно с его стороны!
As a family they had so guarded themselves from the expression of all unfashionable emotion that it was impossible to go up and give her daughter a good hug. But there was comfort in her cushioned voice, and her still dimpled shoulders under some rare black lace. Summoning pride and the desire not to distress her mother, Winifred said in her most off-hand voice:	В семье так тщательно воздерживались от проявления каких бы то ни было интимных чувств, что Эмили казалось совершенно невозможным подойти и обнять дочь. Но от ее мягкого голоса, от ее все еще полных плеч, сквозивших из-под дорогого черного кружева, веяло утешением. Собрав всю свою гордость, Уинифрид, не желая расстраивать мать, сказала самым непринужденным тоном:
"It's all right, Mother; no good fussing."	- Все благополучно, мама, и волноваться не из-за чего.
"I don't see," said Emily, looking at Soames, "why Winifred shouldn't tell him that she'll prosecute him if he doesn't keep off the premises. He took her pearls; and if he's not brought them back, that's quite enough."	- Не понимаю, - сказала Эмили, поворачиваясь к Сомсу, - почему Уинифрид не может сказать ему, что она подаст на него в суд, если он не удалится? Он взял ее жемчуг, и если он не привез его назад, этого уже достаточно.
Winifred smiled. They would all plunge about with suggestions of this and that, but she knew already what she would be doing, and that was--nothing. The feeling that, after all, she had won a sort of victory, retained her property, was every moment gaining ground in her. No! if she wanted to punish him, she could do it at home without the world knowing.	Уинифрид улыбнулась. Они все теперь будут строить всякие предположения, давать советы, но она уже знает, что ей делать: просто - ничего. Чувство, что она в конце концов одержала какую-то победу, сберегла свою собственность, все сильнее и сильнее овладевало ею. Нет! Если она захочет наказать его, она сделает это дома, без свидетелей.
" Well," said Emily, "come into the diningroom comfortably--you must stay and have dinner with us. Leave it to me to tell your father."	- Ну что ж, - сказала Эмили, - идемте как можно спокойней в столовую, ты должна остаться пообедать с нами. И ты уж предоставь это мне, я сама скажу папе.
And, as Winifred moved towards the door, she turned out the light. Not till then did they see the disaster in the corridor.	И, когда Уинифрид направилась к двери, Эмили выключила свет. Тут только они заметили, какая беда их ждет в коридоре.
There, attracted by light from a room never lighted, James was standing with his duncoloured camel-hair shawl folded about him, so that his arms were not free and his silvered head looked cut off from his fashionably trousered legs as if by an expanse of desert. He stood, inimitably stork-like, with an expression as if he saw before him a frog too large to swallow.	Там, привлеченный светом, пробивавшимся из комнаты, которая никогда не освещалась, стоял Джемс, закутанный в свою верблюжью шаль песочного цвета, из которой он не мог высвободить рук, так что казалось, словно между его серебряной головой и ногами, одетыми в модные брюки, врезался кусок пустыни. Он стоял, бесподобно похожий на аиста, и смотрел с таким выражением, точно видел перед собой лягушку, которая была слишком велика, чтобы он мог проглотить ее.
"What's all this?" he said. "Tell your father? You never tell me anything."	- Что все это означает? - сказал он. - "Скажу папе"? Вы мне никогда ничего не говорите.
The moment found Emily without reply. It was Winifred who went up to him, and, laying one hand on each of his swathed, helpless arms, said:	Эмили не нашлась, что ответить. Сама Уинифрид подошла к отцу и, положив обе руки на его закутанные беспомощные руки, сказала:
"Monty's not gone bankrupt, Father. He's only come back."	- Монти не обанкротился, папа. Он просто вернулся домой.
They all three expected something serious to happen, and were glad she had kept that grip of his arms, but they did not know the depth of root in that shadowy old Forsyte. Something wry occurred about his shaven mouth and chin, something scratchy between those long silvery whiskers. Then he said with a sort of dignity:	Все трое ожидали, что случится что-то ужасное, и рады были хоть тому, что Уинифрид держит его за руки, но они не знали, как крепки корни в этом старом, похожем на тень Форсайте. Какая-то гримаса покривила его гладко выбритые губы и подбородок, какая-то тень пробежала между длинными седыми бакенбардами. Затем он твердо, почти с достоинством, произнес:
"He'll be the death of me. I knew how it would be."	- Он меня сведет в могилу. Я знал, чем это кончится.
"You mustn't worry, Father," said Winifred calmly. "I mean to make him behave."	- Не нужно расстраиваться, папа, - сказала Уинифрид спокойно. - Я заставлю его вести себя прилично.
"Ah!" said James. "Here, take this thing off, I'm hot."	- Ах! - сказал Джемс. - Снимите с меня это, мне жарко.
They unwound the shawl. He turned, and walked firmly to the dining- room.	Они размотали шаль. Он повернулся и твердой поступью направился в столовую.
"I don't want any soup," he said to Warmson, and sat down in his chair.	- Я не хочу супу, - сказал он Уормсону и опустился в свое кресло.
They all sat down too, Winifred still in her hat, while Warmson laid the fourth place. When he left the room, James said:	Все тоже сели - Уинифрид все еще в шляпе, - в то время как Уормсон ставил четвертый прибор. Когда он вышел из комнаты, Джемс сказал:
"What's he brought back?"	- Что он привез с собой?
"Nothing, Father."	- Ничего, папа.
James concentrated his eyes on his own image in a tablespoon.	Джемс устремил взгляд на свое собственное отражение в ложке.
"Divorce!" he muttered; "rubbish! What was I about? I ought to have paid him an allowance to stay out of England. Soames you go and propose it to him."	- Развод! - бормотал он. - Вздор! О чем я думал? Мне нужно было предложить ему пенсион, чтобы он не возвращался в Англию. Сомс! Ты съезди и предложи ему это.
It seemed so right and simple a suggestion that even Winifred was surprised when she said:	Это казалось таким разумным и простым выходом, что Уинифрид даже сама удивилась, когда сказала:
"No, I'll keep him now he's back; he must just behave--that's all."	- Нет, пусть уж он останется теперь, раз вернулся; он должен просто вести себя прилично - вот и все.
They all looked at her. It had always been known that Winifred had pluck.	Все посмотрели на нее. Всем было известно, что Уинифрид мужественная женщина.
"Out there!" said James elliptically, "who knows what cut-throats! You look for his revolver! Don't go to bed without. You ought to have Warmson to sleep in the house. I'll see him myself tomorrow."	- Там ведь, - не совсем вразумительно начал Джемс, - кто знает, что за бандиты! Поищи и отними у него револьвер! И не ложись спать без этого. Тебе нужно взять с собой Уормсона, чтобы он у вас ночевал. А завтра я с ним сам поговорю.
They were touched by this declaration, and Emily said comfortably:	Все были растроганы этим заявлением, и Эмили сказала ласково:
"That's right, James, we won't have any nonsense."	- Правильно, Джемс, мы не потерпим никаких глупостей.
"Ah!" muttered James darkly, "I can't tell."	- Ах! - мрачно пробормотал Джемс. - Я ничего не могу сказать.
The advent of Warmson with fish diverted conversation.	Вошел Уормсон с рыбой, и разговор перешел на другую тему.
When, directly after dinner, Winifred went over to kiss her father good-night, he looked up with eyes so full of question and distress that she put all the comfort she could into her voice.	Когда Уинифрид сразу после обеда подошла к отцу поцеловать его и пожелать ему спокойной ночи, он поднял на нее такие вопрошающие, такие тревожные глаза, что она постаралась собрать все свое мужество, чтобы сказать как можно непринужденнее:
"It's all right, Daddy, dear; don't worry. I shan't need anyone-- he's quite bland. I shall only be upset if you worry. Good-night, bless you!"	- Все благополучно, папа милый, не беспокойтесь, пожалуйста; мне никого не нужно, он совсем смирный. Я только расстроюсь, если вы будете волноваться. Спокойной ночи, спасибо, папа!
James repeated the words, "Bless you!" as if he did not quite know what they meant, and his eyes followed her to the door.	Джемс повторил ее слова: "Спасибо, папа!" - словно он не совсем понимал, что это значит, и проводил ее глазами до двери.
She reached home before nine, and went straight upstairs.	Она вернулась домой около девяти часов и прошла прямо наверх.
Dartie was lying on the bed in his dressing-room, fully redressed in a blue serge suit and pumps; his arms were crossed behind his head, and an extinct cigarette drooped from his mouth.	Дарти лежал на кровати в своей комнате, переодетый с ног до головы, в синем костюме и в бальных туфлях. Руки его были закинуты за голову, потухшая папироса торчала изо рта.
Winifred remembered ridiculously the flowers in her window-boxes after a blazing summer day; the way they lay, or rather stood-- parched, yet rested by the sun's retreat. It was as if a little dew had come already on her burnt-up husband.	Уинифрид почему-то вспомнились цветы на окне в ящиках после знойного летнего дня - как они лежат, или, вернее, стоят, обессиленные от жары, но все же чутьчуть оправившиеся после захода солнца. Казалось, словно на ее опаленного супруга уже брызнуло немножко росы.
He said apathetically:	Он вяло сказал:
"I suppose you've been to Park Lane. How's the old man?"	- Ты, наверное, была на Парк-Лейн? Ну, как старик?
Winifred could not help the bitter answer:	Уинифрид не могла удержаться и желчно ответила:
"Not dead."	- Не умер еще.
He winced, actually he winced.	Он вздрогнул, совершенно определенно вздрогнул.
"Understand, Monty," she said, "I will not have him worried. If you aren't going to behave yourself, you may go back, you may go anywhere. Have you had dinner?"	- Пойми одно, Монти, - сказала она, - я не допущу, чтобы его кто-нибудь чем-нибудь расстраивал. Если ты не будешь вести себя прилично, уезжай туда, откуда приехал, или куда угодно. Ты обедал?
No.	- Нет.
"Would you like some?"	- Хочешь есть?
He shrugged his shoulders.	Он пожал плечами.
"Imogen offered me some. I didn't want any."	- Имоджин предлагала мне, я не стал.
Imogen! In the plenitude of emotion Winifred had forgotten her.	Имоджин! Уинифрид в своем смятении позабыла о ней.
"So you've seen her? What did she say?"	- Значит ты видел ее? Что же она тебе сказала?
"She gave me a kiss."	- Поп, целовала меня.
With mortification Winifred saw his dark sardonic face relaxed. 'Yes!' she thought, 'he cares for her, not for me a bit.'	Уинифрид с чувством горькой обиды увидела, как его хмурое, желчное лицо прояснилось. "Да, - подумала она, - он любит ее, а меня ни капли".
Dartie's eyes were moving from side to side.	Глаза Дарти блуждали по сторонам.
"Does she know about me?" he said.	- Она знает про меня? - спросил он.
It flashed through Winifred that here was the weapon she needed. He minded their knowing!	И Уинифрид вдруг осенило: вот оружие, которым она может воспользоваться. Он боится, как бы они не узнали!
"No. Val knows. The others don't; they only know you went away."	- Нет, Вал знает. А больше никто; они знают только, что ты уезжал.
She heard him sigh with relief.	Она услышала вздох облегчения.
"But they shall know," she said firmly, "if you give me cause."	- Но они узнают, - твердо сказала она, - если ты только дашь мне повод.
"All right!" he muttered, "hit me! I'm down!"	- Ну что же, - пробормотал он. - Добивай меня! Я уже и так уничтожен.
Winifred went up to the bed.	Уинифрид подошла к кровати.
"Look here, Monty! I don't want to hit you. I don't want to hurt you. I shan't allude to anything. I'm not going to worry. What's the use?" She was silent a moment. "I can't stand any more, though, and I won't! You'd better know. You've made me suffer. But I used to be fond of you. For the sake of that...."	- Послушай, Монти, - сказала она. - Я вовсе не хочу добивать тебя. И не хочу делать тебе больно. Я ни о чем не буду вспоминать. И не буду терзать тебя. Какой от этого толк? - она секунду помолчала. - Но, я так больше не могу и не буду так жить. И лучше, если ты это поймешь. Я много страдала из-за тебя. Но я тебя любила, Ради этого...
She met the heavy-lidded gaze of his brown eyes with the downward stare of her green-grey eyes; touched his hand suddenly, turned her back, and went into her room.	Опущенный взгляд ее зелено-серых глаз встретился со взглядом его карих глаз, глядевших из-под тяжелых век; она вдруг дотронулась до его руки, повернулась и вышла.
She sat there a long time before her glass, fingering her rings, thinking of this subdued dark man, almost a stranger to her, on the bed in the other room; resolutely not 'worrying,' but gnawed by jealousy of what he had been through, and now and again just visited by pity.	У себя в спальне она долго сидела перед зеркалом, вертя машинально свои кольца, думая об этом смуглом, присмиревшем, почти незнакомом ей человеке, который лежал на кровати в другой комнате; она решительно не позволяла себе "терзаться", но ее грызла ревность к тому, что он пережил, а минутами сердце ее сжималось от жалости.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты