IN CHANCERY/В петле (часть третья)

CHAPTER VI A SUMMER DAY/VI. ЛЕТНИЙ ДЕНЬ

English	Русский
His boy was seldom absent from Jolyon's mind in the days which followed the first walk with Irene in Richmond Park. No further news had come; enquiries at the War Office elicited nothing; nor could he expect to hear from June and Holly for three weeks at least. In these days he felt how insufficient were his memories of Jolly, and what an amateur of a father he had been. There was not a single memory in which anger played a part; not one reconciliation, because there had never been a rupture; nor one heart-to-heart confidence, not even when Jolly's mother died. Nothing but half-ironical affection. He had been too afraid of committing himself in any direction, for fear of losing his liberty, or interfering with that of his boy.	Мысль о сыне почти не покидала Джолиона со времени его первой прогулки с Ирэн в Ричмонд-парке. Он не имел о нем никаких известий; справки в военном министерстве ни к чему не приводили; а от Холли и Джун он не надеялся получить что-нибудь раньше, чем через три недели. В эти дни он почувствовал, как неполны его воспоминания о Джолли и каким он, в сущности, был дилетантомотцом. Не было ни единого воспоминания о том, как ктонибудь из них рассердился, ни одного примирения, потому что не было никаких ссор; ни одного задушевного разговора, даже когда умерла мать Джолли. Ничего, кроме полуиронической привязанности. Он слишком боялся связать себя чем-нибудь, лишиться своей свободы или помешать свободе своего мальчика.
Only in Irene's presence had he relief, highly complicated by the ever-growing perception of how divided he was between her and his son. With Jolly was bound up all that sense of continuity and social creed of which he had drunk deeply in his youth and again during his boy's public school and varsity life--all that sense of not going back on what father and son expected of each other. With Irene was bound up all his delight in beauty and in Nature. And he seemed to know less and less which was the stronger within him. From such sentimental paralysis he was rudely awakened, however, one afternoon, just as he was starting off to Richmond, by a young man with a bicycle and a face oddly familiar, who came forward faintly smiling.	Только в присутствии Ирэн он испытывал чувство облегчения, но и к этому чувству примешивалось все усиливающееся ощущение того, как он раздваивается между нею и сыном. С Джолли связывались чувство непрерывности бытия и те общественные устремления, которые так глубоко волновали Джолиона в юности и позже, когда мальчик его учился в школе, а затем поступил в университет, - это чувство обязательства перед ним, которое требовало, чтобы отец и сын взаимно оправдали то, чего они ждут друг от друга. С Ирэн было связано все его преклонение перед Красотой и Природой. И он, казалось, все больше и больше переставал понимать, что говорит в нем сильнее. От этого оцепенения чувств его однажды грубо пробудил некий молодой человек со странно знакомым лицом, который, ведя рядом с собой велосипед и улыбаясь, подошел к нему на дороге, когда он как раз собирался в Ричмонд.
"Mr. Jolyon Forsyte? Thank you!"	- Мистер Джолион Форсайт? Благодарю вас.
Placing an envelope in Jolyon's hand he wheeled off the path and rode away. Bewildered, Jolyon opened it.	Сунув в руку Джолиона конверт, он вскочил на велосипед и уехал. Джолион, удивленный, распечатал письмо.
"Admiralty Probate and Divorce, Forsyte v. Forsyte and Forsyte!"	"Отдел завещаний и разводов. Форсайт против Форсайт и Форсайта".
A sensation of shame and disgust was followed by the instant reaction 'Why, here's the very thing you want, and you don't like it!' But she must have had one too; and he must go to her at once. He turned things over as he went along. It was an ironical busi- ness. For, whatever the Scriptures said about the heart, it took more than mere longings to satisfy the law. They could perfectly well defend this suit, or at least in good faith try to. But the idea of doing so revolted Jolyon. If not her lover in deed he was in desire, and he knew that she was ready to come to him. Her face had told him so. Not that he exaggerated her feeling for him. She had had her grand passion, and he could not expect another from her at his age. But she had trust in him, affection for him, and must feel that he would be a refuge. Surely she would not ask him to defend the suit, knowing that he adored her! Thank Heaven she had not that maddening British conscientiousness which refused happiness for the sake of refusing! She must rejoice at this chance of being free after seventeen years of death in life! As to publicity, the fat was in the fire! To defend the suit would not take away the slur. Jolyon had all the proper feeling of a Forsyte whose privacy is threatened: If he was to be hung by the Law, by all means let it be for a sheep! Moreover the notion of standing in a witness box and swearing to the truth that no gesture, not even a word of love had passed between them seemed to him more degrading than to take the tacit stigma of being an adulterer--more truly degrading, considering the feeling in his heart, and just as bad and painful for his children. The thought of explaining away, if he could, before a judge and twelve average Englishmen, their meetings in Paris, and the walks in Richmond Park, horrified him. The brutality and hypocritical censoriousness of the whole process; the probability that they would not be believed--the mere vision of her, whom he looked on as the embodiment of Nature and of Beauty, standing there before all those suspicious, gloating eyes was hideous to him. No, no! To defend a suit only made a London holiday, and sold the newspapers. A thousand times better accept what Soames and the gods had sent!	За чувством отвращения и стыда мгновенно последовала реакция: "Как, ведь это как раз то, чего ты жаждешь, и ты недоволен! Она, вероятно, тоже получила такое извещение, и нужно поскорее увидеть ее". Дорогой он пытался обдумать все это. Забавное все же дело! Ибо, что бы там ни говорилось про сердце в священном писании, все-таки, чтобы удовлетворить закон, требуется нечто большее, чем простое вожделение. Они могут отлично защищаться в этом процессе или по крайней мере с полным правом попробовать сделать это. Но мысль об этом была противна Джолиону. Если он фактически не был ее любовником, мысленно он был им, и он знал, что она готова принадлежать ему. Это говорило ему ее лицо. Не то чтобы он преувеличивал ее отношение к себе. Она уже пережила свою большую любовь, и он в его возрасте не мог надеяться внушить ей такое чувство. Но она ему доверяет, она привязалась к нему и чувствует, что он будет ей опорой в жизни. И, конечно, она не заставит его защищаться в этом процессе, зная, что он обожает ее! Нет, слава богу, у нее нет этой невыносимой британской щепетильности, которая отказывается от счастья ради удовольствия отказаться! Она будет рада возможности почувствовать себя свободной после семнадцати лет умирания заживо. Что же касается огласки, этого уж не избежать! И, если они будут защищаться, это их не спасет от позора. Джолион чувствовал то, что должен чувствовать настоящий Форсайт, когда его частной жизни угрожает опасность: если по закону его полагается повесить, пусть это по крайней мере будет за дело! А давать показания под присягой, что ни единого жеста, ни даже слова любви никогда не было между ними, казалось ему более унизительным, чем молча признать себя виновным в адюльтере, гораздо более унизительным, принимая во внимание его чувство, и не менее мучительным и тягостным для его детей. Мысль о том, что он должен будет отчитываться перед судьей и двенадцатью английскими обывателями в своих встречах с нею в Париже и в прогулках в Ричмонд-парке, внушала ему отвращение. Лицемерие и жестокость всей этой церемонии; вероятность того, что им не поверят, и одна только мысль о том, что она, которая для него была самим воплощением Красоты и Природы, будет стоять там под всеми этими подозрительными, жадными взглядами, - все это казалось совершенно нестерпимым. Нет, нет! Защищаться - это только доставить удовольствие Лондону и повысить тираж газет! В тысячу раз лучше принять то, что посылает Сомс и боги!
'Besides,' he thought honestly, 'who knows whether, even for my boy's sake, I could have stood this state of things much longer? Anyway, her neck will be out of chancery at last!' Thus absorbed, he was hardly conscious of the heavy heat. The sky had become overcast, purplish with little streaks of white. A heavy heat-drop plashed a little star pattern in the dust of the road as he entered the Park. 'Phew!' he thought, 'thunder! I hope she's not come to meet me; there's a ducking up there!' But at that very minute he saw Irene coming towards the Gate. 'We must scuttle back to Robin Hill,' he thought.	"Кроме того, - думал Джолион, стараясь быть честным с самим собой, кто знает, долго ли я мог бы выдержать это положение вещей даже ради моего мальчика? Во всяком случае, она-то хоть наконец высвободит шею из петли!" Поглощенный всеми этими размышлениями, он почти не замечал удушливого зноя. Небо нависло низко, багровое, с резкими белыми просветами. Тяжелая дождевая капля шлепнулась и оставила маленький звездообразный след в пыли на дороге, когда он входил в парк. "Фью, - протянул Джолион, - и гром! Я надеюсь, что она не вышла мне навстречу; сейчас польет как из ведра!" Но в ту же минуту он увидел Ирэн, подходившую к воротам парка. "Нам нужно бегом спасаться в Робин-Хилл", - подумал он.
***************************
The storm had passed over the Poultry at four o'clock, bringing welcome distraction to the clerks in every office. Soames was drinking a cup of tea when a note was brought in to him:	Гроза пронеслась над Полбри в четыре часа дня, доставив приятное развлечение клеркам во всех конторах. Сомс пил чай, когда ему принесли письмо:
"DEAR SIR,	"Дорогой сэр!
"Forsyte v. Forsyte and Forsyte	Форсайт против Форсайт и Форсайта.
"In accordance with your instructions, we beg to inform you that we personally served the respondent and co-respondent in this suit to-day, at Richmond, and Robin Hill, respectively. "Faithfully yours,	Согласно Вашим указаниям, имеем честь сообщить Вам, что мы сегодня лично уведомили в Ричмонде и в Робин-Хилле ответчицу и соответчика по сему делу. С совершенным почтением
"LINKMAN AND LAVER."	Линкмен и Денвер".
For some minutes Soames stared at that note. Ever since he had given those instructions he had been tempted to annul them. It was so scandalous, such a general disgrace! The evidence, too, what he had heard of it, had never seemed to him conclusive; somehow, he believed less and less that those two had gone all lengths. But this, of course, would drive them to it; and he suffered from the thought. That fellow to have her love, where he had failed! Was it too late? Now that they had been brought up sharp by service of this petition, had he not a lever with which he could force them apart? 'But if I don't act at once,' he thought, 'it will be too late, now they've had this thing. I'll go and see him; I'll go down!'	Сомс несколько минут тупо смотрел на письмо. С той самой минуты, как он отдал эти указания, он все время порывался отменить их. Такая скандальная история, такой позор! И улики - то, что он слышал от Полтида, казались ему вовсе не убедительными; он, во всяком случае, все меньше и меньше верил в то, что эти двое переступили известный предел. Но вручение повестки безусловно послужит для них толчком; и эта мысль не давала ему покоя. Этому типу достанется любовь Ирэн, тогда как он потерпел полное поражение! Неужели уже слишком поздно? Теперь, когда он так серьезно предостерег их, не может ли он воспользоваться своей угрозой для того, чтобы их разъединить? "Но если я Не сделаю этого сейчас же, - подумал он, - потом уже будет поздно, раз они получили извещение. Я сейчас поеду к нему и повидаюсь с ним; сейчас же поеду к нему".
And, sick with nervous anxiety, he sent out for one of the 'new-fangled' motor-cabs. It might take a long time to run that fellow to ground, and Goodness knew what decision they might come to after such a shock! 'If I were a theatrical ass,' he thought, 'I suppose I should be taking a horse-whip or a pistol or something!' He took instead a bundle of papers in the case of 'Magentie versus Wake,' intending to read them on the way down. He did not even open them, but sat quite still, jolted and jarred, unconscious of the draught down the back of his neck, or the smell of petrol. He must be guided by the fellow's attitude; the great thing was to keep his head!	И в горячке нервного нетерпения он послал за "новомодным" таксомотором. Понадобится, может быть, немало времени, чтобы сейчас разыскать этого типа, и бог знает к какому они решению пришли после такого удара. "Если бы я был какой-нибудь театральный осел, - подумал он, - мне бы нужно было, я полагаю, взять с собой хлыст, или пистолет, или что-нибудь в этом роде!" Вместо этого он взял с собой связку бумаг по делу Медженти против Уэйка, намереваясь просмотреть их дорогой. Он даже не развернул их и сидел не двигаясь, только подпрыгивая и сотрясаясь от толчков, не замечая ни того, что ему дует в затылок, ни запаха бензина. Он будет держать себя в зависимости от поведения того; самое главное - сохранять спокойствие!
London had already begun to disgorge its workers as he neared Putney Bridge; the ant-heap was on the move outwards. What a lot of ants, all with a living to get, holding on by their eyelids in the great scramble! Perhaps for the first time in his life Soames thought: 'I could let go if I liked! Nothing could touch me; I could snap my fingers, live as I wished--enjoy myself!' No! One could not live as he had and just drop it all--settle down in Capua, to spend the money and reputation he had made. A man's life was what he possessed and sought to possess. Only fools thought otherwise--fools, and socialists, and libertines!	Лондон уже начал изрыгать рабочих из своих недр, когда Сомс подъехал к Пэтнейскому мосту. Муравейник растекался по улицам. Какое множество муравьев, и все борются за существование, и каждый старается уцелеть в этой великой толчее! Должно быть, в первый раз в своей жизни Сомс подумал: "Я-то мог бы плюнуть на все, если бы захотел! Ничто бы меня не касалось. Послал бы все к черту, жил бы, как хотел, наслаждался бы жизнью!" Нет! Нельзя, человек не может жить так, как жил он, и вдруг все бросить, поселиться где-нибудь в Италии, сорить деньгами, потерять репутацию, которую себе создал. Человеческая жизнь - это то, что человек приобрел и что он стремится приобрести. Только дураки думают иначе, дураки и еще социалисты... да распутники!
The cab was passing villas now, going a great pace. 'Fifteen miles an hour, I should think!' he mused; 'this'll take people out of town to live!' and he thought of its bearing on the portions of London owned by his father--he himself had never taken to that form of investment, the gambler in him having all the outlet needed in his pictures. And the cab sped on, down the hill past Wimbledon Common. This interview!	Машина, прибавляя ходу, неслась мимо загородных вилл. "Мы делаем миль пятнадцать в час! - подумал Сомс. - Теперь с этими машинами люди будут селиться за городом". И он задумался над тем, как это отзовется на участках Лондона, которыми владел его отец; сам он никогда не интересовался этим способом помещения денег, - скрытый в нем азарт игрока находил выход в коллекционировании картин. А автомобиль мчался, спускаясь с горы, пронесся мимо Уимблдонского луга. Ах, это свидание!
Surely a man of fifty-two with grown-up children, and hung on the line, would not be reckless. 'He won't want to disgrace the family,' he thought; 'he was as fond of his father as I am of mine, and they were brothers. That woman brings destruction--what is it in her? I've never known.' The cab branched off, along the side of a wood, and he heard a late cuckoo calling, almost the first he had heard that year. He was now almost opposite the site he had originally chosen for his house, and which had been so unceremoniously rejected by Bosinney in favour of his own choice. He began passing his handkerchief over his face and hands, taking deep breaths to give him steadiness. 'Keep one's head,' he thought, 'keep one's head!'	Конечно, человек в пятьдесят два года со взрослыми детьми и пользующийся некоторой известностью не станет действовать опрометчиво. "Не захочет же он позорить свою семью, - думал Сомс, - он ведь любил своего отца так же, как я люблю своего, а они были братья. Эта женщина всюду несет с собой разрушение. Что в ней такое? Никогда не мог понять". Автомобиль свернул в сторону и поехал вдоль леса, и Сомс услышал позднюю кукушку, чуть ли не в первый раз за это лето. Они сейчас ехали как раз мимо того участка, который Сомс сначала было выбрал для своего дома, но который Босини так бесцеремонно отверг, остановив свой выбор на другом. Сомс несколько раз вытер платком лицо и руки и несколько раз глубоко перевел дыхание, словно запасаясь решимостью. "Не выходить из себя, - думал он, - сохранять спокойствие!"
The cab turned in at the drive which might have been his own, and the sound of music met him. He had forgotten the fellow's daughters.	Машина свернула на въездную аллею, которая могла бы принадлежать ему, и до него донеслись звуки музыки. Он и забыл про его дочерей.
"I may be out again directly," he said to the driver, "or I may be kept some time";	- Возможно, я сейчас же вернусь, - сказал он шоферу, - но, может быть, задержусь некоторое время.
and he rang the bell.	И он позвонил.
Following the maid through the curtains into the inner hall, he felt relieved that the impact of this meeting would be broken by June or Holly, whichever was playing in there, so that with complete surprise he saw Irene at the piano, and Jolyon sitting in an armchair listening. They both stood up. Blood surged into Soames' brain, and all his resolution to be guided by this or that left him utterly. The look of his farmer forbears--dogged Forsytes down by the sea, from 'Superior Dosset' back--grinned out of his face.	Проходя вслед за горничной в гостиную за портьеры, он утешался мыслью, что тягость этой встречи в первую минуту будет смягчена присутствием Холли или Джун, словом, кого-то из них, кто там играет на рояле. И он был совершенно ошеломлен, увидев за роялем Ирэн, и Джолиона в кресле, слушающего музыку. Они оба встали. Кровь бросилась Сомсу в голову, и все его твердые намерения сот образоваться с тем-то или с тем-то разлетелись в прах. Угрюмые черты его предков, фермеров Форсайтов, живших у моря, предшественников "Гордого Доссета", обнажились в его лице:
"Very pretty!" he said.	- Очень мило! - сказал он.
He heard the fellow murmur:	Он услышал, как тот пробормотал:
"This is hardly the place--we'll go to the study, if you don't mind."	- Здесь не место, пройдемте в кабинет, если вы не возражаете.
And they both passed him through the curtain opening.	И они оба прошли мимо него за портьеру.
In the little room to which he followed them, Irene stood by the open window, and the 'fellow' close to her by a big chair. Soames pulled the door to behind him with a slam; the sound carried him back all those years to the day when he had shut out Jolyon--shut him out for meddling with his affairs.	В маленькой комнатке, куда он вошел вслед за ними, Ирэн стала у открытого окна, а "этот тип" рядом с ней у большого кресла. Сомс с треском захлопнул за собой дверь, и этот звук воскресил перед ним через столько лет тот день, когда он хлопнул дверью перед Джолионом - хлопнул дверью ему в лицо, запретив ему мешаться в их дела.
"Well," he said, "what have you to say for yourselves?"	- Итак, - сказал он, - что вы можете сказать в свое оправдание?
The fellow had the effrontery to smile.	У "этого типа" хватило наглости улыбнуться.
"What we have received to-day has taken away your right to ask. I should imagine you will be glad to have your neck out of chancery."	- То, что мы получили сегодня, лишает вас права задавать нам вопросы. Я полагаю, что вы должны быть рады высвободить шею из петли.
"Oh!" said Soames; "you think so! I came to tell you that I'll divorce her with every circumstance of disgrace to you both, unless you swear to keep clear of each other from now on."	- О! - сказал Сомс. - Вы так полагаете? Я пришел сказать вам, что я разведусь с ней и не постою ни перед чем, чтобы предать позору вас обоих, если вы не поклянетесь мне прекратить с этого дня всякие отношения.
He was astonished at his fluency, because his mind was stammering and his hands twitching. Neither of them answered; but their faces seemed to him as if contemptuous.	Он удивлялся тому, что так связно говорит, потому что мысли у него путались и руки дрожали. Никто из них не ответил ни слова, но ему показалось, что на их лицах изобразилось что-то вроде презрения.
"Well," he said; "you--Irene?"	- Так вот, - сказал он, - Ирэн, вы?..
Her lips moved, but Jolyon laid his hand on her arm.	Губы ее шевельнулись, но Джолион положил руку ей на плечо.
"Let her alone!" said Soames furiously. "Irene, will you swear it?"	- Оставьте ее! - в бешенстве крикнул Сомс. - Ирэн, вы поклянетесь в этом?
"No."	- Нет.
"Oh! and you?"	- Ах, вот как, а вы?
"Still less."	- Еще менее.
"So then you're guilty, are you?"	- Так, значит, вы виновны?
"Yes, guilty."	- Да, виновны.
It was Irene speaking in that serene voice, with that unreached air which had maddened him so often; and, carried beyond himself, he cried:	Это сказала Ирэн своим ясным голосом и с тем неприступным видом, который так часто доводил его до бешенства. И, потеряв всякое самообладание, не помня себя Сомс крикнул:
"You are a devil"	- Вы - дьявол!
"Go out! Leave this house, or I'll do you an injury."	- Вон! Уходите из этого дома, или я должен буду; прибегнуть к насилию!
That fellow to talk of injuries! Did he know how near his throat was to being scragged?	И он говорит о насилии! Да знает ли этот тип, что он мог бы сейчас схватить его за горло и задушить?
"A trustee," he said, "embezzling trust property! A thief, stealing his cousin's wife."	- Попечитель, - сказал Сомс, - присваивающий то, что ему доверено! Вор, не останавливающийся перед тем, чтобы украсть жену у своего двоюродного брата!
"Call me what you like. You have chosen your part, we have chosen ours. Go out!"	- Называйте меня, как хотите. Вы избрали свою долю, мы - свою. Уходите отсюда!
If he had brought a weapon Soames might have used it at that moment.	Если бы у Сомса было при себе оружие, он в эту минуту пустил бы его в ход.
"I'll make you pay!" he said.	- Вы мне за это заплатите! - сказал он.
"I shall be very happy."	- С величайшим удовольствием.
At that deadly turning of the meaning of his speech by the son of him who had nicknamed him 'the man of property,' Soames stood glaring. It was ridiculous!	Это убийственное извращение смысла его слов сыном того, кто прозвал его "собственником", заставило Сомса остолбенеть от ярости. Это бессмысленно!
There they were, kept from violence by some secret force. No blow possible, no words to meet the case. But he could not, did not know how to turn and go away. His eyes fastened on Irene's face-- the last time he would ever see that fatal face--the last time, no doubt!	Так они стояли, сдерживаемые какой-то тайной силой. Они не могли ударить друг друга и не находили слов, чтобы выразить то, что они сейчас переживали. Но Сомс не мог и не знал, как он сможет повернуться и уйти. Глаза его были прикованы к лицу Ирэн: в последний раз видит он это роковое лицо, можно не сомневаться, в последний раз!
"You," he said suddenly, "I hope you'll treat him as you treated me--that's all."	- Вы... - вдруг сказал он. - Я надеюсь что вы поступите с ним так же, как поступили со мной, - вот и все.
He saw her wince, and with a sensation not quite triumph, not quite relief, he wrenched open the door, passed out through the hall, and got into his cab. He lolled against the cushion with his eyes shut. Never in his life had he been so near to murderous violence, never so thrown away the restraint which was his second nature. He had a stripped and naked feeling, as if all virtue had gone out of him--life meaningless, mind-striking work. Sunlight streamed in on him, but he felt cold. The scene he had passed through had gone from him already, what was before him would not materialise, he could catch on to nothing; and he felt frightened, as if he had been hanging over the edge of a precipice, as if with another turn of the screw sanity would have failed him. 'I'm not fit for it,' he thought; 'I mustn't--I'm not fit for it.' The cab sped on, and in mechanical procession trees, houses, people passed, but had no significance. 'I feel very queer,' he thought; 'I'll take a Turkish bath.--I've been very near to something. It won't do.' The cab whirred its way back over the bridge, up the Fulham Road, along the Park.	Он увидел, как она передернулась, и со смутным чувством не то торжества, не то облегчения толкнул дверь, прошел через гостиную, вышел и сел в машину. Он откинулся на подушки, закрыв глаза. Никогда в жизни он не был так близок к убийству, никогда до такой степени не терял самообладания, которое было его второй натурой. У него было какое-то обнаженное, ничем не защищенное чувство, словно все его душевные силы, вся сущность улетучились из него: жизнь утратила всякий смысл, мозг перестал работать. Солнечные лучи падали прямо на него, но ему было холодно. Сцена, которую он только что пережил, уже отошла куда-то, то, что ждало впереди, не имело очертаний, не материализовалось; он ни за что не мог ухватиться, и он испытывал чувство страха, словно висел на краю пропасти, словно еще один маленький толчок - и рассудок изменит ему. "Я не гожусь для таких вещей, - думал он. - Нельзя мне, я для этого не гожусь". Автомобиль быстро мчался по шоссе, и мимо, в механическом мелькании, проносились дома, деревья, люди, но все это было лишено всякого значения. "Как-то странно я себя чувствую, - подумал он, - не поехать ли мне в турецкую баню? Я... я был очень близок к чему-то страшному. Так нельзя". Автомобиль с грохотом пронесся по мосту, поднялся по Фулхем-Род и поехал вдоль Хайд-парка.
"To the Hammam," said Soames.	- В Хаммам, - сказал Сомс.
Curious that on so warm a summer day, heat should be so comforting! Crossing into the hot room he met George Forsyte coming out, red and glistening.	Чудно, что в такой жаркий летний день тепло может успокоить! Входя в парильню, он встретил выходившего оттуда Джорджа Форсайта, красного, лоснящегося.
"Hallo!" said George; "what are you training for? You've not got much superfluous."	- Алло, - сказал Джордж. - А ты зачем тренируешься? Ты, кажется, не страдаешь от излишков.
Buffoon! Soames passed him with his sideway smile. Lying back, rubbing his skin uneasily for the first signs of perspiration, he thought: 'Let them laugh! I won't feel anything! I can't stand violence! It's not good for me!'	Шут! Сомс прошел мимо со своей кривой усмешкой. Лежа на спине и растираясь, чтобы вызвать испарину, он думал: "Пусть себе смеются. Я не хочу ничего чувствовать. Мне нельзя так волноваться. Мне это очень вредно!"

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты