Краткая коллекция англтекстов
Джон Голсуорси. Сага о Форсайтах
IN CHANCERY/В петле (часть первая)
CHAPTER V JAMES SEES VISIONS/ВИДЕНИЯ ДЖЕМСА
| English | Русский |
| The butler himself opened the door, and closing it softly, detained Soames on the inner mat. | Дворецкий сам открыл дверь и, бесшумно прикрыв ее, остановил Сомса в вестибюле. |
| "The master's poorly, sir," he murmured. "He wouldn't go to bed till you came in. He's still in the diningroom." | - Мистер Форсайт плохо себя чувствует, сэр, - прошептал он. - Он сказал, что не ляжет, пока вы не вернетесь. Он сейчас в столовой. |
| Soames responded in the hushed tone to which the house was now accustomed. | Сомс спросил, понизив голос, как теперь все говорили в доме: |
| "What's the matter with him, Warmson?" | - Что с ним, Уормсон? |
| "Nervous, sir, I think. Might be the funeral; might be Mrs. Dartie's comin' round this afternoon. I think he overheard something. I've took him in a negus. The mistress has just gone up." | - Он, кажется, нервничает, сэр. Может быть, эти похороны, или вот еще миссис Дарти заходила сегодня. Должно быть, он слышал что-нибудь. Я сварил ему глинтвейн. Миссис Джемс только что поднялась наверх. |
| Soames hung his hat on a mahogany stag's-horn. | Сомс повесил шляпу на вешалку из красного дерева с оленьим рогом. |
| "All right, Warmson, you can go to bed; I'll take him up myself." | - Хорошо, Уормсон, можете идти спать. Я сам отведу его наверх. |
| And he passed into the dining-room. | И Сомс направился в столовую... |
| James was sitting before the fire, in a big armchair, with a camel-hair shawl, very light and warm, over his frock-coated shoulders, on to which his long white whiskers drooped. His white hair, still fairly thick, glistened in the lamplight; a little moisture from his fixed, light-grey eyes stained the cheeks, still quite well coloured, and the long deep furrows running to the corners of the clean-shaven lips, which moved as if mumbling thoughts. His long legs, thin as a crow's, in shepherd's plaid trousers, were bent at less than a right angle, and on one knee a spindly hand moved continually, with fingers wide apart and glistening tapered nails. Beside him, on a low stool, stood a half-finished glass of negus, bedewed with beads of heat. There he had been sitting, with intervals for meals, all day. At eighty- eight he was still organically sound, but suffering terribly from the thought that no one ever told him anything. It is, indeed, doubtful how he had become aware that Roger was being buried that day, for Emily had kept it from him. She was always keeping things from him. Emily was only seventy! James had a grudge against his wife's youth. He felt sometimes that he would never have married her if he had known that she would have so many years before her, when he had so few. It was not natural. She would live fifteen or twenty years after he was gone, and might spend a lot of money; she had always had extravagant tastes. For all he knew she might want to buy one of these motor-cars. Cicely and Rachel and Imogen and all the young people--they all rode those bicycles now and went off Goodness knew where. And now Roger was gone. He didn't know-- couldn't tell! The family was breaking up. Soames would know how much his uncle had left. Curiously he thought of Roger as Soames' uncle not as his own brother. Soames! It was more and more the one solid spot in a vanishing world. Soames was careful; he was a warm man; but he had no one to leave his money to. There it was! He didn't know! And there was that fellow Chamberlain! For James' political principles had been fixed between '70 and '85 when 'that rascally Radical' had been the chief thorn in the side of property and he distrusted him to this day in spite of his conversion; he would get the country into a mess and make money go down before he had done with it. A stormy petrel of a chap! Where was Soames? He had gone to the funeral of course which they had tried to keep from him. He knew that perfectly well; he had seen his son's trousers. Roger! Roger in his coffin! He remembered how, when they came up from school together from the West, on the box seat of the old Slowflyer in 1824, Roger had got into the 'boot' and gone to sleep. James uttered a thin cackle. A funny fellow--Roger--an original! He didn't know! Younger than himself, and in his coffin! The family was breaking up. There was Val going to the university; he never came to see him now. He would cost a pretty penny up there. It was an extravagant age. And all the pretty pennies that his four grandchildren would cost him danced before James' eyes. He did not grudge them the money, but he grudged terribly the risk which the spending of that money might bring on them; he grudged the diminution of security. And now that Cicely had married, she might be having children too. He didn't know-- couldn't tell! Nobody thought of anything but spending money in these days, and racing about, and having what they called 'a good time.' A motor-car went past the window. Ugly great lumbering thing, making all that racket! But there it was, the country rattling to the dogs! People in such a hurry that they couldn't even care for style--a neat turnout like his barouche and bays was worth all those new-fangled things. And consols at 116! There must be a lot of money in the country. And now there was this old Kruger! They had tried to keep old Kruger from him. But he knew better; there would be a pretty kettle of fish out there! He had known how it would be when that fellow Gladstone--dead now, thank God! made such a mess of it after that dreadful business at Majuba. He shouldn't wonder if the Empire split up and went to pot. And this vision of the Empire going to pot filled a full quarter of an hour with qualms of the most serious character. He had eaten a poor lunch because of them. But it was after lunch that the real disaster to his nerves occurred. He had been dozing when he became aware of voices--low voices. Ah! they never told him anything! Winifred's and her mother's. "Monty!" That fellow Dartie--always that fellow Dartie! The voices had receded; and James had been left alone, with his ears standing up like a hare's, and fear creeping about his inwards. Why did they leave him alone? Why didn't they come and tell him? And an awful thought, which through long years had haunted him, concreted again swiftly in his brain. Dartie had gone bankrupt--fraudulently bankrupt, and to save Winifred and the children, he--James--would have to pay! Could he-- could Soames turn him into a limited company? No, he couldn't! There it was! With every minute before Emily came back the spectre fiercened. Why, it might be forgery! With eyes fixed on the doubted Turner in the centre of the wall, James suffered tortures. He saw Dartie in the dock, his grandchildren in the gutter, and himself in bed. He saw the doubted Turner being sold at Jobson's, and all the majestic edifice of property in rags. He saw in fancy Winifred unfashionably dressed, and heard in fancy Emily's voice saying: "Now, don't fuss, James!" She was always saying: "Don't fuss!" She had no nerves; he ought never to have married a woman eighteen years younger than himself. Then Emily's real voice said: | Джемс сидел в большом кресле перед камином; поверх сюртука на плечах у него был накинут плед из верблюжьей шерсти, очень легкий и теплый, и на него свисали его длинные седые бакенбарды. Седые волосы, все еще густые, блестели в свете лампы; мелкие слезинки, выкатившиеся из неподвижно вперившихся в одну точку светло-серых глаз, оставили следы на его все еще румяных щеках и в глубоких впадинах морщин, тянувшихся до самых углов гладко выбритых губ, которыми он шевелил, словно пережевывая свои мысли. Его длинные ноги в клетчатых брюках, тощие, как у петуха, были согнуты почти под прямым углом, и худая рука, лежавшая на колене, безостановочно перебирала широко раздвинутыми пальцами с блестящими заостренными ногтями. Около него на низеньком столике стоял наполовину опорожненный стакан глинтвейна, запотевший и покрытый капельками влаги. Джемс просидел здесь целый день с перерывами только для еды. В восемьдесят восемь лет он все еще был физически здоров, но очень страдал от мысли, что ему никогда ничего не рассказывают. Было даже непонятно, каким образом он узнал, что сегодня схоронили Роджера, - Эмили от него это скрыла. Она вечно от него все скрывает. Эмили ведь всего только семьдесят лет! Джемс досадовал на молодость жены. Он иногда думал, что ни за что бы не женился на ней, если бы знал, что у нее будет так много лет впереди, когда у него уже останется так мало. Это неестественно. Она проживет еще пятнадцать - двадцать лет после него, истратит массу денег; у нее всегда были такие экстравагантные вкусы. Она, чего доброго, еще вздумает завести автомобиль. Сисили, Рэчел, Имоджин, вся эта молодежь разъезжает на велосипедах, носится бог весть где. А теперь вот и Роджер умер. Он ничего не знает, не может сказать! Семья разваливается. Сомс, наверно, знает, сколько оставил его дядя. Странно, что он думал о Роджере как о дяде Сомса, а не как о своем родном брате. Сомс! Все больше и больше он становится его единственной опорой в этом уходящем от него мире; Сомс бережлив; Сомс богатый человек, но ему некому оставить свои деньги. Вот и опять! Ведь он ничего не знает! А теперь еще этот Чемберлен! [8] Политические взгляды Джемса сложились между семидесятым и восемьдесят пятым годами, когда "этот грязный радикал" был занозой в глазу для каждого собственника, и Джемс не доверял ему и по сие время, несмотря на его перерождение; он еще втянет страну в какую-нибудь историю и добьется что курс фунта упадет. Прямо какой-то буревестник! А где же Сомс? Конечно, отправился на похороны, про которые от него все скрывают. Но он отлично знает, он видел, в каких брюках ушел Сомс. Роджер! Роджер в гробу! Он вспомнил, как они вместе возвращались из школы, примостившись на козлах дилижанса "Черепаха", - это было в 1824 году. А Роджер залез в ящик под козлы и уснул. У Джемса вырвалось какое-то кудахтанье. Смешной малый был Роджер, чудак! Разве когда знаешь! Моложе его - и в гробу! Семья разваливается. Вот и Вэл отправляется в университет; он теперь и глаз сюда не кажет. А каких денег будет стоить это учение! Расточительный век! И все те деньги, которых будут стоить ему его четыре внука, заплясали перед глазами Джемса. Ему не жаль было для них этих денег, но страшен был риск, которому он подвергал своих наследников, тратя эти деньги; страшно было уменьшение капитала. А теперь вот Сисили вышла замуж, и у нее тоже могут быть дети. И он ничего не знает, ничего не может сказать! У всех теперь только одно на уме: сорить деньгами, разъезжать туда-сюда и, как они теперь говорят, "пожить". За окном проехал автомобиль. Уродливая громоздкая - штука, и какой шум, треск! Вот так-то и все теперь. Шумят, кричат, а страна катится в пропасть. Куда-то все торопятся, и ни у кого и времени нет подумать о хорошем тоне. Приличный выезд - вот как его коляска с гнедыми - разве сравнятся с ним все эти новомодные фокусы? И консоли уже дошли до 116! По-видимому, масса свободных денег в стране, а теперь еще этот старикашка Крюгер! Они хотели скрыть от него Крюгера, да не сумели; как же, тут такая каша заварится! Он отлично предвидел, чем это кончится, когда этот Гладстон, который, слава богу, отправился на тот свет, поднял такой шум после той ужасной истории при Маджубе [9]. Он ничуть не удивится, если вся империя развалится и все пойдет прахом. И это видение империи, обратившейся в прах, вызвало у него на целые четверть часа ощущение мучительной дурноты. Из-за этого он почти ничего не ел за завтраком. Но самое ужасное потрясение ему пришлось пережить после завтрака. Он дремал и вдруг услышал голоса, тихие голоса, Ах, ему никогда, никогда ничего не говорят! Голоса Уинифрид и ее матери. "Монти!" Опять Дарти, вечно этот Дарти! Голоса удалились, и Джемс остался один, с настороженными, как у зайца, ушами, объятый пронизывающим до костей страхом. Почему они оставили его одного? Почему они не придут, не расскажут ему? И страшная мысль, преследовавшая его уже давно, с внезапной отчетливостью сверкнула в его сознании. Дарти обанкротился, злостно обанкротился, и, чтобы спасти Уинифрид и детей, ему, Джемсу, придется платить! Сможет ли он... Сможет ли Сомс обезопасить его, превратить его, так сказать, в компанию с ограниченной ответственностью? Нет, не может! Вот, вот оно! С каждой секундой, пока не вернулась Эмили, призрак становился все более грозным. Что если Дарти подделал векселя? Вперив остановившийся взгляд в сомнительного Тернера, висевшего на стене. Джемс переживал адские муки. Он видел Дарти на скамье подсудимых, внуков в нищете и себя самого прикованного к постели. Он видел, как сомнительного Тернера продают у Джобсона, как все величественное здание собственности обращается в прах. В его воображении вставала Уинифрид, одетая коекак, не по моде, а голос Эмили говорил: "Ну полно. Джемс, не волнуйся". Она всегда говорит: "Не волнуйся". У нее нет нервов. Ему не следовало жениться на женщине на восемнадцать лет моложе его. Тут явственный голос живой Эмили произнес: |
| "Have you had a nice nap, James?" | - Хорошо ли ты вздремнул. Джемс? |
| Nap! He was in torment, and she asked him that! | Вздремнул! Он мучается, а она спрашивает, хорошо ли он вздремнул! |
| "What's this about Dartie?" he said, and his eyes glared at her. | - Что такое с Дарти? - спросил он, глядя на нее пронизывающим взглядом. |
| Emily's self-possession never deserted her. | Эмили никогда не теряла самообладания. |
| "What have you been hearing?" she asked blandly. | - А что ты слышал? - мягко спросила она. |
| "What's this about Dartie?" repeated James. "He's gone bankrupt." | - Что с Дарти? - повторил Джемс. - Он обанкротился? |
| "Fiddle!" | - Какая ерунда! |
| James made a great effort, and rose to the full height of his stork-like figure. | Джемс сделал громадное усилие и поднялся во всю длину своей аистоподобной фигуры. |
| "You never tell me anything," he said; "he's gone bankrupt." | - Ты никогда ничего мне не говоришь. Он обанкротился. |
| The destruction of that fixed idea seemed to Emily all that mattered at the moment. | Избавить его от этой навязчивой идеи казалось сейчас Эмили самым главным. |
| "He has not," she answered firmly. "He's gone to Buenos Aires." | - Нет, - решительно ответила она, - он уехал в Буэнос-Айрес. |
| If she had said "He's gone to Mars" she could not have dealt James a more stunning blow; his imagination, invested entirely in British securities, could as little grasp one place as the other. | Если бы она сказала - на Марс, это не произвело бы на Джемса более ошеломляющего впечатления; его воображению, всецело поглощенному британскими акциями, Марс и Буэнос-Айрес представлялись одинаково смутно. |
| "What's he gone there for?" he said. "He's got no money. What did he take?" | - Зачем он туда поехал? - спросил он. - У него нет денег. С чем он поехал? |
| Agitated within by Winifred's news, and goaded by the constant reiteration of this jeremiad, Emily said calmly: | Взволнованная услышанными от Уинифрид новостями и раздосадованная этими непрерывно повторяющимися жалобами, Эмили спокойно ответила: |
| "He took Winifred's pearls and a dancer." | - С жемчугами Уинифрид и с танцовщицей. |
| "What!" said James, and sat down. | - Что? - сказал Джемс и упал в кресло. |
| His sudden collapse alarmed her, and smoothing his forehead, she said: | Эта внезапная реакция испугала Эмили; поглаживая его по лбу, она сказала: |
| "Now, don't fuss, James!" | - Ну полно, не волнуйся, Джемс! |
| A dusky red had spread over James' cheeks and forehead. | Багровые пятна выступили на лбу и на щеках Джемса. |
| "I paid for them," he said tremblingly; "he's a thief! I--I knew how it would be. He'll be the death of me; he ...." | - Я заплатил за них, - сказал он дрожащим голосом. - Он вор, я... я знал, чем это кончится. Он меня в могилу сведет; он... |
| Words failed him and he sat quite still. | Язык отказался служить ему, и он затих. |
| Emily, who thought she knew him so well, was alarmed, and went towards the sideboard where she kept some sal volatile. She could not see the tenacious Forsyte spirit working in that thin, tremulous shape against the extravagance of the emotion called up by this outrage on Forsyte principles--the Forsyte spirit deep in there, saying: 'You mustn't get into a fantod, it'll never do. You won't digest your lunch. You'll have a fit!' All unseen by her, it was doing better work in James than sal volatile. | Эмили, считавшая, что она его так хорошо знает, испугалась и пошла к шкафчику, где у нее стоял бром. Но она не видела, как в этой хилой, дрожащей оболочке стойкий дух Форсайтов вступил в борьбу с непозволительным волнением, вызванным таким надруганием над форсайтскими принципами; дух Форсайтов, прочно внедренный в Джемсе, говорил: "Не сходи с ума, не горячись, этим не поможешь. Только испортишь себе пищеварение, с тобой случится припадок". И этот невидимый ею дух оказался сильнее брома. |
| "Drink this," she said. | - Выпей-ка это, - сказала она. |
| James waved it aside. | Джемс отмахнулся. |
| "What was Winifred about," he said, "to let him take her pearls?" | - О чем только Уинифрид думала, что она позволила ему взять свои жемчуга? |
| Emily perceived the crisis past. | Эмили поняла, что кризис миновал. |
| "She can have mine," she said comfortably. "I never wear them. She'd better get a divorce." | - Она может носить мои жемчуга, - спокойно сказала она. - Я их никогда не надеваю. А ей нужно хлопотать о разводе. |
| "There you go!" said James. "Divorce! We've never had a divorce in the family. Where's Soames?" | - Вот до чего дошло! - сказал Джемс. - Развод! Никогда в нашей семье не было разводов. Где Сомс? |
| "He'll be in directly." | - Он сейчас придет. |
| "No, he won't," said James, almost fiercely; "he's at the funeral. You think I know nothing." | - Неправда, - сказал Джемс почти злобно. - Он на похоронах. Ты думаешь, я ничего не знаю. |
| "Well," said Emily with calm, "you shouldn't get into such fusses when we tell you things." | - Ну хорошо, - спокойно сказала Эмили, - но ты не должен так волноваться, когда мы тебе что-нибудь рассказываем. |
| And plumping up his cushions, and putting the sal volatile beside him, she left the room. | И, взбив ему подушку и поставив бром на столик возле него, она вышла из комнаты. |
| But James sat there seeing visions--of Winifred in the Divorce Court, and the family name in the papers; of the earth falling on Roger's coffin; of Val taking after his father; of the pearls he had paid for and would never see again; of money back at four per cent., and the country going to the dogs; and, as the afternoon wore into evening, and tea-time passed, and dinnertime, those visions became more and more mixed and menacing--of being told nothing, till he had nothing left of all his wealth, and they told him nothing of it. Where was Soames? Why didn't he come in?... His hand grasped the glass of negus, he raised it to drink, and saw his son standing there looking at him. A little sigh of relief escaped his lips, and putting the glass down, he said: | А Джемс остался со своими видениями - Уинифрид в суде на бракоразводном процессе, имя Форсайтов в газетах, комья земли, падающие на гроб Роджера; Вэл идет по стопам отца; жемчуга, за которые он заплатил и которых он больше не увидит; доход с капитала, понизившийся до четырех процентов; страна, разорившаяся в прах; и по мере того как день переходил в сумерки и прошло время чая и обеда, видения становились все более путаными и зловещими - и ему ничего не скажут, пока ничего не останется от всех его денег, ему никто ничего не говорит. Где же Сомс? Почему он не идет?.. Рука его протянулась к стакану с глинтвейном, он поднес его ко рту и увидел сына, который стоял рядом и смотрел на него. Вздох облегчения разомкнул его губы, и, опустив стакан, он сказал: |
| "There you are! Dartie's gone to Buenos Aires." | - Наконец-то! Дарти уехал в Буэнос-Айрес! |
| Soames nodded. | Сомс кивнул. |
| "That's all right," he said; "good riddance." | - Лучшего и желать нельзя, - сказал он, - слава богу, избавились. |
| A wave of assuagement passed over James' brain. Soames knew. Soames was the only one of them all who had sense. Why couldn't he come and live at home? He had no son of his own. And he said plaintively: | Словно волна умиротворения разлилась в сознании Джемса. Сомс знает, Сомс - у них единственный, у кого есть здравый смысл - Почему бы ему не переехать сюда и не поселиться с ними? Ведь у него же нет своего сына? И он сказал жалобным голосом: |
| "At my age I get nervous. I wish you were more at home, my boy." | - В мои годы трудно совладать с нервами. Я бы хотел, чтобы ты побольше бывал дома, мой мальчик. |
| Again Soames nodded; the mask of his countenance betrayed no understanding, but he went closer, and as if by accident touched his father's shoulder. | Сомс опять кивнул. Бесстрастное, словно маска, лицо ничем не выразило согласия, но он подошел и словно случайно коснулся плеча отца. |
| "They sent their love to you at Timothy's," he said. "It went off all right. I've been to see Winifred. I'm going to take steps." | - Вам все просили кланяться у Тимоти, - сказал он. - Все сошло очень хорошо. Я заходил к Уинифрид. Я думаю предпринять кое-какие шаги. |
| And he thought: 'Yes, and you mustn't hear of them.' | И подумал: "Да, но ты не должен о них знать". |
| James looked up; his long white whiskers quivered, his thin throat between the points of his collar looked very gristly and naked. | Джемс поднял глаза, его длинные седые бакенбарды вздрагивали, между концами воротничка виднелась тонкая шея, хрящеватая и голая. |
| "I've been very poorly all day," he said; "they never tell me anything." | - Мне так было плохо весь день, - сказал он, - они никогда ничего мне не рассказывают. |
| Soames' heart twitched. | Сердце Сомса сжалось. |
| "Well, it's all right. There's nothing to worry about. Will you come up now?" and he put his hand under his father's arm. | - Да что же, все идет своим порядком. И волноваться не из-за чего. Пойдемте, я провожу вас наверх, - и он тихонько взял отца под руку. |
| James obediently and tremulously raised himself, and together they went slowly across the room, which had a rich look in the firelight, and out to the stairs. Very slowly they ascended. | Джемс послушно поднялся, вздрагивая, и они вдвоем медленно прошли по комнате, казавшейся такой роскошной при свете камина, и вышли на лестницу. Очень медленно они поднялись наверх. |
| "Good-night, my boy," said James at his bedroom door. | - Спокойной ночи, мой мальчик, - сказал Джемс у двери в спальню. |
| "Good-night, father," answered Soames. | - Спокойной ночи, отец, - ответил Сомс. |
| His hand stroked down the sleeve beneath the shawl; it seemed to have almost nothing in it, so thin was the arm. And, turning away from the light in the opening doorway, he went up the extra flight to his own bedroom. | Его рука скользнула под шалью по рукаву Джемса. Казалось, рукав был почти пустой - так худа была рука. И, отвернув лицо от света, падавшего через открытую дверь. Сомс поднялся еще на один пролет в свою спальню. |
| 'I want a son,' he thought, sitting on the edge of his bed; 'I want a son.' | "Хочу сына, - сказал он про себя, сидя на краю постели, - хочу сына!" |
Титульный лист | Предыдущая | Следующая