1.1.1. Русская орфография - феномен, исключительно противоречивый. Противоречия создают многочисленные объективные и субъективные факторы.
Орфографическая система, являясь в той или иной мере следствием, отражением, проявлением языка, не может не впитать в себя общеязыковые антиномии типа синхронного и диахронного, отражательного и условного, стихийного и рационального, которые определяют функционирование, развитие и устройство языка в рамках закона о борьбе и единстве противоположностей. Члены этих антиномий необходимо существуют на каждом уровне и срезе языка, предполагая и исключая друг друга, и тем самым взаимно ограничивают стремление каждого из них к абсолютной экстраполяции и доминированию на этих уровнях и срезах. Такой объективный характер носит и само противоречие языка и письменности, призванной ограниченным числом средств зафиксировать семантическое и звуковое разнообразие речи. Объективна, нужно полагать, и ориентация русской орфографии при решении этой крайне сложной для нее задачи на разные детерминанты, исходящие из системы языка (противоречия опоры на фонетику, фонологию, морфемику) и собственно орфографической традиции, стремящейся к полюсу условности по отношению к языку.
Во многих работах по русской орфографии, особенно тех из них, которые ориентированы на ее усовершенствование, их авторы "сетуют" на противоречивые принципы, непоследовательность орфографических правил, что стало уже общим местом. Нам кажется, однако, более глубокой и справедливой мысль К.Г .Житомирского [1915], скептически высказавшегося об идеальной (=непротиворечивой) орфографической системе: " К счастью или к сожалению, такая система не существует ни для одного языка в мире. Поэтому внутреннюю силу системы фиксации пытаются заменить регламентацией правописания" (с.33).
Поиски внутренней энергетики письменной речи и, в частности, внутренних оснований орфографически грамотного письма непосредственно связаны с задачей детерминологического описания орфографии, и данная работа выполнена в этом ключе: противоречия в ней рассматриваются как главная движущая сила саморазвития системы русской орфографии в ее естественно-стихийных проявлениях, отнюдь не перечеркнутых ее регламентационным началом.
1.1.2. Но общеязыковые объективные закономерности русской орфографии не охватывают всей ее детерминологической картины, на которой оказываются довольно заметными специфические для русской орфографии субъективные "следы", являющиеся следствием воздействия внешних для русского языка факторов. Например, с первых этапов канонизации правописных норм в русском языке на его орфографии сказывается влияние несобственно русских систем4. Все это (и, по-видимому, многое другое) усиливало "орфографо-языковые" противоречия в русском языке, которые не удалось снять в удовлетворительной мере ни одной из орфографических реформ; "каждая реформа оставляет заведомо непоследовательные правила" , потому прежде всего, что "ни одна из них не могла опереться на общую теорию письма" [Зиндер, 1969, с.63].
Все это явилось одной из причин того, что история орфографии в детерминологическом аспекте (с точки зрения "движущих сил" истории) делится на два этапа: "доканонический", когда происходило стихийное становление орфографических норм, в том числе в плане механизма взаимодействия орфографии и языка (лингвисты, изучающие данные процессы, естественным образом вставали в позицию, позволяющую им рассматривать орфографические нормы как объективную данность, как факт узус5), и "канонический", представляющий историю правописания уже как борьбу лингвистических (и не только лингвистических) идей и дискуссий преимущественно по вопросу о реформировании русской орфографии через ее "правильную" регламентацию6; объективность, узуальность, стихийность становления и функционирвания орфографических норм в этом случае уже не замечаются или не актуализируются, вопрос об их опредмеченном бытии в реальных текстах не ставится. Понятно, что проблема противоречия как движущей силы (само) развития орфографической системы при последнем подходе к орфографии просто если и может встать, то только при исходной посылке, предполагающей предварительное их выявление и изучение для дальнейшего использования в качестве главного основания регламентации. Однако имеющиеся предложения такого типа по сути не использовались. Отчасти потому, что близость модели развития языка, описываемой формулой "борьба идей", к практической деятельности в области орфографического строительства мало способствует беспристрастному, взвешенному предварительному теоретическому анализу антиномий, реально действующих в языке (в режиме динамического равновесия).
Возможно, этим обстоятельством объясняется существование в области русской орфографии как науки двух разнонаправленных тенденций по отношению к языку-центру: центростремительной, лингвоцентристской, устремленной к обязательному привязыванию орфографических явлений к языку, выведению их из него, и центробежной, стремящейся оторвать орфографию от языка, представить первую как нечто настолько специфическое, что само собой разумеющейся начинает выглядеть оппозиция (!) "язык - орфография, языковая норма - орфографическая норма".
Можно предположить, что первую тенденцию в значительной мере поддерживает необходимость преодоления сильного плана условности русского правописания, о котором было сказано выше, и это отчасти - запрос общества, широких масс потребителей русской орфографии. Этот запрос, может быть, поддерживает собственно русская метаязыковая ментальность, связанная с доверием к знаку, особенно написанному7, с потребностью в его мотивации, в понимании его правильности8, в том числе, нужно полагать, орфографической. Во всяком случае все острые и открытые орфографические вопросы в настоящее время решаются с позиций мотивированности орфографии языком, и это стало своеобразным постулатом; к примеру, все попытки относительно усовершенствования русской орфографии в "Обзоре предложений" [1965] оцениваются как приемлемые и неприемлемые преимущественно с этих позиций.
Вторую тенденцию определяет близость - реальная или кажущаяся - теоретических споров к их практическому воплощению и, отсюда, легкость кодификации орфографических норм. Такая легкость по этой причине представляется сущностным признаком письменной речи и орфографии, в частности. Заметим при этом, что подобное противопоставление тенденций может актуализироваться только при постановке самой проблемы "отражательное и условное в орфографии" и ее теоретическом рассмотрении9 .
Обе названные тенденции объединяет то, что в них обнаруживает себя сдвиг от зоны динамического равновесия на шкале "письмо - язык" в сторону одного из полюсов, при этом и в том, и в другом случае (крайности сходятся) происходит своеобразное уравнивание полюсов. В первой тенденции письмо и орфография предстают как прямые продолжения языка10. Во второй тенденции полюса предстают как равноправные члены одной оппозиции.
1.1.3. Настоящая работа связана с идеей, определяющей первую тенденцию. Эта идея активно разрабатывается в отечественной лингвистике. Особенностью ее реализации в нашей работе являются иные акценты в детерминационном взаимодействии языка и орфографии: акцент "прямое продолжение" нам представляется существенно упрощающим характер детерминации орфографии со стороны языка. Доминирующее положение модели "продолжения" в теории русской орфографии делает исключительно актуальными для ее (теории) настоящего состояния идеи Б. де Куртене и Ф. де Соссюра о разной природе устной (артикуляторно-слуховой) и письменной (моторно-зрительной) речи и о теоретической опасности их чрезмерного сближения11. Переход одной в другую в силу различий их качеств не может быть прямолинейным12. Естественный язык в его письменной форме стремится вырабатывать надежные пути перехода системы одной природы в систему другой природы. В теории орфографии сейчас разрабатывается по сути один из таких путей - теоретико-рациональный, который предполагает объяснение способа перевода "обычной" речи в письменную с опорой на металингвистические правила с дальнейшим включением такого объяснения в автоматический режим действия. Мы в этой связи выдвигаем гипотезу о том, что возможности нетеоретического решения орфограмм - в частности, с опорой на механизмы практического владения русским языком - еще не исчерпаны и подлежат углубленному естественно-научному изучению для создания коммуникативно достаточных механизмов обыденного письма. Разумеется, интуитивные алгоритмы орфографии не могут обеспечить "стопроцентного" орфографического единоообразия, особенно по отношению к реально сложившимся орфографическим нормам (впрочем, его не обеспечивает и стратегия рационального решения орфограмм). Содержание многих из них (в первую очередь - семантико-дифференцирующих) "непоказанно" обычной практической языковой интуиции. Однако ориентация на "сто процентов" сама по себе весьма спорна для естественной речи, как устной (если имеется в виду орфоэпия), так и письменной, и если орфография - функциональное продолжение языка, то орфографическое варьирование не может быть столь однозначно для него неприемлемым, как это обыкновенно представляется.
Выбор в качестве предмета исследования модели "язык - орфография" в соответствующем детерминационном направлении обусловлен тем, что орфография формируется все-таки вслед за "собственно" языковыми уровнями и функционирует вследствие их непрерывного воздействия на нее, но о ее полной "сделанности" из материала, отношений, а главное - потребностей (других уровней) и функционирования (для других уровней) и поэтому вследствие (потребностей и - далее - отношений и устройства этих других уровней) говорить всерьез не приходится. У орфографии свои потребности, способные качественно преобразовать исходный материал. Языковое содержание - опора и средство их реализации, и их использование, следовательно, выборочно. Перестановка акцентов весьма существенно сказывается на детерминологической картине русского правописания: в этом случае принципам орфографии как средству и форме орфографической деятельности невольно придается статус цели (единообразие написания как самоцель) и содержания.
Исследование вопроса о детерминационных отношениях на оси "язык - орфография" необходимо предполагает и постановку вопроса об обратном направлении воздействия, т.е. воздействия орфографии на язык. Например, в работе Н.А. Еськовой "Орфография и грамматика" [Еськова, 1966] поставлен вопрос о функциях орфографии по отношению к морфологической системе. На него дан вполне определенный ответ: никакого детерминационного воздействия на структуру и функционирование грамматического строя русского языка орфография не оказывает; ср.: " Вряд ли кто-нибудь всерьез мог подумать, что изменения написания одной формы окажет влияние на образование другой формы, т.е. вызовет изменение уже не орфографическое, а языковое..." [Еськова, 1966, с. З4- 35]. Это касается всех уровней, в том числе фонетического (ибо орфография функционирует не для удовлетворения его внутренних потребностей) и тем более - морфемного13. Доказанная реальность детерминационного направления от орфографии к языку будет означать, что орфография способна активно вторгаться в жизнь языка. Это весьма интересная гипотеза, требующая серьезных теоретических обоснований и конкретно-исследовательских решений. В частности, наличие фактов реального влияния орфографии на произношение доказать, по-видимому, нетрудно (ср.: [Трофимова, 1996, с.22)]. А вот возможность такого влияния в других сферах , скорее всего, всегда будет вызывать споры.
Итак, противоречия на оси "орфография - язык", с одной стороны, не замечаются и последовательно не изучаются в теории орфографии, но, с другой стороны, и приумножаются в ней. Это особенно заметно в сфере реализации теоретических идей: в области орфографического строительства, формулирования орфографических правил, в сфере методики преподавания русской орфографии, а в широком плане - в области общественного сознания. В частности, это относится к такому его компоненту, как метаязыковое сознание, формирующееся у рядового носителя языка под сильным влиянием именно орфографии и особенно под воздействием представления о ее "правильности", доверия к ее правилам. Этому в немалой мере способствует чрезмерная актуализация орфографо-пунктуационной стороны языковой грамотности в нашей школе, характерная для всего ее "послегротовского" периода.
1.1.4. Все сказанное выше касается не только антиномии "отражательное - условное" ("мотивированное - немотивированное"), но практически всех общеязыковых антиномий русской орфографии, которые в настоящее время представляются в большинстве лингвистических работ как односторонние, однополюсные, что, разумеется, в значительной мере снимает с них сам статус "антиномичности". Следовательно, встает задача их теоретического "восстановления" как целостных диалектико-орфографических категорий и, соответственно, параметров описания орфографического материала. Эта задача является основной для настоящей работы, в которой русская орфография последовательно рассматривается на оси таких антиномически устроенных параметров, как "внешнее - внутреннее" (и его проявления "отражательное - условное"), "онтологическое - гносеологическое", "теоретическое знание о языке - практическое владение языком", "объективное - субъективное" (и его проявлений: "естественное - искусственное", "стихийное - рациональное"), "чувственное - логическое", "языковое - метаязыковое", "владение - овладение языком", "синхронное - диахронное", "системное - функциональное (коммуникативно-прагматическое)", "содержание - форма", "форма внутренняя - форма внешняя" и др. Детерминационные отношения внутри данных параметров составляют основной предмет настоящего исследования. Его пафос - в поиске механизмов, которые обеспечивают единство противоположных детерминант, составляющих тот или иной параметр.
Один из таких механизмов - промежуточные категории симбиотической природы, "приобретаемой" ими из обоих полюсов антиномии. К их числу относится категория внутренней формы (способ, приводящий к соответствующему выражению семантики и исходящий из нее, или - в другом аспекте - значимая форма), которая одновременно имеет отношение и к форме, и к содержанию, не отождествляясь в полной мере ни с тем, ни с другим.
В настоящей работе развивается гипотеза о морфематическом способе как внутренней форме русских орфограмм, тогда как их содержание - фонемно-графическое. Одновременно морфематический способ - это способ перехода от звукового языка к его письменной форме, и в этом смысле он тоже является внутренней формой, имеющей в некоторой мере условно-отражательную природу.
Для продолжения данной темы важно отметить следующее. Русская орфография сквозь призму антиномий выявляет свои новые особенности и свойства, которые не получали полного и адекватного представления в теоретико-орфографических работах с традиционным содержанием.
В качестве иллюстрации сказанного остановимся на следующем моменте. При рассмотрении вопроса "почему так пишется?" предполагается два ответа из разных звеньев детерминационной цепи: "потому, что так принято" и уже после него естественно возникает вопрос "почему так принято" (или, что чаще, "почему так должно быть?") и ответ на него: "потому что таковы есть (должны быть) принципы русской орфографии"14. Обсуждение вопросов правописания, как правило, начинается со второго звена цепочки, за которым стоит исключительно ориентация на поиск отражательных свойств русской орфографии, тогда как первый вопрос имеет более универсальный, синхронно-функциональный, характер, поэтому постановка "независимого" второго вопроса не снимает действия факторов, связанных с первым вопросом. Мы полагаем, что "свобода" и "независимость" отражательных свойств правописания достаточно относительны , они проявляются лишь в условиях (противо)действия сил, направленных на дистанцирование от них и на формирование своих собственных, так сказать, внутриорфографических, значимостей и оппозиций.
Соответственно в иерархии принципов орфографии традиционный принцип (в широком его понимании) стоит не в одном ряду с морфематическим, фонематическим и т.п. (как частными проявлениями отражательного принципа), он находится на более высокой детерминационной ступени, где его оппозиция отражательному принципу носит не классификационный, а аспектуальный характер и предполагает возможность построения самостоятельной модели орфографической деятельности, взаимодействующей с отражательной моделью на основе принципа дополнительности. Последний, как известно, не исключает совмещения в теоретических описаниях разных моделей, базирующихся на противоречивых основаниях. Нельзя не обратить внимания и на то, что традиционный принцип орфографии обычно рассматривается как нечто вторичное, производное, лишенное позитивного содержания, т.е. всего лишь как то, что так или иначе не укладывается в объяснение с помощью понятий тождества фонемы и/или морфемы.
На этом более общем фоне возможно иначе взглянуть и на известную оппозицию таких принципов орфографии, как фонематический и морфематический, которые также могут быть представлены в виде разных аспектов одного явления. Этим решением деактуализируется аксиологическая постановка вопроса о их различиях, предполагающая в конечном итоге квалификацию одного из них как "более правильного" и исключение из теории "неправильной" точки зрения на ведущий принцип русской орфографии. В настоящей работе, в частности, они рассматриваются в аспекте соотношения содержания и формы (внутренней): графическое (фонемно-буквенное) содержание находится в позиции орфограммы в ситуации необходимости выбора, а способ его (выбора) решения - морфематический . Вероятно, это не единственный способ аспектуального представления оппозиции двух ведущих принципов русской орфографии15.
Другой теоретический выход такого подхода к принципам русской орфографии связан с иной их иерархией. Фонетический, фонематический и морфематический способы не должны стоять в соответствии с этим подходом в одном ряду как равноправные формы отражения в орфографической системе разных планов или уровней языка. Данная триада явно тяготеет к двучленной структуре, в которой фонетический принцип как непосредственно отражательный противостоит фонемо-морфематическому принципу как опосредованному по отношению к звучащей речи. Скажем, выбор написаний в орфографических оппозициях типа ПАЯСНИЧАТЬ / ПАЯЦНИЧАТЬ или КАЛМЫЦКИЙ / КАЛМЫКСКИЙ и т.п. - это выбор, в котором фонематический и морфематический принципы образуют функциональное единство, которое противопоставлено принципу, ориентированному на максимально точное воспроизведение звучания. Здесь нет противоречия с логикой отношений формы и содержания, поскольку хорошо известно, что они взаимно переходят друг в друга; содержание низких уровней структуры того или иного явления может выступать как форма на более высоком уровне. По этой логике можно, например, говорить о фонемной форме существования в языковой системе дискретных единиц звукового потока, о фонеме как содержании графических единиц (букв), о "фонемо-графеме" как содержании "орфограммемы" ( типовом продукте решения орфограммы) и о морфематическом принципе как способе (внутренней форме) решения орфограмм. Сказанное не исключает постановки вопроса о различиях фонематического и морфематического принципов, например, в деятельностном аспекте модель "от формы" и модель "от содержания" предполагают разные акценты в орфографических алгоритмах.
Титульная страница | Перечень работ по общему языкознанию | Домашняя страница Н. Д. Голева