Общая цель работы - постановка и обсуждение вопросов, возникающих при детерминологическом рассмотрении орфографической деятельности и орфографической системы русского языка в преимущественном детерминационном направлении от первой до второй. В теоретико-лингвистических параметрах такого рода (типа "деятельность - система", "единица - функция", "форма - содержание", "условный - мотивированный", "виртуальный - актуальный планы" и т.д.) явления русской орфографии если и рассматриваются, то весьма редко, чем орфография как бы сводится к сугубо прикладной науке, обслуживающей письменную деятельность: ей "отказано" иметь свой онтологический предмет с особым статусом в языке, речи, языковом сознании, какими являются, скажем, произношение, почерки, склонение, словообразование, представляющие предметы соответствующих научных дисциплин. Рамки "кодекса правил" сужают и ограничивают общетеоретический интерес к орфографии. Однако "графика и орфография, подобно иным подсистемам языка, социально обусловлены и покоятся на тех же семиотических законах, что и системы фонем или морфем языка" [Гак, 1962, с.252].
В работе русская орфография рассматривается как собственно языковая сфера, которая устроена во многих существенных отношениях по типу других языковых сфер и должна, следовательно, изучаться по тем же принципам. Их выявление и квалификация имеют и общетеоретический, и прикладной интерес. Мы полагаем, что неразработанность вопросов о содержании общих принципов устройства и функционирования системы орфографических норм русского языка - одна из главных причин нерешенности многих практико-орфографических проблем орфографии и долгих дискуссий вокруг нее, которые ведут ученые и общественность. Хорошо известно, что спор без осознания принципов его разрешения малоперспективен, он обречен утонуть в частностях и чересполосице подходов.
В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что теория орфографии в настоящее время развивается преимущественно как специальная теория в рамках того идеала, который в свое время сформулировал Л.В. Щерба, - достижение наиболее тесного параллелизма орфографии с произношением16. При единственности "идеала" потребности в общей теории, которая имела бы в виду всю парадигму презумпций, естественно не возникает. В этом же ключе находится и замечание, сделанное нами выше, о том, что вопрос о принципах орфографии обыкновенно рассматривается в теории орфографии как вершинный, что, по-видимому, также снижает статус орфографии в общелингвистическом теоретическом поле. Весьма заметно его сужение на фоне тех крупных вопросов, которые ставились в связи с орфографией в конце 19-ого и начале 20-го века. Именно в старых работах мы находим постановку проблем коммуникативной релевантности письма и орфографии, связи их с "духом" новейшего русского языка, с идеями национализма, демократизма , с общими проблемами дидактики; нередко эти проблемы приобретали общественное звучание. Если же посмотреть с этой точки зрения, например, на работы в книге "Нерешенные вопросы русского правописания", изданной в 1974 г., то можно легко увидеть, что все они касаются исключительно специальных вопросов кодификации конкретных орфографических норм; иными словами, технология в них явно преобладает над идеологией17.
Возможно, для кого-то из читателей "отсутствие общих мест" представляется достоинством теории, но, как известно, общие вопросы имеют склонность "залезать в окна, если их изгоняют из дома через дверь". Поэтому вопрос не в наличии или отсутствии постановки абстрактных проблем в той или иной работе, а в качестве их обоснования и решения.
К примеру, теоретический вопрос о национальных признаках метаязыкового сознания весьма отвлечен, его трудно зафиксировать и трудно доказать. Но для русской орфографии принципиально важной является постановка, скажем, таких вопросов: какую метаязыковую ментальность должны обслуживать орфографические правила, какую ментальность предполагают действующие правила и, наконец, главный вопрос - соответствуют ли они той ментальности, которая сложилась в русском языковом социуме? Ведь если нет соответствия, то правила, по сути, не легитимны: им не следуют, их обходят, стихийно вырабатываются неписаные правила, которые заданы качеством объективно существующей ментальности, определяемой стереотипами языкового сознания.18
В самом деле, какой, например, метаязыковой стереотип из числа следующих является ведущим в языковом сознании носителей русского языка и определяет отношение к написанному: 1) то, что написано, изначально верно, не может быть неверным; оно а) не подлежит обсуждению, б) не нуждается в обосновании, или 2) написать можно по-разному: правильно и неправильно, поэтому нужны обоснования написанного и подлежащего написанию; основания же: а) языковые закономерности или б) практическая целесообразность? В сущности, ответ на этот или подобные вопросы должен определять принципы регламентации орфографических норм и правила решения орфограмм. Каждый стереотип предполагает свою систему правил, регулирующих орфографическое поведение носителей языка. На наш взгляд, действующая система правил (алгоритмов решения орфограмм) предполагает стереотип "2а", которому соответствует регулярное обоснование решений орфограмм через отсылку к языку причем отсылку, осуществляемую языком лингвистической теории. Без специальных социо- и психолингвистических исследований трудно однозначно утверждать, соответствует ли эта система реальностям метаязыкового сознания носителей русского языка, его ведущему стереотипу.
Не исключено, что это так, и языковое сознание "типового" носителя русского языка действительно нуждается в регулярном ответе на вопрос, почему так, а не иначе нужно решать ту или иную орфограмму, и этот ответ оно стремится получить в языке. Косвенным подтверждением такого вывода является "долголетие", а значит, и "жизнеспособность" действующей системы правил. Но в этом факте можно увидеть и другие стороны и, отталкиваясь от них, по-другому интерпретировать его. Хотя система действует долго, уровня грамотности она не повысила, число безграмотных не уменьшилось. И как в начале века орфографию сравнивали с молохом [Житомирский, 1915], так и сейчас подобное отношение к ней весьма актуально; как в начале века уповали на методику, независимую от качества орфографической системы [Томсон, 1905], так и сейчас вопрос о соотношении качества орфографии [Панов,1964] и качества методики обучения орфографической грамотности остается открытым. Так же и в другом плане: в сущности, остается неясным место системы правил в обыденной письменной деятельности. Действительно ли носители русского языка регулярно опираются на нее и только на нее для достижения главного предназначения письма - взаимопонимания? Таким образом, вопрос о соответствии орфографии сложившимся стереотипам языкового сознания остается важной нерешенной задачей теории орфографии, актуальной и для ее практики.
1.2.2. Единицы орфографии (их состав, функции, содержание) рассматриваются в работе в коммуникативно-прагматическом и деятельностном аспектах, что позволяет увидеть в русской орфографии новые грани, поскольку данные аспекты еще не проецировались достаточно последовательно на эту сферу русского языка и речи. В частности, не определена и системно не изучается специфика обычной орфографической деятельности рядовых носителей русского языка как одной из форм речевой деятельности. Фактически не используется и сам термин-понятие "орфографическая деятельность", равно как и тесно связанные с ним термины-понятия "орфографическая языковая личность", "орфографическое языковое и метаязыковое сознание", "орфографическая картина мира (или языка)" и другие, которые на первый взгляд могут показаться искусственными, нарочитыми образованиями, однако их правомерность и перспективность проявляются достаточно очевидно при последовательном общелингвистическом рассмотрении этих явлений как явлений собственно языка и речи. Особенно значимыми представляются здесь такие феномены, как обыденное орфографическое языковое (и метаязыковое, в частности) сознание и орфографоцентристская металингвистическая ментальность, испытывающая мощное влияние со стороны установки теории традиционной русской орфографии и лингводидактики на детерминацию орфографических правил языком и метаязыком19
Как следствие неразработанности деятельностного аспекта орфографии из нее оказалась выключенной позиция адресата (деятельность лица, воспринимающего текст на его орфографическом срезе), без которой коммуникативный анализ орфографических единиц и их системы вряд ли возможен, в частности, невозможно определить коммуникативно-прагматическую значимость правописных норм, которая есть результат орфографической деятельности, раскрывающейся именно в деятельности реципиента-читателя (не для самого же себя пишущий стремится к единообразию написаний!)20. Д.С. Лихачев заметил в 1928 году: "Интересы чтения должны возобладать над интересами письма" [Лихачев, 1993].
С этим фактором непосредственно связан и "вершинный" вопрос теории орфографии - вопрос о ее (орфографии) предназначенности. Последняя обычно объясняется через необходимость устранения помех, которые могут создаваться разнобоем написания, но существо помех, их степень и границы, отношение к ним различных типов орфограмм или типов письменной речи, рече-орфографических ситуаций и субъектов орфографической деятельности в теории орфографии не изучаются. Не изучается и механизм снятия помех.
Отсюда во многом проистекает острота проблем реформирования русской орфографии, в частности, вопроса о его необходимости и возможности, о его способах и формах (например, через упрощение, через максимальную унификацию или через допущение варьирования). Дискуссии вокруг них не могут закончиться без предварительных общетеоретических и конкретных (в том числе экспериментальных) исследований. Именно такие исследования позволят сформулировать принципы естественного устройства и функционирования орфографии и определяемые ими принципы решения дискуссионных вопросов. Ср.: "Предварительно нужно прийти к соглашению в принципиальных вопросах. Нужно установить, какие цели должно преследовать правописание, а в зависимости от этого, с какими фактами нужно считаться при реформе" [Томсон, 1903]; "...любая попытка кодификации орфографии должна иметь свой стратегический план, на почве которого только и могут решаться частные тактические задачи; стратегический план предполагает предварительную глубокую разработку теории русской орфографии" [Аванесов, 1978, с. 223].
Отметим также, что по указанным причинам понятие "принцип орфографии", используемое сейчас в теории орфографии (морфологический, фонематический, дифференцирующий и др.), по существу лишено плана "цель" ("результат"), оно обобщает орфограммы лишь в аспекте "средство / способ"; достижение единообразия письма тем самым приобретает характер самоцели Цель орфографии - не достижение единообразия написаний как такового, а взаимопонимание (на необходимом и достаточном уровне) в сочетании с удобством общения. Цель теории орфографии - определить и сформулировать этот уровень.
Лишенная обоснованного коммуникативно-прагматического плана теория орфографии становится преимущественно наукой об обосновании частных орфографических норм, а методика обучения грамотному письму - методикой выучивания правил. Нормотворчество и преподавание "привязываются" к другим и весьма разнообразным детерминантам, связь которых с естественной практикой рядовых носителей языка, пишущих на русском языке и читающих русские тексты, нуждается в коммуникативном обосновании.
В частности, в аспекте принципов орфографии остается открытым важный вопрос о том, какие алгоритмы действуют в сфере обыденной орфографической деятельности, какое место в ней занимает фонетическое, фонемное, поморфемное, пословное письмо (и чтение).
Также в этой связи считаем принципиально важным подчеркнуть прямую зависимость вопроса о принципах орфографии и ведущих алгоритмах письма от стереотипов языкового сознания, формирующихся в первую очередь именно в повседневной коммуникативной деятельности. Если мы хотим получить ответ на вопрос, какие принципы действительно есть21 (а не должны быть или желательны), то мы должны искать ответ в устройстве орфографического сознания рядовых носителей языка, отражающем эти принципы как объективную данность. Один из путей поиска - социо- и психолингвистический эксперимент на орфографическом материале, в ходе которого на массе слов, их написаний в разных ситуациях можно выяснить, например, как предпочитают рядовые носители языка писать: ПАЯЦЫ ПАЯСНИЧАЮТ или ПАЯЦЫ ПАЯЦНИЧАЮТ , ЗНАТОК КАЛМЫКОВ И ВСЕГО КАЛМЫЦКОГО (или КАЛМЫКСКОГО), МАЙЯ-МАЕЧКА (или МАЙЕЧКА)22. Испытав различные варианты лексического и орфографического материала и модальности23 эксперимента, мы сможем с достаточным основанием утверждать, насколько тверды в языковом сознании рядовых носителей русского языка позиции морфематического принципа, требующего в условиях орфограммы стремиться к сохранению графического облика морфемы, или насколько сильна ориентация на передачу фонетической стороны.
1.2.3. То обстоятельство, что детерминационные принципы орфографии в работе обсуждаются на абстрактном, теоретико-лингвистическом уровне, менее всего означает их непричастность к конкретным орфографическим явлениям русского языка; они неизбежно обнаруживаются в каждом из них, и, тем самым, верифицируют абстрактные модели. Лишь отсутствие в теории орфографии ясно осознанных принципов часто не позволяет увидеть и квалифицировать эти явления в данном аспекте.
Проиллюстрируем такое взаимодействие абстрактно-теоретического и конкретного на примерах детерминологического анализа частных фактов орфографической деятельности, связанной с решением орфограмм. В своей совокупности эти примеры говорят о влиянии на орфографическую деятельность, осуществляемую субъектом решения орфограмм, самых разнообразных, нередко противоположно направленных факторов24.
Значительный интерес в этой ситуации представляют примеры "неоорфограмм", поскольку на их решение25 узус оказывает меньше влияния, а воздействие системы обнаруживает себя как бы в чистом виде. Так, на наших глазах в эстрадном арго появилось сокращенное обозначение фонограммы - Ф (А,О) НЕРА. Возникает вопрос, если нет визуального образца написания и вопрос о традиционном (узуальном) принципе написания отпадает, то чем должно определяться написание первого предударного гласного? Вряд ли теория орфографии априори может ответить на этот вопрос - алгоритмы, определяющие выбор одного из возможных способов решения орфограмм, т.е. принципов орфографии, как нам представляется, еще не установлены. А от них зависит напрямую логика выбора.
Если признавать ведущим принципом решения орфограмм деривационно-мотивационный фактор в его генетическом проявлении, следует, естественно, включать в орфографическую деятельность поиски истоков словопроизводства в его сугубо этимологическом или синхронно-генетическом вариантах.. Скажем, исходя из генезиса написания того или иного слова, его первоначальной формы или формы в языке-источнике (как, например, ОВЕРЛОК - с конечным К в английском языке), определяем современное русское написание. Но служит ли это достаточным основанием для решения русской орфограммы, или само обращение к генетическому плану в таком его понимании изначально не соответствует сущности русской орфографии и не может служить ни объективным основанием, ни - соответственно - субъективным обоснованием решения русских орфограмм? 26
Признание примата синхронно-функционального (деривационно-мотивационного) фактора при решении орфограммы делает необходимым проведение скрупулезного анализа семантико-мотивационных отношений слова - носителя орфограммы. Заметим, уже "в скобках" (поскольку это выпадает из непосредственно развиваемого здесь сюжета), что этот анализ весьма непрост: обе возможные мотивации правомерны и равноправны, так как пересекаются две модели: модель стилистической модификации типа МАГНИТОФОН - МАГ, КОПИРОВАЛЬНАЯ БУМАГА - КОПИРКА и модель модификации, осложненной метафорическим сдвигом по типу СТИПЕНДИЯ - СТЕПА, МИЛЛИОН - ЛИМОН, ШПАРГАЛКА - ШПОРА. Такого же типа проблема возникает в таких мотивационных парах, как ЖЕВАТЕЛЬНАЯ РЕЗИНКА - ЖЕВАЧКА и ЖВАЧКА-1 - ЖВАЧКА-2, которые, правда, "разведены" уже на фонетическом уровне (ЖЕВАЧКА и ЖВАЧКА), тогда как ФОНЕРА и ФАНЕРА "разводятся" лишь орфографически27. Ср. также написания ТЫСЧОНКА и ТЫЩОНКА (первое - от ТЫСЯЧА, второе - от ТЫЩА?). НИЦШ(Е,И)АНСКИЙ: ориентация на мотивирующее слово (НИЦШЕ) или на формант ИАНСК (МАРСИАНСКИЙ)? Ср.: ТРЕНИРОВАТЬ - ориентация на формант -ИРОВА-, а не на мотивирующую основу ТРЕНЕР. Являются ли мотивационно-семантические изыскания такого рода релевантными для решения орфограмм (особенно с учетом практической нецелесообразности столь сложного анализа) ?
Если полагать, что содержание орфографических норм детерминируется исключительно единицами фонетико-графического плана, то логично "решение" орфограммы связывать с определением ее фонетического (фонематического) содержания.
В рамках "фонетической логики" можно сосредоточиться, например, на определении качества звучания гласной первого предударного слога, т.е. решать вопрос, к чему он ближе: к А или к О28.
При фонематическом принципе, как известно, многое зависит от подхода к отождествлению фонемы. При одном из них возникает необходимость опираться на мотивационно-семантические (морфемные) отношения слова, с которыми отождествление фонемы тесно увязывается.29 Но сама дифференциация фонем - во многих случаях непосильная для ситуации решения орфограмм задача. Какая логика определяла в свое время и определяет сейчас, например, написание ПРИЙТИ (вместо прежних ПРИДТИ или ПРИТТИ): сохранение тождества с одним вариантом корня (ср. УЙТИ, ЗАЙТИ и т.п.) нарушает тождество с другим его вариантом (ср. ПРИДУ, ИДТИ и т.п.)? Должна ли орфографическая деятельность увязываться с решением фонетических и морфонологических проблем (тем более не решенных до конца и в науке)?
Есть определенные основания (о некоторых из них - ниже), по которым языковая детерминация может быть признана вторичной, первичным же свойством орфографии в этом случае будет выступать свойство ее условности. В этом случае способы решения орфограмм должны связываться с конвенциальностью написаний, а логика конвенциальности не обязательно повторяет логику устройства языка. К примеру, если лингвистам удастся доказать, что в словах МОШКАРА и ДЕТВОРА представлен один суффикс (со значением собирательности), то вряд ли это должно дать "нормодателям" основания для "исправления" нормы написания одного из слов30. Однако никакая конвенция не исключает наличия принципов, лежащих в ее основе, к которым и должен апеллировать субъект "решения" орфограммы. Тем не менее конвенциальная концепция мало популярна в теории русской орфографии, разрабатывающей ее принципы.
Наконец, ведущей детерминантой может быть признано объективное функционирование слова-носителя орфограммы. По логике стихийной конвенциальности ("все так пишут") установлению правильного написания должно предшествовать изучение реального написания (или потенций написания, установленных в эксперименте) и выявление функционального "орфотипа". Функциональная детерминация недостаточно разработана в орфографической теории и, возможно, поэтому представляется лингвистам мало приемлемой, хотя отдельные замечания , признающие универсальность данного принципа можно найти в отечественной лингвистической литературе. У Д.Н. Ушакова], например, находим достаточно ясное стихийно-конвенциальное определение синхронных орфографических норм: "С современной точки зрения, имея в виду ... практику усвоения его (правописания - Н.Г.) и пользования им ..., основания, почему мы пишем так, а не иначе окажется всюду , как бы мы ни писали, одно: "потому что так принято" [Ушаков,1917, с. 73]; ср. также: "ее (орфографии - Н.Г.) нормы приняты данным обществом, привычны и уже поэтому правильны" [Аванесов, 1978, с. 222]. Эти положения развернуты в книге Б.И.Осипова [1992, с.15-16] в ракурсе, важном для детерминологического освещения орфографии: автор справедливо разделяет вопрос "почему так пишется" (универсальный ответ - "потому что, так принято", не подлежащий конкретизации) и вопрос "почему установилось такое написание". Ответ на этот вопрос належит, по мнению автора, искать в обоснованиитого или иного написания через языковые детерминанты, и разные способы обоснования есть не что иное, как принципы орфографии: морфологический, фонематический, фонетический.
Таким образом, вполне конкретные факты орфографической деятельности представляют собой средоточие конкретно-практических и абстрактно-теоретических моментов, определяемых антиномическим устройством языка и далеко не односторонним влиянием его на орфографию. Это лишний раз подтверждает - если язык противоречив, то орфография, конечно, не может быть не противоречивой. Причем, противоречия орфографии отнюдь не "узкоспециальные". В абстрактных орфографических вопросах, например, нетрудно усмотреть древнейшую философско-лингвистическую проблему, связанную с попытками определить природу языка и "правильных" слов (имен): возникли ли они "по природе" или "по чьему-либо установлению" [Мельников, 1976; Якушин, 1984]. Орфографические нормы в их традиционном понимании заметно отличаются от норм в других сферах языка, поскольку в своей массе оказываются более приближенными к полюсу "по установлению", хотя такая "приближенность", скорее, - результат теоретических установок "нормодателей", чем естественной орфографической деятельности, исходящей из других установок (в разделе 3.1. этот вопрос будет рассмотрен подробнее).
Титульная страница | Перечень работ по общему языкознанию | Домашняя страница Н. Д. Голева