О том, что действие такого "принципа" все-таки не абсолютно и что в орфографии также возможен учет стихийного возникновения и функционирования норм, говорит, в частности, исследование Ю.К.Чучко [Чучко, 1992]. Автор на материале слов-сращений немецкого языка рассматривает возникновение орфографических норм как эволютивный процесс и выделяет в нем несколько этапов, определяемых состоянием конкуренции орфографических вариантов: 1) первое появление орфонормы..., 3) сосуществование старого и нового вариантов ..., 5) преобладание новой орфонормы, 6) фиксация новой орфонормы в орфографических справочниках. Существенны для становления функциональной (стихийной) орфографии и параметры описания данного процесса: сфера использования орфонорм, частотность, отношение к вариантам в преподавании родного языка, отношение корректоров. Вполне определенна и детерминационная картина: сначала объективно-естественное функционирование, затем его изучение и на основе изучения - кодификация. Такого рода описаний естественной орфографической деятельности носителей русского языка немного, и они поэтому особенно ценны для теории, хотя дают материалы лишь по становлению (а не функционированию в широком смысле) орфографических норм и выполнены на материале печатной продукции, которая проходит профессиональную корректуру, наконец, они касаются в основном отдельных орфонорм или их узких специализаций (см. материалы кн. [Нерешенные вопросы русского правописания", 1971], особенно важен в этом аспекте раздел "Области языка, не регламентированные орфографией").52
Серьезный шаг в понимании сущности объективно-стихийного плана русской орфографии представляют работы Б.З. Букчиной и Л.П. Калакуцкой, описывающие процессы становления норм написания сложных слов (прежде всего прилагательных) в русском языке. Материалом для наблюдений и обобщений в этих работ послужили разного рода справочники, энциклопедии, ГОСТы - т.е. то, что, по Э.Косериу, "уже написано", хотя и не рядовыми носителями русского языка53.
В работах названных авторов убедительно показывается способность орфонорм к самоорганизации, причем не на уровне атомарных явлений, а больших групп орфограмм, ср.: "Наблюдения за поведением большой массы слов ... позволяют выделить определенную орфографическую тенденцию, действующую в написании сложных прилагательных"54; "орфографическую тенденцию можно извлечь из практики написания сложных прилагательных"55.
2.2.2. Важнейшим планом стихийной орфографии является функционирование орфографических норм не только на этапе становления орфонорм для новых лексических явлений, но и параллельное формирование стихийных тенденций, сосуществующих наряду с предписываемыми в правилах тенденциями, на материале уже кодифицированных явлений. Они возможны, конечно, лишь при определенной деактуализации (незамечании, незнании, игнорировании) действующих правил. В определенном аспекте можно, наверное, говорить и о преодолении предписываемой системы, в частности, такой, которая продуцируется в кабинетной деятельности и мало или совсем не опирается на естественную практику рядовых пишущих на русском языке.
При таком подходе иное освещение получает понятие ошибки, особенно массовой, типовой. В сфере стихийной орфографии ошибка выступает как проявление естественной тенденции языка к максимальному соответствию его норм коммуникативной практике, потребностям практической орфографической деятельности рядовых носителей языка. Такой ракурс снимает с ошибки негативный ореол и вводит ее в сферу объектов естественно-научного изучения, что идет как бы вразрез с традиционным отношением к ней. Ср. противоположный тезис: "... Если в области каких-нибудь явлений, предусмотренных кодификацией, наблюдается несоответствие орфографической и пунктуационной практики правилам орфографии и пунктуации ..., то это может быть показателем незнания пишущим названных правил, нарушения им орфографических и пунктуационных норм" [Ицкович, 1974, с. 172]. В области стихийной орфографии субъектом нормотворчества является в некотором смысле сам язык, ищущий естественные пути своего (само)движения, формирующий в этом поиске определенные тенденции, в потоке которых "смываются" преграды, не соответствующие объективным коммуникативным потребностям. Если к таковым преградам относятся некоторые орфографические правила, то неследование им вряд ли в данном аспекте должно обязательно рассматриваться в негативно-оценочном плане. Данные тенденции обусловливают формирование другого варианта нормы, который конкурирует с официально предписываемым. Такой вариант может достичь массового характера, приобрести статус объективно-узуального (в обыденной сфере функционирования языка) и представлять интерес естественно-научного изучения, важного во многих отношениях, в том числе для кодификаторской и реформистской деятельности специалистов. Таким образом, в сфере стихийной орфографии ошибка может быть рассмотрена как закономерное проявление объективных тенденций, подлежащих серьезному изучению лингвистов-теоретиков. Весьма полезным мог бы, например, оказаться "Опыт частотно-орфографического словаря вариантов (на материале обыденных текстов и экспериментов с рядовыми носителями русского языка)" по типу "Частотно-стилистического словаря вариантов" [Граудина и др., 1976], в котором дается объективная (и, разумеется, безоценочная) количественная характеристика функционирования грамматических вариантов в современном русском языке.
Феномен варьирования широчайшим образом представлен на всех уровнях и во всех планах языка, нередко образуя в них сложные, но эффективно действующие системы, тесно связанные с синонимией, например, в сфере интонации, произношения, пунктуации (например, возможность в ряде случаев выделять приложения с помощью запятых, тире и скобок - пунктуационная синонимия). В пунктуационную систему вообще "заложена" определенная гибкость, необходимая для того, чтобы ограниченным набором знаков обслуживать бесконечное число семантических, интонационных и синтаксических модификаций56. В канонизированных орфограммах отчетливо отражается жесткий принцип исключения другого: "или только так, или неправильно".
Но несмотря на очевидную нерасположенность кодифицированной орфографии русского языка к принципу варьирования, он не противопоказан ей и так или иначе обнаруживает себя, особенно в сфере слитных, раздельных и дефисных написаний57, правда, с той оговоркой, что данные орфограммы близки к пунктуации, и ряд ученых рассматривает их именно в пунктуационной системе58; вариативны (=факультативны) написания НЕ с наречиями и прилагательными, где во многих случаях пишущий едва ли не свободен в своем выборе, поскольку оттенки, различаемые этими написаниями, трудноуловимы и малозначимы для коммуникативного результата, адресат также не реагирует на эту разницу, актуализация оттенков здесь происходит на основе понимания общего контекста, коммуникативной ситуации. Даже квалифицированные корректоры не могут здесь однозначно встать на позицию автора и "позволяют себе" вольности с орфограммами, в том числе в классических текстах (так, нами зафиксировано разнообразие написаний наречий с НЕ в разных изданиях "Бородино" М.Ю. Лермонтова и "Евгения Онегина" А.С. Пушкина: "скажи-ка, дядя, ведь НЕ ДАРОМ / НЕДАРОМ" и "везде поспеть НЕ МУДРЕНО / НЕМУДРЕНО")59. Такого рода примеры говорят о том, что тезис о недопустимости варьирования в орфографии не является аксиомой, для такой аксиомы нет ни психологических, ни коммуникативных, ни социально-прагматических, ни фонетических оснований. Возможно, что нет непреодолимых преград, как теоретических, так и практических, для "допущения" варьирования в практическое письмо, разумеется, не безграничного, а в обоснованных пределах.
Эти пределы должны быть предметом специальных исследований, в том числе на основе наблюдений в сфере стихийной орфографии. В качестве практической иллюстрации такого рода исследований может выступить небольшая, но важная в обсуждаемом аспекте статьи А.В.Глазкова [Глазков, 1995, 1997] , в которых содержится существенное иное , чем в канонической орфографии, отношение к ненормативным написаниям и ошибке, а именно - их объективное описание и стремление извлечь из него позитивный смысл путем реконструкции логики пишущего. Скажем, ошибки типа В ПЕРЕДИ или НА ПИЛСЯ рассматриваются А.В. Глазковым как стремление пишущего к реализации делимитативной функции - функции разграничения значимых единиц (ср. также у Д.Н.Ушакова [Ушаков, 1917] положительно оцениваемые ошибки типа ПЕРЕЪЕЗД, СЪИГРАЛ). Относиться к ошибке "только как к пороку означало бы видеть букву , но не чувствовать духа закона...Ошибка закономерна . Ошибка прогнозируема. И нам кажется, что ошибка нуждается в глубоком лингвистическом изучении" [Глазков, 1995, с.68]. Присоединяясь к этому положению, добавим: ошибку, на наш взгляд, естественно рассматривать как предтечу будущей нормы в области стихийного правописания, выявляющую ее тенденции, как это было, например, в период становления орфографических норм, когда в их колебаниях обнаруживалась повторяемость, ведущая в конце концов к узуализации одного из вариантов [Семенюк, 1967, с.71]
Возможно и более широкое понимание принципа варьирования, в аспекте которого стихийной орфографии этот принцип показан так же, как и другим ортологическим объектам языка. Речь идет о неизбежном расслоении языка на функциональные разновидности. Как ни однозначны правила уличного движения, обеспечивающие жизненно важное однообразие поведения водителей и пешеходов на улицах и дорогах, вряд ли принцип единообразия здесь может и должен быть абсолютен: существует бесконечное разнообразие типов дорог, условий движения и т.п., к которым правила должны приспосабливаться; и ГАИ, нужно полагать, это разнообразие как-то отражает в своих кодексах. Невозможно требовать полного единообразия в орфоэпии - нормы обыденного произношения его все равно преодолеют, ибо очевидно, что, скажем, "ЗДРАВСТВУЙТЕ!" учителю в классе и "ЗДРАССЬТЕ" соседу на бегу не могут и не должны быть одинаковы, и их различие коммуникативно релевантно. Стремление к каллиграфическому единообразию, обнаруживаемое, например, в письме по прописям, разрушается индивидуальностью личностей и разнообразием условий (стилей?) письма, что также в коммуникативном отношении если и не целесообразно, то вполне логично и объяснимо.
В этом смысле можно говорить и об определенной стилистической дифференциации типов функционирования орфографической системы, проявляющихся в различных условиях (предназначениях) письма. Есть строгий, официальный "орфографический стиль" и стиль неофициальный60. Наличие двух функциональных типов русской орфографии отметил в свое время Я.К. Грот: один для просторечия, другой - для штиля, т.е. высокого стиля [Букчина, 1981, с. 22]. В наше время их различие иллюстрирует, например, тот факт, что телефонные звонки кафедры русского языка с просьбой помочь "решить" те или иные орфограммы касаются в подавляющем большинстве случаев официальных, деловых бумаг, текстов для публикаций и практически никогда не касаются частной переписки. Здесь другое отношение к орфографическим правилам. Давно замечено, что у школьников разное орфографическое поведение на уроках русского языка, в частности, при выполнении задания "на оценку", и на других уроках, особенно если тексты не подлежат проверке. Да и у самих учителей разное отношение к текстам разных "орфографических функциональных стилей"61.
На наш взгляд, явления орфографического варьирования нельзя не учитывать при построении функциональной (коммуникативно-прагматической) модели стихийной орфографии русского языка. Очевидно, что данная модель невозможна без учета принципов устройства и функционирования норм стихийной орфографии. В этом смысле важны наблюдения за начальным (стихийным) периодом становления орфографических норм русского языка; А.А. Зализняк, например, отмечает, что писец, хорошо зная общепринятые, стандартные нормы графики и орфографии, "не считал для себя стандартную систему обязательной (например, используя ее только в социально более ответственных случаях)" [Зализняк, 1984]. И далее: "...Берестяные грамоты показывают, что существовала особая, "бытовая" графическая традиция, отличная от книжной" [там же]. Это подтверждает Б.Н. Осипов: "... Старинная норма строится по схеме "нельзя - можно". Дальнейшая детализация этого "можно" (в каких именно случаях можно, можно ли по выбору писца или по какому-то добавочному критерию) могла быть или не быть, а если и была, то различалась по писцовым школам" [Осипов, 1992].
Каковы же возражения против допущения62 варьирования орфографических норм. Когда, например, говорят о том, что варьирование (оно с позиций канонической рациональной орфографии называется словом "разнобой") приведет к непониманию друг друга пишущим и адресатом63, то предполагают полную свободу выбора (а не только там, где обоснована его практическая необходимость и возможность), и в доказательство этого создаются утрированные примеры типа "Ажь-Шып-ко" (вместо "ошибка") или искусственно сконструированные, неправдоподобные ситуации (рисунок: бабушка ПОЛОЩЕТ котенка, так как внук попросил в письме: "ПОЛОСКАЙ моего котенка"). "Бабушкину" "гиперграмотность", ее орфографическую зоркость с полным основанием можно отождествить с коммуникативной безграмотностью более высокого порядка64 - прямым выведением контекстных смыслов из орфографических написаний, не предназначенных для такого выведения65.
Изначально ясно, что об абсолютности принципа ненормативного письма не может быть и речи, а вот обсуждение вопроса о его возможных границах, количественных и качественных - подлинная проблема для теории орфографии, убедительно решить которую без учета коммуникативно-прагматических основ стихийной орфографии невозможно. Доводы о том, что письмо, написанное с ошибками, будет не так понято адресатом или не понято им вовсе - так ученикам часто объясняется необходимость знания правил для реализации принципа единообразия, - легко парируются жизненными реалиями: абсолютно грамотных нет, а письменное общение было и будет успешным. Ср. с этим довод из истории языка: "До возникновения научного языкознания опора была на опыт, "языковое чутье", утверждение норм происходило стихийно... И все же "языковых катастроф", приводивших к распаду общества вследствие утраты взаимопонимания, не было" [Филин, 1982, с. 179]. Ключевой вопрос здесь - определение "порога", за которым начинаются действительные помехи для общения. Этот порог может быть и количественным ("степень насыщенности воспринимаемого текста ошибками"), и качественным (разные ошибки имеют разную "помехообразующую" силу). Разработка критерия фиксации такого рода порогов - важная задача естественно-научного изучения орфографии (в том числе в ее психолингвистическом аспекте).
Рассмотрим в связи с этим такой довод. При внедрении компьютерного набора в некоторых изданиях разрушилась система правил переноса - он стал фактически абсолютно свободным: не соблюдаются правила слогоделения, игнорируется морфемное членение, оставляется и переносится одна буква и т.п. [Скворцов, 1991], но, кажется, это не привело к серьезным помехам и тем более к непониманию. Вместе с этим возникла естественная возможность для наблюдений за реальным действием коммуникативно-прагматического фактора. Реализация данной возможности позволила бы ответить на многочисленные вопросы в связи с этим. Например, такие: что есть в действительности помеха в коммуникации, является ли помехой орфографическая ошибка (в правилах переноса, в частности), как долго сохраняется ощущение непривычности (если оно было), одинаковы ли в данном отношении разные типы переноса, одинаково ли отношение к изменению правил у разных носителей языка и т.п.?
Из совокупности ответов на подобные вопросы складывается теоретическое представление о цене реформ в орфографии, без знания которой вряд ли целесообразно реформы начинать. Ср.: "Здесь нужно предварительно сделать много наблюдательных и экспериментальных работ, чтобы создать нечто вроде теории правописания, в основе которой лежало бы нечто вроде общественной психологии правописания" [Томсон, 1903]. Прошло почти 100 лет, как это было написано, но вопрос о такой теории правописания по-прежнему открытый. Во многом именно поэтому спор о качестве русской орфографии не кончается со времен первых попыток ее кодификации66, но до сих пор он ведется без выхода в конкретно-исследовательскую плоскость. По сути, не меняется его содержание (подходы и доводы), система аргументации - одноаспектная в отдельных выступлениях и настолько многоаспектная в их совокупности, что трудно представить возможность договоренности.
Последний момент и приводит к идее создания общей теории орфографии, ряд оснований которой обсуждался в данном разделе. В заключение акцентируем внимание на следующем моменте. Менее всего мы бы хотели быть понятыми как противники идеала единообразия написаний. Как идеал он во многом бесспорен. Но мы призываем обращать исследовательское внимание на реальное (= неидеальное) письмо, а в его "неидеальности" обнаруживать позитивные резоны и искать ту норму, которая в естественном языке соответствует принципу коммуникативной достаточности. Точно так же и вариативность во многих отношениях нежелательна. Но в реальной письменной деятельности есть и другие отношения, где она обнаруживает себя как необходимое и, может быть, желательное (или, по крайне мере, естественным образом допустимое) явление, и как реальность она представляет важный и интересный предмет изучения лингвиста.
Титульная страница | Перечень работ по общему языкознанию | Домашняя страница Н. Д. Голева